Грезы зрелого мужчины

На проводинах слегка выпили с приятелем в буфете аэропорта. И вот сейчас, уже в самолете, его мозг лениво переваривал алкоголь вперемежку с мыслями. Свершилось: он летит в Париж! Закрыл глаза, стал вспоминать, как все начиналось.

***

Однажды, в конце лета ему приснилась любовь. Не те откровенные фантазии, что являются по ночам мужчинам, длительно лишенным женской ласки, —  приснилось… чувство. Скажи  кто-то раньше, что такое может быть, не поверил бы. Оказалось — возможно. И была во сне худощавая женщина с узким лицом, гладкой прической балерины, высоким чистым лбом, длинноватым тонким носом, красным от счастливых слез. Женщина восторженно смотрела на него, и светились зеленью огромные глаза.  Эти глаза, полные слез, красноватый нос — всё дышало такой беззащитностью, преданностью, такой любовью к нему, что сжималось сердце, перехватывало дыхание от нежности, и было томительно сладко, как когда-то давно, в далёкой юности.

Александр Николаевич проснулся. Необычное состояние душевной встревоженности и восторга не проходило. Рядом во сне спокойно дышала жена. Он тихо лежал в темноте, прислушивался к себе. Остро захотелось что-то переменить, пока неясно что.

Несовременный он, что ли? Не умеет открывать двери ногой, не вступает в партии, не рвётся во власть, всё хочет по-честному. Вспомнил: из-за этой  честности не раз «кидали» его близкие знакомые, почти друзья. Вот, и последний подряд с грабительским откатом вымотал окончательно.

Может, хотя бы временно переложить на компаньона надоевший строительный бизнес? Эта постоянная озабоченность поиском заказчиков, объемами работ,  неплатежами. Нет, надо уехать куда-то далеко-далеко и побыть одному.
Уехать? Ну, тогда вариант только один —  Париж.

Он знал, что жена откажется от поездки, сошлется на плохое самочувствие. Действительно, у неё возникли проблемы с позвоночником. Но дело не только в этом. В последний месяц они переживали разлад, спад в их отношениях. Если посмотреть со стороны на все двадцать семь лет их совместной жизни, то этот путь представился бы некой синусоидой — извилистой линией с чередующимися подъемами и впадинами — периодами взаимной влюблённости и разочарований.

Поженились рано, сразу после окончания института. Большая любовь мучила их три года, а затем нет-нет, да и возникал у него вопрос: правильно ли он поступил? Но рос сын,  и всё потихоньку улеглось, притёрлось.

 Алкогольный жизненный финал ему не грозил, но он знал толк в вине и женщинах.
 
Красавцем не был: выше среднего роста, мягкие светлые волосы, крупный нос, голубые глаза — типичное русское лицо не дворянского происхождения, скорее проглядывала уральская заводская косточка.

Когда в крутые девяностые годы в стране начался обвал, хватило ума и воли оставить оборонку, где он работал, и организовать строительную фирму. Добился не богатства, но твердого достатка и благополучия.

Со временем научился видеть в жене не только любовницу, но и женщину со многими достоинствами.Злил, пожалуй, только её максимализм — настойчивое, непреходящее желание сгладить острые углы в неспокойном характере мужа, сделать его более предсказуемым, чтобы стал «как все».Жена могла ценить достоинства мужа только в том случае, если длительно не проявлялись его недостатки. Но стоило  оступиться, —  все его  заслуги летели к черту, и супруга оставалась лицом к лицу только с этим его прегрешением.
Возможно, были и у неё свои, собственные грехи. Он их не видел, не хотел знать, но как-то в запальчивости сказал: «Мои грехи ты знаешь, твои — известны только Богу, но этого достаточно!»

