Бюджет прожиточного минимума

               
 В обыкновенный февральский день, заполненный легким морозцем, зимним солнцем и слабым ветерком, на улицу небольшого, по столичным меркам, города Бобруйска вышел человек. В принципе, ничего экстраординарного в этом не было. Вышел так вышел, что тут чудного? По городу каждый день много народу бегает, и стоит ли обращать внимание на отдельные экземпляры, шастающие по делу и без по улицам как малых городов, так и больших. Но этот человек, мужеского полу, был не просто человек и вышел он на улицу не просто так, мол, в магазин за хлебом или на работу, или просто моцион сделать, походить, подышать… нет, он вышел из дому совсем по другой причине. И если бы кто вдруг решил обратить на него свой взор, хоть долгий, хоть мимолетный, то сразу бы заметил, что причина у этого человека более странная, даже можно сказать, непонятная, неправильная. Одет он был не так как все: в теплых куртках, зимних шапках и с утепленными конечностями. У него из одежды были только тапочки, носки - самовязы, семейные трусы, достающие до худых голых коленок, и порванная на груди серая майка, и все это богатство едва прикрывалось длинным до пят затасканным от постоянного употребления плащом.


 Заподозрить в этом человеке моржа было никак нельзя. Ну, нет таких моржей, которые за пять километров от вожделенной проруби будут ходить в едва прикрытом исподнем. Да и вид у странного человека был совсем не моржовый (или моржацкий, ну, не важно): изможденное от долгой жизни лицо выражало печаль и отчаяние одновременно, худая шея едва справлялась со своим назначением – держать голову на плечах, поэтому голова странного человека то клонилась к правому плечу, то к левому, то тюкалась, как говорится, о тощую грудь. По остальным частям тела, кроме коленок, которые худосочно так и выскакивали на свет божий из-под полов незастегнутого плаща, ничего нельзя было сказать, хотя любопытные прохожие, конечно, сделали бы соответствующие выводы, но их, прохожих, в той части улицы, где шел сей товарищ, не было.

 Вообще, в городе Бобруйске днем, как и зимними вечерами, на улицах людей  немного. Где прячутся двести тысяч населения друг от друга – неясно, но можно подозревать, что кто-то очень профессионально расфасовывает их по заводам, фабрикам, цехам, магазинам и базарам да так, что приезжие иногда пугаются, думая, что попали в город-призрак, каким-то фантастическим образом обходящейся без людей.


 Итак, шел этот странный человек по улице Энгельса в сторону центра. Сама по себе улица Энгельса, с которой все и началось, – очень странная улица: все, кто хоть раз бывал на ней, знают, где она заканчивается, но представления не имеют - где начинается. Так вот, этот непонятный тип шел как раз с конца улицы, оттуда, где так удобно расположился практически в центре города частный сектор с деревянными домами, шаткими заборами и лающими собаками. В правой руке странного человека была авоська (ну это что-то типа пакета, только вязанная из простых ниток, поэтому вся в дырках, в Беларуси такую авоську называли в свое время просто - сетка), в этой авоське болтались буханка черного хлеба,  пакет соли, пачка макарон, пакет перловки и что-то еще, не очень выдающееся из сетки, поэтому определению не подлежащее.

Странный человек нес эту авоську с продуктовым набором очень бережно, стараясь балансировать по заваленной снегом улице так, чтобы если упасть, то на левую сторону, но никак не на правую. Иногда мужчина останавливался, что-то недовольно бурчал, дергая ногой в сугробе, – это он искал тапок, пытающийся каждый раз при преодолении очередного снежного месива закопаться от хозяина как можно глубже.


 Вскоре странный тип вышел к улице Интернациональной, чтобы пересечь ее и идти дальше, но перед ним возникла непреодолимая преграда – гора снега. Это коммунальщики постарались на отдельно взятом в Бобруйске участке возвести свои Альпы. А че? – красиво! И ехать никуда не надо, бери лыжи или санки и катайся, сколько душе влезет! Подумаешь, если тебя вынесет на дорогу… зато какой экстрим!


 Странный человек некоторое время задумчиво смотрел на местные "альпы", потом что-то сказал такое и так громко, что местные вороны (или галки, шут их разбери!), облепившие ближайшие деревья, вмиг с криками «Каррраул! Какой позоррр!» улетели на ближайшую помойку, чтобы привести расшатанные нервы в порядок, а бабуся, как раз высунувшаяся с левой стороны альпийской горки, со всего маху утрамбовалась от слабости нерв в снежную массу.

