День вождя

Игорь Градов

ДЕНЬ ВОЖДЯ

(ОДИН ДЕНЬ ИОСИФА ВИССАРИОНОВИЧА)

Он проснулся поздно - стрелки больших напольных часов в углу кабинета показывали почти два часа дня. Долго лежал на узком, жестком диване, припоминая, что сегодня предстоит сделать.
Потом поднялся, по-стариковски прошаркал к креслу, стоявшему возле письменного стола, не глядя, протянул руку и взял пачку «Герцоговины Флор». Желтыми от табака пальцами размял папиросу, чиркнул спичкой, закурил. Гулкий кашель нарушил тишину комнаты, но уже через несколько мгновений стало легче – приятный, ароматный дым наполнил легкие, и кашель отступил.
Сделал несколько затяжек, загасил недокуренную папиросу и стал одеваться. Он делал это всегда сам – не любил, когда помогали. Прислуги в доме было хоть отбавляй, стоило нажать на кнопку - тут же прибегут, помогут, но он не позволял никому входить в кабинет, пока полностью не оденется. На то были две причины: во-первых, сказывалась многолетняя привычка ухаживать за собой самому, а во-вторых (самое главное!), нельзя позволить обслуге видеть себя слабым и немощным.
Дай только повод, и поползут вредные слухи, что товарищ Сталин стал стар, что начал сдавать… Вот и приходилось все делать самому, хотя с годами становилось все труднее. Что делать – возраст! В этом году в декабре ему исполнится шестьдесят четыре…
Наконец он оделся и позвонил. Тут же на пороге возник дежурный. «Чаю», - коротко бросил Вождь и прошел в столовую. На длинном столе его уже ждали свежие газеты. Он взял «Правду» и начал, как обычно, с очередного сообщения Совинформбюро.
Горничная неслышно внесла поднос с чаем, сахарницей и лимоном, Сталин бросил в стакан два кусочка рафинада, размешал маленькой ложечкой и отставил остывать.
«В течение ночи, - говорилось в газете, - наши войска вели бои на прежних направлениях. В районе Белгорода численно превосходящие силы противника потеснила наши подразделения и захватили два населенных пункта. Перегруппировав свои силы, Н-ская часть ночью выбила гитлеровцев и восстановила прежнее положение. Уничтожено более 100 немецких солдат и офицеров, захвачено у противника четыре орудия, 70 автоматов, несколько пулеметов и другое военное имущество.
На Кубани части Н-ского соединения продвигались вперед и заняли несколько населенных пунктов. Бойцы переправились через водный рубеж и внезапно напали на противника. Немцы пытались оказать сопротивление, но, потеряв свыше 200 солдат и офицеров убитыми, поспешно отступили. Уничтожены семь пулеметов, артиллерийская и четыре минометные батареи противника.
На другом участке подразделения Н-ской части захватили четыре орудия, семь крупнокалиберных пулеметов, 180 винтовок, 20 автомашин и склад боеприпасов. В воздушных боях на подступах к Ленинграду наши летчики сбили пять немецких самолетов. Кроме того, огнем зенитной артиллерии уничтожено восемь и подбито три самолета противника…»
Сталин усмехнулся (сплошны удачи на фронте!) и перешел к чтению передовицы. В ней сообщалось об очередных успехах оборонной промышленности, об энтузиазме  рабочих, с огромным воодушевлением встретивших известие о наступлении Красной армии, о достижениях советских ученых в разработке сверхпрочной стали, а также о почине заводского мастера Николая Трифонова отметить очередную ленинскую годовщину досрочным выполнением месячного плана...
Вождь задержался на списке представленных к наградам, просмотрел еще пару заметок о международном положении, потом отложил газету. «Известия» и «Красную звезду» он даже не стал просматривать - откинулся на спинку кресла и предался размышлениям.
