Заметки

Давай сбежим друг к другу, Джим

Представьте себе это маленькое белое пятнышко солнца, и на него садится, словно на лампочку, одна муха. Их становится всё больше: они жужжащим роем накатываются и залепляют постепенно собой солнце. Густые сумерки нахлынули слишком трагично,мгновенно стало темно.
 Мы с тобой стоим и смотрим на это представление. А потом мы слышим рёв слонов, и понимаем, что и нас начинают облеплять жуткие мухи-жуки. Они летят на наши светящиеся волокна со звуком мотора мчащегося мотоцикла, залетая в рот, уши, глаза...Это становится невыносимо. Они сверлят нас насквозь.
-Джимми! помоги мне. я больше ничего не вижу.
- Это всё потому, что ты не хотела меня видеть.
- Я очень хотела, ты всё не так понял..!

Жирное чёрное месиво пожирает нас. Я знаю, что больше никогда не прижмусь к тебе, Джимми...Никогда - это слишком страшно.
 Свирепый луч света прожигает мне грудь, и я оказываюсь на берегу океана одна. Ты где-то утонул. Будто ушёл надолго в воду, а я мучаюсь здесь, прикованная взглядом к горизонту, я всё жду тебя, когда ты выйдешь из воды за мной. Возможен ли такой ад в этом райском уголке? Волны словно шепчут- жди, жди, жди... А я, как вечная скала, больше не шевелюсь, я застыла, кажется, навсегда. Навсегда- это слишком страшно.

Я до сих пор на песке вывожу пальцами это:

"О, Джимми, дорогой Джим...
как хочется лечь на твоё плечо to dream.
вспомни же обо мне, мою шею выгнутую,
я всё ещё жду тебя, настежь открытая!
Они считают твою женщину безразличной,
Всё потому что я люблю только тебя, мой Джимми.
Я говорю, что убегу от них загранично,
Они не верят мне ,Джим, они смеются сильно.
Я знаю, что сидя у покромсанного океана,
Я увижу следы, твои следы, только твои,
Будто всё это время ты искал меня, как странно!
Ты так и не смог меня найти..."

Япония. Я помню. Я вспомнила! Я бродила в шёлковой тунике  с красным зонтиком в своих маленьких руках. Я не могла выразить печаль на своём белом лице о том, как мне жаль, что я потеряла тебя снова. Солнце внезапно закатилось.

Сколько раз ещё мне предстоит терять тебя ещё? Давай сбежим, давай сбежим друг к другу, Джим...


У меня есть вопрос, на который не сможешь мне дать ответ

Он пришёл ко мне во сне и начал рассказывать, какого это, быть мёртвым.

-Он сидел, такой маленький, как ребёнок, но лицо его было старческим. Знаешь, когда младенцы рождаются, у них ведь тоже лица такие, морщинистые. В общем я не мог определить его возраста. Он висел в пространстве и его материальность была как будто перетекающей, будто сейчас он распадётся на соты, на частицы чего-то выше нашего понимания. Он состоит из миллиардности глаз, наблюдающими за всем сущим, и когда я смотрел в него, было ощущение вековой вечности, отсутствия каких бы то ни было границ. Не знаю, как это тебе описать. Ты и сама потом это всё поймёшь. Его плотность вроде бы мягкая и сквозящая, потому что она способна обретать любую форму и любое состояние. Вот в этом многообразии и есть Его величие непостижимое. Он смотрел на меня ни то с тоской, ни то с теплотой. И этот поток прожигал меня насквозь. От Него отделился щупалец - это был голос, ни женский, ни мужской, но в звуковом формате.
-Что есть Любовь?
 
Я задумался. Я вспомнил за мгновение всё. Шум и темноту в материнской утробе. Потом руки матери, её кормящую грудь, её волосы, как я путался в них, нащупывая твёрдый сосок. Лепёшки бабушкины, с мёдом. Сестру в резиновых сапогах, шлёпающую по замёрзшим лужам. Солнечные блики в её ярких глазах. Коров на пастбище и удушливый запах клевера. Школьные самолётики, первые пластинки, первые свидания. Замужество сестры, свою женитьбу. Появление сына. Его маленькая ладошка растёт на глазах и перерастает мою. Похороны матери. И так до конца. Потом я осознал что я растворился в небесной жиже, и меня не существует, в привычном смысле этого слова.

-Я не могу ответить на этот вопрос.

Он сделал знак рукой и мягко улыбнулся. И я понял, что никто не может ответить по сей день. Мне стало хорошо и грустно. Я почувствовал, как заполняюсь светом.

Я пробудилась с чувством невымышленной реальности, и будто в мире бродят рука-об-руку Любовь и Страх. Как брат и сестра, которые всегда вместе. И расщепить их на атомы понимания нам, скорее всего, так и не дано.

Я набрала номер-
-Слушай, у меня есть вопрос, на который...

Крепость должна быть крепкой

Безопасности не существует. Люди-птицы разлетелись. А я всё так же брожу по маленькой планетке, хронически больная тоской. Я похожа на разрушенную крепость, которую охраняет злая собака. Я не знаю, кто кормит её, но она всё не дохнет, привязанная за шею цепью. Наверное, только посаженная на цепь, она становится злой. В эту крепость когда-то заходили люди, когда-то в балках под крышей вили гнёзда птицы, но птицы улетают, когда дом разрушен. Мёртвая латынь уже ни о чём не расскажет, потому что вряд ли кто-то сможет прочесть теперь этот язык. Информация без понимания лишена смысла.
Я искала в этом мире свой дом, и часто его рисовала. Эти образы проявлялись в реальном мире. Но когда я вхожу в какой-то из них, описанный некогда мной, дом разрушается. Будто кто-то разрывает мои страницы. Пройдёт время, и я останусь жить лишь в словах, в написанных мною словах. Это и будет моим домом. И редкие читающие, гости мои, не смогут понять латынь.


КостюМерная.
  Я торопилась. Нигде не успевала. Солнце палило кожу, а лёгкие просто отказывались наполняться печёным воздухом. Я шла по центральным московским переулкам, и мои красные тапочки прилипали к плавленному чёрному асфальту. Допрыгав до чугунных ворот, я вошла во дворик, наполненный загадочной тенью. Здесь сталось легче дышать. Я зашла в первый попавшийся подъезд и поднялась в 50ую квартиру. Резко открылась дверь. Неожиданно меня встретил высокий немецкий офицер, приставив чёрный револьвер к моей белой шее, и швырнул меня внутрь пространства квартиры. Я не испугалась. Это меня так повеселило и раззадорило, что я еле остыв от смеха, сумела сказать- Здрасьте, я - немецкая подстилка. Я заслужила такого обращения. Боже, как это смешно!
  Тогда я ещё не понимала, что меня окружает армия костюмов. 20 000 солдат висели на вешалках. Разные эпохи, разные ткани, разные фасоны. Я посмотрела на стены и увидела, как шаманские маски обнажили зубы, пытаясь напугать всех гостей. Но я подумала, что им просто плохо, и вот поэтому-то они и корчатся в этих гримасах. Змея, дремавшая на шесте, сползла и скрутилась у моих ног, она плавно прошуршала с моими тапками, обнажив мне ступни. Офицер обнял меня нежными объятиями и провёл на кухню, которая была не менее любопытна.
- Вам, верно хочется чего-то попить, возможно, Вам нужно новое платие?
- Я бы не отказалась. Вам вообще я бы ни в чём не отказала- хитро щурюсь я.
 Он стремительно вылетел из кухни и кого-то позвал. Вернувшись ко мне, он спокойно сел рядом. Эти резкие перепады в его поведении мне нравились. Это возбуждало мою фантазию.
- Меня зовут Константин. А Сова нам нальёт кофе.
Сова вылетела прямо из стены, сначала я подумала, что это чучело, но видно, она просто дремала. Она залетела в полку с посудой и зацепила в когтях чёрную чашку, легко спланировала на стол, коснувшись моего плеча крылом, установила чашку прямо передо мной. Костя махнул ей рукой, и она вернулась в стену. В этот момент кто-то толкнул меня в бок, и я обернулась. От неожиданности я ,кажется, охнула. Манекен стоял сзади меня, уставив свой палец прямо мне в рёбра. На нём было серое, графитного цвета, шёлковое длинное платье, расшитое чёрной блестящей тканью на груди.
-Это Вам платие, оно подойдёт к кофе и к нашей встрече.
- Платие? Как вы выражаетесь интересно, Константин. Желаете ли знать имя моё?
 Он засмущался и его глаза снова наполнились острой нежностью.
- А я знаю Ваше имя.
Я посмотрела на хрустальный шар на столе, и на его бледные и длинные пальцы.
- Вас зовут Мария.
Он посмотрел на меня снова и протянул в ладони ниточку с вензельком, там были мои инициалы, закрученные ветвистым серебром. Буквы "З.М.С.". Тут такая материализация почему-то была очень уместна. И внутренне я убедила себя особенно не удивляться. "Если я могла материализоваться здесь, то тогда почему же мои инициалы не могут сделать то же самое"?
-Наверное, мне стоит всё это на себя одеть?
-Наверное, вам стоит снять с себя маску.
-Какую?
-Что вам нестрашно.
-Так вот что за маски висели у вас там! Скажите, а что вензеля для всех гостей предназначены заранее?
-Нет, это конкретно для Вас случилось. Вы ещё, кстати, ревнивая.
Вспышки подавленного гнева всё-таки отразились на моём лице.
-Мне это по сердцу, как по фигуре Вам это платие.
Я опустила голову и заметила, что платье уже на мне, а на шее сам собою висел серебряный вензель. Кроме всей прочей дьявольщины, стол заставляли яствами приплясывающие по кухне кафтаны.
- У Вас много помощников... и всегда так живёте? И прошу Вас, перестаньте так загадочно улыбаться! Вы вообще зачем мне дуло приставили? и вся это чепуха, что вокруг, почему всё так? и почему всё это со мной?
- Это просто костюмерная. На мне тоже всего лишь костюм. Мы вообще в жизни любим надевать разные костюмы и носить разные маски,- здесь его голос изменился совершенно,- за которыми не видно ядра, понимаете, самой сути! Человек без костюма так же смешон как костюм без человека. Дуло? Ну разве это было не эффектно? Вы же поняли, что это всего лишь шутка. Давайте всё-таки выпьем вина, например? За Вашу смелость и улыбку столь чудесную- он всплеснул в воздух бокал и соприкоснулся звонким поцелуем с мои бокалом.
-А вас, наверное, окружает бесконечное количество человеческой лжи, эти блестящие оболочки, и, наверное, Вас вообще никто не любит. - Я сказала это одновременно со злостью и с нежностью,- Так же, как и меня.
В руках у меня оказалась сигарета, кстати, подожгла её мне та же Сова, держа в клюве горящую спичку. Я затянулась и увидела, что в его глазах отражались язычки тёплого света.
- Ты права. Кроме этих костюмов меня ничто не окружает.
- Мы были вроде бы на Вы. Или это просто очень кстати было к Вашему образу? А теперь всё кажется фальшивым, так?
Яростным движением я стянула с себя тесное платье.
- Ведь так намного проще! Без этих финтифлюшек. Вы просто боитесь стать обычным человеком, наряжаетесь в этих персонажей, и не заметили, как убегая от обыденного, стали сами таким же, обыденным. И ещё думаете, что можете завоевать меня...


