Чужая жизнь

Рассказ
Тамара Худякова

Свершивший да несет
Последствия дел своих.
Эсхил

1
На заимке недалеко от областного центра в Западной Украине вскоре после окончания Великой Отечественной войны сгорел, стоявший особняком, большой приземистый, деревянный дом с окнами, выходившими на дорогу, вившуюся в зелень холмистой местности. Когда с ближнего хутора люди увидели клубы дыма и прибежали на помощь, строения уже догорали. Опаленные огнем ветки цветущих яблонь сиротливо стояли вокруг пепелища, а невдалеке лежала с пробитой головой, сильными ожогами по всему телу дочка хозяйки усадьбы двенадцатилетняя Надя. В еще несвернутом госпитале, расположенном рядом с хутором ей помогли победить смерть. Поправилась, но потеряла дар речи и о том трагическом дне ничего не помнила. Девочку после излечения определили в детдом. После гибели матери в том пожаре, ближайших родственников не оказалось, а бывший на фронте с первых дней старший брат Петр так и не объявился…
2
Жаров по военному подтянут, настоящий красавец-богатырь с крепко посаженной крупной головой покрытой густыми волнистыми зачесанными назад русыми блестящими волосами и пышными казацкими усами на лице, казалось жил в северном поселке со дня его основания. Появился после войны в выцветшем солдатском обмундировании с вещмешком за спиной. На широкой груди под распахнутой шинелью поблескивали многочисленные ордена и медали. Открытой белозубой улыбкой, степенностью, рассудительностью сразу понравился окружающим. С легкостью влился в коллектив рыбаков. И тут же его лучистые глаза, сравнимые только с глубокой синью летнего моря покорили сердце Тани – молодой, застенчивой, кареокой смуглянки. Она приехала в числе сезонных работниц на летнюю путину из-под Рязани с подругой Галей: бойкой, высокой, стройной, голубоглазой блондинкой. Из подружек Жаров остановил выбор на Тане и, объяснившись в любви, предложил руку и сердце. На родину она уже не вернулась – осталась на побережье Охотского моря с любимым…
Тогда еще поселение, разместившееся между речками на невысоком плоском берегу, покрытом кустами густого стланика до взгорья тундры, состояло из рыббазы, ремонтного участка, хозяйственных дворов и построек да с десяток щитовых домов и бараков, поставленных еще японцами. Местное начальство – бригадир выделил им комнату в одном из строений. Так началась жизнь семьи Жарова на краю земли.
С ранней весны и до поздней осени ходил с рыбаками на промысел в море, а суровую зиму занимался подготовкой судов на берегу. Освоил специальность кузнеца и ему уже не было равных.

Таня работала поварихой вместе с подружкой, тоже оставшейся в поселке. Галя иногда забегала к ней домой, вертелась перед зеркалом, рассматривала незатейливые украшения, хранившиеся на полочке. Там же стояла небольшая красивая блестящая статуэтка служебной собаки-овчарки. Постоянно видела, но все как-то не приходилось спросить.
В очередной раз, зайдя, как обычно стала просматривать содержимое полки, полюбопытствовала:
– Тань! Слушай,… давно хотела узнать,… откуда у вас эта игрушка?..
На что та, кроша капусту для борща на кухонном столе, стоявшем возле небольшого окна в углу комнаты, ответила:
– Это все что осталось Пете от матери и сестры, погибших на родине. Ты представляешь?!.. Они сгорели в собственном доме за несколько часов до его прихода с фронта. Статуэтка только и уцелела на пепелище. Правда… про это… не любит рассказывать.
 
Погрустив, подруги вновь занялись каждая своим делом. Галя долго разглядывала свое отражение. Уяснив что-то, подошла к хозяйке, обняла, подвела к зеркалу, сравнивая себя с ней, вздохнула, промолвила:
– Ну и повезло же тебе Танюха!.. Такого мужика отхватила!.. К тому же хозяйственного! Вон, какую полку соорудил, табуретки, красивую этажерку смастрячил. Во всем чувствуется умелая любящая мужская рука!.. И что только в тебе нашел? Ты и ростом невеличка, и фигурой не вышла, и на лицо обыкновенная, не то, что я – красавица. А, поди ж ты!.. Тебя ведь выбрал!.. Знаешь, Таня!? Открою один секрет. Я… и многие девушки восхищаемся твоим мужем и по-доброму завидуем тебе.