Если судить о положении дел на фронте по сообщениям Совинформбюро, то все складывается более чем благополучно. Каждый день наши войска уничтожают вражеские танки и самолеты, берут в плен гитлеровцев, сбивают самолеты противника, но вот беда - никак не могут его разгромить! Надо бы сказать товарищам из Совимформбюро, чтобы несколько уменьшили патриотический пыл...
Сталин допил чай и вышел в коридор. Дежурный тут же подал ему шинель.
- Как на улице? – спросил вождь.
- Тепло, товарищ Сталин, - широко улыбнулся дежурный. – Солнце припекает, скоро все сугробы растают.
Верховный кивнул:
- Пойду прогуляюсь, пока снег еще не сошел, а то все развезет, тогда в лес не выйдешь.
Дежурный услужливо распахнул двери, и Сталин вышел на крыльцо. Яркое солнце сразу же ослепило его, а уши заложило от воробьиного гомона. «И правда, совсем весна, - подумал Верховный, - как будто и не было недавних морозов… Какая-то очень ранняя она в этом году».
Сталин спустился с крыльца и направился к аллее, уходившей в глубь леса.

***

…Талый мартовский снег отливал синевой. Под соснами он еще лежал покатыми сугробами, но вдоль тщательно расчищенных дорожек заметно просел и потемнел. Легкий весенний воздух был прозрачен, а острые лучи солнца золотили верхушки вековых деревьев.
Сталин углубился в парк. Тишина стояла необыкновенная, лишь изредка доносилось карканье ворон. Вождь очень любил эти минуты тишины и покоя, когда хорошо думалось и ничто не отвлекало от спокойных, неторопливых мыслей.
…Вот и вторая весна этой нелегкой войны, к счастью, не такая тяжелая, как та, в сорок втором. Только отогнали немцев от Москвы, объявили о большой победе, как они снова поперли, захватили Дон, прорвались к Сталинграду... И снова эти трусы из Политбюро заговорили об эвакуации в Куйбышев, даже поезд подготовили, но, слава Богу, все обошлось – удалось остановить Паулюса на Волге, а потом и разгромить его.
…Гитлер после Сталинграда на каждом углу кричал, что русские не умеют воевать в теплое время года, что только зимой, когда им помогает генерал Мороз, они могут что-то сделать. Что ж, придется убедить его в обратном. Немцы, конечно, уже не те, что были раньше, но еще сильны и наверняка попытаются летом взять реванш. Ладно, преподадим им еще один урок.
…Жуков недавно говорил, что немецкие войска потеряли с начала войны почти четыре миллиона человек. Врет, наверное, но если даже вполовину меньше, то все равно цифра получается огромная. У них людские ресурсы ограничены, скоро неоткуда будет брать солдат, а итальянцы, венгры, румыны и прочие словаки не в счет – не больно-то они и рвутся в бой! Кстати, надо напомнить Василевскому, чтобы провел дополнительную мобилизацию, пусть возьмет как можно больше людей…
Сталин вздохнул, постоял, наслаждаясь весенним воздухом, потом резко повернулся и пошел к дому. Через несколько минут он уже входил в прихожую. Еще через четверть часа длинные, черные автомобили вылетели на шоссе и понеслись в сторону Москвы. Вождь ехал в Кремль, на заседание Государственного комитета обороны.

***

В приемной его встретил Поскребышев - принял шинель и тихо доложил: «Все собрались, товарищ Сталин!» За длинным столом уже сидели члены ГКО. При виде Верховного они дружно встали.
Сталин не спеша прошел на свое место во главе стола, опустился в кресло.
- Что нового на Юго-Западном направлении, Георгий Константинович? – обратился он к Жукову вместо приветствия.
В окно заглянул яркий луч солнца и осветил лицо вождя. Стало заметно, как сильно он  сдал в последнее время - кожа посерела, нос заострился, морщины стали глубже. Сказывалось недомогание, ежегодно беспокоящее вождя в начале весны. Но желтые, круглые глаза по-прежнему смотрели внимательно и цепко.