Красный ворс и Булгаков

Она, будто фарфоровая куколка, или чеховская дама, в шёлковом кремовом платье, смешных детских босоножках и с жутко вьющимися, как у бесёнка, рыжими волосами - словно моток медной проволоки, сидела на скамейке, подперев голову кулачками. Руки её, совсем маленькие, все испещрённые тонкой сеточкой линий и прожилок, иногда внезапно взлетали птицами и жестикулировали невероятно утончённо у самого её необыкновенного лица. Она была артистична. Ледяные глаза были, пожалуй, с насмешкой. И только от этой хитрицы в выражении глаз мне становилось проще. Иначе бы в них определённо нельзя было смотреть. Слишком красивые своей прозрачностью. Губы тонкими малиновыми змейками улыбались, когда она начинала говорить о своей любви, о том, как ужасно любить глупого мальчика и как ужасно любить умную девочку. Кажется, её бурлящие ручьём слова захлёстывали и меня, и на душе становилось весело и покойно.
Я будто полностью поддавалась сладкому обаянию рассказчицы. И полотна грубой материальности и лоскуты тонкого мира сочетались в ней и  сочетали её. А потом мы обнаружили машину,самую настоящую и реальную в этом предметном мире: с красным ласковым ворсом внутри, созданную для любви и ласок, честное слово, именно так и было. "Волга", старая, с деревяшками в руле, с бежевой потускневшей краской, с ручками на дверях, как на старых холодильниках. А внутри волосатой машины пошлейшая подвеска от сбежавшей невесты и гребень остались. И даже порванный от усиленной любви красный шарик валялся в этой машине. И так мне хорошо сделалось в  чудо-машине, что я бы там свидания назначала нечаянным незнакомцам. Там только и надо проводить свидания, только как-то очень спонтанно и мгновенно. То есть это очень пошло, но так мягко и замечательно. Мне это очень живо представилось. Машина-то не заводится, а вот я от красного ворса- завожусь, ну и человек должен быть какой-то рядом тоже удивительный, чтобы оттенять эту пошлость чем-то более интересным. И вот об этом я и сказала своей попутчице со старым плёночным фотоаппаратом на шее. Она всё это тоже знала, она улыбалась светло и чисто, наводя на меня объектив и щёлкая, отмеряя кадры на плёнке. Когда мы добрались до Патриарших прудов, солнце было в самом зените.
 Попался нам и дядя Миша, живущий прямо в Булгаковском доме. Он был со светлющими глазами и бодрой походкой, и говорил он просто волшебно, хотя всякую ерунду по сути, да и долго не задерживался, он как-то проезжал просто мимо на своём велосипеде, в старом мундире. Но мы решили, что в него точно кто-то вселился замечательно-дьяволический. А когда фонари уже зажглись брильянтовым светом, всё очарование убили подошедшие пьяные и стареющие интеллигенты, они были так абсурдны и глупы, что слушать их было вообще невозможно. Один из них спросил - А вы верите в Христа? и его очки так неприятно сверкали в лунном свете, что мне захотелось поскорее добраться до дома и рухнуть в красные волокна сновидений.

Бергамотовые бегемоты

Облака, чёрные, с острыми бивнями, плыли в посиневшем июльском небе. В каждом окне загорелся медово-рыжий свет московского вечера. Я залетела в одно окно, которое еле дрожало каким-то порхающим светом и села на широкий подоконник. На кровати я увидела пожилую женщину. Она стонала полуоткрытым ртом, облизывала шероховатые губы ватным языком, её морщинистые руки наливали какую-то лекарственную дрянь в белый колпачок, и вся комната наполнялась этим слегка ментоловым, травянистым запахом. Я поразилась, что в теле её ещё теплится жизнь. Её глаза были словно в тумане. А на столике возле высокой кровати с подушками стояла настольная лампочка и блестела иконка Божьей Матери. Я подошла и посмотрела на иконку, рядом ещё стоял стакан с водой, в нём плавали челюсти. Я резко отвернулась, будто челюсти могут меня укусить.
Старость. Когда-нибудь я стану примерно такой же. Я улыбнулась. И заметила, как рот у старухи стал совсем фиолетовым, словно эти бергамотовые фиолетовые бегемоты или носороги в небе, с морщинистыми животами, которые так медленно идут рядком, подталкивая друг друга мордами.
Я выключила свет, чуть-чуть постояла в темноте, услышала, как дышит это старое изношенное тело, и почти успокоившись тому, как жизнь втекает и вытекает из тел, вылетела в окно в уже густую и душную ночь. Меня ждал долгий полёт


Все мы связаны этими нитями бесконечно-цветными

Я пришёл к огромному розовому поросёнку, что стоял во дворе этого заведения. Когда меня увозили от отца, мне не разрешили взять с собой маленькую конфетницу в виде малиновой свиньи с прозрачным брюхом... Солнце пронизывало листья, которые закрывали передо мной его фигуру. Мы не виделись, кажется, лет 20. И вот пришёл этот момент, когда я увидел его снова. Он был спокоен, будто знал всё заранее. Я скрывал предательски дрожащие пальцы, в горле всё пересохло, но я подошёл твёрдой походкой, а глаза я скрыл под стёклами чёрных очков.   Мы с отцом прошли на веранду и заказали по цитрусовому фрешу. Я снова закурил. Сердце билось так, будто табун лошадей разомчался в моей груди.
-Ты помнишь, как мы с тобой сажали картошку?
 -Нет, я помню, как ты мне показывал в ночном небе мою звезду.
- а крещение своё помнишь?
- Помню. Почему вы разошлись с мамой?
 - Это неважно. Я очень тебя любил. Я помню, когда тебе было три годика, ты говорил "Оседали хоровод"? я до сих пор думаю, что это значит.
-Ничего. Я просто играл в интересные для меня слова.
- А я до сих пор ношу в карманах твои игрушки.
-Зачем?

  ...Слова иногда бурлили, иногда замерзали в горле, иногда говорилось то, что никогда бы я не смог сказать своему отцу, но это был не мой отец, это был просто постаревший, но очень красивый человек. Мой отец остался где-то там, на той земле, что зовётся детством. Там его ещё молодые руки держали меня и обнимали. Больше я такого не знал в своей жизни. На прощанье он пожал мне руку, по-мужски. Я ощутил, что ладони у него очень холодные. И кажется, я его перерос.   Я поехал проявлять плёнку в подмосковную квартиру. Электричка отрывала меня от минувшей встречи, которую, я, кажется, ждал целую вечность. Я сказал ему, что неважно, где мы и сколько ещё не увидимся, но узел наш никогда не разорвётся. Мы все связаны бесконечными нитями этого существования. Я бросил фотобумагу в проявитель, чёрно-белые образы магически проявлялись под водой. Я сидел в свете красной лампочки. Так проявляли плёнку в моём детстве. Так я проявлял память. Зачем моё сознание проникло в это тело?  Отец, алхимик, материализовал меня, играясь с какими-то несовместимыми элементами. А я материализовал идеи. Но не все. Я понял пока что одно -   что все наши встречи обозначены заранее, что нити эти разорвать невозможно.

без ответа

Беззвучная звонкая Тишина села в мою коробку-комнату. На полупрозрачной гостье было тесное грязно-жёлтое платье и длинный серый шарф. Она молчала. Она не любила говорить. Она сидела и кусала заусенцы на ногтях. А мне было неуютно от присутствия этой тени. Тишина зажгла мне свет ночника, задёрнула шторы, и позвала Одиночество. И оно пришло.
Одиночество - бесполое существо. Оно принесло сигареты и вино.
Так, мы сидели втроём, и я начала писать письмо в никуда. С сигареты упал пепел на стол, и я расплакалась. За окном кто-то жил и ждал первого белого снега.
"Привет. За моей спиной так много всего. Но это неважно. Если ты получишь это письмо, ответь мне, чтоб я знала, что живу не одна..."
Я открыла окно. Там было темно и как-то страшно. Свернув записку в самолётик, я бросила свои слова на волю ветра. Ветер поиграл с самолётиком, оставил его и он упал в лужу.
Кто-то нашёл, кто-то прочёл. Но я забыла оставить адрес. Я так и не получила ответа.



