Альянс одиночеств

В школу идти Лёшке не хотелось. Новая школа, новый класс – всё чужое. Так уж получилось, что в посёлке,  где жил он с родителями, была только семилетка. Пришлось уезжать в райцентр, поселиться на квартире у чужих людей, отвыкать от привычного и близкого. В школу шёл он по безлюдной улочке, избегая гомонящей кучки бумкомбинатовских пацанов. Потом целый километр за железной дорогой – по тропинке через поле, буквально заросщее шикшей.

 Сахалинская шикша – крупная ягода. Есть её надо горстями, чтобы ощутить вкус. Этим и занимался Лёшка, вспоминая свой таёжный посёлок, тайгу, что начиналась прямо за домом, отличную «тулку», которую отец подарил ему после семилетки. Всё осталось там – далеко, и охота, и рыбалка, и красивая таёжная река Поронай, где старый добрый нивх даст поплавать в вёрткой долблёной оморочке. Так тосковал Лёшка, набивая полный рот сочной шикшей до самого заводского гудка, а потом, с последним звонком, заходил в нелюбимы пока класс.

Школа стояла на пустынном морском берегу, среди дюн, поросших кустарником шиповника, и Лёшка подолгу сидел на песке, уйдя подальше в дюны. Ему нравилось слушать морской прибой. Идти на квартиру не хотелось.
 В один из таких тоскливых дней всё и началось. Проходя мимо высокой калитки последнего дома выбранной Лешкой безлюдной улочки, он услышал удар в калитку со стороны двора. Калитка подпрыгнула на ременных петлях и загремела засовом. Лёшка остановился и притих от неожиданности. Из-за калитки доносилось непонятное сопение. Любопытство взяло своё, и Лёшка приник к щели в калитке. Чуть присев, глаз в глаз, он встретился взглядом непонятно с кем. Жёлтый глаз с продолговатым чёрным зрачком, не мигая и грустно, уставился на Лёшку с той стороны калитки. В соседнюю, более широкую, щель он разглядел чёрного козла, который, став на задние ноги, через щель изучал его. Лёшка сунул в щель палец. Козёл мягко прихватил его губами, а потом больно попробовал на зуб. Тогда Лёшка щёлкнул козла по носу. Тот боднул калитку. В знак примирения, Лёшка отломил горбушку от куска хлеба и просунул козлу в щель. Тот быстро схрумкал её и коротко мэкнул в знак благодарности. Лёшка махнул козлу рукой и умчался.

На обратном пути Лёшка нёс козлу большой пучок травы и секономленный кусок хлеба. Тот выдёргивал траву через щель, смачно жевал и требовал ещё, поднимаясь на задние ноги и просовывая нос в щель. Расстались они, считай, друзьями. Так продолжалось дня три. Только теперь Лёшка выходил пораньше, прихватив краюху хлеба побольше. Он называл козла Борисом, и тот, похоже, стал отзываться, что Лёшке очень нравилось. И теперь Борька каждое утро встречал Лёшку, колотя копытами в калитку и, как-то радостно блея при его приближении, словно угадывая по походке. А Лёшка, радуясь новому другу, совал ему хлеб и гладил нос.

Как уж оно так вышло – не то защёлка отошла, не то Лёшка её невзначай подковырнул? Только, однажды утром, отойдя, он услышал сзади стук калитки и, обернувшись, увидел Бориса, выскочившего на улочку. Тот застыл, словно вкопанный, будто очумев от ощущения обретённой свободы. Удивился, будто, и Лёшка. Хотя, оба они лукавили. Встреча была явно спланирована и обоюдожеланна.

Лёшка, изображая индифферентность, отвернувшись, пошёл к своей тропе. Перескочив через железнодорожную насыпь, он оглянулся. Буксуя в щебёнке, за ним торопился Борис. Оба понимали преступность совершённого и стояли друг против друга, словно соображая – что дальше? А дальше случилось то, что и должно было случиться. У одного ещё не отросла борода, а над губой другого и пуха не намечалось. Какие там последствия, что такое потом? Сияло солнце, настроение прекрасное, и никакие тучки жизненных реалий не успели бросить тень на радостное сегодня двух жизнерадостных недорослей.

Лёшка упал на колени и двинулся на Борьку. Тот принял вызов. Пободались. Лёшка поддался и перевернулся на живот, а Борька, победно блея, ковырял его своими юношескими рогами. Потом Борька догонял Лёшку и колотил в прикрытый портфелем зад, и оба хохотали, каждый по своему. Лёшка кормил Борьку шикшей, засыпая тому в рот горстями. Борька смешно чавкал, блаженно закрывал глаза, и сок струйкой стекал на землю. А в школу они опоздали. Лёшка помахал Борьке на прощанье и скрылся за массивной школьной дверью.

