Сценарий. размышления

               
       «… материна мать уходила в магазин, привязав меня к кровати и в отместку - да  просто из здорового любопытства я, однажды, играя на полу, заглянул ей под длинную, ситцевую, в крупных выцветший цветах юбку – там была моя прародина и больше, правда, ничего…»
Сашакузнецов одним словом о Родине :-)
               


Саша Кузнецов

     «СЦЕНАРИЙ»
     размышления

     Каждый год,  поступая в институт кинематографии, я принимался писать сценарий и сразу вспоминал город своего детства в Узбекистане, где целыми днями бегал босой по двору с ключом на шее. Всячески хулиганил и даже нырял в водопроводный колодец у дворового бассейна – круглого бетонного лягушатника, взрослому по колено. Там мы бултыхались в самую жару - такую, что даже капля воды на теле, испаряясь на солнцепёке, оставляла на коже белесое, выгоревшее пятно. А тем временем, наши родители строили комбинат по добыче золота и урана – вокруг рос современный, по проекту ленинградских архитекторов, социалистический город в пустыне - имени поэта Алишера Навои.

      А потом я пошёл в школу, а отец получил трёхкомнатную квартиру с огромным балконом на втором этаже панельной четырёхэтажки, побеленной жёлтой известью по шершавым стенам. Все называли его чирчикским, ведь панели завозили из города Чирчик, что под Ташкентом. Во дворе каждого дома быстренько строилась зона – продолжалось строительство очередных домов, обнесённых высоким, в три метра, забором из неструганых досок. Через щели мы видели вспаханную полосу серой азиатской земли, мелко взрыхленную граблями, а дальше забор из колючей проволоки в рост человека. 1965-ый год.

     По утрам с балкона я видел заключённых в тёмных робах. Они лениво разбредались по стройплощадке – некуда спешить. Солнце уже припекало и зэк поймал его луч в большой осколок зеркала, посылая солнечного зайца на балкон, где женщина в халате с обнажёнными руками, вывешивала белые влажные простыни. А вечером заключённых увозили в зарешёченных грузовиках, мы пробирались в зону играть в войнушку пластмассовыми водяными пистолетами, что появились тогда в нашем «Детском мире». Потом старшие научили делать деревянные ружья, выпиливая их из неоструганных досок. Шпуньки, согнутые из алюминиевой проволоки, оттянутые нарезанной из аптечного бинта резинкой и прижатые стальным курком к прибитой мелкими сапожными гвоздиками наждачке, вылетали со свистом, стреляя сильно и больно, до синяков. Особым шиком считалось, из подвала, через окошко, выходящее на остановку автобуса, попасть женщине по ляжке, распустив ей чулок метким мужским выстрелом.

     А как же мой сценарий на творческий конкурс? Ведь надо создать действие и сюжет…

     В шесть лет, уезжая в Узбекистан, родители  оставили меня на год у бабушки Тани с дедом Мишей, в деревенском доме на берегу реки Миасс. Я ведь и родился на Урале, в городе Челябинск-40, взрослые говорили: «Сороковка». Это был закрытый город за колючей проволокой, где Курчатов изготавливал атомную бомбу и приходил в школу – отец рассказывал – к ним на урок. За полгода до моего рождения взорвались ядерные отходы на комбинате «Маяк».

     Бабка моя по матери, Татьяна Ефимовна, жена машиниста паровоза, рубившегося в гражданскую – помню сабельный шрам во всю его спину – теперь выращивала с ним  кроликов и кур. Большущий огород, засаженный огурцами и картошкой – помню запах её цветения – спускался прямо к реке: у калитки дощатые мостки и рядом лодка. В семейном альбоме есть фотография: отец, тогда крепкий и широкоплечий – в институте играл в хоккей за челябинский «Трактор» - смолит лодку с дядей Ильёй, женатом на сестре моей матери, тёте Тамаре. Или это кадр из моих воспоминаний? Оно живёт во мне, благодаря изображению: чёрно-белое фото, с волной обрезанными специальной машинкой краями хрумкой фотобумаги, проявленной при красном свете волшебного фотофонаря. Дядя Илья вручал мне приспособление для резки и металл плотно хрустел по толстой бумаге, а Илья Петрович поскрипывал кожаным протезом – ногу по колено он потерял на войне с фашистами. Брат мамы, мой дядя Шурик – меня назвали в его честь – погиб на этой Великой отечественной войне от пули немецкого снайпера: вышел отлить из шалаша и всё. На Курской дуге это было...

