Простая мысль

Я только-только переступила порог аудитории, как зазвонил телефон. Этот звонок был только на двух человек, Романа и Пашку, и мне стало страшно. Мы говорили с Пашкой час назад, и это был последний разговор в конце рабочего дня. Сумасшедшего дня, начавшегося со звонка старшего дежурной группы. Опять Марс… С Марсом опять…
Я не поехала. Я просто не могла поехать, меня вызывало начальство, под дверью кабинета сидела куча людей, и я не могла. Или… не хотела. Я уже знала, что бесполезно играть в спасателя. Знала, и все равно… И не только я. Мы ехали, забирали его, делали что-то в больнице, или в отряде, или в милиции, куда он все-таки попадал, и все было бесполезно. И я не поехала. Пашка позвонил последним и неуверенно спросил:
- Ты слышала, у Марса опять…
- Я не поеду, Паш, - сразу ответила я.
- Да, - перебил он меня, и так же неуверенно продолжил.
- И я не поеду. Охотник вечером собирается, может, что… Ирка еще сбежала и телефон отключила, - неожиданно с обидой добавил он.
- Я ее понимаю, - раздраженно сказала я. Когда человек достает пистолет и настойчиво интересуется, на какую разведку работает его жена, ей остается только сбежать при первой возможности.

Телефон звонил, и как назло, я не могла вытащить его из узкого карманчика сумки, и Пашка должен был уже отключиться, но телефон упорно звонил и звонил, и мне становилось все страшнее.
Я нажала кнопку, и уронила его, потому что руки внезапно стали ватными.
- По сводке уже прошло, - услышала я, подхватив телефон и прижав к уху. 
- Что?
- Марс, похоже, - Пашка замолчал, и молчал долго, и ледяная волна медленно разливалась внутри, и я готова была поторопить его, и не хотела слышать, что он сейчас…
- Сообщили, что взрыв в квартире, - наконец договорил он. – У него там. Адрес, все точно.
- Как? – закричала я, не веря, не желая верить, - ребята же забрали всё, всё оружие…
- Никто не знал, - глухо ответил он, - четыреста грамм тротила примерно.
- Но подожди, Паша, может быть он… ведь неизвестно еще… может быть…
- Ребята уже там, - глухо сказал он, - там… по стенам всё…
Я ничего не чувствовала. Так бывает, ничего. Только мелко дрожали руки и ноги, и внутри появилась какая-то твердая ледяная тяжесть. Надо что-то сделать, потому что… просто потому, что невозможно вздохнуть. В сумке была плоская двухсотграммовая бутылка, мне подарили сегодня, и я забыла выложить ее. Хорошо, что забыла. Я достала бутылку ватными руками, с трудом открутила пробку и сделала несколько глотков. Дрожь немного утихла, и можно было двигаться. Я повернулась и вышла из аудитории, ничего не сказав. Я не знала, не могла ничего сказать.

Не знаю почему, но первое же такси остановилось. Сказав адрес и откинувшись на сиденье, я снова глотнула, сколько могла, и резкое торможение машины вызвало мгновенную тошноту. Я не могу больше, и нет никакого опьянения, я трезвая, трезвая, трезвая. Почему? Почему же это случилось? Но ведь я знаю, почему.

Два года назад он исчез, и прятался в какой-то норе в Приморске, и отключил телефон, и пил, пил, пил, а через две недели позвонил мне в три часа ночи и сказал, что в комнате полно крови, и попеременно приходят то духи, которых зарезал он, то друзья, убитые этими духами, и ему остается только застрелиться, и мы проговорили часа два, и я плела ему про сценарий убийц и жертв, в котором никто не виноват, потому что так сложилось, и он слушал…
Лучшие психиатры города, посмотрев его, разводили руками:
- А что? Ну минно-взрывные, ну, последствия. Что тут сделаешь?
Марс был разведчиком, и когда приезжала милиция, или психбригада, принимал невинный, обиженный вид, был совершенно адекватен, и все возмущенно говорили Ирке:
- Как вам не стыдно, женщина, ну выпил муж. Бывает…
Но зачем? Зачем он это сделал? Ведь он так нужен нам всем. Нам… - я еще глотнула. - Нам. А что было нужно ему?

