Последний козырь Империи

«Мы до сих пор точно не знаем, как все это было. Как рушились древние крепости. Как погибала великая цивилизация, подобно Богам умевшая летать по небу. Нам неизвестно это. Лишь редкие уцелевшие рукописи, пожелтевшие хрупкие свитки, которые почти невозможно развернуть, обгоревший дневник выжившего. Жалкий результат столь большого труда, каковым безусловно была Империя Летающих Людей. Но мы будем продолжать поиски — иного нам не остается. Ведь Дни Грома могут и повториться... Но мы не можем, не имеем права допустить этого — у нас нет крыльев, и мы не сможем улететь от грозы. Хотя, судя по всему, не очень-то помогли крылья Им...»

(Из записной книжки командира Второй экспедиции Мурманского ханства в Мертвые земли. 229 год после Дней Грома, Ряжская крепость, руины, полярный день.)

«14 марта

Сегодня впервые услышали за стенкой деловитый стук металла о металл. Сперва обрадовались — помощь пришла, только потом хватило ума опомниться: какая помощь, откуда? Оказалось — такие же бедолаги из подземелья. Чуть не начали стрелять по нам с перепугу, когда Седой осветил их своим прожектором. У них-то только полудохлые китайские «карандаши» и остались, да пара самодельных факелов. Бр-р, оказаться в темноте... в ТАКОЙ темноте, не приведи Боже... Но теперь нас больше, хотя Седой вроде этому не сильно рад.

Да, кстати, о Седом надо подробнее. Мы-то что, так, случайные пассажиры этого идущего в бесконечность метропоезда. Кто-то задержался на перроне,  кто-то кого-то обогнал на эскалаторе — так и совпало, кому быть, а кому... Но вот хоть убейте — не верю я, что и Седой оказался у нас случайно. Слишком уж неплохо он оказался оснащен: неброская, но тем не менее очень прочная одежда, что-то вроде комбинезона нефтяника, рюкзак с консервами и фруктовой пастой в тубах, мощный аккумуляторный фонарь, два охотничьих ножа, топорик в чехле. Турист, ага. Только почему-то не имеющий ни палатки, ни спального мешка.»

Пометка на полях:
«В условиях чрезвычайной ситуации лучше не пользоваться армейским обмундированием и снаряжением — это вызывает опасения у бывшего мирного населения и подозрения у спецслужб. Человек в камуфляже легко может быть атакован теми и другими.»

«Так вот, Седой. Очень хорошо подготовлен, чтобы быть просто пассажиром, застрявшим в метро. Молчит, конечно, но мы особо и не усердствуем. В конце концов, мы еще и живы-то благодаря ему. Я себе про него думаю: спецназ в отпуске. А что? Есть же у них какое-то оповещение? Вот и его известили... скажем, за полчаса, нет, за четверть часа. Все, что успел — взял свой вещмешок и прыгнул в метро. В конце концов, куда еще бежать, как не сюда? Иных убежищ никто не знает. Хотя Седой, должно быть, знает. Вообще, есть что-то, чего не знает этот человек?

15 марта

Вчера не успел написать о соседях. Благодаря им наш арсенал увеличился на один ствол. Где они умыкнули автомат? Не иначе, сняли с убитого охранника на станции. А может, сами его... Но автомат автоматом, а едоков вместо четверых теперь стало девять, и это уже не шутки. Надо пробиваться к какой-нибудь станции, где могла сохраниться еда. Но к какой? Седой сказал, что некоторые могли быть «вскрыты» ядерным ударом, если попадем на такую — умрем. А выход? Если подняться на поверхность вот так, без прикрытия, без респираторов — смерть еще более верная. Кто знает, куда ударил массивный кулак накрывшей юго-запад боеголовки? Но жрать-то хочется. Скоро начнем ловить крыс... Впрочем, крыс тут почти нет.

