Дорога Мемнона. От Пелусия до страны Лукка

Только легендарная, а для египтян вполне реальная, птица феникс отправляется в перелёт одна, неся в когтях яйцо слепленное из смирны, в котором находится прах её отца. Прочие птицы мигрируют стаями. В Пелусии собирался караван торговых судов, чтобы под надёжной охраной пересечь Море Заката. Конвоем оказались корабли Мемнона. Царь царей решил сорвать немалый куш с купчиков и ожидал, пока закончится формирование каравана.

Перед отплытием царь Египта встретился со мной и торжественно вручил мне на хранение орден «Золотой доблести», которым Египет наградил своего адмирала за победу над флотом «народов моря». Орден представлял ожерелье из золотых мух. Статус ордена давал мне право на получение одного таланта золота ежегодно.

Мой «купец» снова оказался контрабандистом, на этот раз «правильным». Груз его судна предназначался троянам. Но выяснился маршрут уже в открытом море, и я была даже рада, если удача снова подарит мне встречу с Адонисом. Эшмун меня не поймёт, да и сама я не могу объяснить, почему меня так влечёт к сыну Кинира и Мирры. Возможно оттого, что караван уже вошёл в сферу действия его флюидов.

Да, снова Китий, и я схожу на берег с вещами, но встретив взгляд Эшмуна, расстаться с ним не решаюсь, велю слугам остаться на борту. Гляжу на него, и так захотелось, не заметив смерти, вместе перейти из времени в вечность. Беру его руку и тяну за собой.

Китию, да и всему острову по молчаливому соглашению воюющих держав, дарован нейтральный статус, выгодный торговцам любых берегов. Торгаши всех стран соединяйтесь! Купеческие суда враждующих сторон друг с другом в стычки не вступали, зато военные суда за милую душу брали «купца» из вражеского лагеря в качестве приза. На рейде узнаю царскую триеру, нанимаю лодку и узнаю от  кибернетоса, что Адонис с капитаном вербуют на базаре гребцов.

Толкучка Кития заимствует всю пестроту и разноязыкий галдёж восточных рынков, а то, что Кипр стоит  на перекрёстке интересов состоявшихся империй с новорождёнными, ещё не совсем причёсанными объединениями родовых пятен, придаёт купищу вид хаотически бурлящего казана. Двигались не только покупатели, что характерно для искателя, но и продавцы в поисках выгодного места.

В скопище зевак, будто здесь представление, нам открылся вид на большое корыто наполненное водой. На скамейке, рядом с корытом, сидел могучий муж, обеими руками он ухватился за скобу, вделанную в валёк весла, лопасть которого через уключину покоилась в корыте. Мышцы гребца взбугрились, он рванул на себя весло, оно изогнулось подобно луку, и сломалось. Криками одобрения взорвалась толпа, виновника знатного рывка вербовщик зачислил в команду с наказом: что на триере за порчу весла наложит штраф.

Исправное весло заложили в тренажёр и новый наёмник сел на ска-мейку. Сломать весло ему не удалось из трёх попыток. «Мало каши ел»,– сказал ему келеустос – командующий гребцами. Только тринадцатый, из пытавшихся показать силу, добился успеха. «Молодец, но больше так не рви, вёсел на вас не напасёшься»,– похвалил келеустос и дал ему кожаные рукавицы.
Зачисленным на службу Адонис выдавал аванс серебром.

Я подошла к командиру гребцов и спросила сколько стоит весло. Заплатила втрое и попросила сделать в месте изгиба глубокую зарубку. Келеустос странно, даже с презрением, окинул мою физию, но заработать согласился. Вставив фальшивое весло, он посадил меня на жёсткое место. Толпа ахнула, рывок! и снова вздох и рёв зрителей. Адонис бросился к победителю и поднял меня на руки. Келеустос ничего не понимал.

– Зачислить Астарту старпомом! – отдал команду царь Аласии.
За шутку с детскими корабликами, которых вместо настоящих поставил Агамемнону Кинир, царь Микен устроил ему дворцовую баню, но власть передал наследнику Адонису, а сам CNR составил компанию Урхи-Тешубу.

В этот момент в меня вошла Афродита, и весь базар стал свидетелем дикой оргии, насилия богини над возлюбленным мужчиной. Толпа ревела и улюлюкала, триарх и келеустос отбивали от меня своего хозяина, взмахом руки я повергла их в корыто. Тогда бросились отдирать меня от Адониса новонабранные гребцы, боюсь, что повре-дила им руки и сделала профессионально непригодными. Сама исступленно прыгала на Адонисе, пока из него не вытекло всё вино, и он превратился в пустой бурдюк. Только тогда из меня вышла эта ведьма, оставив опозоренной среди ошеломленной толпы.