     В моём тексте, так пока не похожем на сценарий с его драматургическими конструкциями, возникла тема изображения. В семейном фотоальбоме есть небольшая, конечно же чёрно-белая фотка: я с соседскимим девчонками стою на дощатых мостках на берегу Миасса.

     С деревянных мостков над водой, лёжа на животе, я наблюдал за мелкими рыбёшками - помню пресный запах речной воды. Дед соорудил мне поллитровую банку с затянутой сеткой горловиной, и с отверстием, куда я, натолкав хлебных крошек, укладывал банку на дно и следил заплывающих в ловушку мальков.

     Бабка уходила в магазин, привязав меня к кровати. Пока я не вышел из подросткового возраста - лет в пятьдесят, - я всё делал наоборот – благодаря моей "материной матери". В отместку, да и просто из здорового любопытства я, однажды играя на полу, заглянул ей под длинную, ситцевую, в крупных выцветший цветах, юбку – там была моя прародина и больше, правда, ничего…

     Родители забрали меня из деревни и, похулиганив во дворах среди трёхэтажек с ажурными балконами и круглыми бассейнами, я был сдан в школу №13. Уже классе в пятом на уроках узбекского языка, когда мы кидались репейниками, не обращая внимания на учительницу-узбечку, чуть не плакавшую от нашей наглости, я влюбился в Таню Соболеву с длинными косичками в бантах и живыми круглыми глазками. Даже подглядывал в замочную скважину её квартиры и видел Танюше за  уроком игры на фортепиано.

   В нашем дворе со мной подружился парень постарше, вроде семиклассник - он только недавно вернулся из колонии для несовершеннолетних. Зауважал меня за спортивность и бесшабашность, таскал везде за собой и однажды, когда мы собирали бычки под окнами школы, предложил забраться в школьный зубной кабинет на первом этаже. Ловко, пятаком отодрал рейки от окна и бесшумно вынул стекло. Я оказался внутри… Только я вошёл домой, как мама обнаружила у меня полные карманы блестящих зубоврачебных инструментов, таких гладких и ловких. Меня сразу же повели к нашей классной руководительнице Нине Теодоровне. Парень с нашего двора опять исчез, а я же продолжил хулиганить: лазил с пацанами в кинотеатр «Узбекистан» по пожарной лестнице, через вентиляцию под крышу, откуда мы смотрели «Фанфан-тюльпан», французский фильм «дети до шестнадцати не допускаются». С высоты навесного потолка кинотеатра "Узбекистан", чёрно-белые герои имели короткие ноги, но сцену в стогу с пышногрудой пейзанкой я запомнил на всю жизнь.

     Переплетающиеся образы и темы, рифмы кадров-фотографий и звуков, не позволяют мне сформулировать идею сценария в двух предложениях, как советовала консультант из Голливуда, заехавшая в бурные дни на излёте «перестройки», в наш киноинститут у метро "Ботанический сад" ("Платонический зад", - говорил Лёха Алексеев, хиппи, мастер аска, от слова "аскать", то бишь стрелять деньги).

     Я возвращаюсь в город своего детства опять и опять. Вот я участвую в заплыве с юношами постарше меня. Это открытый бассейн «Дельфин» - голубое пространство под палящим солнцем, расчерченное красно-белыми дорожками. Меня, мальчика, поставили в один заплыв со взрослыми! Сто метров вольным стилем: «На старт! Внимание! Марш!!» - выстрел стартового пистолета и девять парней бросаются в воду, я вместе с ними. Несколько гребков и я вижу из-под руки, что иду чуть впереди, на полголовы, но тут включается разум: выдохнусь, резко взял со старта, надо поберечь силы, ведь они выносливее… Я чуть сбавил и проиграл. До сих пор жалею, что доверился своему умишку, а не чувствам.