- Войска левого крыла Воронежского фронта и 6-й армии Юго-Западного, - начал докладывать Жуков, - под ударами превосходящих сил противника были вынуждены оставить Харьков и отойти на рубеж Краснополье, Белгород и Северский Донец. Однако, несмотря на временное отступление, ситуация на фронте стабильная: план немецкого командования по окружению наших частей в районе Харькова окончательно провалился, противнику не удалось овладеть стратегической инициативой…
Сталин помолчал, затем негромко уточнил:
- Как вы считаете, что послужило причиной наших недавних неудач на Воронежском направлении?
- Думаю, причиной стала ошибочная оценка командованием фронта замысла противника и переоценка собственных сил, - четко доложил Жуков. – Наши армии в ходе зимнего наступления понесли серьезные потери, образовался большой некомплект в людях и технике. В 3-й танковой армии генерала Рыбалко, к примеру, на начало марта оставалось всего 50 боеспособных танков, а резервов не было. К тому же давно не пополнялись запасы горючего, а тылы растянулись на 250-300 километров.
- Почему же тогда вы не приказали генерал-полковнику Голикову остановить наступление и подтянуть резервы? – жестко спросил Верховный.
- Слишком велико было желание советских бойцов поскорее прогнать немцев, товарищ Сталин, - тихо ответил Жуков, - они так и рвались в бой! Но на одном энтузиазме далеко не уедешь… Да еще плохо сработала воздушная разведка: мы слишком поздно узнали, что немцы подтянули значительные резервы - выставили против левого крыла Воронежского фронта всю 4-ю танковую армию и десять пехотных, шесть танковых и одну моторизованную дивизии. Противник получил значительное превосходство в силах и технике, особенно - в танках, поэтому нам и пришлось временно отступить, оставить Харьков, Белгород… Зато теперь Курск надежно прикрыт, а танковые части Манштейна вот уже вторую неделю топчутся возле Обояни и Волчанска. Вряд ли в ближайшее время они продолжат наступление – скоро оттепель, их техника завязнет...
- Каковы наши потери? – поинтересовался вождь.
- Около 60 тысяч человек в войсках Воронежского фронта и 30 тысяч – Юго-Западного, - тут же доложил Жуков.
- А у немцев?
- Большие потери понесли все дивизии противника, но особенно - эсэсовские части. Думаю, им не скоро удастся восстановить численность…
Сталин кивнув, давая понять, что удовлетворен ответом. Что ж, ничего нового, в принципе, он не услышал. Хорошо хоть, что немцы надежно застряли под Курском, значит, есть время, чтобы подготовиться к летней кампании.
Верховный выслушал доклад о ситуации на других фронтах, уточнил сроки поставки в армию новых танков и самолетов, напомнил Молотову, что хорошо бы побеспокоить союзников – советское правительство уже не раз обращалось к ним с просьбой не сворачивать наступление в Северной Африке, но, похоже, наши просьбы не были услышаны. Как следует из вчерашних английских газет, продвижение Монтгомери в Тунисе основательно забуксовало, что позволило немцам перебросить часть дивизий на Восточный фронт.
Сталин поднялся с кресла, прошелся по кабинету, по привычке держа правую руку в кармане кителя. Он не любил подолгу сидеть в кресле, предпочитал во время совещаний ходить вдоль длинного стола. Это, во-первых, давало возможность лучше сформулировать свои мысли, а во-вторых, заставляло членов ГКО нервничать – никто не знал, к кому он обратиться в следующий миг.
Верховный подошел к окну, чуть отодвинул тяжелую штору и посмотрел на улицу – в Кремле вовсю бушевала весна, асфальт был совсем сухим, подтаявший снег давно убрали. Сталин немного полюбовался на старинные соборы, чьи золотые купола раньше, до войны, красиво сверкали на весеннем солнце, потом вернулся на место и вновь обратился к Жукову:
- Как думаете, товарищ Жуков, какие действия предпримут наши союзники в ближайшее время?