 Выразив длинной эмоциональной тирадой свое мнение о работе коммунальщиков, странный человек, скользя тапками, обошел гору с правой стороны; неторопливо, несмотря на возмущенное визжание тормозов и крики задерганных жизнью водил, пересек Интернациональную и влился в продолжение улицы Энгельса, рискуя сделать открытие века – обнаружить начало этой самой улицы. Но неожиданно неправильный по всем бобруйским меркам человек свернул, как раз за спиной поликлиники, и ступил на улицу Гоголя. Тут он повел себя более чем странно: стал напевать «Мы смело в бой пойдем за власть Советов и как один умрем в борьбе за это…», при этом отчаянно жестикулируя левой свободной рукой и пританцовывая. Весь вид данного субъекта во время сего нетрадиционного действа говорил редким изумленным прохожим, что они имеют честь лично лицезреть отчаянного патриота и бесстрашного революционера!


 Воодушевленно проорав песню и промаршировав десяток метров по улице Гоголя, страстный патриот резво свернул с протоптанной редкими прохожими тропинки во двор одного учреждения, которое рекламировать мы не будем, ибо нам за это деньги не платят, и зашел в таинственный подъезд, где и пропал на некоторое время.


 Стоит сказать, что Бобруйск – город сам по себе очень интересный и необычный. По отношению к архитектуре – тут говорить нечего, просто это большая деревня (как говорят злые языки назло истинным бобруйчанинам), законспирированная под город стратегически правильно выстроенными кирпичными и блочными многоэтажками в центре и по бокам. В целях той же конспирации деревня-город разбавлена нескольким десятком предприятий, крупных и не очень, и то только для того, чтобы чем-то занять народонаселение данного социума. Есть также в городе четыре больницы, довольно жалкого вида внутри и кое-где снаружи. Есть свой санаторий и профилакторий, где любят отдыхать гости из-за рубежа дальнего и ближнего. В центре города блином лежит стадион; на нем изредка можно наблюдать, как бегают несколько десятков мужиков за одним мячом. На окраине прилунился Ледовый дворец, оккупировав площадь древней крепости, в которой доживает свой век какая-то военная часть. В центре и по бокам город разбавлен кинотеатрами, театрами, клубами и ресторанами, но не обильно, так, в меру. Есть даже площадь с торчащим посередине Лениным; попа вождя мирового пролетариата очень тактично направлена прямо в фасад бобруйского «Белого дома». И, когда очередной мэр смотрит на площадь из своего окна и диктует секретарше креативный план по обновлению города, попа вождя вдохновляет его безмерно. Все, больше достопримечательностей в городе нет. Хотя … хотя вру, есть самая большая достопримечательность в городе – это Социалистическая улица, ведущая к базару и к бобру. Вот сейчас кто-нибудь из бобруйчан, прочитавших эти строки, мысленно пустит слезу и произнесет: «Да, Социалка – это моя жизнь!», и будет понят!)


 Но не об улице Социалистической идет речь в этом, можно смело сказать, историческом опусе, и не об архитектуре знаменитого города, а его людях. Да, именно о людях. Нигде в мире вы не найдете больше таких людей, как в городе Бобруйске. И даже не ищите. Есть сведения, что некоторые научные деятели уже пишут умные-преумные труды под общим названием «Xomo-bobruyskus» и утверждают, что в Беларуси, кроме белорусов, русских, украинцев, евреев и прочих малых народностей, есть еще одна - бобруйцы. Но не будем спорить с умными мужами и дамами, оставим это приятное для жителей славного Бобруйска открытие на совести открывателей и вернемся к характеристике аборигенов знаменитого на весь (не побоюсь этого слова) мир города.


 Так вот, бобруйчане – народ спокойный, тихий, но в меру. Отличительной чертой этого народа является всеобщий пофигизм и интеллигентность. Им до лампочки Ильича как ты выглядишь, что на тебе одето-надето, как и где ты живешь. Лишь бы человеком был хорошим, а все остальное можно интеллигентно не заметить. Нет нигде в мире (и не ругайте меня за то, что повторяюсь) таких добрых и отзывчивых людей, как в Бобруйске. На любое действие, которое им не понравится, они по-доброму отреагируют и отзовутся искренним, спокойным матом или общим игнором, но это бывает редко, лишь при полной луне в пятницу тринадцатого. Но если им, бобруйчанам, наступить на любимую мозоль или еще что сделать хуже, то они в интеллигентной вежливости выскажут невеже все, что они о нем думают, и с чувством выполненного долга покинут побоище, так как ко всем замечательным чертам бобруйчане еще страшно гордые люди. И образованные. Да ткни пальцем в любого – и наткнешься на студента или на доктора, или на писателя, или на «кулибина», или на всех вместе взятых. Поэтому-то и не любят всякие звезды, наши и не наши, приезжать в Бобруйск – чаще всего этих звезд бобруйчане игнорируют полностью и не посещают за свои деньги никаких зрелищных мероприятий, но если кого-то любят, то… ну, в общем, вы поняли.