     Но были и победы над взрослыми товарищами у мамы на работе в МСУ-79 (Монтажно-строительное управление). Там у них был пруд с дощатым помостом, вроде природного бассейна, и в какой-то праздник, профсоюзный комитет устроил соревнования. Мама выставила меня вместо себя и я выиграл будильник, большой и железный «Севан». Он долго служил мне, поднимая в школу, но однажды я вскочил со своей тахты лбом о стену, так громко он тарахтел. Вспоминаю 1967-ой год, глядя на фотографию: отец стоит в лёгком, модном габардиновом пальто, положив мне руку на плечо. Я в берете. На втором плане бежит к нам Женька Двуреченский. Мы идём на демонстрацию в день пятидесятилетия Советской власти. Было это в шестьдесят седьмом, как раз в том году меня отправили из Навои, в пионерский лагерь на Чёрное море. И там я победил в заплыве – на меня надели красную ленту «Чемпион». С командой пловцов  я объехал весь Узбекистан, выступая на соревнованиях: Наманган, Уч-кудук, Ташкент. Радость победы и внимание зрителей помогают жить. Когда в 1993-ем году в московском «Доме Учёных» на премьере фильма «Мираж», научная интеллигенция задавала мне вопросы, доброжелательно отнесясь к фильму, я был молод и нетерпелив, всё беспокоился не опоздать в буфет с друзьями, а теперь вот понимаю, что той встречей, я жил до следующего фильма. Я назвал его «Прохожий». "Время, место – мираж, прохожий" - прочёл я потом у Брюсова.

     Картинки в семейном альбоме, возвращают меня к себе, опять и опять. Чёрно-белая фотография: дом в уральской деревне, на берегу реки Миасс, а у ворот мальчонка лет шести в пальто и сапогах не по росту. Высокий молодой мужчина держат щуку за хвост и голову – он предлагает мне подержаться за улов, ведь это мы с двоюродным братом Володей Росляковым. Я этого не помню, но есть кадр, есть ИЗОБРАЖЕНИЕ!

     Возвращались мы как-то спортивной командой из Ташкента. У меня в пустом чемодане только полотенце и мамин паспорт. Глядь, а нету чемодана – спёрли! И вот лежу я на третьей пыльной полке плацкарта, без всякой постели, и горько плачу. Ехать всю ночь до Навои. Что меня там ждёт!?

     Мать громко кричала и я ушёл из дома. Поехал на вокзал. Подошёл к товарному составу, чей хвост затерялся в жарком мареве степи, сел на ступеньку вагона. Долго так сидел. Загрохотали железом сцепы и я поехал. Куда? Я спрыгнул на горячую землю, а уехал из дома окончательно, лишь когда мне было восемнадцать.

     Закончив школу в «посёлке городского типа» Селятино, Наро-Фоминского района Московской области, в сорока километрах по Киевскому шоссе, по направлению от треста «Гидромонтаж», строившего атомные станции и ракетные точки, я пошёл поступать в МИСИ (Московский Инженерно-Строительный Институт). Человек двадцать из нашего класса сделали то же самое, но взяли только меня – списал у медалистки математику. Была у меня тогда мысль о факультете журналистики МГУ, но все тогда в один голос пели, что без блата никак, а тут своё «родное» Министерство среднего машиностроения, в системе которого и Челябинск-40 (ныне Озерск), и горный комбинат с урановыми рудниками Уч-кудука,и Бесапан с его золотоизвлекательной фабрикой, куда меня позже занесло в командировку.

   Через год, в 1976-ом, меня отчислили из института за неуспеваемость – восемь раз ходил сдавать математику, на девятый не пошёл. Да и не понимал я её никогда. После первого курса успел съездить со студентами на «шабашку», зарабатывал строительством коровников в Казахстане, недалеко от города Петропавловск. Прибыл с большими по тем временам деньгами и гулял по кафе и барам столицы. А студенты старших курсов после стройотрядов, арендовали кабаки и веселились там сутками. А я в поисках зрителей, привёз на геодезическую практику, к моей группе в Мытищи, целый ящик пива, они тогда ещё были деревянные.
     Дома начались скандалы. Мать кричала: ешь, пьёшь, не работаешь, а тут пришло время призыва и я решил уехать в город своего детства, зная, что там дают «бронь». Ну не мог я себе представить даже, что в армии меня, например, пошлют чистить сортир и я тут же пристрелю командира. Отец отвёз меня  на своей голубой мечте, на новенькой синенькой «копейке» на Казанский вокзал, вручил рекомендательное письмо и денег семьдесят рублей, сказал: «Больше ничего не могу сделать…» А до этого они попытались сдать меня в военно-строительное училище в Дубне, но было поздно, учебный год уже начался. Зря только остригли.