- После завершения операции в Тунисе американцы и англичане, скорее всего, попытаются высадиться на Сицилии, - ответил маршал. - Для них это проще и удобнее, чем форсировать Ла-Манш. Думаю, что итальянцы не окажут серьезного сопротивления - им война уже порядком надоела...
- Да?
- По нашим сведениям, Муссолини боится, что не удержится у власти, поэтому пытается получить более существенную поддержку от Гитлера, - вставил нарком иностранных дел Молотов, - но вряд ли получит: Гитлер сильно разочаровался в дуче после поражения итальянских войск в Северной Африке. А король Виктор Эммануил уже готов заключить с союзниками мир…
- Значит, Италия порвет с Германией? - спросил Сталин. - Это хорошая новость. Что еще?
- Скорее всего, отколется Венгрия, - продолжил наркоминдел. – Торговый атташе Мерей уже обратился с просьбой к швейцарцам - не смогут ли они стать посредниками в переговорах о мире? В Венгрии намечается смена правительства, на должность премьер-министра претендуют сразу двое, и оба не прочь заключить с нами и союзниками мир. А потом объявить войну Германии…
- Остается только подождать, - улыбнулся Сталин, - пока гитлеровская коалиция окончательно развалится, даже без нашего участия. Что ж, подождем, мы люди терпеливые…
Сидевшие за столом дружно закивали. Совещание длилось еще с полчаса, потом завершилось. Члены ГКО шумно задвигали стульями, вставая из-за стола. Кабинет покидали парами, о чем-то тихо переговариваясь. Сталин попросил Молотова немного задержаться.
Когда они остались одни, Верховный указал ему на кресло возле своего стола:
- Садись, Вячеслав, нужно поговорить.
Молотов понял, что беседа будет важной.
- Скажи, - начал Сталин, - что слышно о Финляндии?
- Ничего нового, - пожал плечами нарком, - после того, как американский посол предложил свою помощь в сепаратных переговорах с финнами, все пока осталось без изменений. Мы не спешим с переговорами, думаем, что финны еще не созрели для этого.
- Правильно, - кивнул Сталин, - я тоже так считаю. Нынешние власти Финляндии, подписавшие мирный договор с Советским Союзом, а потом вероломно напавшие на нас, вряд ли готовы на окончательный разрыв с Гитлером...
Верховный начал ходить по кабинету, Молотов поворачивался за ним в кресле, стараясь не пропустить ни единого слова.
- В то же время, - продолжал развивать свою мысль Сталин, - мы не должны отказываться от любых переговоров с сателлитами Германии, если это приблизит нашу победу. Но сейчас на первый план выходит другая проблема, более важная - позиция нейтральных стран, в частности – Турции. Вячеслав, как ты считаешь, присоединится ли она в ближайшее время к странам антигитлеровской коалиции?
Молотов снял очки в тонкой стальной оправе, осторожно протер белоснежным платком стекла, водрузил на их место и только потом произнес:
- Союзники, несомненно, будут очень недовольны, если мы попытаемся захватить проливы...
Сталин сдержано улыбнулся: все-таки молодец Молотов, с полуслова понял, о чем пойдет речь! Хорошая у него голова, светлая, а вот задница – чугунная, как в шутку говорят англичане. Берет всех измором, усидчивостью...
- Допустим, - согласился Верховный. - Но что они смогут предпринять?
Молотов тихим, бесцветным голосом начал перечислять:
- У них на Среднем Востоке четыре британских механизированных дивизии, две польские, одна французская и еще одна греческая. Кроме того, на Гибралтаре, Мальте и Кипре размещены несколько соединений. И это не считая армии Монтгомери… Стоит ли их дразнить?
- А вдруг англичане и американцы первыми высадятся на Балканах и закроют проливы для нас? – возразил Сталин.