18 марта

Писать было некогда. Идем к станции, все вместе, соседи тоже не пожелали оставаться в тоннеле. Сегодня, в три часа дня, если верить моим часам, наткнулись в перегоне на брошенный метропоезд. Обыскали его. Гриша с филфака наткнулся на оставленную в панике сумку с продуктами. Настоящее богатство... Правда, колбаса успела протухнуть, и запах пропитал все внутри, но это разве проблема для того, кто последние две недели грыз сухую китайскую лапшу, заедая противными соевыми плитками «шоколада» родом из того же Китая? Везет «ботаникам»... Картошка, пачка макарон, две банки рыбных консервов, огурцы в маринаде (надо же, банка не лопнула!), карамель в кулечке, шоколадка...

А потом не повезло мне. Или повезло, что не успел ничего еще съесть. В соседнем вагоне наткнулся на труп. Труп женщины — случайно не той, что забыла свою сумку? Вряд ли... Крысы не успели еще добраться сюда, им сейчас хватает работы наверху, но все равно. Я просто свалился от одного запаха, и меня долго выворачивало чем-то зеленым. Хорошо, что ее лицо осталось в темноте. Не хочу к своим кошмарам еще и это. Мне и без того снится... нет, не буду писать этого!

19 марта

Станция. Судя по названию на стене — это «Щука». Ее не узнать, хотя в прошлой жизни мне еще не приходилось здесь задерживаться. Тьма, прорезаемая лишь кое-где огнями костров. Здесь около сотни человек, и мы им тут нужны как белке парашют. Но хотя бы передохнуть можно. Седой велел спрятать автомат. Опять он прав...»

Пометка на полях:
«Приходя в места, где есть люди, не следует держать оружие на виду. Оно для них представляет ценность и может стать причиной нападения. Также не надо показывать вид, что у тебя много продуктов. Лучше всего сразу спросить что-то поесть и не брезговать, даже если это запеченная целиком крыса.»

«Надо как-то собраться с мыслями и рассказать все. Рассказать, как все случилось. Мне кажется, что прошло много месяцев, а на самом-то деле все произошло 22 февраля в 14 часов 22 минуты. Я как раз спускался в метро, собираясь в универ. Был теплый, почти весенний день. Светило солнце, от которого снег оседал, казалось, на глазах. На парапете у станции ошалело орали (именно орали) воробьи. Я... мне сейчас кажется — они что-то чувствовали тогда. Мимо шли люди, кого-то я обгонял, кто-то обгонял меня. Сейчас бы вернуться в тот день. Задержаться в нем и сохранить в памяти что-то хорошее, доброе из старого мира. Увы. Я запомнил лишь, как какой-то коротко стриженный амбал резко оттолкнул пожилую дежурную по станции у турникетов и перемахнул через преграду. Безбилетник. Не такая уж и редкость в метро...

А потом был вестибюль станции, и внезапно остановившийся поезд — наполовину в тоннеле, наполовину на перроне, и машинист с побелевшим лицом, который что-то делал в кабине. Я хорошо помню его глаза. Поезд неожиданно загудел — вы когда-нибудь слышали, как гудит метропоезд? Я до того дня тоже не слышал. Он гудел, короткими прерывистыми гудками, и я ощутил вдруг ужас, которого в тот момент не понял сам. Было светло — пока еще светло, вокруг были люди. У кого-то запищал мобильник. Потом сверху по эскалатору начали скатываться другие — взъерошенные, в расстегнутой помятой одежде. Их было не очень много, и за ними, пятясь и отступая, шли охранники в синих комбинезонах, с короткими автоматами в руках. Они не стреляли. Откуда-то из глубин метрополитена, из темноты тоннелей раздался голос. Он возник сразу со всех сторон, охватывая меня и ощутимо прижимая к полу. «Внимание всем! Угроза воздушного нападения! Угроза воздушного нападения! Всем укрыться в тоннелях и переходах. Не выходить на улицу! Угроза воздушного нападения! Укрыться! Не выходить на улицу!»

Пометка на полях:
«Мама, мама... нет, я не хочу об этом думать!»