     А сценарий… Больше, чем драматургическая конструкция, меня интересует движение образов и тем судьбы, без тупых окончательных выводов, ведущих к хэппи-энду.
    
   Тема предательства есть во всех великих произведениях. Есть она и в моей жизни. Как-то раз в Навои, во дворце культуры подпили мы сухого вина. Подходит к нам  узбекский активист из комсомольского оперотряда (оперативный отряд). «Здесь курить нельзя!» Можно, говорю, видишь, пол-то - каменный! Да и пожарники мне разрешили, я тут руководитель дискотеки, - издеваюсь, в общем-то. А он, надо сказать, сильно местный парень, но культурный, в костюмчике. Короче, рассвирепел он и повели меня под руки вниз, а я упираюсь. Крутят руки, заталкивают на улице в кузов грузовика, а в милиции обыскивают. И во внутреннем кармане пиджака моей австрийской шерстяной тройки в мелкую, еле видную полоску – а я тогда был парень крутой и ходил в ней даже в цех, где по восемь часов  кряду прикидывался мастером участка новой техники – находят целлофановый пакет кукнара. Это маковые толчёные головки  – наркотик.

     Связь образа-воспоминания-изображения. Самое первое моё воспоминание в жизни – уже связано с изображением. Это фотография с волной обрезанными краями, где я в коротких штанишках, в панамке, лет четырёх. Лето, парк культуры и отдыха в Челябинске. Принаряженная мама тянет меня за руку, а я готов разреветься – колит ноги противная сухая трава, ведь я в шортах! Но она упёрто тащит меня за собой. Я уже плачу, а она всё тащит. И это первое воспоминание совпадает с изображением, мне кажется это важной отправной точкой – из неё начинается движение образа, но какого? Поживём – увидим.

      История с кукнаром неумолимо превращается в историю предательства. Молодой специалист, распределённый к нам на завод, отрабатывать три года в отделе снабжения. Чернявый, модный и шустрый Петя из Ташкента, дал мне его попробовать. За ночь в одиночной камере я пережил всё, что мог себе представить, воспалённым виной и бессонницей воображением, наглядевшись в тихой истерике через затянутое металлической сеткой, да ещё и решёткой из железных прутьев, окошко, на южное небо с такими близкими ясными звёздами. Наутро меня привели к начальнику уголовного розыска. Дядька, крученый жизнью, эдакий плотный русский мужик с азиатским, коричневым от загара лицом и низким, прокуренным голосом, быстро понял кто перед ним. «Там у меня в камере сидят двое пацанов по восемнадцать лет. У них было столько же анаши, сколько у тебя соломы. Им будет срок и они поедут на зону, а ты не сможешь больше учиться в институте и работать мастером. Мне нужно знать, откуда ты это  взял? Если у такого же, как ты, то ему ничего не будет. Все мои попытки говорить, что купил на базаре, как средство от поноса - не проканали. И я сказал про Петю, был отпущен и тут же помчался к нему в общагу, хорошо, был выходной. Последствий для нас не было никаких, но как я переживал своё предательство… Я стал относиться к предательству, болезненно внимательно и любое необязательное, просто по безалаберности отношение к себе, воспринимал как глубокую обиду. Но тут подставили меня.