Таня на слова подруги только смущенно заулыбалась, легким движением рук поправила белый платок, прикрывавший голову с узлом густых черных волос, щеки зарделись румянцем, потемневшие, влажные глаза радостно вспыхнули как кипящая смола на солнце. Сердце учащенно забилось от мысли о выпавшем на ее долю счастье. Сама не знала, за что так повезло,… и еще крепче привязывалась к мужу: любила, жалела, лелеяла его, гордилась им – героем-фронтовиком, уважаемым человеком на побережье.
Галя взглянула на подругу. Увидела переполнившие ту чувства к мужу, задумалась, загрустила, но потом тряхнула золотистыми кудрями, воскликнула:
– Знаешь подружка, вот гляжу на тебя и думаю: ты и жизни не пожалеешь за любимого!.. Я тоже хочу так!.. И твердо решила: буду ждать такого же, пусть даже всю жизнь.

 3
У Тани и Петра уже подрастал сын Алеша. Незаметно стали старожилами. Одними из первых получили двухкомнатную квартиру в деревянном двухэтажном доме, начинавшего расти районного центра.
В поселке появилось столько людей, что к праздникам Октябрьской революции, Первого мая и дню Победы стали устраиваться по наметившимся улицам шествия праздничных колонн из работников всевозможных организаций. Колонны проходили по улице Победы на площадь, где возле памятника Ленину устанавливались трибуны в кумаче и заполнялись руководителями района, передовиками производств. Жаров всегда шагал в рядах почетных жителей. Став старше, во всех торжествах занимал достойное место на праздничной трибуне. На Девятое Мая всегда выступал с пламенными речами и говорил:
– Нам участникам войны дорого досталась Победа. Многие товарищи не вернулись. Я всегда помню тех, с кем бок о бок довелось сражаться не щадя сил, отстаивая настоящее и… будущее наших детей. В трудных боях дошел до самого Берлина. По длинной дороге сражений получал ранения, но всякий раз поправлялся в госпиталях,… вставал в строй,… продолжал бить фашистских гадов. Мне посчастливилось вернуться с фронта живым. И сейчас горжусь тем, что на этом краешке земли мы с вами строим, развиваем оленеводство, ловим рыбу, растим детей, тем самым помогаем восстанавливать социалистическую страну. Так пусть же в веках живет наша славная Советская Родина!
Тысячная толпа празднично одетых односельчан щедро рукоплескала…

Его так же часто приглашали на сборы октябрят, пионеров, на собрания комсомольцев. Там тоже повествовал о своих подвигах и ранениях. Особенно любил рассказывать об одном эпизоде и начинал с таких слов:
– Помню во время боев за Польшу на одной из высоток, наши орудия замолчали. Командир прокричал: «Ну, что ребята!? Дадим фашистам жару. Ведь орудия замолчали, потому что из них стрелять некому – все погибли». И мы перебежками пустились туда. Враг сильно сопротивлялся. Кругом громыхало, темнел белый свет. Солнце тускнело до черноты от пожаров и взлетавшей фонтанами в небо земли, которую непрерывно встряхивало от беспощадных взрывов. Казалось, солдатам не было места средь этого хаоса, но они были и бесстрашно сражались за каждый клочок, не жалея своих жизней. До высотки добралось чуть более полутора десятка молодых ребят из недавнего пополнения: не мешкая, принялись, раз за разом уничтожать фашистские танки и летающие в небе вражеские самолеты. Во время усилившегося натиска врага командир был тяжело ранен. Я принял командование на себя. Орудия не прекращали стрелять более суток. Высотку удержали, но в живых остались только я и находившийся без сознания командир. Тоже получил тяжелое ранение в грудь, однако еще сумел дотащить того до госпиталя. За уничтожение врагов в том бою и спасение командира Родина наградила меня орденом «Красной звезды», – и с гордостью показывал среди других наград

4
Когда в поселке начали строить каменные двухэтажные дома, его семье в одном из них была выделена трехкомнатная квартира.
Во славе и почете Жаров незаметно подошел к концу восьмого десятка своей жизни.
 
Но тут вдруг к очередному празднованию Дня Победы произошла канцелярская ошибка: ему не вручили юбилейную медаль. Петр Георгиевич от души возмутился. Направил в газету «Правда» письмо незаслуженно забытого воина-освободителя.

