72-летие Великого Октября

          Праздничный концерт седьмого ноября 1989 года в Кремлёвском Дворце съездов. Звучит увертюра к опере «Руслан и Людмила». Жизнеутверждающая мелодия парит над сидящими в зале. Затем звучит финал концерта для скрипки с оркестром.
          Появился скрипач Стаблер Сергей. Он ощущал всю торжественность и прошёл на негнущихся ногах к центру сцены и заиграл на скрипке. Бойко и виртуозно забегал смычок. Задрожали полные щёки Стаблера. Мудрая, полная раздумий, мелодия наполнила зал, в котором наверху, в ложе, сидел сам Генеральный с супругой. Хорошо и спокойно думается под такое звучание.
          Леонкавалла «Рассвет». Крикливый солист в синем фраке долго и скрипуче пел об «Авроре». Ольга Остроумова прочитала Цветаеву о юности и смерти, о быстроте стремительных событий и... "любить за то, что я умру". После последней фразы в зале зааплодировали. Это касалось многих, сидящих здесь. Чтобы любили и помнили их после того, как они уйдут в мир иной. Об этом многие мечтали. И снова каскад торжественных мелодий. Мол, переживём, перезимуем. И это на фоне, явно зашедшей в тупик, перестройки. Генеральный секретарь подарил это слово не только советскому народу, а всему миру. Слово «перестройка» понимали везде, но её сущность оставалась непонятной народам Советского Союза: жить стали явно хуже, а лозунгов о свободе, о лучшей жизни становилось всё больше и больше.
          Асмик Папян исполнила арию из оперы «Семирамида». Редко кто понимал, о чём поёт Асмик на ломанном итальянском, но раз допустили, значит о чём-то важном и нужном. Певица в голубой юбке и чёрной декольтированной кофточке была в меру шаловлива и сдержанна, и всё же слишком широко открывала рот и глаза. Бодрая Асмик понравилась Генсеку. Он вспомнил об армянской беде, о своих встречах там. Ему даже показалось, что лицо этой женщины он видел в разрушенном землетрясением Спитаке.
          Наконец-то грациозное адажио — оно наполняло оптимизмом. Как прекрасен всё-таки человек. Раиса Максимовна сейчас только поняла, как она устала от умных и обрюзгших мужчин. Всё они знали и многое могли. Но вот так показать грацию мужского тела. Вот так непосредственно взять женскую талию. Это уже было недоступно им. Толстый Соткелава и не менее тонкая Касрашвили исполнили дуэт на итальянском. Шеварднадзе с сожалением подумал, что могли бы и на родном.
Соткелава мог вживаться в образ и делал это мастерски. Чуть не плача и карёжа свой рот, он доходил до исступления: то вспыхивал, то буквально чахнул над своей партнёршей. Она вся в голубом, с молящимися руками, и он весь в тёмном с белой накидкой. Они знали, что могут колдовать на сцене, и они колдовали. Если бы их кто и окликнул по имени — не обернулись бы. Их здесь не было. Они были там, в образе.
          Раиса Максимовна любила, когда певцы из национальных меньшинств исполняли арии, песни и всё торжественное. Хачатурян внёс своей мелодией уверенность в завтрашнем дне. Всё будет хорошо. Михаил Сергеевич вспомнил, как пригласил Раису на вальс. Сколько прошло лет! От Хачатуряна остался его вальс. Никто не заменит ни одной ноты. Всё так и осталось. А после меня?? Что будет после? Нет, рано пока. Много дел впереди, много.
          Слегка скованный вниманием самого, появился знаменитый Кобзон, спел грустную песню. Он старался, понимал значимость своего выступления, понимал, что доверили, да в конце концов, и привык, что без него и праздник не праздник. Вспомнилось, что после смерти Высоцкого, Кобзон открыл полы своего пиджака, набитого внутри купюрами и предложил на похороны друга любую сумму. Перед нами сейчас пел, видимо, советский миллионер. Старался, исполнял от души, для Самого с супругой. Это было заметно, это было похвально.
          Георгий  Шмелёв читал Блока, стихи из поэмы «Двенадцать». Михаил Сергеевич смотрел на народного артиста и думал: «Артисты сейчас, как никогда нужны нам. Смотри, как он про ветер, а? Даже вроде как со сцены этакой прохладой потянуло. Молодец, старина. Экстрасенс, да и только». Хор пел о революции, барабанная дробь била по противникам перестройки, труба возвещала о прекрасном грядущем.Всё было замечательно. И это «всё» длилось не более минуты. Снова сомнения, снова тяжёлые мысли через жидкие аплодисменты. Праздничный, не очень весёлый вечер, подошёл к концу.

Ноябрь 1989г.