- В противостоянии с ними нам помогут югославские партизаны, - произнес Молотов, - например, армия генерала Тито.
- А что о нем слышно? – заинтересованно спросил Верховный.
- К сожалению, пока ничего обнадеживающего, - сообщил Молотов, - отряды генерала Тито пока воюют не слишком успешно. Они слишком разобщены, плохо вооружены, к тому же им приходится бороться с местными националистами – четникам и усташам...
- Тито нужно оказать военную помощь, - решительно произнес Сталин, - срочно направьте к нему наших советников и оружие...
Молотов достал из кармана маленький блокнотик и быстро записал.
- А что с Болгарией? – продолжил Верховный.
- Царь Борис занимает выжидательную позицию: под давлением Гитлера он был вынужден пообещать, что выступит на стороне Германии, если западные союзники и СССР оккупируют Дарданеллы и Босфор, но дальше слов, судя по всему, дело не пойдет – Борис не пошлет своих солдат на Восточный фронт. Он прекрасно понимает, что болгары не станут сражаться с русскими братьями.
Сталин обдумал слова Молотова, потом произнес:
- Значит, мы выйдем на Босфор не через Турцию, а через Болгарию и Югославию, так вернее. Ты правильно заметил – братья-славяне окажут нам всемерную помощь. А с Турцией разберемся потом, когда разгромим Гитлера…
Сталин подошел к карте мира, висевшей на стене, и постучал согнутым пальцем по тому месту, где был Босфор:
- Смотри, Вячеслав, какой маленький пролив, а сколько из-за него крови уже пролито! В германскую войну царские генералы только и думали о том, как бы водрузить свой флаг над Царьградом. Не вышло у них тогда… Может, у нас получится? А? Как ты считаешь?
Молотов всем своим видом выразил согласие:
- Так точно, товарищ Сталин, получится!
- Кстати, Вячеслав, - продолжил Верховный, - составь-ка письмо на имя премьера Черчилля, пожелай успеха английским войскам в Тунисе и заодно поблагодари его за снимки – он недавно прислал мне фотографии немецкого Эссена, разрушенного союзной авиацией. Черчилль пишет, что английские и американские самолеты за одну неделю сбросили на город почти тысячу тонн фугасных и зажигательных бомб! Огромное количество! Похоже, союзники все еще надеются, что можно выиграть войну одними только авианалетами! Нет, не выйдет, придется им все-таки замочить свои ноги в Ла-Манше!

***

Дела шли обычным чередом – телефонные звонки, доклады, донесения. Одни бумаги Сталин помечал синим карандашом, другие, самые важные – красным, и откладывал их в особую папку.
Между тем наступил вечер – небо над Кремлем сначала потемнело, потом стало совсем черным. В шесть часов вечера, как обычно, принесли обед – суп, овощные салаты, грибы, мясо, пряные травы и приправы. Верховный ел мало (сказывался возраст), зато долго и со вкусом пил чай.
После обеда Сталин обычно курил. Вот и сейчас он вынул из пачки две папиросы «Герцеговины Флор», разорвал бумагу и большим пальцем плотно умял табак в чашечку трубки. Затем поднес спичку, сделал несколько быстрых затяжек и с наслаждением стал вдыхать аромат дыма, лишь изредка поднося трубку ко рту – чтобы не погасла.
Около семи вечера в кабинет заглянул Поскребышев.
- Товарищ Сталин, вы собирались сегодня в театр…
- Да, сейчас буду.
Сталин собрал бумаги в стопку, положил их на край стола и покинул кабинет. Поскребышев уже ждал его в приемной с шинелью в руках. Маленький, лысый, смешной, он на самом деле был важнее любого министра – ведь именно через него все документы попадали на стол к Верховному.
Верный оруженосец набросил на плечи Сталину шинель, протянул фуражку и услужливо распахнул дверь. Вождь в сопровождении охраны спустился вниз, где уже ждали наготове три длинные, черные машины.
