Линия городского предгоризонта

       Рассказал мне эту историю мой давний приятель, впрочем, такой же давний, как и давность его повествования, так что обойдёмся без отягчающих сознание подробностей и имён. В одном городе, на одной улице стоял дом с номером, который я уже не помню, но где-то примерно от одного до ста. Одним из утр его дверь раскрылась, и через порог переступил человек: мужчина ли, женщина ли, рост, вес – здесь значения не имеют, да и, если честно, память уже частенько играет со мною в кажущиеся ей одной увлекательными игры, запутывая меня, так что дабы не прослыть лжецом, буду называть своего героя просто – Человек. В городе он был со вчерашнего вечера, но прибыл ближе к полуночи, так что соседи не смогли утолить своё запыхавшееся от нетерпеливых прыжков любопытство, навестив его с дружественным пирогом, служащим, как правило, входным билетом на будущее и возможностью при случае поинтересоваться делами вкусившего предательской выпечки или же невзначай нагрянуть к бедолаге на чашечку прекрасного чая. Время было неприлично поздним, визиты отложили до восхода солнца, но ночью ближайшие дома не спали. Их хозяева ворочались с боку на бок, поправляли подушки и с надеждой вглядывались в потолок, словно бы эта крышка могла дать им какой-либо вразумительный ответ.
      Поморщив носы от лучистых щекотаний через распахнутые ставни окон, соседи примерили на себя лица гостеприимства, очарования и добропорядочности. Но каждый из них с сожалением заметил, что эти выражения заметно поизношены и выглядят неправдоподобно, словно старые театральные костюмы – можно восторгаться ими из зрительской ложи, а вблизи возникает желание отряхнуть их от пыли и заштопать или лучше всего – выкинуть. Почему-то именно сегодня они особенно долго пытались привести в подобающий вид бутафорскую мимику, но то бровь изгибалась презрительной дугой, то уголки губ кривились от цинизма.      
       Меж тем Человек перешагнул через порог дома и отправился вниз по улице, словно бы он каждое утро вот так выходил из этого самой двери и исчезал у линии городского предгоризонта. Согласитесь, подступает к горлу такое неприятное чувство обиды, когда что-то не получается сделать, а когда это происходит дважды да ещё и подряд, то здесь даже рождается недовольство, у особенно чувствительных барышень выливающееся в желание всплакнуть и посидеть немного в одиночестве, вспоминая что-нибудь особо печальное из своего прошлого – если в своём прошлом ничего душещипательного не находилось, то те страдалицы прибегали к поддержке страниц женских романов, после чего долгожданные слёзы сбегали очищающими сердце потоками…ах… Сжечь бы все эти романы, перевязав атласной лентой, ну да продолжим.
       То, что у одних смотрится трагикомично, в жизни других выглядит не только серьёзным, но и вызывает уважение своей подлинностью, тем, что об этом никогда не говорится вслух и не выставляется на всеобщее обозрение, хотя душевный эксбиционизм нынче в моде. Люди, вздыхающие и разглагольствующие на каждом углу о своём одиночестве, уже не одиноки, потому что, повествуя о своём горе, они общаются с таким количеством людей, сколько не собирает порою заслуженный актёр в свой собственный бенефис. Наш же герой был одиноким от рождения и чувствовал это вакуумно-болезненное спокойствие непрерывно где-то внутри, в органе, ещё не найденном современной медициной. Он не сторонился и не избегал встреч, слушал рассказываемое ему и даже иногда поддерживал беседу, хотя некоторые и замечали, что делал он это как бы преодолевая себя, из желания не обидеть завязавшего болтовню. Соседи в итоге смогли утолить своё любопытство, познакомившись с ним, но ничего определённого вынести из этого им не удалось из-за дымчатости ситуации. Человек оказался приветлив и открыт, но одновременно с тем сдержан в суждениях, и, пожалуй, эта сдержанность всё время провоцировала ситуацию некоей неловкости в общении – вроде и придраться не к чему, а вроде и чувствуешь себя рядом с ним абсолютным дураком.