крестик-нолик


Плакать сухими слезами. И смеятся над собой от невыносимости.
Он всегда где-то. И иногда - рядом со мной. Впился в мою жизнь, прилепив накрепко моё сумбурное сознание к себе. Слишком дерзкая, слишком ранимая, слишком нежная, слишком сильная.
Я всегда где-то. И иногда рядом с ним. Впилась намертво в его жизнь своим нелепым безумным сознанием. Слишком яркий, слишком красивый, слишком талантливый, слишком самолюбивый. Оттого слишком опасный. Оттого всё слишком. Мало.
Я вывожу пальцем на его груди клеточку крестиков-ноликов. Я играю сама с собой. А при чём здесь он?
крестик, нолик, крестик, нолик, крестик, нолик, крестик, нолик, крестик.- ничья.
Я - ничья.
А при чём здесь я? Это просто затянувшаяся игра, пережившая свои правила. Неважно, кто из нас крестик, а кто - нолик. Кто - светлый, а кто - тёмный. Победителей нет. Игра с известным результатом - вничью. Инь не может без яни. Тёмнота не может без света, крестик не может без нолика. Он не может без меня. Может, но не существует без, как тень без света, инь без яни, крестик без нолика. Только причём здесь борьба, взаимоисключающая друг друга? Мы не можем ни слиться, ни побороть друг друга, ни отвергнуть друг друга. Что даёт плюс на минус? Кто рисует клетки? Кто отталкивает и кто притягивает? Крестик или нолик? Чёрное или белое? Мужчина или женщина? Взаимоисключающие, взаимодополняющие, взаимоисчезающие, взаимоскучающие состовляющие одного нецелого.
Не физиология, не фантаны гормонов, не банальный интерес. Мы тратим друг друга в чужих постелях и содрогаемся от случайных прикосновений таких же случайных пересечений. Минуты в подарок друг другу. На пару сигарет, на пару смс, на пару взглядов. На пару поцелуев. И остановиться, чтобы не умереть, не уничтожить друг друга разной природой, не захлебнутся, истощав от взаимного голода. Лёгкие, тревожащие разум, дозы. Между крестиком и ноликом всегда останутся клетки. А клетки навсегда останутся клетками, не умеющими дышать или открывать двери. И поэтому снова нужно разорваться и снова бросать себя в чужие руки, предавать, но быть преданными в мыслях друг другу. И только это заполняет нас. Тепло и холод. Он не бросает, но он и не возвращается. Он просто - крестик, делающий ходы в соседних клетках. Ходы наперекор, навред и от невозможности другого способа побыть рядом.
Я готова занять любую клетку для игры вничью, чтобы ты играл со мной дальше.
Я готова занять собой твои клетки, чтобы ты хотел отыграться.
Я готова уступить любую клетку для твоей победы, чтобы тебе было слаще.



Аттракцион обманутых обманщиков


Абсурдный апрельский снег убил по-португальски горячий и крылатый смех. Нам пришлось молчать и глотать замёрзший воздух. Мы ушли незаметно.

Нам нужно было скрываться от любопытных глазков и камер. Нам пришлось засекречивать взгляды и звонки, чтобы не попасться на жучки, щелчки и другую дребедень, которой полна наша стеклянная коробка. Коробка, где мы работали врагами. Здесь все прятали скорее даже не друг друга, а себя. Но всё равно рано или поздно допускали осечку - оплошность быть собой. Врать- Всегда лицемерить, жестоко и хладнокровно. Жить, без доверия тем, кому привык пожимать руку. Предавать вчерашних друзей, чтобы спасти свою шкуру. Плести интриги и выгодно продавать слухи по удачному курсу. Уничтожать, чтобы не успели уничтожить тебя- ведь только непоколебимая Воля и мощный разум завоёвывают власть. И всегда улыбаться отлакированной шаблонной улыбкой. Уверенная походка и жёсткий безаппелиационный тон руководителя, который сам подчинён никогда не работающей системе. Но хаотичность и бардак виден не сразу.
Вначале ты видишь гламурную утончённость и заманчивую любезность. Но только потом ты понимаешь весь ужас этой зубастой машины, которая съедает всех, в ком осталось хоть капля приличия, достоинства и чистоты. А если ты хочешь участвовать в весёлом атракционе, запомни правила игры. И тогда ты великолепно повеселишься в вечном зрелищном шоу телевизионной кухни. Только победителей нет. Всегда найдётся тот, кто готов сожрать тебя. И того, кто тебя сожрал, поглотит с лёгкостью другой...И это карусель будет крутиться постоянно, пока есть посетители и зрители беспощадного праздника.
Валютные циничные отношения. К этому привыкаешь очень быстро. Почти автоматически. Перестаёшь замечать чужую боль. Ведь из неё нужно сделать продукт. Это наша работа - чужие трагедии. И чем хуже обстоят дела у пострадавших, тем больше рейтинг, а как следствие - праздничный стол после эфира.

- нашла историю. там отец-инвалид изнасиловал свою аутичную дочь.
- хорошо. кто умер?
- никто.
- очень плохо. ищи дальше.
И так каждый день, без выходных, без сна, без другой жизни вне Останкино. Есть только эта жизнь.
Битва с дирекцией за место в эфирной сетке, вырывание сюжетов у коллег-корреспондентов, грызня со всеми студиями за лишний час монтажа, вечная холодная война с координацией и ТЖК за лишнюю камеру или командировку. Пропадают эфирные мастера, стираются уникальные архивы, исчезают кассеты со съёмок, отказывают герои, запарывают сценарии, не хватает петличек на съёмках, компьютеров в офисе, бетакамов в аппаратной. Все всех ненавидят. Вечное состояние истерии. Вечная нехватка секунд, минут, часов, дней...
Щёлкнула зажигалкой и выпустила дым изо рта. Ненавижу нервничать, ненавижу курить на голодный желудок, ненавижу кофе без молока. Ненавижу. Все. Эти. Лица.

- Алё, Май, перегони на бетакам все лайфы и найди синхрон по сценарию, где-то на дивикаме двухчасовом. В пятницу озвучка и сдача фильма. Ночью монтаж. Успей, пожалуйста, доснять героя. Не дают камеру? Отказывается сниматься? У тебя хороший журналистский опыт. Эта досъёмка необходима для истории. Любыми способами. Пока.

Ненавижу эти звонки.

Очень хочется спать, очень хочется расслабиться. Очень хочется к нему.
"Нельзя! нельзя монтировать через чёрную вспышку. ты с ума сошёл неклеющиеся планы херачить? зарапидь этот кусок. Проследи за титром на плашке...Ага", - очень добрый голос шёл по коридору и командовал по мобильному телефону. Голос приближался. Я уже "видела" по голосу, что он не злой, он даже не недовольный, я знала, что он хочет есть и ужасно соскучился по мне.
- Ой, привет, Май! Пойдём поедим. Это жесть,- он подавился смехом и нежностью ко мне. Он всё удачно замаскировал. Но только не от меня.

Приятные спазмы оргазмирующих эмоций проникли в мышечную ткань. Бесноватое и жидкое тепло разлилось, перетекая из клеточки в клеточку, играя внезапно взрывающимися и так же внезапно затихающими пульсациями счастья. Я улыбалась. Мне нельзя ему доверять, но я доверяю. Я его тайный агент, я его тайная любовница, я его боевая подруга.
Мы прячемся на тёмных лестницах и в транспортных коридорах, где нет камер, запираемся в пустом офисе и целуем друг друга осторожно и очень опасно. Мы шлём друг другу нежные смски и пьём водку ночами. Мы не следим друг за другом, мы просто обмениваемся информацией. Наши нервы как стальные канаты. Мы никогда не сдадимся врагам, а я под его крылом, и мне нестрашно. Мы - боги революционно-красивого драйва, боги, торжествующие над всеми. И с переменным успехом друг над другом. Никто не может уступить место другой звезде, а кто из нас ярче, вопрос спорный. Ну что поделаешь - жестокий чёрный юмор в крови у обоих. Наверное, он исчезает только когда мы слишком близки. Кто же предаст первым? кто воткнёт первым нож в спину в этом лживом танце? Кто задахнётся местью с фальшивой улыбкой на зацелованных губах?

Как же хочется спрятаться, чтобы никто не видел, как смешно и по-детски он жмурится, когда я его целую. И мы ушли незаметно, когда абсурдный апрельский снег заставил нас замолчать и тем самым избавил друг друга от колких влюблённых замечаний.

Город манекенов

Май!
ну что за вопросы? что за сомнения? Будь спокойна и не думай о плохом. Все сбежали и оставили на сердце гадкую накипь. Закипела, пошипела, остыла... Тебе пришлось начать всё сначала. Мир слишком расчётлив и циничен для тебя. И поэтому тебе приходится извращать себя. Смотри, они боятся твоих холодных рук. Смотри, они боятся твоих горячих глаз.
Надвигается жидкая ночь. И ты напиваешься. А утро опохмеляет тебя тоской. И ты спиваешься от невыносимого одиночества. Они все другие, эти вокруг. Как же они могли забыть всё самое главное? А ты их любишь. Хотя они не верят в любовь. Но ты же знаешь, что она есть, и ты любишь. Они все убивают тебя. И в сердце застревают тяжёлые пульки. И вот ты ходишь с тяжёлым металлом в груди и просишь вытащить эту боль. Ты просишь наполненности у других, но вокруг маникены с застывшими улыбками. И как тебе с ними жить и оставаться живой? Но ты всё прощаешь. Ты же знаешь, они не со зла. Они не умеют иначе. Они просто другие.
Май!
Ну что за мысли? Будь, просто будь. Нежность оставляя на их коже, слёзы сдерживая в прихожей, раздеваясь в полумраке, и под каплями улыбайся, когда прогоняют навсегда. И кури дрожащими пальцами до бычка. И не проси послушать. В этом городе маникенов нет никого, кто бы мог услышать. И кидайся в случайные объятия, не сдерживая взбудораженную весной страсть, и прячься от колючих ухмылок, закрывая ладонями глаза. И терзайся кусочками припадочного счастья, понимая что скоро всё исчезнет.
Май!
Ну что за слова? Что за поступки? Верь в свои светлые ощущения. Посмотри на небо. Своими близорукими глазами ты можешь видет небо. И оно не исказится. Оно снова отразится в зрачках. А солнце заставит прищурить левый глаз. Твоя детская привычка неизменна. И ты попадёшь в нежный плен и застынешь, очарованная небесной синей песней. И ты станешь самым прекрасной застывшей фигурой в этом городе, с влюблённой улыбкой и тёплой кожей. Ты же знаешь, это недоступно остальным money-кенам.

рассыпать живые цветы по холодному кафелю

Дым так привычно окутал меня и защипал слизистую глаз. Очень тревожный вечер заглох за окном. Сердце-марионетка, он - кукловод. Наши души слиплись.
Рассыпать живые цветы по холодному кафелю.

Он думает, где она? А я изъела его мыслями. изгрызла его виски. Знаю же, я продолжаю в них пульсировать упрямой ниточкой. Я - словно недокуренная сигарета... как жаль - я так и не куплю ему снеговика! И под этим снегом нам не согреться. Сладкий , жестокий яд отравляет моё существо, словно ржавые гвозди в ладонях. Да, знаю, это всё повторение фраз - не более. Не более, чем боль. Всего лишь. какая глупая оплошность! Ошибка.
Ищу помаду, чтобы оставить послание на зеркале - банально и пошло. Меня в этом всегда упрекали. Любовь- пошла и банальна. И жесток тот, кто это понимает. Боль в любви - для того, чтобы ослеплять.
Красные глаза, промокшие ноги, едкий дым и горький кофе - вот портрет пишущей эти строчки, больной сумасбродки со стучащим сердцем. Ещё одна жертва, ослеплённая болью.
Мы шагаем по выпадшему снегу и не оставляем ничего назавтра. Мы - это любовники, которых прервали во время оргазма. И от этого мы ненавидим друг друга. Сколько всего надо принять внутрь, чтобы успокоится?
Если небо разбить на кусочки, получатся мои руки, страдающие по тебе.
- Вы видели любовницу некого Л.?
- Некую М.?
-Да, она наркоманка.
-Нет. она пустая и серая.
Это толки обо мне. Мои же глаза воспаленно смотрят в пепельницу со смятыми окурками.
Я некрасива, и у меня горят веки, лихорадно-бессонная я. Как же вы могли это допустить? Вообще, кто и зачем допустил это преступление?