«Дальше я все помню как-то урывками. Мы бежали в тоннель — тот, что не был перекрыт метропоездом. Меня толкали, я толкал оказавшихся впереди. Слышен был лишь топот и еще хриплое дыхание многих глоток. На стенах были лампы, когда я пробегал мимо, в глазах оставалась смазанная полоса света. Вдруг они разом мигнули. Пол прогнулся под ногами и упруго толкнул меня вверх и вперед. И я куда-то полетел...

23 марта

Сегодня мы заночуем в тоннеле. Не так легко пробираться в темноте, используя лишь фонарик Седого. Тоннели завалены большими и малыми обломками, кусками проводов в руку толщиной, обвалившимися светильниками. Иногда встречаются расцепившиеся вагоны, обойти которые трудно. Седой ведет нас... куда? Он что-то иногда бормочет, когда думает, что я не слышу. Какая-то вал...(неразборчиво)

Вчера отметили месяц со дня... Наш «спецназовец» на что-то выменял бутылку водки еще на «Щуке». Бутылка на девять человек. Я даже не почувствовал опьянения — лишь полынную  горечь во рту. Дрянная водка. Правда, на первом курсе мы пили и не такое. Как забавно — как будто это осталось на другой планете: общага, курсовые, сессии... Что с универом? Высокое здание главного корпуса наверняка обрушилось, а вот комплекс малых мог и уцелеть. Если. Тут вообще на каждом шагу одни «если»...

1 апреля

Невеселый выдался день смеха... Постараюсь рассказать по порядку. Примерно через двое суток после той записи у нас кончились продукты. Я спросил Седого, долго ли нам еще идти. Он промолчал. Посовещавшись с Гришей и В... (неразборчиво), решили искать лаз наверх. Нам нужен хотя бы обычный сигаретный ларек — там могут быть разные скороешки, упакованные герметично. Опасно, но что делать? Седой промолчал. Он последнее время неразговорчив. Хотел бы я знать, о чем он думает?

Выход на поверхность нашли на удивление быстро, на одном из перегонов оказался технологический переход. Все входы в метро должны были быть плотно закрыты в случае войны, об этом я читал еще в какой-то старой фантастической книжке. Но автоматика, скорее всего, отказала первой... Дыр на поверхность много. Наверное, поэтому в метро так мало людей. Пришлось только лезть — сперва по наклонной, а затем и по вертикальной металлической лестнице. Оказался какой-то подвал, и первое, что я подумал — зря мы сюда, наверняка засыпано снаружи тоннами щебня. Однако дверь даже была не заперта. Я вышел первым, на всякий случай прижмурив глаза, чтобы не ослепнуть — последняя неохотная инструкция Седого. Но вспышки не было. Вокруг лежала серая полумгла, более всего напоминающая очень раннее утро. Я посмотрел на часы — они шли и уверяли меня, что сейчас полдень. Тогда я поднял голову и посмотрел на небо. Оно было низким и унылым. Казалось, вот-вот с него закапает нудный осенний дождичек, затянувшись этак на пару недель. Тоскливо как-то.

Ближайшая пятиэтажка была неповрежденной, на первый взгляд. Только вылетели стекла в квартирах, оставив зияющие раны, сквозь которые виднелись лохмотья штор. В нескольких местах по стене тянулись черные языки, ясно свидетельствующие о пожаре. А кто его потушил? Неужели в Москве еще есть пожарные, есть власть, есть какая-то разумная жизнь? Но Седой ведь говорил... Мы оказались внутри старинного двора-колодца, и это явно указывало на то, что центр города близок. Выросший в новостройках, я с трудом могу представить, как жилось, как игралось ребятишкам, со всех сторон окруженным кирпичными мрачными стенами. Жуть при жизни, а после смерти эти дома и вовсе выглядели... Оглядевшись, я нашел взглядом арку. Она не была темной, там был свет — все тот же сероватый свет раннего утра. Гриша тоже заметил ее.»

Пометка на полях:
«Арки — крайне прочные архитектурные конструкции. В случае землетрясений и других катаклизмов они дольше всего сохраняются, что и показали наблюдения в М.»