Среди месяцев спокойной, ласковой жизни и уважительного взаимопонимания - вдруг ссора. Неожиданная, как черная туча, выползшая из-за горы, или разряд электричества, накопившийся в знойный день. И становится горько во рту, как при болезни: не только от пилюль, а больше от осознания, что вряд ли исцеление будет полным и рецидив не повторится. Досадно от понимания, что склеенный горшок никогда не будет лучше целого.Но надо находить силы, чтобы на высохшей почве вновь взрастить ростки нежности и любви.

Как он и предполагал, жена отказалась от поездки. Попросила лишь об одном: «Не выключай мобильный. Мне будет легче, если я буду чувствовать, что ты всегда доступен, всегда рядом».
На прощание привычно коснулся губами её щеки, и вот он на пути в Париж.
 
Незаметно пролетели три с половиной часа. В иллюминаторе уже видны желтые и зеленые многоугольники полей и виноградников, небольшие населенные пункты на северо-востоке Франции. Аэропорт «Руасси — Шарль де Голль». Посадка. Прибыли.

***

«29 сентября 20** года.
Начиная с этого дня, я решил вести дневниковые записи.

Знакомство с Парижем  начал с  делового и жилого квартала Дефанс.
Смотрю с лестницы у гигантской арки на людную площадь предо мною, на  уже нестрашные небоскрёбы, уходящую в туманную даль историческую ось и, кажется, начинаю верить, что я действительно в Париже,  городе, который полюбил давно, ещё не побывав в нём.
 
Сейчас ночь, пишу эти заметки в номере гостиницы, закрепляя  прожитый день. В нём, кроме Дефанса, была  прогулка на кораблике по Сене и уже вечером — Эйфелева башня. Вспомнилось: «ржавый фаллос Инженера». Ну, если и фаллос, то совсем не ржавый, а в полном порядке.

С высоты второго яруса башни  любуюсь вечерним Парижем. Солнце только скрылось, зажглись огни  в домах и на улицах. Голубое небо с красной прожилкой на горизонте. Сказочный бело-голубой город.

На другом берегу Сены, будто огромная птица, раскинул крылья дворец Шайо, удачно подсвеченный теплым желтым цветом.
На западе посреди реки узкой лентой темнеет остров Лебяжий. По краям его перечеркнули мосты Бир–Акейм и Гренелль, а в середине — кривая линия наземного метро. Где-то там, на дальней оконечности острова устраивается на ночь в компании клошаров копия статуи Свободы, подаренная городу благодарными американцами. А еще ниже по течению цепочкой огней перекинулся через реку мост Мирабо, вдохновивший поэта: «Под мостом Мирабо вечно новая Сена. Это наша любовь для меня навсегда неизменна. Это горе сменяется счастьем мгновенно…»

Всё не выходит из головы тот сон с любящей женщиной.  Взбудоражил он меня. Что это? Тоска по любви? Кому, по каким счетам я должен платить за такие сны? Или эти счета уже мною оплачены?»

«30 сентября 20** года.

Всё время на людях, но уже начинаю ощущать одиночество. Говорят, голодание очищает тело от шлаков. Наверное, и одиночество, как вид духовного голодания, очищает душу. Осознаешь вину за безответственные моменты прошлого.  Да и Париж вызывает вибрацию души.

Второй день.Потрясение от Лувра. Спящего Гермафродита увидел сразу. Вокруг многолюдно, посетители с любопытством разглядывают это универсальное творение богов. Полюбовался пластикой тела и великолепно выполненным матрасиком.

Стоял у Ники Самофракийской и Венеры Милосской, восхищался и думал — какой сложный, необъяснимый путь проходит человечество в искусстве: в древности умели создавать такие шедевры, в наше время — пресловутый «черный квадрат», - восхищенное непонимание.

Вот и «Джоконда» — спрятанная за пуленепробиваемым стеклом, отгороженная барьерами, многострадальная картина. Толпа. Поднятые вверх фотоаппараты, с трудом удалось протиснуться и увидеть это чудо.