Газета с письмом попалась на глаза Надежде Георгиевне, пожилой, не очень здоровой, к тому же немой женщине (той самой девочки Нади из сгоревшего дома на Украине). Она как попала в детдом расположенный под Барнаулом, повзрослев, осталась жить в сибирском селе. Полюбила местного парня, вышла замуж и уже нянчила внуков. О брате помнила всегда, много лет пыталась разыскать, но все оказывалось напрасным. А тут вдруг увидела свою девичью фамилию, и знакомые инициалы. Еще не веря счастью, с жадностью стала читать, а когда прочитала, то сомнений не осталось: наконец-то нашла Петра живым и здоровым, упомянувшим их заимку и хутор. Сообщила домочадцам и срочно написала в газету. Недели через две приехал корреспондент, предложивший поехать на встречу, но об этом пока найденыша не извещать – прибыть неожиданно. Надежда Георгиевна не возражала…

Об их приезде сообщили только в военкомат. Военком, посоветовавшись с руководством района, решил заслуженному герою пока не говорить о сестре, а устроить сюрприз и встречу родственников провести в торжественной обстановке.

Прилетевших встретили возле самолета целой делегацией. На машинах секретаря райкома и председателя райисполкома подвезли к дому.

 В это время в квартире Жарова раздался телефонный звонок: из военкомата секретарь загадочно сообщила:
– Петр Георгиевич, ждите гостей.
Уточнять, что за гости не стал. Был уверен: едут вручать долгожданную юбилейную медаль. Быстро переоделся. На звонок вышел в темно-синем костюме, украшенном на груди в три ряда наградами, как радушный хозяин пригласил всех войти. Народу собралось много.

В общей суматохе, тихо, чтобы не услышала приезжая, военком скороговоркой сообщил:
– Товарищ Жаров прилетела ваша родная сестра. Вы представляете?.. Да-а-а!.. Бывает же такое!?.. Вот не было бы счастья, да несчастье помогло!.. Ведь по вашему письму в «Правде» узнала, что вы живы! И теперь она здесь, чтобы встретиться. Ну, а уж руководство района решило обеспечить праздник как надо, – и радостно потирая руки, воскликнул: – Так что принимайте дорогих гостей!..

Однако Жаров воспринял неожиданное сообщение неадекватно. Охватившая растерянность лишила подвижности – он остолбенел! К волосистой части головы, лбу прилила темно-фиолетовая кровь, тут же отхлынула и побледнила лицо; моментально выступившая горячая испарина взмочила волосы, растеклась по вискам, носу. Несколько капелек упали на награды.
Пот так прошиб, что рубаха прилипла к телу, ставший мокрым ворот хомутом обвил крепкую шею, холодная вода смочила ладони. Люди зашептались, растолковывая по-своему.

Надежда же Георгиевна стала торопливо выискивать глазами брата, не обращая внимания на застывшего седого здоровяка, онемело смотревшего на нее выпученными остекленевшими глазами.

 Взгляд на миг остановился на показавшемся знакомом предмете – блестящей статуэтке собачки стоявшей на этажерке. Нигде не увидела Петра, взглянула на верзилу. Тот был гораздо выше ее, поэтому  скользнула по орденам и медалям – некоторые тоже показались знакомыми, тогда подняла глаза на лицо.

Вдруг шикарная шевелюра, и пышные усы, хоть уже белые как лунь, напомнили ей что-то страшное.
 Лицо исказилось испугом, побелело.… Отшатнулась, спиной прижалась к стене, сползла на рядом стоявший стул и, зажмурив глаза, сжалась, втянула голову в плечи, как бы защищая, прикрыла руками.
Тут же в память вихрем ворвалось пламя пожара, завертелось с живыми картинками прошлое. Она… признала в нем того, кто в далеком сорок пятом вошел в их еще не горевший дом там, на заимке.

5
Вспомнила, что в тот день рано утром с фронта вернулся брат. Выцветшая солдатская гимнастерка на груди была увешана орденами, медалями.