«Я не помню, сколько мы простояли, глядя на открывшееся перед нами. Здание длиной в целый квартал прямо через дорогу развалилось точно посредине, открыв прогал метров в сто. И в этом прогале далеко-далеко было море — по крайней мере, мне так показалось сначала. Оно не было ослепительно-блестящим, но если бы сейчас пробился луч солнца... Оно не было стеклянно-ровным, всюду его гладь разрывали разломы и вздыбившиеся волнами пласты, но оно было стеклянным... Чем дальше от нас, застывших в ужасе — тем меньше оставалось искореженных, обглоданных огнем развалин, торчащих как гнилые зубы великана, тем ровнее становилась местность. Воздух над этой равниной дрожал и переливался теплым маревом. Я обернулся. Фасада «нашей» пятиэтажки не было. Квартиры вскрыло как будто ударом исполинского топора. На втором этаже я различил даже застеленную кровать. Вот только простыни были черными.

- Эпицентр... - произнес Гриша.

Возможно, это негромкое, сказанное вслух слово сыграло свою роль. Я не успел увидеть, откуда в нас стреляли, заметил только, как он оседает. Мы подхватили его — подмышки и за ноги — и бегом кинулись в арку. Там могла ждать засада, но нам было не до размышлений. Мы просто бежали и тащили.

Седой ждал нас. Он ничего мне не сказал, просто подошел и подхватил Гришу, взвалив его на плечи. И махнул рукой — туда, в тоннель, быстро. Остальных не было видно, скорее всего, они ушли дальше. Я подхватил с пола вещмешок Седого и... автомат. Разбираться было некогда, если те, кто стрелял в нас, сунутся в тоннель... Я в тот момент готов был убивать. Я даже знал тогда, хоть ни дня не служил в армии, как правильно взять это оружие и как нажать спуск.

Гриша умер ночью, когда мы уже догнали ушедшую группу на станции (неразборчиво)... Я... Эта су... (лист выпачкан кровью)... похоронить отказались. (большое пятно на поллиста) Ударил (неразборчиво) по лицу.

В общем, драка вышла бестолковая, я упустил момент взять автомат, а их вожак подступал с арматуриной в руках, у меня кровь лилась из носа, но я искал камень, кусок щебня, что-нибудь в качестве оружия, когда Седому надоели наши игры. Меня он отшвырнул как щенка, и хорошо еще, что так бережно. Противнику досталось сильнее — два удара по ушам раскрытой ладонью, короткий прямой в живот и... Седой еле-еле остановил добивающий удар. Автоматизм, страшная штука. Вот это да... Седой вручил двоим из группы ломики из арматуры и приказал — не попросил, а приказал сделать могилу. И они пошли — а куда им было деваться? Так что Гришу мы все же похоронили. Вот только кровь из разбитого носа никак не останавливается... Глупость...

3 апреля

Сегодня исчез вожак «соседей». Видимо, так и не простил обиды. Дурак, теперь не до обид, выжить бы. С такими как Седой спокойнее. Их обучали выживать любой ценой. А нас? Мои чертежи и кульманы, проекты и расчеты, графические планшеты и даже мини-ноутбук «Русь» - все осталось в той потерянной жизни. Больше меня ничему не научили. И все же — куда мы идем? Судя по маршруту, стеклянное море осталось далеко в стороне. Это радует. Я не знаю, сколько рентгенчиков прилетело мне, пока я, как дурак, любовался пейзажем. Надеюсь, не столько, чтобы сдохнуть тут через пару деньков... Дозиметр бы, но где взять? Идем. Идем. Идем.

4 апреля

Большой привал. Седой что-то колдует в сторонке над своим вещмешком. Нас гоняет. Валентин говорит, что он похож на заговорщика из сериала «Падение Империи». Нашел что вспомнить. Я их никогда не любил, сериалы эти.

Я вот что еще успел заметить, когда смотрел в глаза эпицентру. Удар пришелся не вполне в центр города, а намного южнее. В самом деле, не в Красную же площадь они целились... А кто это - «они»? Американцы, китайцы, арабы? Или соседка-Украина решилась-таки от души врезать «клятым москалям»? Какая теперь разница... Не хватает воображения представить себе ядерный гриб над Москвой, хотя сто раз видел по телевизору документальные кадры военных испытаний. Но это было где-то «там» - на Новой Земле, на тихоокеанских атоллах, в пустынях и степях. Москва и ЭТО никак не сочетались. Война, нашествие, эпидемия, даже землетрясение — все вообразимо. Но не ЭТО.