Сегодня он решил посетить Художественный театр – там шла его любимая пьеса, «Дни Турбиных». Он видел ее уже несколько раз, но захотел посмотреть еще.
Он сам не знал, почему любил эту семейную историю. Может быть, его трогало благородство и мужество главных героев, может – сама атмосфера любви и дружбы в семье Турбиных. Наверное, вождь искал в ней то, чего не хватало в его собственной жизни…
Сталин смотрел «Дни Турбинных» с большим удовольствием и долго аплодировал актерам. Он даже приказал оставить в покое автора этой явно белогвардейской пьесы, когда того объявили в антисоветчине. Более того: вождь распорядился вернуть Булгакову должность консультанта-режиссера во МХАТе. Что было немало...
Бронированные лимузины затормозили у небольшого трехэтажного здания в центре Москвы. Через служебный вход вождь вошел в фойе и в сопровождении суетящегося директора поднялся в правительственную ложу, где скрылся за занавесом – он всегда смотрел спектакли так, как бы спрятавшись. Вождь не любил привлекать к себе внимания: если зрители узнав, что Сталин в зале, то начнут оборачиваться, шушукаться, а это помешает игре актеров. Нет, вождь хотел просто тихо и незаметно насладиться пьесой. Наконец прозвенел третий звонок, и спектакль начался…
…Что ни говори, а погоны украшают мужчину, думал Верховный, наблюдая за действием пьесы, хорошо бы снова ввести их в РККА, а то «шпалы» и «кубики» всем надоели. Пусть будут, как раньше, погоны, а на них - пятиконечные звездочки. Да, нужно непременно поставить этот вопрос на Политбюро - он хоть и не политический, но очень важный: внешний вид советского воина-победителя должен соответствовать высокой миссии, которую ему предстоит выполнить.
В антракте вождь попросил себе «Боржоми» - он пил только его. Один из офицеров быстро сходил к машине и вернулся с бутылкой.
Сталин маленькими глотками пил минералку и потихоньку смотрел в зал. Среди зрителей преобладали люди в военной форме, штатских почти не было. Верховный с удовольствием отметил, что женщины, несмотря на военное время, выглядели хорошо, некоторые пришли даже в вечерних платьях. Конечно, фасон устарел, но что поделаешь – война! Вот разгромим фашистов, победим, тогда и выпустим побольше ярких, красивых тканей. Наши женщины должны одеваться хорошо, они заслужили это…
Сталин раскрыл программку. Знакомых имен почти не было, видимо, сегодня играл второй состав. Ничего, посмотрим и с молодыми актерами, в конце концов, не все же на старые лица пялиться…
Вождь очень любил театр и посещал почти все премьеры. На спектаклях он отдыхал от ежедневной суеты. Почти все его дневное и вечернее время было заполнено работой, бесконечной чередой встреч, совещаний, заседаний. Чехарда лиц, докладов и бумаг в последнее время сильно утомляла его, и даже традиционные ночные застолья уже не радовали – постные лица соратников раздражали, а их шутки и остроты казались плоскими.
Для отдыха оставался лишь театр, да еще, пожалуй, кино. В Кремле для Сталина оборудовали небольшой кинозал, куда он ходил два-три раза в неделю, обычно после заседаний Политбюро. Он смотрел все новинки советского кинопроизводства и сразу же делился впечатлениями с Молотовым, который обычно сопровождал его. Жаль только, что премьер было мало, приходилось по несколько раз пересматривать старые ленты.