Кто заставил меня толкнуть под локоть автора описать столь безнравственный даже для жрицы любви поступок? Не я сотворила безобразное, а эта смутьянка, виновница мировой бойни, настроившая сердце Париса на Елену. «О Киприда, о царица и обманов и убийства! Это ты хотела смерти для данайцев и троян». (Еврипид)
Сначала меня долго били, чем попало, плевали и драли волосы, затем топили в корыте. Потом подвесили за руки и ноги к веслу и понесли к дворцу, раскачали и бросили под ворота к ногам стражи.

Не знаю, кто сообщил военному эскорту каравана, но эфиопский десант успел раньше, чем судебные приставы. Завязалась потасовка, толпа жаждала крови, потому что, произошло не «возвышение сердца», а насилие мужа. Летящие в солдат камни заставили их натянуть луки, и толпа отхлынула. В судовом лазарете меня вернул к жизни Эшмун. Теперь я точно коза дранная.

На богатый караван в гавани Кития косили пиратскими глазищами капитаны ахейских акул, но конвой им был не по зубам. А зубы чесались, как у младенца. Лоснящиеся агатовые спины моряков вызывали жуть в ахейских сердцах. Куда прёт этакая силища? Ведь никаких дебенов не хватит, чтобы нанять несколько сотен диер и монер для страховки.

Пополнив запасы воды и продовольствия, караван стал огибать этот огромный кукиш, который во время автора называется Малой Азией. Там на подбрюшье где-то сейчас Анталия, жирующая на туристах, а Кипр поделён между потомками ахейцев и малоазийцев. И никто не помнит Кинира, предка. По закону подлости в Угарит ни один купец не направлялся. И что же делать? Рандеву с тенью Елены меня не прельщает. Жизнь наша есть странствие по чужбине, говорят кемты. Как они правы, я его совершаю по второму кругу.

После того как раны и побои ревнивых киприотов Эшмун целебным смазал бальзамом и бинты нежнейше наложил, явился вождь армады мореходной и рёк величественным гласом: – Ахейцы тупорылые посмели тебя коснуться в сердце моря, потому что безнаказанно гуляют по глади волн. Ужо они достанут носом дна, как солнце сядет. И да простят мне боги, что нарушаю святой нейтралитет, веду войну без правил. За честь и неприкосновенность известной жрицы выступлю судьёй, да захлебнутся надменные данайцы.

И сто монер, скорлупок быстроходных в две дюжины гребцов, вождь эфиопский отрядил за южный горизонт. Купцов отвёл он в сторону заката. Когда же Гелиос слепящий застлал глаза слезой морским пиратам, что пенистых следов, кипящих звёздами бурунов, они не разглядели, то им осталось панике предаться, не отвернув борта от шпиронов омеднённых. Толпа праздных китийских зевак провожала криками разноликие флаги на верхушках мачт, скрывавшихся в оловянной пучине. Бесплатная наумахия продолжалась до тех пор, пока царская триера не скрылась под воду задранной кормой.

После избиения данайцев разгорячённые эфиопы принялись безумствовать над иностранными купцами. Товары не перегружали, владельцев за борт, а суда, подталкивая таранами, погнали в плен. И мне это показали, вынеся из лазарета вместе с ложем. Сердце моё страдало за Адониса, была уверена, что на триере его быть не может, так как видела в каком состоянии находился Йахве после того как его приголубила Киприда.

Баснословная добыча не остановила Мемнона, он хотел, чтобы Китий навсегда запомнил его визит, заплатив неслыханную цену за глумление над финикиянкой. О Мелькарт, останови его, обыватели здесь ни при чём. Но Молох войны, эта мерзость аммонитская, ещё не наелся. Он высадился на берег и, хватая обеими руками всех без разбора, отправлял свои жертвы в раскалённое медное брюхо.

Спасшиеся вплавь моряки с кораблей охраны данайских, критских, кикладских и прочих купцов ахейской коалиции, с озверевшими обидой сердцами, организовали сопротивление, вооружившись камнями, копьями и мечами, которые изъяли у торговых дворов на базарной площади. Они погнали мародёров к берегу. Не остались в стороне «пляжные солдаты», которые ещё не успели возлечь на лона пляжных дев в своих казармах. Правитель Кития догадался, что быть того не может, чтобы пираты после успеха в морском деле, не полезли на берег, где цейхгаузы ломились от богатств, и подготовил угощение. Дисциплинированным строем праздные солдаты нейтрального порта оттеснили чёрных бандитов к кораблям, вытянутых на пляж, и у кромки морской дали африканской черни такой урок, что у немногих осталось духа воевать за Трою. Мемнон ничем не мог помочь своей пехоте, так как в наступившей ночи не было видно места, где  можно высадить подкрепление и даже не имел возможности собрать десант. Поэтому, полив песок кровью, эфиопы, теряя товарищей, столкнули монеры с берега и отплыли.

