Белые подснежники

Холод проникал во все самые крошечные щели, тонкой струйкой сочился из-под двери, и от этого пол тоже становился холодным, будто его облили ледяной водой; белые стены больничной палаты были похожи на снежные сугробы, и от них тоже веяло холодом. Под потолком Элен то и дело чудились острые ледяные сосульки, страшно было просто шевельнуться – даже короткое прикосновение ткани одежды вызывало болезненный озноб. Элен отчаянно не хватало тепла, оно оставляло её по капле – тогда, когда оно было необходимо, как воздух.
За дверью разговаривали, бросая друг другу короткие фразы, и смеялись. Ещё были слышны лёгкие шаги молодой медсестры, грузная походка главного врача, чьи-то сдавленные рыдания. Но громче всего всё-таки был смех. Глухой звук, сквозь тяжёлую дверь - как сквозь толщу воды, отдающийся эхом в коридорах. Чужой смех, издалека - будто из другого мира.
Здесь, в пространстве из четырёх стен, звук извне искажался, корчился, рассыпался на звонкие осколки, обрывался неожиданно, будто на скрипке посреди самой сложной партии лопалась струна и рассекала лицо музыканта, оставляя кровавый след.
- Тео, - чуть слышно звала Элен. Звала, повторяла имя брата снова и снова.
Его кровать стояла у самого окна – а в окно сквозь белые жалюзи заглядывала пустота, и тогда они становились похожи на стиснутые зубы хищника; Элен и Тео тянули друг к другу руки, но они были далеко, слишком далеко – настолько, что они едва могли лишь касаться кончиков пальцев друг друга.
Тео откинул одеяло и, спустив ноги с кровати, какое-то время сидел так неподвижно, опустив голову; Элен словно бы ударило электрическим разрядом – он ведь был совсем беззащитным в этом пространстве из четырёх стен, где в каждом углу собирались тени и протягивали к ним длинные худые руки, и казалось, что это они смеются, перебивая друг друга. Она попыталась поднять голову, и в глазах стало темно-темно, но страх был сильнее; страх, что в любую секунду кто-то неведомый может схватить его, оторвать от неё, что она не успеет помешать, обволакивал её, сбивал дыхание, и она, подвинувшись к краю постели, тоже попыталась встать.
- Тео...
Голова снова закружилась, и Элен опустилась на пол рядом с кроватью; Тео сделал несколько медленных шагов и сел рядом с ней, и она наконец-то смогла обнять его, взять за руку, вцепиться в рукав его рубашки, прижаться, отдавая ему всё тепло, что у неё ещё осталось. Его волосы щекотали её лицо; они стащили с кровати одеяло и оба укрылись им, чтобы оставить себе хоть немного драгоценного тепла.
- Не отпущу, - их пальцы переплетены, и она держит его так крепко, как может, и чувствует, как его ладони вздрагивают, - Господи, не говори, не говори такого никогда больше, не смей уходить, не смей... без меня...
Её голос сорвался, она запрокинула голову и сделала такой резкий вдох, что он отдался болью в груди, словно она проглотила колючий ледяной комок. Больше всего она боялась заплакать – ведь он сказал, что не будет, ни за что на свете, а значит, и она не будет тоже. Её слёзы мог видеть только он один – но не они, не люди, которые в любой момент могли оказаться здесь.
Когда человек вошёл, Тео засмеялся – надломленно и яростно, и почти вместе с ним – лишь на пару мгновений позже – засмеялась и Элен, и смех словно бы откликнулся гулким эхом внутри неё – там, где должно было быть сердце.
Человек покачал головой и, наклонившись к ним, потянул за край одеяла; они вцепились в него так крепко, что побелели пальцы, и ткань затрещала. Тогда человек взял Тео за плечо – тот дёрнулся, пытаясь сбросить его руку, но у него было слишком мало сил.
В другой руке человека был шприц, длинная тонкая игла блеснула в тусклом свете лампы; Элен представилось, как эта игла входит под бледную кожу Тео – а дальше только слышала свой крик, не испуганный – решительный, и поняла, что поступит <i>так</i> снова, теперь уже сама.
Отшатнувшись, человек смотрел, как как рукава и полы его белого халата окрашиваются в алый цвет; красные брызги полетели ему в лицо, и он стал отчаянно тереть глаза. Элен не знала, чья это кровь. Может быть, её собственная, потому что ей стало ещё холоднее. Может быть, всё, что они создавали, отнимало у них осколки их самих.
На миг ей показалось, что она снова очутилась там – в полутёмном подвале с острыми щепками и разбитыми бутылками на полу, где она и Тео так же прижимались друг к другу, пытаясь согреться – но не согрелись и до сих пор; там у них были связаны руки, там тоже были люди – только не в белом, а в чёрном, и в масках, закрывающих лица, оставляя лишь узкие прорези для глаз. У тех людей было оружие, зло щурившееся прицелами.
«...тогда мы убьём первого из них», - сказал один из людей по телефону. Элен показалось, что она вновь слышит его голос. <i>Первого из них. Одного из них. Одного.</i>
- Их здесь нет, - возразил кто-то незнакомый. – Мы вам не враги, поймите...
- Хватит!
Элен пыталась загородить Тео – как тогда, когда человек замахнулся на них прикладом ружья, и опять увидела тени на стенах, меняющие очертания – такие же тени, какие она впервые увидела тогда.