     На заводе, где я работал электриком, потом диспетчером, в одном коридоре с секретарём комитета комсомола. Решив рганизовать дискотеку я, имея опыт работы во дворце культуры, принимал участие в заседании комитета, а мой приятель Серов, знакомый ещё по первому курсу МИСИ, откуда он уехал на полгода раньше, вернувшись домой, теперь работал на заводе и тоже мечтал стать «дискотечником». Мы договорились вместе осуществлять организацию отдыха юных работников ремонтно-механического завода в помещении столовой "Кара-Кум". И тут вдруг Серов меня топит, а сам выплывает. Просто рассказывает Горностаеву, а тот был тогда секретарём комитета комсомола нашего Ремонтно-механического завода НГМК, что Саша, фарцевал в Москве фирменными пакетами, хотя пытался делать это он сам, а я лишь познакомил его со Штирлицем, главным фарцовщиком в модном комбезе (комбинезон «Super Rifle»), залатанном разными джинсовыми заплатками, которые он (студент Исаев) предлагал отгадать, называя при этом свои штаны - «крокскворд». И всё пошло один к одному, как всегда, когда чёрная полоса в жизни становится сплошной. Я попал в вытрезвитель (медицинский вытрезвитель) после ресторанного вечера, остановив в темноте милицейскую машину вместо попутки. На заводе меня наказали, и передвинув в очереди на квартиру, вывели из состава комитета комсомола. Надо сказать, что к тому времени я был женат на электрообмотчице с нашего завода... и родилась дочь, так что я имел право на получение квартиры. Но по очереди. Серов же, через несколько лет проворовался, забрав домой дискотечный цветной телевизор и, чтобы не загреметь под суд, пошёл в армию, не смотря на имевшуюся жену с ребёнком. Когда я приехал в Навои снимать свой фильм «Мираж», мне рассказали, что с приходом частной собственности и кооперативного движения, его повесили за долги в собственной квартире, инсценировав самоубийство.

     И вот в моём, так называемом сценарии, возинкают две темы: предательство и постепенное, в течении жизни, превращение человека в ИЗОБРАЖЕНИЕ.

     А вот смотрите: это я веду дискотеку – диск-жокей, как тогда говорили, приплясывает под огромным слайд-экраном, вставленным между паркетом и потолком. Слайды через проектор проецируют луч света на белое полотно, получая ИЗОБРАЖЕНИЕ потной рожи Мика Джаггера или Дэвида Боуи.
   Снимали на фото с глянцевой обложки журнала или с конверта диска. А КГБ потом интересовалось: где Саша Кузнецов берёт информацию? Но это отдельная история, что можно прочесть в моём опусе «След любви. три азиатских рассказа». Про агента КГБ, теперь подполковника в отставке, вернее не агента, а завербованного из моего окружения товарища, закончившего потом, Высшую школу в Минске. Из отношений с ним, начавшихся в Селятинской школе и продолженных в Навои, куда он приехал после окончания Новочеркасского политеха, а потом вернулся к родителям в Селятино, выйдя в отставку, вырастает дружба-вражда на соперничестве и потом предательстве-любви.
   Работа диск-жокея мне нравилась, это была саморежиссура, в отличие от производства металлических заграждений для границы СССР, которым я целыми днями занимался,  отрабатывая «бронь» от армии. Под руководством Наиля я начал снимать слайды самостоятельно, скорее даже не слайды для программ, а фотографии, просто останавливая время. Фотоаппарат «Зоркий» мне подарила в детстве тётя Катя. Так по-семейному звали сестру моей бабушки. Она положила начало нашей семейной библиотеке, работала инженером-химиком как раз на комбинате «Маяк», где произошёл взрыв ядерных отходов в 1957-ом году, за полгода до моего рождения. И это ещё одна самостоятельная история.

     Я научился останавливать время в фотографиях – оно не будет больше продолжаться, но оно там. Хранится.

     Тема предательства бесконечна. Один проявляет слабость будучи хмельным и бежит за милиционером, когда тебя пинают ногами до кратковременной потери сознания в день рождения быдлократии в России – 7 ноября. Другой сидит в засаде, чтобы использовать тебя, появившись в нужный момент. Зависимость от обстоятельств, трусость, боязнь бедности, просто неверие ни в себя, ни, тем более, в тебя – мы хорошо знаем наших друзей и всё-равно любим их.

     Если вы не знаете, что будет дальше в вашем сценарии, напишите:
 
  ИНТЕРЬЕР. КОМНАТА. НОЧЬ
     Входит негр с пистолетом в руке ---

     --- и потом уже думайте – а что же дальше?

     Автор-персонаж постепенно превращается в изображение, забыв о сценарии, путешествует автостопом по Узбекистану, где когда-то жил и работал, в поисках дочери от первого брака и в конце фильма находит её в пионерском лагере (см. www.videnie.kastopravda.ru фильм "МИРАЖ" - 35мм, 3 части, 1992г).
     Жизнь перетекает на плёнку и вновь рождается из темноты и тишины, стоит вновь зарядить кинопроектор и занять своё первое место в кинотеатре детства.



                Саша Валера Кузнецов