 В это время, пока я рассказывала о достопримечательности Беларуси, заполняя этим пространным опусом рекламную паузу, наш странный человек вышел из подъезда в слегка измененном виде. Нет, трусы с носками были на месте, даже тапочки никуда не удрали, а надежно так приклеились к носкам-самовязам, что не отклеить; изменился лишь плащ, вернее, его составляющее. Карманы плаща вдруг приобрели форму и загадочно округлили бедра и грудь чудика, придав его виду некую торжественность. Вот в таком обновленном торжественно-гордом виде необычный человек, бормоча что-то явно недозволенное, революционное, стал пробираться к (страшно сказать) …ой, ну надо… в общем, к площади Ленина. Сразу стало понятно, что цель у странного революционера нехорошая, политически неправильная и даже в какой-то степени неверная. Выйдя дворами на пересечение Октябрьской и Горького, политически некорректный господин некоторое время потратил на обозревание местности. Людей по-прежнему было мало, машин тоже, только кое-где безлюдная местность оживлялась редкими милицейскими фуражками.


 Тем временем лицо неправильного революционера, утратив по пути печаль, приобрело новую черту, очень хорошо гармонирующую с отчаянием и патриотичностью, – решительность. И никакой дрожи это лицо абсолютно не являло, вот честное пионерское - никакой. Вы, господа читатели, конечно, мне не поверите, но смею вас уверить, что это так. Ну не было никакой дрожи у этого странного патриота: ни лицевой, ни душевной, ни тем более телесной. Хотя на улице бродил морозец градусов так пять-шесть, ветерок шастал не очень комфортный, но грело солнышко и светило государство в лице... нет, не буду произносить сие имя всуе, вы у меня все умные, сами догадаетесь. Так вот, наш герой, не зная дрожи, с отчаянной решительностью пересек Октябрьскую и, самотверженно минуя «белый дом» с сидящими в нем мэром и прочими бездельниками, направился прямо к памятнику Ленина.


 Ради исторической справедливости я скажу несколько слов и об этом памятнике. Раньше, до 2006 года, сей монумент был более высок и, соответственно, менее доступен для народа, но к «Дожинкам» (есть такой ежегодный капитальный праздник в Беларуси) градостроители решили Ленина опустить и опустили. Постамент стал меньше, а рука вождя - ближе к лику народа. Наш герой не спеша подошел к постаменту, глубокомысленно изучил блестящий черный мрамор и стал вытаскивать из многочисленных карманов плаща исписанные листы бумаги, бутылочки и кисти.

 Немногочисленные представители "бобруйцев", гуляющие по центру города, сначала никакого внимания не обратили на действия земляка. Только лишь один зевака (наверняка, приезжий) вдруг затормозил возле мужичка и уставился на него с превеликим любопытством и интересом. Однако нашего героя такое внимание со стороны постороннего лица никак не напрягло, он с видом глубокого удовлетворения воплощал свой замысел в жизнь. Прохожий, тот, который приезжий, в легком недоумении покрутил головой, погримасничал, выражая этим явное несогласие с действиями странного субъекта, потом предусмотрительно дал задний ход и сделал вид, что он вообще ничего не видит, ничего не слышит, короче, по-быстрому прикинулся бобруйчаниным.

 Вскорости странной нормальности человече, закончив креатив у подножия памятника, обошел его, залез к ногам Ленина, прислонился к ним как к родным и замер в позе вождя, раздающего народу кепки, только вместо кепки у новоявленного вождя была авоська с рекомендуемым нашим заботливым белорусским правительством продуктовым набором; на груди, прямо на порванной майке, красовалась огромная буква «я», а внизу такими же буквами у ног дорогого когда-то Ильича на панели постамента было наклеено: «Бюджет прожиточного минимума»!
 
 "Бюджет прожиточного минимума" с гордо поднятой головой на худосочной шее, в испытанном жизнью развевающем на легком ветерочке плаще, в бюджетно-рассчитанной майке и такого же вида семейных трусах уверенно стоял в рекомендуемой для постоянной носки обуви и всем своим видом утверждал: "На рассчитанную мудрым правительством "корзину" жить можно, жить нужно, жить обязаны!"