 После объятий, приветствий он развязал вещевой мешок, вынул белый платок для матери, ей же подал блестящую серебряную статуэтку овчарки – знал о пристрастии к животным. Отдавая, сказал: «Эта игрушка памятна и для меня. Теперь дарю тебе. Вручил ее мне старый командир, тяжело раненный во время кровопролитного боя на высотке в Польше. Хотя я сам был тоже раненым в грудь, вынес того с поля боя. Уже оба лежали на носилках возле вагона санитарного поезда, когда командир вдруг открыл свой вещмешок, вытащил эту собачку. Передавая через санитаров, сказал, что хранил с Гражданской войны, и в знак благодарности отдает мне. Принимая, понял – это будет самый лучший подарок тебе».

Не отходила от брата, крепко держала в руках статуэтку, разглядывала награды и все спрашивала, спрашивала, за что получил эту, другую, третью. Их у брата оказалось много. Слушала рассказы, старалась хорошенько запомнить, чтобы потом обо всем поведать подружкам из хутора. Гордость переполняла душу.

Обрадованная приходу сына, счастливая мать в лучах утреннего солнца, светившего из окна кухни, хлопотала возле стола, тоже слушала. Время от времени заглядывала в горницу, смотрела, любовалась им, улыбалась.

 Попозже отправила ее на хутор сообщить дальним родственникам, знакомым радостную весть. Провожая, сказала: «Собачку-то оставь дома, а то ненароком потеряешь. Знаю тебя! Ведь сначала побежишь к своим щеночкам, а там куда-нибудь задеваешь».

С сожалением поставила красивую вещицу на подоконник и выскочила на крыльцо. Зажмурилась от яркого солнечного света, вдохнула нежный аромат цветущих яблонь, окутавших, словно белыми облаками дом.

 В приподнятом настроении, прежде чем отправиться в путь, вправду, забежала за скотный двор, где в будке жила дворняжка Жучка с недавно появившимися щенками. Повозилась с ними.

Вышла из-за сарая, увидела высокого, сильного молодого мужчину, с копной волнистых блестевших светло-русых волос на голове и такими же пышными усами, входившего в их дом.
 Взяло любопытство: «Кто он такой?» И чтобы не забегать внутрь, подбежала к окну горницы, крадучись, осторожно заглянула в него. И тут же увидела, как вошедший достал пистолет, выстрелил сначала в брата, затем застрелил мать, бросившуюся из кухни на защиту сына…

На нее напало оцепенение. Так же бессознательно прячась, продолжала смотреть.
 Убийца обшарил карманы уже мертвого брата, вытащил документы, сорвал пристегнутые к гимнастерке награды. Находкой остался доволен.
Осмотрелся, увидел статуэтку. Все сунул в вещмешок, завязал его и вскинул за плечо.

 Взял бутыль, стоявшую у входа возле двери, деловито облил керосином. Спокойно вытащил папиросу, закурил, не глядя, бросил горевшую спичку и вышел на улицу. Внутри заполыхало огнем.

Сошел с крыльца, оглянулся, увидел ее, онемело сидевшую на корточках под окном, со страхом глядевшую на него. Осклабился, не выпуская из зубов дымящую папиросу, метнулся, схватил за ноги и, раскачав, с силой ударил головой об угол дома. Больше ничего не помнила…

Сейчас после видения, пронесшегося в сознании, Надежда Георгиевна бросилась к нему, вцепилась в рукава своими маленькими слабыми ручками, выше просто не доставала – такой был огромный, и закричала:
– Это он, он убил брата и маму!.. Я узнала эти пышные усы, хотя сейчас уже белые, эту шевелюру на голове. Узнала ордена, медали брата и статуэтку. Это он забрал их и документы, а затем поджег в доме…

Люди стояли ошеломленными. Да к тому же знали, что сестра немая, а… тут вдруг заговорила.

Самозванец же смотрел на нее как на страшное привидение и возмездие, всегда гнездившееся где-то глубоко в душе. Прошлое вдруг настигло и застало врасплох. Он обессилено упал в кресло, опустил голову, закаменел. Вокруг образовалась невидимая пустота…

6
Надежда Георгиевна и от волнения, и от горя, что брата нет в живых, и оттого, что приобрела дар речи и вспомнила все, наконец-то немного успокоилась и до мельчайших подробностей, прерывающимся голосом, всхлипывая, заливаясь слезами, стала рассказывать о том, что тогда увидела на заимке через окно своего дома. И как убийца расправился с ней. Наверное, посчитал мертвой, не стал добивать из пистолета.
 
Собравшиеся слушали жуткий рассказ, качали головами, сочувствовали и жалели ее...