5 апреля

Седой говорит, что сегодня была Ледовая битва, где князь Александр разгромил немцев. Славный день в российской истории. Странно, я не помню этого из учебного курса. Неужели начал забывать? Не может быть. Нельзя ничего забывать. Мы сейчас как те выжившие в романе Брэдбери — каждый несет в себе частичку Знания... Каждый сам по себе ценность. Когда-то нас вновь назовут книжниками, учеными, а может быть — ведунами? Смешно... Я — ведун. А ведь именно мне когда-нибудь придется учить людей строить дома. Ведь я — архитектор, хоть и недоучившийся!

Седой зовет поговорить наедине. Вернусь, напишу, что он еще придумал. Странный, страшный и очень упорный человек...»

* * *

- Понимаешь, парень, мне сейчас нужно будет пойти туда. - Седой не стал указывать направление, и так было понятно, что «туда» - это наверх. - Выполнить очень важное задание. Какое — я не имею права тебе сказать. Но мне нужен кто-то, кто бы прикрывал мне спину там. Пойдешь?

- Пойду... - Иван сглотнул слюну и кивнул. - К...конечно, пойду!

- Я знал, что могу на тебя рассчитывать! - воскликнул Седой и отвернулся к своему мешку, чтобы скрыть блеск в глазах. - Иди собирайся. Друзьям скажи... Скажи — идем за продуктами. Вдвоем. Пусть ждут здесь.

Иван сунул за пазуху потертую общую тетрадь, подхватил с пола автомат. Для этого ему пришлось нагнуться, и он не заметил странного выражения глаз Седого. Тот беззвучно прошептал что-то — одними губами, и будь тут светло как раньше — Иван прочитал бы это слово: «Прости».

Они поднимались на этот раз не по лесенке, а через запасной переход станции. Иван не успел прочесть названия, да и ни к чему оно было ему. Здесь, в центре, станций было очень много — какая разница? Главное, они идут наверх. И этот человек знает, куда и зачем. Возможно, где-то еще есть люди — не те полумертвые призраки, которые обитают внизу, а живые и настоящие. Возможно... Нет. Он с самого начала запретил себе думать о них — о родителях, о сестре. Их нет и никогда не было. Никогда. Но вдруг...

Здесь было на удивление мало разрушений. Старинные купеческие особняки, часть древней Москвы, выдержали страшное сотрясение лучше более новых построек. Стекол, конечно, не было и тут. Стекла валялись на тротуаре, большие и маленькие. Они хрустели под ногами. Его ногами. Седой ухитрялся идти бесшумно. Но он ничего не говорил Ивану. По узкой улочке поднялись к большим железным воротам. Створки были плотно сомкнуты. Рядом белела небольшая кирпичная постройка, за которой вновь начинались развалины какого-то огромного дома. Седой толкнул дверь постройки. Заперто. Тогда он подошел к воротам и вдруг одни мощным толчком перемахнул их, лишь слегка коснувшись верха. Иван остался один. Он тоже взялся за створку, но передумал. Он не Седой. Тем временем створка дрогнула и немного отошла, открывая двор с пожухлыми клумбами. Возле ворот стоял зеленый армейский вездеход с брезентовым верхом — редкость для столицы. Дверцы его были открыты. На асфальте лежали пустые автоматные магазины, россыпь гильз. За углом постройки виднелись сапоги, торчащие из кучи неведомого хлама. Обычные солдатские сапоги... Иван не стал подходить ближе.