И ещё одно яркое впечатление дня. В свободное время, после прогулки по Елисейским полям я присел на скамью в сквере рядом с площадью Согласия. На земле легкий ветерок шевелит опавшие листья каштанов. Напротив, через дорожку сидит  женщина средних лет, в очках, наверное, француженка, перелистывает журнал. Луч сентябрьского солнца пробился сквозь ветви деревьев и высветил изящную щиколотку в черном чулке. Всего лишь щиколотка, но, увидев её, я почувствовал, как теплая волна прошла по мне снизу вверх.
Нет, я ещё жив, коль способен так чувствовать! Если бы меня спросили, что я предпочту: умереть известным рано, или пожить безвестным долго, —  выбрал бы второе. Жизнь порой волнует так, что трудно дышать. Мысль, которую надо будет развить: сложная простота жизни.
Жена пока не звонит».

«01 октября 20** года.
Ну, вот и встретил я его недалеко от Люксембургского сада, сразу за фонтаном Марии Медичи. Маленький, тщедушный, похожий на постаревшего Шарля Азнавура, в лоснящейся, старой болоньевой куртке. Парижский бомж, клошар, как их здесь зовут. Бомж почувствовал интерес к нему и посмотрел на меня ласково то ли в знак благодарности, то ли в надежде: может быть, подадут. Говорят, они здесь не обижены, часто имеют ноутбук, сотовый телефон, пригреты социальными службами, но за свою свободу платят одиночеством. Несчастные люди, видимо, есть всюду, даже, наверное, в раю.
А я хочу продлить счастливые дни».

***

В ресторане,  ожидая официанта, он осмотрелся. Публика  разношерстная. Недалеко от него две глухонемые женщины, забыв о еде, оживленно жестикулировали. Подумалось: женщины, даже глухонемые — болтушки.

Подошел официант, приветливо улыбнулся: бонжур, месье.
Александр Николаевич пояснил: он русский… экскюзэ муа… извините, французский язык не знает. Гарсон принес прекрасно иллюстрированное меню на русском языке.

После некоторого раздумья решил заказать  фуа-гра с бриошем и виноградным пюре; филе телятины со стручками зелёного горошка; спаржу, запеченную с тертым сыром под соусом бешамель; вино Сент-Эмильон из Бордо. Десерт позднее.

Гарсон одобрил выбор и дал понять, что месье не пожалеет.

Вдруг Александр Николаевич увидел, что к его столику направляются распорядитель ресторана и женщина в белых брюках и черном свитере.
— Разрешите, — обратилась к Александру женщина по-русски.
— Пожалуйста. — Он встал, отодвинул ей стул.
— Не удивляйтесь. Я всё объясню. Просто у меня последний вечер в Париже, и захотелось провести его в кругу соотечественников. Метрдотель предложил место за вашим столиком, я согласилась. Почему? Мне показалось, что я вас уже где-то видела.  Дежавю.
— В таком случае вы уже знаете, чем завершится эта встреча.
Женщина улыбнулась, но промолчала.

Официант бойко обсудил с незнакомкой заказ на французском языке.
 
Познакомились. Женщина назвалась Ксенией.
— Вы надолго приехали? — спросила она.
— Ещё два дня. Завтра экскурсия по Латинскому кварталу.

Говорили о разном: Париж, Хемингуэй, русские эмигранты.
Беседуя, он ненавязчиво разглядывал женщину: лет тридцать пять, худощавая, высокий чистый лоб,  прическа не как у балерины — волосы каштанового оттенка (видимо, крашеные) распущены по плечам. Самое главное, что притягивало в её лице — большие, зеленые глаза, подчеркнутые умелым макияжем.
 
«Сон-то, видимо, неспроста…» — осенило его.  Сон — предчувствие, интуиция. Судьба подкинула ему испытание. Судьба сказала: вот тебе женщина, как ты поступишь, что ты сделаешь?

Гарсон принес еду и вино, наполнил бокалы.

— А ву! — вспомнил Александр фразу из разговорника и поднял бокал.
— А ву! У вас просто парижское произношение.
Они выпили и принялись за еду, делясь впечатлениями о французской кухне.