Среди довоенных фильмов вождь особо выделял картину «Если завтра война». Хоть события в ней развивались и не так, как было на самом деле, но он часто смотрел ее. Возможно, Сталин грустил о тех счастливых, довоенных днях, когда все советские люди (и он в том числе) свято верили, что в грядущей войне Красная армия победит противника малой кровью и на чужой территории…
   Между тем спектакль закончился, в зале раздались аплодисменты, публика начала потихоньку расходиться. Верховный покинул ложу и спустился к машине. На улице резко похолодало, пошел мокрый снег – его тяжелые, липкие хлопья медленно падали с низкого неба. Захотелось в тепло, на дачу, поближе к любимому камину. «В Кунцево», - коротко бросил Сталин, залезая в «паккард». Бронированный лимузин рванул с места и понесся по ночной Москве, пролетая пустынные улицы и переулки.

***

Полузакрыв глаза, Сталин с наслаждением откинулся на спинку кожаного дивана. День была трудным, беспокойным, но, слава богу, кончился. Сегодня я, кажется, он сильно устал... Что поделаешь, возраст. Хорошо бы отдохнуть недельки две-три, поехать, как раньше, в Крым, в Ливадию... Он очень любил эти места, особенно в середине августа. Цветущие магнолии, ночной стрекот цикад, яркие звезды на черном небе, ласковое море. Однако в последние годы месяц август стал для него роковым – так было и в трагическом 1941-м, и в едва не закончившимся катастрофой 1942-м. А впереди был еще один август, 1943 года.
От воспоминаний стало душно, и Сталин приоткрыл окно – в машину сразу проник свежий ночной воздух. Вождь вынул трубку, но раскуривать ее не стал - просто повертел в руках. Тяжелые мысли не давали ему покоя…
Он был один - с тех пор, как возглавил эту огромную страну. Впрочем, иначе и быть не могло – вождь всегда один, как бы много соратников ни толпилось у престола. На вершине власти нет места для двоих… Но как это тяжело! Не с кем поговорить, посоветоваться, кругом одни подхалимы и завистники, так и ждущие, чтобы он расслабился, оступился. Шакалы, готовые в любой момент растерзать! Опереться не на кого, даже на собственного сына…
В последнее время Василий сильно беспокоил его. После того, как сына сняли с командования авиаполком, он совсем отбился от рук. И раньше говорили, что Василий Сталин любил выпить, водит к себе сомнительных друзей и каких-то дамочек, но теперь он как с цепи сорвался... Стал раздражительным, нетерпеливым, грубым, часто распускает руки. Что с ним делать? Может, отправить на учебу в военную академию? Пусть поучится годик-другой, наберется ума-разума. Но нет, нельзя - в Москве его сразу же окружат друзья, начнутся бесконечные пьянки-гулянки. Нет, пусть лучше побудет в запасе, а там решим, что делать...
…То ли дело дочь Светлана, умница и отличница. В этом году она заканчивает школу, собирающаяся поступать в университет на исторический факультет. Прекрасный выбор! История – серьезная наука, требующая логического склада ума и аналитических способностей. И преподают ее солидные, уважаемые профессора, известные ученые, они уж не позволят девчонке наделать глупостей. Да, дочкой он может гордиться. Ну почему так бывает – родители одни, а дети совершенно разные?
Сталин глубоко вздохнул и убрал трубку, до Кунцево оставалось ехать всего минут пять, за окнами уже замелькали темные силуэты подмосковных деревень.
Наконец машина въехала на территорию дачи и плавно притормозила у главного входа. Сталин не спеша вылез из машины, поднялся на крыльцо. В прихожей он отдал дежурному шинель и направился сразу в свой кабинет. Сначала решил немного поработать, даже взял на просмотр некоторые бумаги, но потом отложил их - потянуло в сон. Видимо, сказалась резкая перемена погоды.
Сталин разделся и лег на узкий, длинный диван. Но сон, как назло, пропал. Повертевшись минут десять, он поднялся, накинул поверх сорочки китель и сел в любимое кресло. Напротив, на стене, обшитой темными дубовыми панелями, висел портрет Ленина. Любимый Учитель, чуть прищурившись, смотрел прямо на него. Под портретом горела маленькая лампочка. «Как лампадка под иконой», – подумал с удивлением Сталин.