На другой день мы поехали с Пашкой в Приморск, закатное солнце то слепило глаза, то ныряло за холмы, причудливо освещая зеленый коридор деревьев и сверкающий асфальт трассы, и всю дорогу я уговаривала разъяренного вконец Пашку: ты же с ним поосторожнее, ты же с ним поаккуратнее…
Марс вышел на улицу, серый, похудевший, совершенно неузнаваемый, и Пашка коротким толчком открыл заднюю дверцу, и резко приказал:
- В машину.
И когда он, виновато улыбаясь, устроился на сиденье, Пашка вытащил свой пистолет и протянул ему:
- Ты стреляться хотел? На!
Марс отмахнулся обеими руками, и тогда Пашка четко и зло произнес:
- Ты в могилку хочешь? Это легче всего, в могилку. А ты попробуй жить!

Милицейская машина с работающей мигалкой, куча машин, толпа, длинные тени на асфальте. Нет, не толпа. Наши. Отряд. Я вылезла из машины и пошла к подъезду. Черные провалы окон, осколки стекла на асфальте. милицейская машина… Но может, может быть, все не так? У подъезда стояла Ирка, лицо у нее было совершенно белое, глаза ярко-голубые и бессмысленные, и ярко горящие рыжие волосы. Рядом с ней никого не было. Ну конечно, во всем виноваты бабы. Бабы-дуры.
Я остановилась перед ней, не зная, как спросить. И мне было страшно спросить, услышать ответ и убедиться.
- Все правда, - тихо сказала она, и неуверенно добавила: а я вечером собиралась. С Охотником.
Подошли Красный с Синим, достали сигареты.
- Вот как, Саша, – тихо сказал Красный, - нигде ничего, а здесь…
Синий мрачно молчал, глубоко затягиваясь. Я огляделась, надеясь увидеть Пашку. Он скажет что-то. Как всегда, как он это умеет, скажет, и станет понятно, что все не так… Что можно жить…
- Командир там, с милицией, - угадал Красный. Они всегда. Всегда всё угадывают. Нет, знают.
- Ребята! – неожиданно воскликнула Ирка, бросив сигарету, - да может он живой? Может, он это устроил, ну он такое мог… исчезнуть, а потом… Может, его там не было?
- Там всё… - услышала я и оглянулась, - сзади подошел Пилот и тоже щелкнул зажигалкой. – Так по стенам всё, и по полу. Что осталось, увезли уже, голова там, позвоночник…
Тошнота снова навалилась вместе с так и не исчезнувшей тяжестью, и ощущение ледяного, безумного холода. Нет, я могу видеть всё, я и видела всякое, как любой врач «Скорой», но это же он… был. Это же… это уже не он.
Красный с Синим синхронно бросили бычки, и Синий кивнул в сторону.
 - Мы к командиру.
Я повернулась, Пашка стоял спиной, держа станцию около уха, на нем был летний зеленый камуфляж и краповый берет. Забыв про Ирку, я сделала несколько шагов в его сторону. И чуть не упала, потому что налетела на сваренный из толстых труб металлический барьер на въезде к дому. Барьер как-то неожиданно ударил в живот, и я повисла на нем со странным, мгновенным облегчением. Потому что исчезли вдруг все мысли, и я забыла, зачем я здесь. Я все-все забыла…

Перед глазами был асфальт. Не то чтобы грязный, но такой… реальный. Пыль, мелкий мусор, песок, осколки стекла. А вон муравей ползет. Куда, спрашивается? Мне было как-то неудобно, потому что барьер упирался в ребра, отчего было тяжело вдохнуть. Это усилие занимало меня, и я ни о чем не думала, сжимая в руке горлышко бутылки. Нет, глотнуть в такой позиции я не смогу. Я забыла, зачем мне надо было глотнуть, я все забыла…
Резкий рывок за плечи, разворот, и я поднимаю голову, видя перед собой массивную фигуру и растерянноe лицо Дока с болтающейся на плече отрядной медицинской сумкой.
- Сибазон уколоть? – вполголоса спросил он.
Я помотала головой, еще не хватает тут размазаться окончательно. Намертво зажатая в руке бутылка напомнила о себе, брякнувшись о барьер, когда он отпустил меня, и я качнулась от неожиданности. Быстро открутила пробку и сделала пару глотков. Тошнота опять подступила, а опьянения все нет. Я все вспомнила, я все-все осознаю, и я не могу больше пить, потому что меня тошнит…

