8. Меня поражает готовность моего организма умират

Меня поражает готовность моего организма умирать. Он не любит бесцельных метаний. При первом же намеке, он включает механизм самоуничтожения. В принципе, я его понимаю: если умираем, то давай сделаем это быстро. Он перестает есть, спать, давится температурой и тошнотой. Премилый набор ощущений. Мне понятен его эгоизм и нежелание длить агонию. Мне не понятна его готовность. Он, вроде бы, мой. По идее должен быть на моей стороне. Так почему же он сразу начинает умирать, не ждя попыток выбраться? Или он таким, мягко сказать, оригинальным способом и заставляет меня выбирать, шевелиться и жить дальше? Вопросов у меня, традиционно, больше, чем ответов. Но организм все же повергает меня в ступор своим поведением. Не могу сказать, что ему очень есть за что меня любить. Но хоть какая-то солидарность должна быть??? Хотя… какая-то определенно есть. Я же как-то живу до сих пор. А ему, в общем-то, есть, что мне припомнить. Я однажды собирала свое сердце по кусочкам. Долго и тщательно собирала то, что от него осталось. Перекладывая его каменной солью и колотым льдом. Каждый, все еще кровящий, кусочек. И они прикипели друг к другу. Ожогами от соли и холода. Зачем лед? Чтобы сохранить его. Зачем соль? Чтобы помнить, что жива. И прикипело ведь намертво, пристроилось, завелось… Но скрепляющий его раствор оно так и не смогло переварить. Да и стоит ему, сердцу, попробовать биться быстрее, согревая кого-то и согреваясь самому, как лед начинает таять, соль попадает на открытые раны, и мир снова взрывается болью. Так на много лет вперед я обрела мертвые глаза. Нет, попыток своих сердце не прекратило. И я плакала ядовитым раствором, которым оно скреплено, постепенно выжигая пустоту в глазах, но оставляя тем самым его голым, ободранным и беззащитным. И не могу сказать, что оно переварило уже все, на что я его тогда собрала. Процесс долог и тяжел. Но мы-то с ним понимаем, что так будет лучше. Лучше нам обоим. Во всем этом мне интересно другое: мне интересен мозг, способный сотворить такое. Мне иногда хочется достать его из черепной коробки и рассмотреть под микроскопом, как там все устроено. Где тот неправильно подведенный контакт из-за которого происходит замыкание и мысль развиваются по столь причудливой траектории. Все же, по-моему, мозг, способный в целях сохранения своего сердца, вымочить его в соляном растворе и заморозить, не здоров. Или здоров? Просто у него, в отличии от сердца, инстинкт самосохранения не дает сбоев? Если судить в целом, то – не похоже. Это не единственный, сотворенный им казус. Все же где-то, в какой-то схеме есть ошибка. Вот так и живем, с больным мозгом и протравленным замерзшим сердцем. Я искренне завидую людям убежденным. Убежденным в том, что они знают, как надо жить. Их не сносит с их пути ни ветер на улице, ни ветер в их голове. Завидую людям, способным рисовать свою жизнь порхающими мазками полупрозрачной акварели. Так легко и непринужденно оно у них выходит, так красиво и естественно, что у меня перехватывает дыхание от восхищения. Людям, находящим силы и время, подробно и обстоятельно прорисовывать каждый эпизод гуашью. Людям, с яркими вспышками мазков масляными красками, при всей своей хаотичности, дающими целостную картину  и представление и о предмете, и об авторе. Так почему же я, желая то яркости, то легкости, продолжаю писать свою жизнь чем-то острым и твердым? И, в общем-то, не по бумаге? Да-да, я помню, я сама это выбрала. Да и завидую – не то слово. Скорее болезненно желаю, когда очень сильно устаю или организм запускает самоуничтожение. Но не дай-то Бог, чтобы это желание когда-нибудь сбылось! Я сойду с ума в условностях плотного и цветного мира. Мой мир – вариативен и всегда оставляет мне выбор. Кроме одного – он будет таким. Так и живу, то с карандашом, то с окунутым в тушь пером. Я даже время свое определить не в силах. Я не могу существовать в отдельном его моменте. Я живу в его протяженности. Все мои часы идут по-разному, но не одни не совпадают с общепринятым. Вот так и живу: и десять минут назад, и на две вперед, и еще на пять назад. Не хватает мне мгновения, чтобы уместить себя туда, растягиваюсь на расстояние времени, живу в нем, не пересекаясь с реальным миром. Не умещаюсь я в здесь и сейчас. За что и плачу. Ибо физическому телу подавай миг существования, строго определенный. А сознанию – пространство и место для маневра. А примирить я их пока что не могу.