Если бы он мог, то, наверное, помолился бы сейчас, но вождь уже давно не верил в Бога, а потому лишь кивнул любимому Учителю. Прав он был все-таки – только война позволит расширить границы советского государства. И пусть союзники скрежещут зубами от злости, но своего он не упустит – возьмет все, что положено, и даже больше. Слишком большие понес потери в этой войне советский народ, слишком долго он лично ждал, пока представится случай… Он не позволит каким-то англичанам и американцам хозяйничать в Европе, нет, он покажет им, кто истинный хозяин на континенте! Это будет наша епархия и только наша!
Сталин улыбнулся – надо же, выскочило словечко из далекого прошлого! Все-таки странная штука жизнь – его выгнали из семинарии, не дали доучиться, а через сорок пять лет встречи с ним попросил сам глава русской православной церкви! Митрополит Сергий долго говорил о том, что церковь полностью поддерживает советскую власть, готова жертвовать огромные средства на борьбу с ненавистным врагом, но за это хочет некоторого послабления по отношению к себе. Хотя бы вернуть из ссылки некоторых священников, разрешить патриаршество, открыть новые духовные училища… Мудрый вождь, конечно же, дал на все согласие – следовало поддержать церковнослужителей, действительно много сделавших для будущей победы...
Интересно, подумал Сталин, а кем бы я стал, если бы меня не выгнали из семинарии? Наверное, настоятелем в каком-нибудь храме в Грузии или, может быть, даже епископом... Но вряд ли удостоился бы беседы с митрополитом. Нет, прав все-таки был Учитель - большевистская власть гораздо сильнее церковной!
Сталин встал, не спеша прошелся по темным комнатам, заглянул в прихожую, где на стуле, стараясь не заснуть, сидел молодой дежурный. При виде Верховного он вскочил и вытянулся в струнку. Сталин несколько секунд молча смотрел на него, потом, так ничего и не сказав, удалился. Дежурный в недоумении опустился обратно на стул.
Вождь еще раз обошел свой кабинет, постоял у телефона, как бы ожидая – не зазвонит ли? Но никто, видимо, не решался беспокоить его. Через несколько минут он лег на диван и постарался снова заснуть, но опять ничего не вышло. Тогда вождь попросил еще чаю и, перебравшись за стол, стал вспоминать то, что уже кануло в Лету.
…Когда он в начале ноября 1941 года приказал провести военный парад на Красной площади, то лица членов Политбюро удивленно вытянулись. Немцы в двадцати километрах от Кремля, не сегодня-завтра возьмут город, какой там парад! Нужно срочно эвакуироваться!
Но Сталин настоял на своем и оказался прав – парад прибавил силы и уверенности бойцам, возродил веру в победу. Потом, конечно, эти подхалимы из Политбюро стали дружно твердить о его гениальности и мудром предвидении, что иначе и быть не могло… Но он тогда, в ноябре 1941-го, в самый трудный и напряженный момент войны, точно знал, что нужно показать людям, что он с ними, что он остается в городе, что, если потребуется, он разделит общую судьбу...
Скоро будут другие парады, думал Сталин, более грандиозные и величественные, но тот, ноябрьский, он запомнил на всю жизнь.
…Было очень холодно, дул пронизывающий осенний ветер, с серого неба беспрестанно сыпал мелкий, колючий снег. Над Москвой висели аэростаты, а с окраин доносились орудийные залпы. А он стоял на трибуне Мавзолея, смотрел на проходивших бойцов и понимал, что многим из них уже сегодня суждено погибнуть, что их тела покроют заснеженные подмосковные поля. Но поступить иначе не мог, ведь позади была Москва и вся Россия…
Сталин вздохнул, отставил недопитый стакан чая и решил немного вздремнуть – завтра будет хлопотливый день. Он прилег на диван, накрылся одеялом и закрыл глаза. Через несколько минут сон наконец сморил его.