Как хороша та женщина, которая страдает близорукостью! Ей не надо завязывать глаза. Она идёт, нелепая и долговязая, и кладёт голову под плеть. Или нож. Без ухищрений. Вслепую. Всё так просто. Без предательств - значит с чистой совестью. Таковы законы смерти. Смиритесь, леди! "Кому завещать Всё это?"- думает она.

-Вы - фаталистка?
-Хороший вопрос.
Всегда так отвечаю. Не хватает ума придумать афоризм, который послужил бы блестящим ответом. Может лучше что-то вроде :" Я фетишиста, пацифистка и нигилистка"? Всех устраивает и первый вариант. в общем, это неважно и не тревожит меня.
Я- это тело. Тело без мозгов. Тело в коробке, обклеенной шершавой бумагой изнутри. За мной очень интересно наблюдать. А лучше всего - это лучше всего не замечать моё тело, тёплое женское тело.
Люди, которые перестрадали свою любовь, лишены мозгов. Они выдыхают дым через ноздри, носят ненавистный жёлто-душный цвет и забывают своё имя. Они - охотники за бездушной кровавой тоской. У них немного вспухшее горло - там находится комок, солёный, скользкий комок слов.
Эти люди живут в несчастных коробках и очень хотят любви. Но от трусости и жалости не признаются окружающим. Это малодушие. Это дешёвый коньяк в плохой компании.

И вот ,как раз те женщины - близорукие и коробкоёмкие, выпивающие мутные стаканы хлорной воды, терзающие себя кривизной некрасивых улыбок - и есть те... те, кто докуривает до бычка. А потом их выворачивает самым тошнотворно-скверным образом. Это растоптанные тапки, которые уже никто не носит. Это именно те, те прекрасные (некогда) феи, испытавшие прелести пагубных эмоций. Они когда-то не уследили за птицами на балконе, за чувствами, облачёнными в кашемировые пальто. Они, эти экс-феи, были синеглазыми фарфоровыми любовницами с тончайшими пальчиками и жгучими, малиновыми поцелуями. Это они оставляли, нет - оставались! - у мужчин на шеях фиалковыми укусами безлекарственной страсти. Они волновали недопоэтов чашечками замёрзших колен. И это им так небрежно кидали : "люблю..."
Эти женщины никогда не бьют стаканов. Потому что счастье давным-давно пробило и остановилось на мёртвом циферблате времени. Время - это страшная ошибка, это машина, которая проезжает по их сердцам. Они помнят секунды нежности и страсти, и глубоко и жадно вдыхают их в свою хриплую грудь. Они не могут вернуться на могилы прошлых забав.
Мужчины начинают их избегать, как опасность яда. А они продолжают улыбаться искушающим оскалом желанности.
Никто из мужчин не удосужился узнать, что они больше всего на свете любят вишнёвый сок на губах, скрипящие простыни, мосты, тюльпаны. Что они любят нюхать свои подушечки пальцев, потому что пахнут они смолой, пеплом и мятой. Феи любят вино и бархат на круглых столах, торшеры и даже компакт-диски. Но никто не знает о их любви. И поэтому они перестают сами помнить об этом.
Если увидишь на её ладошках ледяную пыль, не думай, что она плакала. Она просто любит, когда руки холодные. Ведь ими так легко остудить лоб. Твой лоб. И ещё она любит твой лоб. Тебе это не показалось. Правда, любит. И будет стараться скрывать это дальше. Даже, идя с завязанными глазами, сидя в коробке или смотря на твою жену, она будет держать кусочек льда. Ведь никто-никто, кроме неё, не знает про твой горячий лоб так, как знает она об этом.
Он думает иногда, где она? А когда хочет позволить себе этот обжигающий лёд, её больше нет. И теперь ты не плачь.

Слеза упала в солонку с солью. Приторность

Я не помню, которую ночь(кажется, это пятые сутки) я извожу себя бессонницей.
Все боятся моих глаз. А я знаю, что тебе нравятся именно такие глаза - дикие, ужасающие, тоскливые глаза. И это страшно. У меня горят щёки. Охлади их льдом, жестокий нежный, печальный циник! Я не самоубийца. Нет. Я убийца себя. и, может быть, тебя. Прости же.
В моём сознании я целую тебя проникновенно и терпко. И мне наплевать
на твою любовь, которая живёт (хотя как она может жить?) три бесценных, проклятых года, века, секунд. Не знаю. Не моё это дело.
Дело в том, что мы идентичны своим надрывом болезненной, жгучей потребности быть. Просто быть собой. И не скрывай боли, предатель и лжец, трус и несчастный дьявол. Игра с огнём опалила мои крылья. Но мне эти иллюзии больше ни к чему. Как поздно, но как остро я теперь понимаю всё.
Я прочитала "любовь живёт три года". И я целую тебя несмотря ни на что. К чёрту материю! - я всё равно в твоём теле и духе. Потому что это всё бескрайность. И не надо говорить обманами. Ты же знаешь, что мы любовники, заблудившиеся в переулках. Наш "несгоревший" мост всё молчит и хранит поцелуй. Сходи - проверь, как он двусмысленно молчит и ноет. Скучно тебе от твоей никчёмности. Как , впрочем, и мне.
Я греюсь и дрожу в твоих беспощадных руках. До сих пор пользуюсь их лаской. Некрасиво, правда?.. Подло, да..?
И мне наплевать на все рамки и законы. Ты - моя страсть - такое твое имя. нет у тебя имени. Есть только поцелуи, руки, нежность, неверность, верность. я ангел. ты дьявол. всё и ничего.
Иногда я хожу по городу, мокну под дождём-снегом, хочу тебя, и думаю, как ты греешься не со мной. И мне нежалко этого. Я буду писать, вечно писать, пока не засну в твоих сновидениях. Вторжение беззаконное. Мне это нравится. Как твои золотые ресницы нравятся, как твоё вторжение в меня, нравится.
КОМНАТА... осталась где-то далеко позади. Эти воспоминания - сладкие пощёчины. Красивая режиссёрская работа грустного кино. ты -это вряд ли жизнь. это что-то параллельное, и поэтому это нельзя сравнивать с реальными и возможными вещами. Это невозможность необузданности - разве это реально?
Хватит слов- это же ветер между нами. Ты всё знаешь и , как всегда, хочу. да. тебя.

и ещё не помню, где мой дом. и где снимать сапоги. мне хорошо, что нет дома. есть вечная ночь, вечные комнаты, и вечная заблудшая, ничья -и, Боже, как это прекрасно!- я.
рисую чёртиков...
зацеловать бы тебя вдребезги прямо сейчас. твои глаза обязаны гореть- не стекленеть.
живу неделю вне дома. без сна. думаю. не хочу позволять себе роскошь в виде сна. а ты снимешь часы, чтобы остановилось время?

Когда чёрное касается белого, рождаются сумерки


Под крышкой стального неба редкие прохожие пронизовали свои лёгкие влажным туманом. Машины медленно и неохотно разгоняли светло-золотыми фарами седой пар. Город вздрогнул в предутренних сумерках и покрылся стеклянными брызгами измороси. Город ещё спал ноябрём. Город ещё зевал. По чёрно-атласному асфальту плыли первые трамваи, размывая приостановочные лужи и забирая редких прохожих в передние створки дверей. Я подняла капюшон, полузевнув, и , поёжившись, сунула руки в карманы уже отяжелевшего от влаги пальто. На меня неодолимо надвигалось сонное утро. Опустошённая, продрогшая в этом холодном синем воздухе, я направлялась в постель, домой, спать и не думать о том, что произошло этой ночью. Только бы успеть до прихода этого трезво-сердитого утра, облачённого в строгий белый костюм, со звонком каркающих вечных ворон и таких же вечных бесполезных дворников. Может, я за это и не люблю утро?
Возможно, что к утру снова выпадет снег. А к вечеру он растает. Возможно, я проснусь вообще в другой жизни и ничего не узнаю вокруг. И не узнаю себя. Нет. Этого не может быть.
Проматываю память назад. Вспоминаю всё ещё раз.
- Привет!
- Там шумно, не слышу. Ты где? алё!
- Привет. Так слышно?
- Ну так, более менее. Я на работу иду.
- Так поздно?
- да. А ты чё там?
- я пью с друзьями я бы приехал, но денег нет. Скажи, а я чертовски хорош в постели?
- Это нетелефонный разговор и почему ты об этом спрашиваешь у меня?
- у меня нет других достоверных источников.
- ну так.. ничего особенного.
- ты же говорила, я особенный.
- да. ты - особенный.
- я приеду. я денег займу. встречай.
- эй, я тебя не просила! слышишь? алё! эй..!

Вот он. Идёт с бутылкой вина. Ворот куртки пафосно поднят. Волосы слегка намокли. Наверное, они сейчас пахнут дождём. Приятный возбуждающий холодок нырнул в горло и ухнул вниз живота. Не думала, что сорвётся. Не в его стиле. Скорее, в моём.

- Привет...
Заглушает продолжение фразы резким, неожиданно страстным поцелуем. Дальше слова не нужны. Ведь они - всего лишь оружие. Обезоружил.