Татьяна Ивановна, еще моложавая женщина, красивая красотой спокойно прожитой счастливой жизни, была тут же и смотрела на мужа. С каждым словом говорившей она вдруг стала стареть у всех на глазах: только что бывшее округлое, розовое лицо начало припорашиваться желтоватой серостью, заостряться, усыхать и покрываться глубокими морщинами, тяжелые, угольно-черные волосы моментально истончились, превратились в седую паутину, а молодые, веселые карие глаза стали тускнеть, угасать, словно умирали.

 Под тяжестью постигшего горя гордая голова сникла, спина надломилась. Сгорбленная, она с неподдельным ужасом тихо отходила все дальше и дальше от него.

 Трагедия этой женщины так же потрясла присутствующих.
Когда Надежда Георгиевна закончила свой рассказ, Татьяна Ивановна уронила лицо в ладони и прошептала с надрывом:
– И этого поганого человека я любила больше жизни,… и это ничтожество я боготворила!.. И от этого негодяя я родила сына!.. Господи!.. нет мне прощения…– бессильно опустила вдруг потяжелевшие руки, подняла землистое, безжизненное лицо, в отчаянии, срывающимся голосом прокричала:
– Будь, проклят супостат.… Проклинаю!.. Ненавистный!..

Он же, как от ударов, от ее слов вздрагивал всем телом, и раз за разом все ниже опускал голову, съеживался, как бы уменьшался…

Сорокапятилетний сын теперь уже Алексей Петрович такой же высокий, статный, красивый, как и отец тоже находился здесь. Его пригласили на торжество, не объяснив, по какому поводу. Но он привык к почестям, устраиваемым отцу, всегда гордился им и, даже став взрослым, продолжал ему безоговорочно верить, с уважением относиться ко всему, что происходило вокруг него.
И сейчас, приготовясь к очередному торжеству ничего не понимал. Происходящее казалось дурным сном, не укладывалось в голове. Все еще сомневаясь, подошел к отцу и, стараясь поймать его взгляд, с волнением в голосе произнес:
– Как же так?.. Отец!?.. Скажи, что это… неправда, что… это какая-то чудовищная ошибка!?.. Ведь этого не может быть!.. – Но взгляд отца так и не поймал и понял, что все это страшная правда, пришедшая в их дом через столько лет.
 
Тогда среди общего молчания сын произнес слова, словно вбил молотом:
– Я отрекаюсь от тебя!.. Ты мне не отец… Я вычеркиваю тебя из своей жизни…. Будь ты проклят навечно, опозоривший и меня и моих детей, своих внуков! Как им жить… после этого? – и выбежал на улицу. Татьяна Ивановна как во сне тоже собралась, молча покинула этот дом, чтобы никогда сюда уже не вернуться.

Военком взял Надежду Георгиевну под руку и решительно повел из квартиры. После всех почестей отдаваемых столько лет, присутствующим, которые боготворили и сделали этого перевертыша культом поселка, района, даже области, за свою оплошность было стыдно, больно, обидно, непривычно. Поэтому все с облегчением вздохнули, тоже заторопились на выход. Выйдя из дома, кто-то сорвал красную звездочку с угла дома. Раньше она возвещала односельчанам – в этом доме проживает герой войны. Теперь оказалась не к месту.

7
Весть о прошлом Жарова быстро облетела поселок. Пораженные жители проклинали преступника, которого столько лет чтили…

Корреспондент сделал снимки, получил документы из военкомата и вылетел в Москву, чтобы передать дело в следственные органы…

Надежда Георгиевна вернулась домой. Перед отлетом ей отдали награды брата и статуэтку…

Сын сменил фамилию и отчество, с семьей уехал куда-то, не оставил адреса даже матери.

Татьяна Ивановна с чувством зря прожитых лет, разбитой, старой, совсем поседевшей женщиной, в одиночестве возвращалась домой на Рязанщину.

 Провожать в аэропорт пришла подружка Галина Федоровна, сильно сдавшая, но все еще статная. Она хоть не встретила красавца-богатыря, о котором мечтала, но вышла замуж за простого обыкновенного парня, прожила с ним полжизни, потом похоронила. Он был работящий, тихий, и любил ее, но много пил, так и не дотянул до пятидесяти. Два сына выросли, уже трое внуков стали почти взрослыми.