А потом они шли какими-то переходами. Нырнули вниз, под подошву обвалившегося здания, спустились на несколько этажей — и вновь шли коридорами без окон. Седой шагал молча, оружие — если оно было — не доставал. Иван же то и дело оборачивался, выставив перед собой ствол автомата. Никого. Только гулкое эхо шагов по бетонному коридору. Дохлая крыса на полу. Ассиметрично расположенные в стенах железные глухие двери. Узкая щель-амбразура, из которой торчит ствол пулемета внушительного калибра. И снова лестница вниз. Казематы. Римские цифры на дверях. Бункер. Пульт с мертвыми экранами мониторов.

- Скажи мне, что ты делаешь?

- Я делаю то, что должен.

- Этот пульт — он для связи с кем-то, так? С кем ты хочешь связаться?

- С нашими. Они где-то в Тихом океане. Осталось недоделанным одно дело, один долг, который неплохо бы вернуть. Я отправлю им кодированный приказ...

- Что там? Бомбы?

- Атомная подводная лодка с ракетами на борту. Они выполнят приказ. Я тоже выполняю приказ.

- Ты хочешь продолжить это безумие? Ты хочешь, чтобы еще где-то раскинулись стеклянные моря? Чтобы горели заживо люди?

- Не мешай мне делать свою работу.

Голос робота, а не человека. Иван смотрел, как Седой молча и без колебаний щелкает тумблерами на пульте. Пульт оживал, тусклыми красными россыпями разгорались светодиоды. Вот они начали быстро меняться на зеленые. Приказ. Где-то далеко отсюда стартуют ракеты. Невидимый удар из-под воды. Приказ. Где-то обрушатся дома, пламя сожрет новые кварталы и старинные дома. Сгорят тысячи и тысячи. Приказ. Вот значит, что это такое. Не рассуждать, не спрашивать себя: а зачем все это? Просто исполнить приказ, отданный мертвецом.

Иван вскинул автомат, целясь в спину склонившегося над пультом человека, и нажал спуск.

* * *

«11 апреля

Я решился написать это только сейчас... Да, мне пришлось убить его. Надеюсь, он не успел ничего почувствовать. Как это легко — убивать. Только когда нажимаешь на кнопку — умирают тысячи, а когда нажимаешь на спуск — всего один. Зато ты видишь своими глазами, как умирает убитый тобой человек...

Глупый щенок, он не мог и представить, что было бы, успей он помешать мне. Не мог же я рассказать ему, как под шумок начавшейся ракетной дуэли с территории сопредельной державы выпустили несколько боеголовок — десятую долю невеликого ядерного арсенала. И собирались добить поверженного исполина оставшимися. Как глубоко под землей дрожащий палец самовластного князя тянулся к кнопке, уничтожившей бы — теперь, когда погибли все, прикрывавшие наше небо — последних выживших. Я словно воочию вижу его лицо — обрюзгшее лицо пожилого человека. Мог ли я рассказать тебе, по какой цели должны стрелять те, кто был нашим последним козырем, подводные лодки проекта «Валькирия», невидимые убийцы городов? Они создавались не для защиты — для нападения. Один-единственный удар возмездия, когда все пойдет не так. И вот — все пошло не так.

Свой единственный удар они нанесут теперь не по городам вероятного противника. Спрятанные в горах пусковые установки и зарывшиеся в землю бункеры управления — их цель. Я рассчитываю, что капитаны субмарин сумели перепрограммировать задачи ракетам. Я надеюсь, что человек, готовый отдать страшный приказ, успеет понять, ЧТО его убивает. Я, я сам бы убил его, своими руками — убил бы куда охотнее, чем этого бестолкового пацана, еще не видевшего жизни, но в последний момент принявшего самое главное и самое верное решение. Не его вина, что он ошибся. Не моя вина, что нас учили выполнять приказы лучше, чем сдерживать удар. Я больше ничего не напишу здесь. Мне предстоит долгий путь на север, туда, где еще сохранились гарнизоны, где есть земли, нетронутые огнем. Я постараюсь сохранить эту тетрадь для потомков. Чтобы больше ни одна тварь на планете не смела играть в эти игры без выигравших. Чтобы ни одна тварь! Никогда.»

(Из материалов Второй экспедиции в Мертвые земли, Ряжская крепость, руины, 229 год после Дней Грома.)