- Почему так смотришь?- он разливает вино по простым, советским бокалам. И от этого оно кажется вкуснее.
- Я думаю о фильме. Как думаешь, мы его снимем? - я облакачиваюсь на лестничную периллу, откидываю волосы назад.
- да. я уверен. Ведь ты - самая безумная в этом мире.
- Я? не-е-т, - говорю я, попивая красное полусохое.
- По крайней мере, я безумнее тебя не встречал
- Да брось! - я рассматриваю свой больной мизинец и морщусь от неприятного резкого укола в повреждённую ткань пальца.
- Ну разве может человек быть нормальным с этим забинтованным мизинцем?
- В этом моя ненормальность?
- да, в этом. Посмотри, как фонарь отражается в окне!
- разве можно быть нормальным в этом мегаполисе, где в окнах отражаются фонари?
Почему ты такая добрая? почему я могу тебе делать только больно?- его лицо исказилось,- Знаешь, кто я ? я - житель мегаполиса. и знаешь, что? Я себя ненавижу. Я ношу эти ботинки. Посмотри на них! ну посмотри же! что можешь сказать? а? Педаристические ботинки! Мой отец получает копейки в Ярославле, человек, который в сто раз умнее, грамотнее, правильнее меня. а я, бездарь, получаю 20 штук за херню. Я уволюсь. Я уеду в тайгу. Охотиться на медведей. И там будет жена, хранительница очага, н-о-р-м-а-л-ь-н-а-я! детей рожать. Это моё первое эго,- здесь он перевёл дух и выпил залпом полбокала. - А есть ещё второе альтрэго. И оно убивает первое. Оно смотрит на тебя. На твои запутанные волосы, в твои безумные глаза, на твои самые красивые губы. И чёрт возьми, только ты так умеешь хмуриться!- он налил ещё.
Знаешь, в 17 я был у психолога. Тогда мама настояла. так вот. я говорю: " я потерял смысл жизни." а он : " а как же секс??"
"секс -да, это хорошо. а смысл жизни?" "нет, мальчик, ты попробуй журналы там, секс - это так здорово!" "не спорю, но я так свихнусь, сопьюсь..." "Всё устаканется, малыш!"
- видишь, устаканевается!- он демонстративно показал мне наполненный вином бокал.- и оба альтрэго душат меня. И оба они любят тебя.

Я ослышалась! Он встал, подошёл, обнял.
- только с тобой я позволяю себе быть самым искренним, самым добрым, самым нежным для тебя, самим собой. Наверное, это моё третье эго. Наверное, это я.

Я никогда не забуду его тело и его шёпот, прилипающий к влажной коже поцелуями. Дьявол тоже умеет любить. Просто редко в этом кому-то признаётся.
Ночь рассеялась сумерками.

шоу должно продолжаться


Заключив себя в очередную сомнительную коробку размышлений, я увлеклась извлечением образов из памяти. Ночь свихнулась и взорвалась остатками чужого вина в глиняной бутылке. Доброе утро приходит только вечером. А я как раз из тех, кто просыпается в похмелье в невыносимую жизнь во время начинающейся ночи. День прошёл без меня и даже не удивился этому. Никто обо мне не вспомнил. В записной книжке 500 с лишнем номеров, а позвонить некому. Как говорил один бывший парень одной моей бывшей подруги, незаменимых людей нет. Мы постоянно сменяем друг друга, изменяем друг другу, заменяем друг друга. Наши дети сменяют нас, как мы сменили своих родителей. Всё должно проходить. Всё должно заканчиваться. Этот закон установлен комитетом Вселенной. Обжалованию не подлежит.
Я сижу под ярким лучом прожектора, выпуская изо рта дым и слова. Слушателей нет. Зрителей тоже. Вокруг немое пространство. А я сфантазировала публику. Не выношу одиночества. Наверное, я не умею иначе, наверное, я актриса, играющая в жизнь. Меня за это можно ненавидеть. Мною за это можно восхищаться. Но невозможно любить. И от этого я страдаю с полной отдачей, терзая своё сердце болью придирок и скопищем неудовлетворённых эмоций. Как всегда, спасает бумага или плёнка. Как всегда, ненадолго. Я задерживаю дыхание, впуская в грудь хлопок сладкого торжества. Я начинаю.

- Привет всем...
- Привет, - улыбается эхом толпа несуществующих зрителей.
- Я хотела бы рассказать вам о самом главном.
- Расскажи! расскажи! - кричит многоголосая публика.
- Можно микрофон погромче? Раз-раз... Я готова.
- Камера! мотор! поехали.
- Добрый вечер, сегодня в эфире моя жизнь. И с вами, её ведущая Май Луцкер.- так привычно и довольно я произношу эту заезжанную фразу,- А сейчас - о последних событиях моего существования.
Сегодня вечером, в 21:00 по московскому времени, я вышла из подъезда своего дома. На пути к метро "Отрадное" я выкурила сигарету и совершила три звонка. По причине резкой смены настроения я изменила маршрут и направилась в редакцию. Только что со мной связались из "Останкино", но по техническим причинам связь прервалась. За развитием дальнейших событий никто не следит.
На сегодня это все новости. Оставайтесь в моей жизни.

Суфлёр погас. Ко мне подошёл ассистент и вытащил микрофон из петлицы моей чёрной рубашки. Апплодисметы воображаемых зрителей прошуршали где-то рядом. Как всегда, вся информация осталась за кадром.

- Ты веришь в любовь? Как ты думаешь, она есть?
- Но я же люблю. значит, есть.
- А ты умеешь любить?
- Нет.
- " Циничные отношения рождают любовь. А любовь - циничные отношения"
- ...,- мне нечего на это сказать.
- любовь - это всего лишь шоу.
- тогда оно должно продолжаться.

Откуда-то доносилась грустная мелодия фортепианно,а её заглушал советский гимн. Град сменился дождём. Меня слегка зазнобило. Я накинула шарф, многослойнно пропитанный духами, и выскочила покурить. За прозрачными дверями стояла группа операторов. Я, никем незамеченная, стояла одна.

" я люблю тебя,- почти неслышно выдохнула в мокрый воздух я,- только не говори об этом никому..."


Во имя Отца и Сына

Безутешная и загадочная совсем молодая девушка скиталась под необычайно тёплым, дождливым январским небом в осенних полусапожках и палантине сумрачно-сиреневого цвета. У неё были такие глаза, которые знали всё наперёд. У неё были холодные руки, потому что сердце было горячим. Всегда.
Ветер задел открытые колени и настойчиво пробрался выше. Кто-то безотчётно стрелял за спиной. Она накинула капюшон, как будто бы он мог её защитить. "Война, а губы успела накрасить...", - пронеслось в голове. Жестокие свирепые люди, которым нельзя верить. Но так хочется. Обычная бесчеловечная человечность. В тёмно-сером пространстве завораживающе мерцали лампочки и огоньки, фонари вдоль дороги гасли и вспыхивали снова, как по команде. "Интересно, если пуля войдёт в сердце, это горячо? А дома осталась жареная картошка, а дома спит маленький сын. И там погашен свет. И мне бы дожить.. просто дожить, чтобы вернуться и прижать к груди маленького. Я всегда знала, что я ради него на всё..."
Брызги слякоти поднялись фонтанчиком над тротуром, резко остановилась машина. Девушка села внутрь, не разобравшись, что происходит и не разглядев толком лица водителя.
- в Останкино. За сколько?,- задыхаясь от волнения, сказала она
- Довезу, -буркнул шеф и резко нажал на газ.
Грязная советская машина выжимала из последних сил. На переднем сиденье возле водительского маленькая женская фигурка вжала голову в плечи.
- Я закурю?- доставая "Яву", спросил крепкий мужик потрёпанного вида.
- Да, курите.
- а Вы?
- нет, спасибо.
- Не бойтесь, прорвёмся.
- У меня сын дома...- фраза ухнула и расстворилась в воздухе.
Он кинул слегка удивлённый взгляд сначала на губы пассажирки, потом на ладони.
- Вам ещё жить и жить.
- Слишком велика опасность.
- Да Вас пули боятся. Вы ещё старость встретите, - тут он ухмельнулся.- И сынок Ваш вырастит, и папка его о Вас позаботится.
- Это мой муж,- с каким-то настойчивым упрёком произнесла пассажирка
- Да. Это Ваша война. Но он Вас очень любит. Вы не бойтесь. Знаете, от такой любви, небесной, на земле автоматная очередь бессильна.
- Вы меня успакаиваете. Спасибо.
- Я говорю, что есть. Всё, малыш, выпрыгивай здесь. В церковь зайди за меня.

Она выпрыгнула, как мячик, и согнувшись,ощутила дикий, животный страх. Руки вспотели и онемели. Машина скрылась за поворотом. Она подняла глаза и увидела Останкинскую, свою любимую, церковь, которая отражалась в незамёрзшем пруде. Одна - иллюзия. Другая - вечная. Нет времени думать! Беги! Во имя отца, и сына, и ... Ноги слегка подкосились.

За поворотом послышался резкий скрежет и выстрел. Мужчина, который подвозил случайную попутчицу, погиб. Девушка влетела в здание, как в крепость. Там её встретил высокий и встревоженный мужчина. Им нужно было ждать утра, чтобы вернуться домой. Дома никогда не будет войны.

вкус первой.


Квадрат ярко-голубого неба было первым, что увидели проснувшиеся глаза. Запах отчаянно-пьяной весны было первым, что поразило обоняние. Острая боль в груди было первым, что ощутило его отёкшее со сна тело.
Первая трезвая сигарета включила сознание.

Я вышел на балкон
С обнажённой кожей.
Ты так далеко,
Но встретится возможно.

Он проверил баланс телефона и тут же набрал номер, отпечатанный навсегда где-то в подсознании, эти поэтическо-красивые цифры, её цифры.

- привет. как дела?
- я сплю ещё. привет, - ответил нежный сонный голос.
- Я получил письмо, ты просила...
...перезвони, как проснёшься.
- угу.