Раньше, когда Элен и Тео создавали частички своего мира, теней не было. Они придумывали птиц, зверей, сиреневые облака, корабли, а потом птица с радужным оперением садилась на окно детской, в дверь скрёбся крошечными коготками зелёный котёнок с цветком за ухом, а вечером на небе начинало сиять новое созвездие, а потом рассыпалось на тысячи светлячков. Всё это никогда не было тенями – нет, оно сияло, как солнечные блики в зеркальной галерее.
Элен не успела понять, что случилось, когда огромная змея свесилась с балки на потолке и обвилась вокруг руки человека; он закричал и, выронив ружьё, упал на пол, схватился за локоть и снова закричал - ещё громче. Вошли другие – и замерли, теперь уже встретив взгляд Тео; потом из углов потянулись к ним стебли растений, покрытые шипами, под ноги одному из них алой бабочкой бросился огненный шар, а четвёртый просто упал на землю в неестественной позе и стал хватать губами воздух, словно что-то невидимое схватило его и стало душить.
А Элен чувствовала, как внутри неё разрастается, как трещина, чёрная пустота, из которой родились чудовища. Видела, как существа их мира отворачиваются от них, тоскливо опускают уши, складывают крылья и смотрят, как для них наступает осень, но листья на деревьях не желтеют – чернеют и сразу же рассыпаются, как пепел, а потом сразу же приходит зима, и яркое фиолетовое небо покрывает слой грязно-серого льда.
Быстрый поворот головы – пряди волос хлестнули по щекам; Элен смотрела на Тео и словно бы видела себя в зеркало – закушенная губа, чтобы только не заплакать, веснушки, ставшие ещё ярче на побледневшем лице и тот же безнадёжный ужас в глазах. Она прижала ладони к его груди – забрать, втянуть в себя эту пустоту, отнять его у неё, но её всё больше, больше, не смогу, не успею; а Тео крепко обхватил ладони Элен своими, и тогда пустота накрыла их обоих.
Сейчас они оба смеялись, заглушая чужие голоса, и это забирало последние силы.

* * *
«Не хотят они есть, - случайно услышанные слова и усталый вздох. – А этих попробуй заставь...»
Слух Элен обострился и стал как у маленького зверька, который только-только начал оставлять свою нору; так всегда бывало с ней, если она долго не могла уснуть. Она лежала в кровати, чуть прикрыв глаза и притворясь спящей, слышала, когда кто-то приближался к двери даже на несколько метров, и напрягалась, как кошка, готовая к прыжку; она ощущала суеверный страх, который испытывали все, кто знал о них. Натянутая тетива, сжатая пружина – внутри неё; стеречь его сон, напасть, если хоть кто-нибудь попытается сделать большее, чем просто поправить одеяло на его постели – это всё, что могла Элен.
Он не хотел, чтобы она снова звала тени – и сам же звал их, чуть только она произносила в чьём-то присутствии его имя. Такой же, как она, всегда такой, всё – на двоих, и сейчас страшнее этого не было ничего.
Встав на колени перед его кроватью, Элен держала его за руку и вглядывалась в его лицо. Тео хмурился, шептал что-то во сне – Элен едва касалась дрожащими пальцами его обветренных губ, и у неё перехватывало горло от невыносимой нежности. Сама она могла не спать долго – и лишь этим, наверное, они действительно сильно отличались; сейчас она думала о том, что может защитить его, когда он спит, и о том, что, если бы она уснула, то и ей бы снились кошмары – разделить, и страх разделить, и боль его разделить, лишь бы он не был один, и эти мысли будто делили её пополам – её или всё, что осталось от неё.
Тео снова вздрогнул, помотал головой, сжал кулаки. Элен, поднявшись, села на край постели и, легко проведя пальцами по его щеке, позвала его по имени – он не проснулся; она позвала громче, взяла его за плечо, потом потянула за рукав рубашки.
- Тео! – она всё-таки закричала. – Тео!
Быстрые шаги в коридоре; Элен бросила быстрый взгляд на дверь – и прямо из стен снова поползли колючие лианы, сцепились, переплелись, преграждая вход любому, кто бы ни попытался войти. Тео не просыпался; Элен ощущала частое биение его сердца и снова звала его.
А потом она закрыла глаза – ей показалось, что совсем ненадолго – и увидела ту же самую палату, то же окно, тот же столик у кровати, но повсюду был снег. Снег лежал на полу, снег падал прямо с потолка, ветра не было – просто снежинки падали вниз, обжигая холодом. Теперь Тео снова что-то шептал, быстро, сбивчиво – и вдруг осёкся и поднял взгляд на Элен, словно только что заметил её.
Элен успела расслышать его слова. И продолжила – повторив последнюю фразу ещё раз, ведь она была так знакома ей – разве забудешь, ведь это их мир, их страна, куда они могли уйти или вернуться, <i>там, над солнечной землёй, флаг взметнулся золотой</i>; это была страна, которую они сами обрекли на бесконечную зиму.
<i>Там, над солнечной землёй...</i>
- Тео!
Скажи, Тео, зачем она нам, эта земля, куда не вернуться больше никогда, Тео, Тео, подожди, не надо нам возвращаться, и так мы вместе, не говори такого больше, холодно, Тео, не говори, если ты замёрзнешь – то и я тоже, слышишь, где же ты, хватит, Тео, подожди...
- Элен, - услышала она.
А может быть, просто поняла, что он услышал её.
Они встали с постели и, стоя друг напротив друга, снова сцепили руки.
Окно распахнулось от бешеного, воющего порыва ветра, разорвав жалюзи. С узкого подоконника упала на пол хрустальная ваза размером с ладонь и разбилась – или просто рассыпалась в серебристую пыль, и на полу остались лежать два белых подснежника.