Весь урок Лёшка думал о Борьке – куда он теперь, ещё украдёт кто бездомного-то. Он уж ругал себя, что связался с козлом, и еле дождался перемены. Выскочив из школы, обежав её пару раз, козла Лёшка не обнаружил и совсем расстроился – пропал Борька. А с последним звонком он пулей вылетел на свою тропу и бегом рванул к дому.


Примерно на полпути, Лёшка заприметил чуток в стороне, среди кустов, чёрное пятно и, крадучись, слегка встревожась, двинулся к нему.

Раскинувшись на травке среди кустов, пригревшись на солнышке, кемарил Борька. Наверное, ему снилось что-то весёлое – он смешно дрыгал во сне ногами, словно бежал куда-то. Лёшке стало смешно – о чём видят сны козлы? – « Борька, Борька!». – Козёл приоткрыл глаза, полежал, словно приходя в себя, и вдруг, чёртом из табакерки, вскочил на четыре ноги, даже не опершись на передние колени. Встав на задние ноги, Борька мэкнул что-то и упёрся коленями Лёшке в грудь. Он сопел, тыкался лбом и жёлтые глаза его светились радостью. Борька ждал его.

Надурачившись, наевшись шикши, друзья подходили к борькиной калитке. Их уже ждали.

У открытой калитки, одетый эдак по домашнему – в галошах, галифе и тельнике, под форменной фуражкой с молоточками, их встречал, судя по сурово сдвинутым бровям, Борькин хозяин. Бежать не имело смысла – от судьбы не убежишь. Лёшка друзей не предавал. Да и мужик не тянул на садиста.
 
– Заявились, не запылились. Как то ворчливо начал он.

 – Не ошиблась, видать, Катерина-соседка, углядела. Малой, грит, с портфелем Борьку поцупил. Не варнак какой, на шашлык, думаю. И ладно. Коли пацанва, значит вернутся. Чево ж теперь, милости просим, Борис Иванович. И кореша свово приглашай. Так узнал Лёшка, что кореша действительно звали Борисом.

В калитку входили повеселев, уразумев, что экзекуции не будет. Обошлось. А потом Евсеич, так звали Борькиного хозяина, поил Лёшку чаем с ежевичным вареньем. Катерина-соседка, подавая через забор миску с пирожками, будто бы строжила – пацанва, чо с них взять. Одно фулюганство в башках-то.

Евсеич Лёшку расспрашивал дотошно.  Где, что, как? Про отца с матерью, про школу. Борька лежал тут же , на маленькой веранде, прислушивался. Лёшке даже показалось, что Борька подмигнул ему – ну вот, дескать, а ты боялся. А Евсеич поведал про Борьку.
    
– Я, вишь, хоча и на пенсии, пока при железке числюсь. Когда бабка моя приставилась, вечная память, здорово затосковал. Детишками-то нас Бог не порадовал, вот и очутился, что столб без проводов на пустыре. В запой ушёл. Вот мужики наши на рождение мне Борьку и поднесли. Живая, грят, душа рядом, она лечит. А кака там душа, коли сосунок ещё. Матку-то его поездом зарезало. Вот и поил с бутылки да соски, сам как-то при ём оклемался. Зажили вдвоём. Он хоть и козёл, да и малой совсем, а привязался, как кутёнок. Спать ложимся, он токо рядом, возле кровати. Теперь вот, вишь, какой красавец подрос. Я ему и стайку сварганил на вырост. Улягется, а мордой во двор – за порядком следит. Одно плохо, скучает один-то. Взял как-то с собой пару раз – беда. Чудок под маневровый не угодил. Вот и сидит теперича дома. Получается –  оба вы одиночки, а этого никак нельзя, в одиночку-то. Горестно это. Ты Борьку бери – вдвоём оно веселей, только без баловства. А то ещё из школы вылетите, каково родителям тогда. А Борька, он толковый.
 