— Ну, и как вам француженки, — через некоторое время спросила Ксения.
— Знаете, врать не буду. Я их не знаю. Те, которых встречаешь на улице, вызывают  симпатию — не красавицы, но чувствуется шарм, порода. Внешне наши женщины, пожалуй, круче. Не зря иностранцы, в том числе и французы, охотно женятся на русских.

Ксения посмотрела на него.
— Хотите, я вам расскажу, как выходила замуж здесь, во Франции. Никогда и ни с кем этим  больше не поделюсь, но вам откроюсь.

Он кивнул головой в знак согласия, наполнил свой и её бокалы.

— До этого я была уже замужем за однокурсником. Окончили мы Санкт-Петербургский государственный университет экономики и финансов и сразу поженились. Была большая любовь, и мне ни с кем не было так хорошо, как с ним, с моим Костей. Но прожили вместе недолго — через три года расстались.

Ксения пригубила бокал и на время замолчала.
— А почему? Большая любовь и вдруг расстались!
— Из-за его инфантильности. Наш престижный вуз открывал блестящие возможности. Многие ими воспользовались. Кто-то стал банкиром, кто-то организовал собственную фирму и занял пост генерального директора. А мой муж, стыдно сказать, полностью устранился и стал шофером. Хорошо устроился, полный покой: привез шефа и сиди, читай книжки, никаких забот, никакого напряжения. Только я не могла признаться на встречах с однокурсниками, что мой муж шофер. Стали ссориться. Он не хотел меняться, поэтому официально развелись.
Я устроилась экономистом в крупную торговую сеть, полностью отдалась работе, меня оценили. Ну, а годы-то идут. Надо как-то устраивать свою личную жизнь. Посидели однажды с мамой на кухне, посоветовались. Она мне говорит: «Знаешь что, дочка, выходи замуж за иностранца. Там мужики не такие шалопаи, как у нас, бывают удачные браки».
Идея меня увлекла. Я принялась за дело. А когда кандидат в женихи был, наконец, выбран, вновь дилемма: как быть — приглашать его на смотрины к себе, или принять его приглашение и поехать во Францию.  Я выбрала второй вариант, чтобы все прояснить на месте".

Александр Николаевич внимательно слушал, и ему становилось ясно: допекла, ох, допекла жизнь эту красивую молодую женщину, так достала, что она рада распахнуть душу перед совсем незнакомым человеком. Он чувствовал, что ее открытость, доверчивость сближает их, создает ощущение давнего знакомства и родства.
 
«Жених встретил меня в аэропорту, — продолжала Ксения, — и потянулась цепь разочарований. Не приглянулся он мне — невысокий, плотный, плешь на затылке. Приехал на маленьком «пыжике». Живет  в небольшом городке в пятидесяти километрах к югу от Парижа. В Париже заблудился, насилу выбрались. Наконец, приехали. Маленькая двухкомнатная служебная квартирка при муниципальной школе, а он в этой школе работает, говоря по-нашему, кем-то вроде завхоза. Ну, а я–то хороша, распушила перышки: Саган, импрессионисты!

Поужинали с вином, надо спать ложиться, я ему твердо говорю, мол,  никаких сексуальных контактов, ты в одной комнате, я в другой.

Утром повез  меня смотреть окрестности: замки, виноградники, ресторанчики. И каждый раз, когда надо было расплачиваться, с вздохом доставал бумажник. Ну, не герой. Да Бог с ним, с героем. Как мужчина он у меня никаких чувств не вызвал — вот что главное.
В общем, поняла я: надо бежать. Собрала рано утром, пока он спал, вещички, на автобус и в Париж. Поселилась в гостинице, погуляла по городу, купила французского вина. Вернусь домой, сразу из аэропорта поеду в офис угощать девчонок. Вот такая невеселая история.  Давайте выпьем, и будете рассказывать вы о себе, хорошо?