 Позвала с собой, но та наотрез отказалась, сказала:
– Что ты, Танюха!.. Я здесь прожила всю жизнь, похоронила мужа, успела состариться, да и дети, и внуки мои тут. Нет, нет! Это моя теперь Родина, корнями я на этой земле проросла. Здесь и похоронят меня.
 Старушка взглянула на говорившую с тоской, идущей из глубины исстрадавшегося сердца. Из выцветших глаз полились обильные слезы, по бороздкам морщин на щеках стали стекать на подбородок.
Отирая их заскорузлыми пальцами рук, всхлипывая, сквозь большую усталость, с горечью в голосе тихо произнесла:
– Вот и я так же хотела прорости корнями,… остаться здесь навсегда. Но не суждено мне…

Галина Федоровна только жалостливо притянула подругу к себе, обняла, стала молча поглаживать ладошками по вздрагивающим худеньким плечам, сгорбленной спине. Да и что могла сказать в утешение?

8
Вскоре следствием было установлено, что под фамилией Жарова, солдата убитого на заимке скрывался предатель – когда-то русоволосый красавец, уверенный в себе, полный сил при богатырском росте, здоровье.

 Хоть был без роду и племени (воспитывался в детдоме), но амбиций имел много. До войны получил военное образование, отлично владел немецким языком, молодым офицером стал служить на Западной границе. Но по служебной лестнице продвижение не заладилось, и он обозлился на своих командиров и Советскую власть.

 Когда началась война, решил предать Родину, чины и звания получить у врагов и перешел на их сторону. После отступления Советских войск целиком поддержал карательные действия «украинского националистического» батальона «Нахтигаль» и сам в полной мере там проявился: неоднократно на глазах у немцев расстреливал коммунистов, евреев, поляков, просто русскоговорящих советских граждан.

Втерся в доверие немецкого командования, получил должность бургомистра областного центра и развил бурную деятельность по очистке местности от подпольщиков и партизан.

 Особенно ожесточился после того, когда его достала пуля девушки-подпольщицы, у которой он лично расстрелял престарелых родителей и раскачкой за ноги как щенка об угол дома убил ее малолетнего брата.

Пуля тогда попала в грудь предателю, но он выкарабкался. Поправившись, сам руководил сожжением заживо в деревянном доме попавшую в западню часть патриотов. До самого освобождения карательные операции не прекращались; виселицы не пустовали, дома и дворы жителей полыхали кострами. Почти всю молодежь области угнали в Германию…. Перечислять послужной список «заслуг» можно было еще и еще.

При бегстве же "хозяева" не взяли бургомистра с собой, и до конца войны тому пришлось скрываться в  лесах, где и отрастил шикарный волосяной покров на голове и под носом. Из укрытия выследил солдата. Оценил награды, сверкавшие на груди, которые в будущем должны были ему пригодиться, тайно проводил до дома и совершил те злодейские убийства. Воспользовался чужими документами, скрылся от возмездия на долгие годы на краю света.

9
Время быстро начало разрушительное действие. Когда правосудие добралось, наказывать оказалось некого. Это был уже больной, никому не нужный разменявший девятый десяток старик. Получив стресс, вскоре ослеп, гангрена ноги и вовсе испугала: умирать не был готов. Слезно умолил хирурга районной больницы ампутировать, тем самым продлить жизнь. Ногу отрезали. Жизнь продлили…. А стоило ли?.. Но он все равно цеплялся за нее и радовался, что за старостью, за болезнью остался безнаказанным.

Но что это стала за жизнь?
Целыми днями, как и прежде, проводил в кресле, когда-то специально изготовленном по заданию райкома партии умелыми руками пионеров на занятиях труда, и установленном на крыльце. Тогда было учтено, что ему уже пожилому, израненному – трудно ходить. Но это было тогда, когда он, во славе, почете любил ежедневно принимать уважительные поклоны односельчан.
Еще ему доставляли огромное наслаждение проходившие в колонне ветераны в честь революционных праздников и Дня Победы. Он тогда в синем бостоновом костюме с блестяще-седой головой и величественными усами, восседал как на троне и приветствовал их словно главнокомандующий, гордо выставляя грудь с многочисленными посверкивающими на солнце наградами.