На возвышенностях окружавших Китий горели стога, оповещая побережье о пришедшей беде. Заметив призыв о помощи, охладивший ярость царя царей,  Мемнон обеспокоился, как бы не завязнуть в начале пути и не сорвать главной задачи. Сотни раненых нуждались в размещении, пришлось превратить флагманскую диеру в плавгоспиталь.

Оказалось, что Китий нас из виду не потерял, сумел снестись с кикладскими пиратами, которые кое-где уцелели после разгрома их баз Критом. Быстролётные ахейские монеры разнесли весть о «Чёрной армаде» по островам Эгейского моря. А на каждом есть верфи, и кто знает, сколько судов готово к спуску на воду. Вскоре выяснилась готовность островитян прощупать шпангоуты армады. Втянувшись длинным змием в пролив между Карпатосом и Родосом, эфиопский флот был атакован с флангов. Змий был рассечён надвое, и четверть армады ушла в гости к Посейдону. Кикладцы удалились почти в полном составе.

Оставшись без сотни зубов, «Чёрная армада» повернула назад и зашла в порты спорной Лукки, фрондировавшей между ахейцами и хеттами. А возможно, что ложилась попеременно то под Хетта, то под Аха, или одновремённо, потому что с восточной стороны ложа её любил Хетт, а с западной Ах. Двойное сожительство маленькой страны чревато двойней, и отцы всё равно когда-то подерутся из-за наследников территории. Хетт окажется слабым в коленках и преклонит их перед Ахом. Но пока до этого ещё далеко, Лукка развела ноги перед Мемноном, и он тишайше ввёл как бы в ничейную промежность между Миллавандой и Луккой пятнадцатитысячный косяк пехоты. Скупив лошадей и верблюдов в округе, и выслав вперёд дозорных для  перехвата возможных доносчиков к Агамемнону, он стал продвигаться через полувасальную Лидию, знаменитую в будущем сверхбогатым, отважным и болтливым царём Крёзом; Мизию, известную древней торговой дорогой от ионийцев к каспийцам, через Ассуву к Троаде. Чтобы сохранить впечатление, что он при флоте, приказал армаде со всей южной страстью разорять прибрежные города.

Мы с Эшмуном остались при флоте, он главврачом, я его пациентом и ассистентом. Перед отбытием Мемнон обошёл раненых солдат, расквартированных в посёлке, и каждому сказал ласковое слово и подарил серебро. Подошёл и ко мне, виновнице всей трагедии, постигшей армаду.

– Вероятно, ты стремилась возвысить сердца героям Трои, так присоединяйтесь с Эшмуном.
– Спасибо, царь. Пусть будет счастлива каждая женщина на твоей груди.
– А ты, познала бы со мной радость?
– Да, мой повелитель.
– Разве ты выдержишь быка?
– Кто поднимал телёнка, поднимет и быка, – с этими словами я открыла «форточку» на платье, и Мемнон совершил ритуал.

Многие купцы запросились в финикийские города, махнув рукой на северных клиентов. Восточное побережье от страны Лукка в отдельных местах было заселено враждебными греками, оживлённо связанными с Кипром. Наш купец перегрузил двадцать ящиков на арбы и отправился вместе с ними вслед за эфиопской армией. Девяносто парасангов на волах! Десятки рек, ущелий, перевалов. Неужели так твердо купеческое слово?

Странно, что дальновидные хетты, сумевшие помириться с египтянами, умирать за Трою не спешили. Царские семьи хеттов и ахейцев даже дружили. Ахейцы на азиатском побережье появились не девять лет назад, как под Троей. Экспансию снабдили оправданьем, что верховный Зевс указал им свободную землю за морем, где они и осели вот уже тысячу лет и так нажились на сборе проходных пошлин через Гелеспонт, что и знать больше не хотели своих сородичей. И единоверцы напомнили им древние алтари: кто кому член отрезал, кто кому дал камень проглотить вместо новорождённого Зевса. Так что ахейцы на полуострове старожилы, раньше хеттов появились и возможно ещё и потому хетты не спешили на помощь троянам, что считали войну за Елену семейной разборкой.