Сколько лет прошло с их первой встречи? 9? или уже 10? Боже, как же быстро летит время!
И он вспомнил её синие глаза и наивно-розовые губки, тонкие пальчики детских ручек, копну светлых душистых волос, раскиданных по худеньким плечикам, нежные щёки и выпирающие ключицы под прозрачной кожей. Такая маленькая и трогательная...Ей тогда было лет 14-15. Совсем неокрепшее существо с пушистыми ресницами и звонким голосочком. Её всегда хотелось оберегать от чего-то. В школе - от злых учителей и завистливых подружек, кидающих косые взгляды ей вслед. После школы её всё чаще хотелось защищать от стрессов во время сессий, от проблем на этих её вечных дурацких подработках. А как она приходила к нему вся холодная, замёрзшая зимними вечерами, с покрасневшими озябшими ладонями, а он наливал ей чай с мёдом, угощал красными яблоками и рассказывал новые небылицы! Лишь бы она подольше была рядом.
Хотелось провожать до подъезда и осторожно, даже как-то робко целовать у краешка губ. А потом ждать новой встречи. И вспоминать её затылок, когда она, склонившись над партой, писала. На переменах слышать её задорный смех, выделяя только его среди всей шумящей толпы. И не было ни ревности, ни предательств, ни измен. Была просто чистота. Вот как это весеннее юное небо, такая чистота, искренняя, настоящая, первая. Всё это в одночасье вспыхнуло в нём и вернуло давно потеренное наслаждение.Сердце билось, как умолишённое. Что-то со временем люди теряют. Как раз эту новизну, первизну ощущений, красоту отношений. А говорят, первая любовь глупа, слепа и наивна. Ну что ж, от этого она и прекрасна.
А потом у неё появился парень. И она страдала, пока не вышла замуж за другого, устав от бесконечной лжи, подлости, истерик, ненависти. И мы потерялись на пару лет. Пока я не обнаружил в своём ящике письмо с просьбой о встречи. Странно так. Мир совсем изменился. А она послала письмо по почте. Наверное, тогда ещё не было у меня электронной почты. А мой почтовый адрес помнит до сих пор. А помнит ли она тот первый поцелуй?
Осенний озлобленный ветер, её тоненькое пальтишко, растрёпанные волосы, прилипающие к блеску на губах...

- есть зажигалка?
-да, конечно.
-холодно так...
Я тоже закурил. Я заметил дрож её рук. Подошёл и коснулся губами её ладоней. А потом обнял её и нежно и медленно поцеловал, запустив пальцы в волосы.
Это всё, что было между нами за все эти годы.

В кармане завибрировал телефон, прервав галерею воспоминаний.
- привет. давай на пушке через полчаса?
- хорошо. давай.

Я вышел из подъезда радостной походкой сорванца. Солнце светило почти по-летнему, но было ещё очень холодно.
Да...Мне уже под тридцать. Сколько я перевидал женщин в своей постели! Но почему-то сердце всегда заходится восторженно-приятным и немного тоскливым трепетанием, когда вспоминал её.

-есть зажигалка ?
-да, конечно.
-холодно так.

Я заметил дрожь её пальцев. Я подошёл к ней и увидел совсем растерянные глаза, будто той самой запуганной девочки. Я обнял её и нежно поцеловал в сладкие губы, ощутив позабытый вкус самой первой любви.

некролог по любви.


Этот траурный вечер был похож на женщину, которая не скорбит, а даже радуется смерти мужа. Я очень долго продвигалась сквозь пространство, перемещалась в тихий уголок, где никто меня не потревожит.
В спальном районе никогда такого не бывает. Возможно, это звуковой мираж, галлюцинация, шутка воображения.
Где-то в одном из злачных переулков играла скрипка, надрывно и пронзительно. И эта мелодия отражалась от серых стен и мокрого тратуара. Реквием по мне. Машины гасили фары, а фонари - жёлтые лампочки. Становилось совсем темно и ветрено. Фигуры застывших людей были будто приклеены к асфальту. Люди из воска или пластика. А я живая, ожидающая выстрела в грудь. Это так страшно, так бесповоротно. Кто-то вышел мне навстречу, кто-то захлопнул со скрипом дверь. У него есть револьвер. Он слышит печальный плачь старой скрипки. Он ожидает с каждым шагом приближение, сближение, он ищет живых, он ищет меня. Жертва найдёт своего убийцу.
У меня вспотели ладони, я вытерла их об слегка колючую ткань пальто. Щёлкнула зажигалкой, дым защипал глаза. Я прищурилась и ощутила холодок в левой стороне груди. Сердце. Я всегда кладу правую руку, успокаиваю его так, чтоб не трепетало и не кололо. Я растегнула наполовину пальто и просунула руку. Кожа ощутила её холод. Всё хорошо. Жива.
Жаль, что в эту наступающую ночь нет луны. Я поднял воротник и выдвинулся из подъезда. Кто-то играл на скрипке. У меня осталась последняя сигарета и один патрон. Я закурил. Жаль, что я уже ни во что не верю.
Навстречу мне шла какая-то молодая девушка в капюшоне. Она держала правую руку под пальто. Чёрт, что она там прячет? Я не видел её лица. Я испугался и внезапно коснулся револьвера в кармане. он был очень холодным, как будто из холодильника. Трезвый, чёткий и жёсткий товарищ. Я направил его на ладонь этой девушки. Как-то так получилось, что я мгновенно выстрелил, не задумываясь. Курок не терпет ожидания.
Что-то хлопнуло и упало. Я не расслышал крика. Я подошёл к телу. Увидел её красивые безжизненные глаза. Наклонился и закрыл ей веки. Мне было неприятно: глаза смотрели насквозь. Я отодвинул её руку. Она прятала сердце. На моих пальцах оказалась её густая, очень тёплая, красная кровь. Мне захотелось понюхать. Сладко-неприятный запах. запах смерти.
Я отошёл от тела, спрятался в тёмной арке. Сигарет не осталось. Надо зайти в магазин "24 часа" и купить.
Этот осенний вечер не принёс мне никакого удовлетворения. Кто-то всё ещё играл на скрипке очень грустную мелодию.

Завершила


Сердце подводило всё чаще.
Витками припадочной боли под рёбрами сжимался истончившийся орган, весь исколотый дремлющей угрозой. Безукоризненно-белый платок страха вытер губы и дал на вкус своей пресной ткани. Мёртвая хватка смерти заставила задыхаться.
А ночь рисовала свои загадочные сюжеты: она плела чудесные желания в косы невинной девы и растворяла сахарную пудру в чутких устах свежего рассвета. Она не плакала и не смеялась, просто ровно дышала бесконечно-прекрасной тайной сновидений. Об ультрамарин неба, об стёкла и стены, об грудную клетку громко ударялась больная птица любви, отдавая последнюю дрожь пальцам. Ими было так сложно удержать стакан с прозрачным серебром воды. Неизбежное, необратимое умерщвление себя.
Облизнув губы, ощутив сладко-горьковатый привкус отравы на них, легла, мгновенно обнажившись, под одеяло. Побоявшись вскрикнуть от резких схваток сердечного приступа, тихо и аккуратно прижалась к тому, кого внезапно нашла мне моя жизнь. Он лежал, уткнувшись щекой в мягкие простыни и, наверное, был бы рад моему телу рядом. Слегка улыбнулась моментально бледнеющими губами и удивилась спокойному завершению. Прикоснулась уже онемевшими ладонями к его спящей спине и подумала о том, сколько можно было бы отдать нежности и тепла. Он не вздрогнул, он крепко спал жестоким безмятежным сном, укутавшись остатками ночного обаяния. Веки легко и как-то правильно сомкнулись, а дыхание медленно сошло на нет. Вспомнились отрывки прожитого, без подробностей и минуя последовательность хронологии, а всё вместе, одним глотком, не разбирая наощупь, хорошо ли, плохо ли... Безразлично и почти не ощущая судорог чего-то горячего внутри, всё проникло размытыми очертаниями в жидкий последний всплеск проявления жизни. Невероятно быстро и предсказуемо наступила смерть.
А любовь осталась сидеть на кровати, ожидая его пробуждения.

Кара художникам. Или она сотворила любовь


Её посадили за решётку и под стекло. За ней начали пристально наблюдать боги-искусствоиспытатели.
В маленькой задымлённой комнатке, запертой на ключ и с узенькой створкой форточки наружу, брызгали фонтачики умалишённой, бесноватой персоны. Болезненную бледность лица дополнял отсутствующий взгляд и нервозные движения. Её лицо меняло выражение с потрясающей скоростью. То смеялась и бунтовала, ударяясь лбом и локтями об окно, то садилась в уголок, обхватив колени руками, накинув на голову капюшон серого балахона, и тихо плакала. Губы и брови подёргивались брезгливыми конвульсиями. Она давно не спала. Она давно не ела. И она была давно одна. Она сметала клочки газет со стола, сминала окурки, туша их об стол, валялась на полу и срывала с себя одежду. Ей повсюду чудились фигуры. Она смотрела на них, покусывая губы, недавольно хмурясь или смущённо улыбаясь и отводя взгляд в сторону.
На подоконнике стояли двухлитровые банки с цветной водой и кистями. На полуободранных обоях один чертёж наезжал на другой, где-то были фразы, вопросы, отпечатки рук. Это поиски идеалов в идеальном бардаке.
Здесь она запиралась, и никому не позволяла видеть себя в этих припадках гневного расстройства, маниакального возбуждения и в общем, всех тех буйств красок её души. Она заклеивала рот скотчем, чтобы короновать пространство молчанием. Она брала тюбики с красками, веря, что лишь они могут говорить искренне. И начинала разговаривать взмахами рук. Образы, выкоробкавшись из сознания, оживали на бумаге. Все чувства имели свои цвета, все эмоции - свои полутона. Все ощущения - свои объёмы.
Необъяснимое мучение выражалось только напряжёнными мимическими морщинами на лбу между бровей. Ноги постоянно сводило от холода. Она стояла босяком на полу, застеленным газетами. Но она не обращала внимания ни на холод и боль в ногах, ни на урчание в животе. Её хлопчатобумажные чёрные штаны были запачканы давно засохшей краской. На глаза и скулы падали пряди отросшей тёмной чёлки, а руки были с сухой потресковшейся кожей. Остатки чёрной туши размазались под глазами и дали ещё больше трагических теней этому одухотворённому лицу. Она ничего не замечала. Она много лет искала гениальный рецепт: такое сочетание, которое покажет, то, что никто не может выразить, никто не может увидеть, никто не может поймать и разгадать. И она верила, что когда-нибудь откроет эту хитроумную загадку божественного начала.
В этот сгущающийся сумерками вечер она взяла чистый холст и новые кисти. Она решила освободить себя от всего старого и взглянуть по-детски, без ухищрений, по-наивному на стоящую перед ней задачей. Она попыталась подбирать цвета по ощущением. Что чувствует её сердце, когда она думает об этом?
И она взяла закатные золотистые оттенки тёплой радости, светло-розоватые краски первого прикосновения, осторожно-сиреневые тона тревожного ожидания, ало-фиалетовые брызги страстных поцелуев, зеленоватая гармония нежности, красно-оранжевые вспышки близости, лёгко-голубая замирающая грусть расставания и перламутрово-жемчужные штрихи надежд. Да, а какого цвета счастье? какого цвета? Рука с кистью задумалась, зависнув над палитрой в секундном размышлении. Малиново-рыжее! конечно! Надо сделать объёмнее и светлее счастье.
Проработав 5 с лишнем часов над картиной, девушка отошла в сторону. Посмотрела на сочетания красок, оставшись довольной результатом. Она подошла к окну, кинула кисти в банки с водой и содрала с губ скотч. Улыбка проявилась лёгким изящным штрихом.
Она сотворила любовь.