А осень выдалась радостная. Грело солнышко, штормило редко, дозрела морошка. По утрам оба родовались встрече. Борька тёрся лбом и уже не сердился, когда Лёшка поднимал его за рога. Расставались возле школьного крыльца. Весь первый урок Борька, став на задние ноги, заглядывал в окна первого этажа, на радость первоклашкам. Смирились и учителя. Потом Борька щипал траву в дюнах и дожидался перемены. Он сторонился гомонящей детской оравы и выглядывал Лёшку. А пеосле уроков было их время.
Они уходили по берегу в сторону от города, оставляя на мокром песке весёлую строчку следов. Волна выбрасывала на песок чилимов, так называли здесь креветок. Пружинисто подпрыгивая на песке, они вызывали у Борьки дикий восторг, и тот смешно подпрыгивал, вставал на задние ноги, загребая их в песок передними копытами. Лёшка же набирал их, отщипывал головы и высасывал студенистую массу. С хлебом было вкусно. Борька попервости кочевряжился, брезгливо наблюдая за Лёшкиной трапезой. Потом ничего. Даже причмокивал, хрумкая чилимов прямо с панцирем.

Наверное смешно было наблюдать эту парочку со стороны. Но вокруг было только море и песок. И больше никого. А может, им просто так хотелось.
Они лежали на нагретом песке, наблюдая, словно завороженные, бесконечную череду волн, а над ними небо, солнце да яркие красные ягоды шиповника, которым зарос песчаный берег.

И взбрело Лёшке купнуться. Стал уходить он в море по мелководью. Борька – за ним. Стало поглубже, и Лёшка нырнул. Вынырнул и ошалел от увиденного. По мелководью, высоко подпрыгивая и громко блея, носился Борька. Увидев Лёшку, он запрыгал к нему, но, видно, хлебнул – хрипло закашлялся.

На берегу, накрытый пиджачком, Борька долго отходил от нервной дрожи. Лёшка успокаивал его – подумать только, довёл козла до нервного приступа.
Кто знает, сколько бы длилась эта дружба. Только однажды во время урока из школьного коридора послышались громкие голоса и шум беготни. Дверь класса открылась – на пороге гневно блестел очками директор.

 –Чей здесь козёл? Среди всеобщего молчания медленно поднялся Лёшка. Дело пахло скандалом. Лёшка вышел вслед за директором.

Борька стоял посреди длинного коридора. С одной стороны спуск на лестницу перекрывала техничка со шваброй наперевес. С другой – широко расставив руки надвигался трудовик. Опустив голову, Борька был готов к обороне.

– Твой? Голос директора не предвещал хорошего. А Борька уже увидел  Лёшку и бросился к нему, поскальзываясь на паркете и радостно блея. Директор отскочил в сторону, а загонщики застыли в изумлении. С разбега Борька ткнулся в Лёшку и чуть не сбил его с ног, а потом прижался и затих. Что выговаривал ему Лёшка, когда они спускались по лестнице и выходили из школы, не трудно догадаться. Собрав Борькины «горошки», которыми тот засыпал и первый и второй этаж, выслушав недружеские комментарии технички, Лёшка предстал, как было велено, перед директором.

Выяснив , что приводить в школу Лёшке некого, выслушав  историю Борькиного сиротства, директор как-то отмяк, и даже пошутил. – Хорошо не корову, долго бы тебе полы оттирать довелось. Так что шутки в сторону, не пацан уже.

Так вот, разошлись их пути. Осень взяла своё – начались дожди, шторма с сильными ветрами, а заветная тропа уходила в сырую, чавкающую под сапогами тундру. Лёшка прижился среди бумкомбинатовских и шёл в школу компанией. Какое-то время его очень тянуло к Борькиной калитке. Когда Лёшка забегал к Евсеичу на станцию, тот рассказывал про Борьку. Он договорился с каким-то козьим хозяином – тот обещал забрать его к весне. А пока корму у Евсеича хватало, да и зимовать вдвоём веселей.

Кончалась весна. Унесло от берега льды, морская синь под ярким солнцем радовала глаз. Лёшка уходил в дюны и подолгу смотрел вдаль. Порой ему чудилось Борькино мэканье, и он невольно искал рукой тёплый Борькин бок.

Лёшка собирался домой, на каникулы. Лето, дом, друзья, родители – ожидание волновало и радовало.

Он шёл незнакомой улочкой. Где-то здесь, по рассказам Евсеича, теперь проживал Борька.

   Под самым лесом Лёшка увидел его в окружении белых коз. Борька здорово подрос, и рога уже не располагали к шуткам. Лёшка подошёл ближе. – Боря, Боря! – Козёл поднл голову и внимательно глядел на Лёшку. Оба молчали. Чорный, как смоль, кудрявый, Борька был красив. У него отросла борода. Так ведь и Лёшка что-то скоблил уже над губой, и аттестат за восьмилетку, да ещё и с отличием.
Лёшке вдруг показалось, что Борька озорно подмигнул ему своим жёлтым глазом, и он подмигнул ему. Им было хорошо опять – они вспомнили что-то приятное и весёлое.