— Скажите, Александр, вы верите в любовь? — продолжила она после небольшой паузы.
Странный вопрос. Но ответил в её тональности.
- Верю. Женщина - во многом плод фантазии мужчины, его грезы. Реальность, тем более физиология, отрезвляют и заземляют. Я не хотел бы знать женщину до самого донышка, как пустую бутылку. У нее должна быть тайна...

Он говорил и не сводил глаз с ее руки. Рукава тонкого свитера были приподняты вверх к локтям, обнажив запястья. На них в свете ламп волнующе золотились короткие волоски. Красивая кисть с длинными ухоженными пальцами спокойно лежала на столе.  Ему нестерпимо хотелось накрыть эту кисть своей ладонью, почувствовать тепло и встретить удивленный взгляд женщины. А там будь что будет… Подогретый алкоголем мозг рисовал затейливое продолжение сегодняшнего вечера, скорей всего в его номере гостиницы, с вином и фруктами,а потом... с утренним кофе и круассанами.

Синицей пискнул его мобильный. В трубке он услышал плачущий голос жены. Сквозь ее  всхлипы различил лишь одно слово «умерла».
— Кто умер?! —  переспросил он взволнованно.
— Танька.
— Какая Танька?
— Наша кошка.
— Господи, как ты меня напугала! Ну, что ты ревешь?
— Так ведь жалко. Возвращайся скорей, я соскучилась.
— Хорошо. Скоро вернусь.

Что-то встрепенулось, вздрогнуло в нём. Совестливый по натуре Александр почувствовал, как никогда остро, всю несправедливость ситуации: он в фешенебельном парижском ресторане с красивой женщиной, она - дома на кухне одна, в  синем фланелевом халате льёт слёзы по умершей кошке. Он представил её лицо, всё ещё красивое, хотя она почти не пользовалась косметикой. Накатила жалость.  Не к кошке — к жене. Кошку он терпеть не мог. Особенно, когда она по своей кошачьей привычке замирала на пороге комнаты, как бы размышляя: входить, не входить. Хотелось её… поторопить.

— Что случилось, Александр?
— Дома неприятности, жена расстроилась.
— По-моему, не только жена, вы тоже. Ксения заметила резкую смену его настроения.

Некоторое время молчали, как бы собираясь с мыслями. Наконец, она заговорила:
— Я вам признаюсь еще в одном. Видимо, из-за нервотрёпки стала равнодушной к мужчинам. Но сегодня, встретила вас, начала оттаивать и порадовалась этому. Вы мне нравитесь. Честно скажу, до этого звонка я не знала, как закончится вечер. Но вот невольно подслушала ваш разговор, и стало ясно, как вы привязаны к дому, к жене, устоявшейся жизни.  Это, пожалуй, сильнее, чем тоска по любви.

Она позвала официанта, оплатила счет. Встала, подошла к Александру, поцеловала его в щеку, окатив запахом хороших духов:
— Спасибо за чудесный вечер. Не провожайте меня.
Он смотрел ей вслед. Она знала, что он смотрит, но не обернулась. Последний раз мелькнул черный свитер в застекленном вестибюле.
И ушла, растворилась в парижской ночи.

Он попросил принести кофе. Задумался. Пришли разрозненные и, на первый взгляд, необъяснимые воспоминания.

Вспомнил, как жил осенью один в загородном доме. Просыпался ночью. Прислушивался. Тишина. Но порой слышался ровный тихий гул. Не хотелось думать, что это мелкий дождь, казалось, что так дышит вселенная…

Он  едет с дачи. Осень. Промелькнула  березовая роща. Темные сгустки грачиных гнезд на фоне вечернего серо-голубого неба. И вдруг, среди безутешной осени возникло ощущение весны, кажется, слышишь птичий галдеж и чувствуешь запах оттаявшей земли…

«Хочу домой», — понял он.
Жизнь, как  река после весеннего разлива,  вновь входила в свои берега.

Февраль 2010 г.