Узоры Вселенной

Свирепый глухой звук пырнул небо в брюхо.  Сизый, рассыпчатый, мягко-влажный порошок засыпал поверхность, и стало не так больно дышать. Венки-молнии прорезали чёрный воздух, пропустив влагу, она начала сочиться, быстро заполняя пространство. Гроза наступила, словно оргазм, внезапно и ошеломляюще. Я лежала в подушках, но меня неодолимо выплёвывало наружу, я вынырнула и подбежала к окну, окуная пол тела под струи воды. Это немного успокоило и смыло накипь с души.  Но что-то осталось. Во мне погиб космос, и это тревожило меня. Я абсолютно потеряла возможность осознавать эту реальность. Реальность? Что это такое. Она почти всегда неправильна. И я в ней соответственно неправильная.  Я никем не отвержена. Я самоотверженна. В этом вся проблема.  Научись доверять себе, научись прощать себя. Научить любить себя.  На следующий день меня пригласили на завтрак, и кажется, на смерть. Я пришла к незнакомцу, я села за чистый стол, меня угостили мятным чаем, а большая собака смотрела на меня восхитительно понимающим взглядом и радостно виляла хвостом. Незнакомец же смотрел на меня неприлично-небесными глазами, в которых впитался покой океанского бриза.  Он, кажется, всё знал. День постепенно застёгивался в ночь, фонарики моего строгого волшебного города зажигались, пространство меняло себя, а я ничего до сих пор не знала ни про пространство, ни про себя в этом пространстве. И тонкая стальная сетка недовольства стесняла мне грудь.
Правда не нужна для тех, кто носит «прада», может, поэтому я пугало в социуме? Маленькая глупая системка придуманных идеалов. Мир бесполезно терзать, когда он терзает тебя...Мята разгоняла кровь и мысли, а незнакомец становился самым знакомым, будто только его и знала я всю жизнь. Вот так мы умеем сближаться, люди одного дыхания. Один сделал вдох, другой – выдох. Одни вибрации. Захватить бы это неодиночество себе в корман, а потом вытаскивать, когда начнётся очередное удушье вопиющим одиночеством. Его  вечно приходится чем-то кормить, чтобы не ныло. Вот сейчас я это делаю буквами и ворошу прошлое, которое давно сглотнуло нас, двух незнакомцев, которые ждали новолунье и перехода в новый «полнолунный» мир. Тик-тик-тик-тик, тишина накатывала комом.
    Реальность сняла с себя платье, обнажив спину. Она сдёрнула полотно резко и бесстыдно. Время перестало существовать.  Я шагнула за грань, которую мне предоставили, потому что пришло время. И вот как только оно пришло, оно исчезло. Руки, ноги, ресницы заиндевели, замёрзли мелкими и колючими кристалликами.  Я начала умирать. Страх смерти либо победит тебя, либо ты победишь его. Я решила просто отдаться ему, не обращая внимания на то, что моё тело, некогда такое прекрасное, исчезает. У меня уже не было лица, рук, живота и ступней. Всё остальное медленно превращалось в чёрную дыру и растворялось, впитываясь в окружающие предметы. Предметы же сами перестали быть настоящими, они исказились и начали исчезать, утратив свою значимость. Я схватила Его руку, и наши тела срослись в одно дыхание. Как удивительно страшно, что мы теперь сиамские близнецы, сросшиеся ладонями. Наши тела  этого воплощения сидели на кровати, уперевшись спинами к стене и наблюдали за фейерверком Вселенных, что начали проноситься в комнате перед нашими глазами. Я тут же заплакала, ведь это событие не поддаётся анализу моего беспокойного ума.  На окне зашевелились занавески, и это гораздо страшнее только что произошедшей моей смерти. Будто я маленькая девочка и меня бросила мама. Перламутровая тонкая ткань волновалась и вздымалась, а я смотрела на них и плакала. А за стеклом прятался целый город, такой прекрасный, что ни одному художнику невозможно будет нарисовать его, и я сожалею о том, что я никогда не смогу облачить его в упаковку своих слов. Стакан с водой на столе преломил на себя луч, и это отвлекло меня.  Луч пополз настырной змейкой и превратил воздух в спектакль передо мной. Мы все- узоры Вселенной, мы все- полотно, ковёр, который плетётся живой тканью небытия. Мы все связаны крючочками в этот платок, и нет между нами границ, кроме наших придуманных систем. Мы все дышим, срощенные руками и ноздрями. Это и есть всё целое – Бог. Я посмотрела в его глаза. Он кажется назвал моё имя, но оно ничего не значит. Эту одежду легко снимает сознание, обнажив только самое настоящее, что не имеет границ. « Я знаю тебя. Я знаю тебя всегда. Потому что ты всегда со мной. Ты и есть – я. Ты и есть – Бог. И я тоже Бог. И я получается, что люблю тебя. И ты теперь всегда будешь со мной». Он кивнул.
   Вдох и выдох, жизнь и смерть,  качели между материальностью и другой реальностью. Просто дыхание Вселенной, которое я могу пропускать через себя, качаясь между реальностью в системе материального мира и параллельностью. Я не знаю, что прекраснее, я не знаю, что реальнее.  Какой выбор сделаю я. какой выбор сделает меня в итоге? Где я останусь и кем я стану теперь? Мягкая пористая живая абстракция не хочет меня отпускать, она засасывает меня в нежные волокна своих объятий, матрица доказывает же обратное. Всё проникает друг в друга и расслаивается. Это похоже на поцелуй того мира с этим.  Будто мужчина проник в женщину, будто женщина обняла мужчину. И через материальное совокупление приблизилось к божественному.
Я открыла глаза, гроза ещё грохотала, но кажется, дождь стал спокойней.  Что-то изменилось внутри. Я вынырнула из форточки обратно в квартиру, подошла к подушкам и упала в них спать сутки. я улыбалась, кажется так...


"из книги расставаний"


По потолку кто-то ходил уже сутки. К этому звуку можно привыкнуть, особенно, если включить радио "фоном". Главное- не поднимать головы и не всматриваться. Лампочку можно погасить, ведь экран монитора достаточно освещает пространство.
Она ещё не привыкла к расположению выключателей в новом жилье, но везде, где ни обитала она, справа компьютера стоял кофе, слева - пепельница. Кажется, что еды не нужно было вовсе. Здесь ей было спокойней, чем в предыдущем захваченном мирке. Конечно, внутри ничего не изменилось, но всё равно, ей было проще. Можно было спокойно порассуждать о теории желаний. Но она не могла догадаться, что в это время за стеной дышал мужчина. На его столе стоял "Вайт Хорс", пепельница была переполнена "Кэптэн Блэком". Он часа два вернулся с работы, и ещё не успел раздеться. Он сел за компьютер и подключился к сети. В правом нижнем уголке всплыл квадратик сообщения.
-привет. ты не знаешь, как происходит материализация желаний в этом мире?
-Это спам?
-Нет. Это мир 3789?
-Это мир денег и заблуждений из-за денег.
-Значит, я туда попала.
_оригинально Вы знакомитесь, девушка! но на знакомства я не настроен.
- Зато я полгода настраивалась. Так что уж придётся.
-Пожалуйста, не провоцируйте меня...
-а Вы - меня.
-на что?
- называть Вас тупым напрасным придурком.
-ну это уж слишком!
-Меня зовут Мирри.
-Алекс.
- Итак, Алекс, вы мне должны теперь всё объяснить.
- что-что я должен? у меня нет долгов.
-Как Вы меркантильны! Вы за связь платите?
-у меня безлимит.
-а у меня галактический спутник сейчас собьётся с волны с вашим 3789 и встретимся мы через 500 000 миллиардов лет. устраивает?
- Очень даже. я как раз отдохну.
- у меня нет столько времени.
-ты пьяная?
- нет, я не употребляю пыль.Пришлите фото.

"отсылка файла"
скачивание завершено

а вы не очень-то изменились...
-???
-только побрейтесь что ли...
- а свою пришлёшь?
- не помнишь меня?
- я вообще не понимаю, что происходит!
- Меня зовут Мирри. Я живу в параллельных пространствах с тех пор, как ушла из дома. Мою планету Фаэтон уничтожили враждующие существа. Когда я потеряла родных, которые, скорее всего погибли во время взрыва, я не смогла нигде остаться и ушла в космическое плавание. Других выживших расселяли по планетам, пригодным для жизни. Другие -оказались в плену. Тебя послали не в лучший мир. Ты вряд ли помнишь что-то о взрыве. Ведь это было так давно.... Поясню заранее- течение времени везде происходит по-разному. Но, знаешь, тело твоё не изменилось. Прости, что я на ты. Но мне кажется, что я могу так тебя называть. Звали тебя Киррмио.

- Погоди , я закурю. Такого я ещё не слышал.
- Забей в Яндекс, там есть кое-что, но очень скупо. И ещё, если я нащупала ваш мир в сети, я могу как-то встретиться с тобой.
- Я не верю в это. Я всю жизнь прожил здесь, в этой долбанной Москве, у меня есть мать, сестра.
- Хорошо, я попробую доказать тебе. Ты женился? Тебе же 30 по-земному?
-Да, в марте будет.
- так женился..?
- Нет)))
- ты так далеко, но я бы расстроилась.
-ты странная.
- мы были вместе. Однажды на Плоской поляне мы поставили друг другу знаки. На внутренней стороны руки у тебя должна быть метка.
-на какой руке?
-на левой.
-ну там есть врождённое пятно.
-в виде буквы "М"
-откуда ты знаешь?
-это делала я.
- И вы там на русском болтаете?
-нет. у нас давно межгалактический был.У меня переводчик стоит автоматический.
- ты пишешь не на русском?
-Нет. Твои слова мне тоже переводят
-Можно отключить?
-да.
-попробуем?
-....................................... ..............
-....................................... ............
-извини, символы какие-то.
-у меня тоже полный бред(((
-не будем терять время. продолжаю с переводчиком.
-если он взорвался и выживших переселили, где ты?
-я в параллельном пространстве нахожусь. Пространство спроецировано в Ваш мир
-ты материальна?
- вполне.