      Человек прожил в городе уже достаточное время, чтобы к нему привыкли, но не столько, чтобы о нём перестали судачить, и каждый день он точно так же переступал через порог своего дома и уходил к линии городского предгоризонта. Открою вам тайну, заставившую этого странного безымянщика оказаться гостем точки земного шара, ничем не отличающейся от других подобных ей точек. Находясь в постоянном состоянии одиночества, словно бы в бесконечно-тягучем сне, Человек непрерывно думал, наблюдал, чувствовал, но не мог разделить с кем-либо увиденное и услышанное, и за всю свою жизнь, а хоть мы и не знаем точного его возраста, но прожил он достаточное количество дней, чтобы понимать значение смерти, он не встретил ни одного другого человека, в ком он, словно в зеркале, смог бы отобразиться, он не встречал другого безвременного одиночества. Узнав о том, что всё же ещё один такой же безумец есть где-то в этом мире и ходит, ступая по земле ногами, думая, наблюдая и чувствуя, и именно этот ничем не примечательный город расположен на пути его уходящих дней, Человек подумал о возможности исцеления, и теперь он ждал у городских ворот, всматриваясь вдаль, словно бы раскинутый перед ним ландшафт способен был прорастить на свет чудо.               
       Бежали часы, сливаясь в недели, и однажды Он пришёл. Просто, буднично, но главное – неожиданно, так, что в первую минуту даже подумалось, что ему ещё рано приходить, ведь хотелось бы как следует подготовиться, тем более, что все продуманные заранее слова и мысли где-то растворились, не оставив надежды на возвращение. Но будем надеяться, что они сбежали в чьи-то светлые головы и послужат во благо развития цивилизации.
       Двое посмотрели друг на друга и молча поднялись вверх по улице, перешагнули через порог дома и закрыли дверь. Зажглась лампа, а вместе с нею зажёгся разговор длинною в ночь, день и другую ночь. Соседи недоумевали и перешёптываясь, давая волю откуда-то появившемуся воображению, разрастающемуся буйным цветом, подобно сорнякам на грядках. Короче, сколько было соседей, столько возникло и вариаций одной и той же истории, обрастающей всё новыми подробностями, граничащими с небылицами. Их бы энергию да немного усидчивости, могли бы написать книгу со сказками, хотя это я умалил их таланты, хватило бы даже на фолиант.   
       Дверь открылась, оба Человека перешагнули через порог и ушли в разные стороны, оставив дверь незапертой, а рассказ неоконченным..., но лишь для тех, кто провожал их, вертя головами, дабы ничего не упустить из виду, не понимая того, что они всё уже давно просмотрели, да и вряд ли увидели бы, даже если бы кто-то сверху указал им перстом, куда смотреть и велел проявить всю свою бдительность. У них взгляд был совсем не тот..., но я не окулист, так что обойдёмся без заумствований. Тебе же я открою и эту тайну.
       Оказалось, что встреча была искома не только нашим героем, но и тем, кого он ждал – у людей это принято называть родственными душами, слышащими друг друга на расстоянии. Оба верили, что, найдя другое такое же одиночество, смогут избавиться от этого чувства, потому что их поймут, и внутренняя боль отступит, оставив место освобождению. Но то, что притягивало их, словно магнит, оказалось лишь усилением сгустка всех пульсирующих сомнений – и это оказалось куда более нестерпимым, чем то, что каждый из них испытывал ранее. В противоречии необходимости нахождения рядом и невозможности переносить такое присутствие, они приняли решение навсегда разойтись как можно дальше, проведя между собой черту линией городского предгоризонта.
         Нам мнится, что мы знаем ответ на что-то очень важное и стремимся к нему всеми силами, ждём у линии городского предгоризонта, которая у каждого своя и, возможно, даже ни в каком-то городе, а в наших планах или  поступках, но ответ может придти неожиданно и оказаться совершенно другим, и тогда нужно будет найти в себе силы принять его. А отчего же я начал рассказывать тебе эту историю? Ах да…вчера я почувствовал себя таким одиноким.