Треск станций, короткие переговоры, шум отъезжающих машин. Народ уже разъезжался, только Ирка стояла у подъезда, явно не слыша, что ей говорит Охотник. Он говорил что-то, не глядя на нее, и как бы стараясь отвернуться. Он тоже не приехал, как и все мы, он тоже…
- Саша!
Я повернулась, рядом стоял Денис со станцией в руке, его «девятка» плавно и бесшумно подъехала и встала около нас.
- Садись, - он кивнул на машину, - мы на базу.
Подобрав бутылку, я села на заднее сиденье, откинувшись на спинку, и сразу же хлебнула. Бутылка была почти пустой, я допила, и, повертев в руках, положила на пол. Марс учил меня водить машину, и я вместо первой скорости врубила заднюю, и мы слетели бы с высокой обочины, если бы он не схватился за ручник, и долго извинялся потом за вырвавшееся восклицание, и выбросил в досаде в окно пустую бутылку из-под колы… Марс, Марс… что же он наделал! Что же мы все…
- Алексеич, - я не ожидала, что голос мой так сел, и хрипло кашлянула, - а ведь мы считали, что он бессмертный.
- А он и есть бессмертный, - не поворачиваясь ответил Денис. 
Он достал что-то из кармана, разгладил, положил на «торпеду». Я узнала фотографию, шестилетней уже давности, мне не видно было деталей, но я узнала. Дагестан, первая в эту войну командировка.
Мы медленно ехали в потоке, я смотрела в окно, и не было никаких мыслей, только медленно ворочающаяся невыносимая тяжесть внутри, и некуда было деться от нее, и непонятно было, куда вообще можно деться от всего этого, и я не знала, что… как теперь. Машина притормозила у светофора, и вдруг…
Я встряхнула головой и протерла глаза. У газетного киоска стоял Марс в выцветшем камуфляже, он стоял спиной, и трубка около уха, я не видела его лица. Но это же он, он! Права была Ирка, и вот сейчас все…
Загорелся зеленый, и машина тронулась с места.
- Стой! – Крикнула я, - стой Сережа, там…
Водитель плавно вывернул из второго ряда и притерся к тротуару. Денис повернулся, встревожено поглядев на меня. А я взялась уже за ручку дверцы, но в это время он повернулся, опустив руку и пряча в карман телефон. Ледяная волна плеснулась внутри, и снова навалилась эта непереносимая тяжесть, и я не могла вдохнуть, чтобы сказать, объяснить, я не могла…
Денис проследил мой взгляд, наклонился, достал бутылку и протянул мне.
- Ты пей, Саша, пей, - деловито сказал он, - это бывает. Разворачивайся, Сережа, - он повернулся к водителю. Поехали в морг, пусть посмотрит.
- Так там же… - неуверенно произнес водитель, выруливая в крайний ряд, - что там смотреть!
- Ничего, - так же деловито сказал Денис, - голова осталась, узнать можно. Пусть посмотрит, а то так и будет… мерещиться. 
Я поспешно глотнула водки, так и не почувствовав обжигающего вкуса, и вместе с тошнотой перехватило дыхание, и скручивающая, какая-то судорожная боль в животе. Отдышавшись, я села прямо, но некуда было деться от этой тяжести, некуда деться…
- Почему так плохо, - пробормотала я, обращаясь не к Денису, не знаю, к кому. Не знаю.
Денис коротко и зло хохотнул.
- Слышь, Сережа? Во, бабы – дуры!
Он повернулся ко мне и четко произнес:
- У тебя кореша на куски разорвало. А ты хочешь, чтобы тебе было хорошо!
Эта простая мысль так изумила меня, что даже тяжесть исчезла куда-то, и стало можно вдохнуть, глубоко-глубоко, и мгновенно навалившееся опьянение качнуло меня вместе с длинным хриплым выдохом, и лед, скопившийся внутри, наконец растаял, превращаясь в слезы… Их было, оказывается, так много…