*связь приостановлена*

Она встала и подошла к окну, там было темно и наверное, промозгло. Стуки по потолку продолжались. Этот мир просуществует ещё неделю. Она ненавидела исчезновение спроецированного пространства. Ведь нужно обязательно успеть переместиться, чтобы не застрять в небытии. Нужно найти Киррмио. Он совсем не изменился, он такой же дурак. И это очень радовало. Сердце затрепетало так, будто они снова стоят на Плоской поляне, будто...
Хорошо, что он жив. Хорошо, что неженат.

Ей приходилось очень тщательно рассчитывать продвижение спроецированного пространства. Ведь можно угодить в миры с законами, неподвластными обычному фаэтонцу. Память может стереться, тело трансформироваться, да мало ли чего ещё может произойти с ней. За неделю устроенный мир исчезал и чёрная воронка превращала всё в пустоту.
Фаэтонка быстро освоила программу коннекта с другими цивилизациями. Этим пользовались давно, но зачем ей нужно это было тогда? Когда существовала огромная поляна, на которую приходил он. Казалось, что можно задохнуться друг другом, казалось, что Вселенной мало. Но нет- слишком много. Ведь её занесло уже очень далеко от места, где был Фаэтон, а карта показывала, что до 3789 на одних проецированиях не доберёшься, нужен корабль, навигатор, и вперёд, через тернии - к звёздам. Где взять корабль "свободному путнику пространств" Мирри не знала.

Она вошла в поисковую систему.
" Корабль до 3789"
-рейсов нет 12 000 световых лет
-корабль в аренду, корабль в кредит, корабль "ултрамакс"
-корабль до 3789 потерпел крушение, столкнувшись с 2376. Причины технических неполадок не установлены. Ведутся работы.

Пробежав по ссылкам, было понятно, что корабль-3789 не светит. А ждать 12 000 лет - это не для Мирри.

Девушка встала и пошла в ванну. Возможно, светлые мысли появятся, приняв душ?
Она посмотрела в зеркало. Оттуда смотрели серые, почти ледяные, глаза. Гладь зеркала стала медленно раздвигаться. Послышались характерные звуки -словно крики чаек. Тело проникало в шумящий густой поток. Глаза всё смотрели, смотрели, смотрели...
Я бы хотела посмотреть на чаек, посидеть с ним на белёсом земном пляже, чтобы "их" море проглотило наши мысли, наши тела, чтобы я смогла начертить на песке его имя, пускай земное, но Его...

Руки провалились в зыбкий материал. Показалось, что кровь стала гуще. Веки не поднимались. Дышать можно, но вздох даётся тяжело. Проецирование? Ошибка? Планета? Воображение?

Глаза наконец-то открылись. Первое, что заметила Мирри - половина неба чёрная, другая - серебристая. Скорее всего - это переход миров.
Звуки звенящих чаек-колокольчиков продолжались, но медленно уходили в край неба.
Мирри посмотрела под ноги- на ней были чёрные башмаки, под башмаками - серенький, но крупный песок. Она попыталась встать. Осмотрелась. Никакого моря нет. Рука соскользнула по шероховатому пласту. Книга!

"Дневник Петро Джонса"
" Я начинаю своё повествование об этой поездке. Возможно, от одиночества, я начал эти записи 14 февраля 1914 года. Антони вернулся домой. Он объяснил это тем, что он должен растить дочь. А Джулия здесь не при чём..."

Хоть бы что-нибудь полезное, - подумала Мирри.
Она захлопнула книгу. И открыла снова.

" ветер дул с такой силой, что Анори я потерял из виду. Вот уже прошло лет 5, а я всё хожу в этом тумане.
4501 год, ноябрь."

Так, это уже интересно! что за разброс по времени?

" Марлен была самой красивой. Я не забуду её бумажные самолётики с признаниями в любви. или ненависти? 1999 год. Карл Фримэн"

" я не нашла своего любимого братика Ваню...И маму Анастасию. Леночка. 2067 год"
" Я искала Александра вот уже 500 000 лет. Мирри-Мария..."

"Книга расставаний" - дошло до Мирри.

И последняя запись - её. Пугающие цифры.

На горизонте появилась фигура. Кажется, это лошадь. Она медленно передвигалась, будто бежала в воде или изображение замедлили в 100 раз. Мирри сделала шаг в сторону лошади. Как ни странно, Мирри двигалась очень быстро. Загадка кроется в том, что лошадь находилась под серебристым небом, а Мирри ещё под стальным. И вот стоит ли идти дальше?
Мирри пошла. Очень скоро она приблизилась к лошади и заметила, что граница небес осталась позади. Кроме лошади она увидела в низине маленькие остроуголные коробочки, похожие на деревенские домики. Она последовала к ним.

Кажется, что фаэтонка, идущая к домикам в низине, совсем забыла про 3789, про
Киррмио, про книгу расставаний. Она улыбалась, широко и теперь уже очень медленно шагая чёрными большими ботинками.

Когда она подошла ближе, увидела, что все дома покинуты. По крайней мере, людей видно не было. Наконец, Мирри зашла в первый домик. Он был низкий, белый, с огородиком. Когда она зашла внутрь, она увидела деревянный стол. На столе стояло зеркало в чугунной оправе. А возле лежала зелёненькая тетрадка. Мирри открыла тетрадь:

" Уходи из дома через зеркало, когда появится солнечный блеск. Саша"

Сердце перехватило так, будто его перевязали лесками. Мирри разрыдалась, упав на деревянный стол. Этот маленький подкидыш, непонятно откуда взявшийся, почему-то довёл её до слёз. Когда остаётся маленькая надежда - увеличивается страх.

Мирри села за стол, спиной к окну, и стала напряжённо ловить блеск солнца в зеркале. Ничего не было. Так прошло три часа и Мирри, незаметно для себя, заснула. Спать в чужом мире не рекомендуется в целях личной безопасности.
Сон явил странный образ.
Сидело существо с головой, раздвоенной сверху. У него были тёмные мохнатые руки, в которых он держал какие-то свитки.

-куда ты хочешь попасть?
Мирри задумалась. Казалось, что прошла вечность. И она никак не могла решить, куда.
-Может, ты хочешь в рай?
Мирри вспомнила своё детство. Вспомнила, как они жили. Там были живы её родители. Там не было взрыва. И там не было Киррмио.

-Я хочу к нему.
-ты не знаешь, что там и ты не знаешь, где он.
-я знаю, что я хочу попасть туда, где он. Меня не волнуют расстояния.
-ты сделала свой выбор.
-у тебя есть монеты солнечной системы?
- нет.
-должникам здесь нет места. Ты не вернёшься сюда. Ты никуда не вернёшься.
-У меня есть книга расставаний.
- это небольшая цена за цель.

Он взял книгу из рук Мирри и пропустил её в туннель.

Мирри догадывалась, что теперь она станет неразвитым человеком планета Земля. Она никогда не увидит своих родителей и никогда не сможет путешествовать по галактическим пространствам Вселенной. Она вряд ли вспомнит, что была фаэтонкой, что носила имя Мирри, что любила Киррмио, что он целовал её на Плоской поляне... Мирри шла, глотая слёзы, шла, не чувствуя ног по голому, гладкому туннелю, похожему на кишечник.

На улице стоял март, ветер был ещё холодный, а улицы -покрыты льдом. Но весеннее небо надело безупречно-синий цвет. На свет появился ребёнок. Девочка. В электричке ехала бабушка с внуком Сашей и его сестрой Вероникой. Они ехали из Москвы в дом отдыха. Там родители Саши уже готовились к празднованию шестилетия Саши. В пирог поставили свечи. Саша мечтал о подарках и очень не хотел в этом году идти в школу. Но в тот момент он не думал, что под этим весенним небом родилась девочка, которую он повстречает в свои 30 лет. Может, это будет, интернет-кафе, а может быть, и что-то другое...

Пасхальные сны

приснилось, будто мой город отравили сибирской язвой. Я была властной чёрной женщиной, негритянкой очень красивой и хрупкой, была вроде королевы. Я ходила по городу и спасала их, умирающих. Просто это же "мои люди", "мой город", и он умирает у меня на глазах. Помню, как сидели мы в кинотеатре, и девочка умерла. Она шептала что-то про будущее, про выходные, сидела с цветочным горшком , а в горшке были камешки, и в них что-то шевелилось. А потом раз - и умерла. Просто замолчала, обняла горшок и свернулась в какую-то гусеницу, вроде и не была живой. И Вот так все начали умирать. И в воздухе самом витало это слово - язва. И Эти трупы просто выносили пачками. Молодые женщины, мёртвые, производили жуткое впечатление. Почему-то их раздевали и оставляли обнажёнными. Не знаю, зачем. Насмотревшись на весь этот ужас, я стояла у своего прозрачного замка из синего стекла. Стояла я спиной к дороге и смотрела на отражение в замке. Со спины ко мне подошёл смелый человек и спросил, не хочу ли я сушку. Вот так мы начали знакомство:

-Хотите сушку?-он вытащил её из кармана. и как бы улыбнулся, улыбнулся просто так мне.
- я думаю, они мне не пойдут. а пряников у вас нет?
-Пряники и мне пойдут... только сушка. Вот попробуйте.
Я не стала пробовать.
Он был очень находчивый, хоть и в костюме. да, и он закрывал мне лицо, я ведь плакала.
-давай машину остановим?- он был каким-то симпатичным вьетнамцем, очень обаятельным, и кажется чуть-чуть в очках, но улыбался так хорошо, что ни очки, ни костюм не портили его.
-ненавижу я машины- я шла на каблуках из своей резиденции, было страшно неудобно, ведь дороги все размыты и грязные.
-так тебя могут узнать.
-так меня и так все здесь знают. ты лучше уходи. я иду в дом мёртвых.
-знаешь, иногда в твоей жизни появляется человек, и этот человек разделяет твою дорогу, какой бы она не была. и вас уже двое... я иду с тобой.

и мы пошли в дом, там было нечто совсем невообразимое...
я пыталась его как-то подколоть, он мне понравился, но по чину флиртовать нельзя, и как он только отважился подойти ко мне?да ещё с этой сушкой...а потом в этом доме, который мне и описывать-то страшно, он на руки меня взял. ведь там было находится совсем мерзко и от запаха, и от мёртвых и очень белых тел..