Теперь будучи окончательно поверженным, разоблаченным, продолжал выползать на белый свет. Сидел часами, положив дряблый, но все еще волевой подбородок на большие костлявые, опертые на костыль руки. Хоть был как прежде тучный, огромный, с все еще шикарной серебряной шевелюрой и усами, но сам тусклый, в серой, помятой, давно не стираной одежде и… без наград.

Видно было, что в его голове постоянно роились, бродили думы и мысли. Сводил брови, сокрушенно качал головой, порой, словно от назойливой мухи отмахивался рукой…. Что-то бессвязно бормотал.

 Переходил к осмысленным речам, и соседи не раз слышали, как он начинал тихо ругать себя за опрометчивость с юбилейной медалью и повторять с сожалением:
– Хорош задним умом! Ну не получил бы – черт с ней, зато Таня, сын, внуки были бы рядом и так бы и дожил до последних дней в уважении, почете, – и замолкал надолго. Сидел в оцепенении, только водил вокруг невидящими глазами.

 Потом словно встряхнув задумчивость и будто, обращаясь к собеседнику, выговаривался:
- А я ведь по настоящему уверовал, что это моя жизнь. Последние десятилетия даже забыл и не вспоминал, чья она. Давно сжился с этим образом. По настоящему считал своими заслуги старого воина.
 А что? и я ведь воевал. Да еще как? А какая разница, на чьей стороне – ведь собственно, столько времени прошло.
Тем более и ранения у меня  нешуточными были…. А после войны!? Трудился, не покладая рук...– и вновь замолкал.

Мог так сидеть и час и два, потом вдруг начинал продолжать мысли вслух и удивляться:
– Ну, все казалось, предусмотрел! И даже с орденом «Красной звезды» почти угадал, да и… ранение в грудь тогда получил, как по заказу…– Вновь задумывался, потом восклицал: – А здорово бы получалось – более чувствительно, включай я в рассказ серебряную собачонку. То-то удивлялся: откуда в том доме оказалась?..

Да-а-а… все это так, а… вот даже и предположить не мог, что такая судьба меня поджидает…. Видно судьбу не обманешь, и от нее не уйдешь. Она может расставить все по своим местам в самый неподходящий момент и выдать по заслугам….
 Я... сполна получил то, что заслужил…. И-э-э-эх, – после протяжного вздоха сожаления опять надолго замирал….

И тут трезвый ум брал верх. И уже отмахиваясь от сожалений, сокрушенно шептал:
– А все же лучше было бы про медаль промолчать….

 Но… проклятая русская обида на несправедливость взяла верх. Да и я ведь уже думал, что награду-то не дали лично мне, а не тому Жарову-солдату… – потом вдруг мысли его возвращались в далекое прошлое, он начинал ругать себя, уже говорить во весь голос: – Да и в молодости сильно самонадеянным был. Ну, почему последнюю пулю поленился всадить?.. – задумывался и через некоторое время отвечал сам себе: – Да опять же потому: удар-то смертельный был – не раз отработанный….

А она – эта девчонка – судьба моя, живучей оказалась гадина. Надо было, надо было!.. ее тогда добить, – и вновь повторялся, – но… уж больно удар-то с раскачкой был много раз проверенным, а,… поди ж ты, подв-е-е-ел, – и руки его невольно сжимались в кулаки, – я был… уверен, уверен, что она сдохла…. Эх, если бы вернуть все назад!..– И вновь впадал в оцепенение, не реагируя на проходивших мимо, отворачивавшихся от него и ускорявших шаги односельчан.
Не обращал внимания на мальчишек, никого, ничего не боявшихся, а тут молча, быстро проносящихся мимо, с любопытством, страхом бросавших на него косые взгляды и чувствовавших настроение людей собак, тихо повизгивавших, поджимавших хвосты и тоже старавшихся скорее скрыться за углом дома…

Жители поселка слушали пересказы соседей, и еще больше его ненавидели.

 Так и не раскаявшись, а, всего лишь сокрушаясь об ошибках не позволивших дожить век во славе, почете, любви умер поздней осенью. Об этом  сообщил соседский паренек, пришедший с улицы поздно вечером, своим родителям. Когда бежал мимо, нечаянно задел костыль ногой. Поверженный бургомистр упал не шевелясь.

Похоронили за счет сельсовета, под столбиком с номером, за оградой кладбища…

А так уж безнаказанным он остался, прожив чужую жизнь?

Эвенск, 1995 год.