Обычная ночь обыкновенного дежурства

               

   Минул день. Чехарда выездов сменилась небольшой паузой, когда заступившие на службу участковые и патрульные приняли на себя всё нарастающий вал семейных конфликтов и уличных разборок.
   
   Передышка очень условна - каждую секунду группу могут выдернуть в сгущающиеся сумерки, и неумолимо приближается время, когда мы останется один на один с ночным городом и его порождениями.
   
   День минул, а сил почти не осталось, словно они, сочась по капле, уходят сквозь всё новые и новые невидимые раны, вырванные страшноватыми крючьями конфликтов. Душу саднят царапины и порезы от шипов неприязни, непонимания и ненависти, которыми ощетинились люди…
   
   Сил мало, но, может быть, хватит для рывка навстречу утру. А пока, сдав оружие, разошлись по домам участковые, снялись наряды патрульно-постовой службы. Как всегда последними покинули отдел опера, и стало на этаже так тихо, что кажется слышно, как потрескивают, перегорая, нервы. И холод, странный холод в груди, словно сквозь искорёженный сосуд хранящий душу, улетучивается она, и предощущение неизбежного конца всего холодит сердце.
   
   Сил мало. Отрываясь по атому, частички души улетучиваются, холодя сосуд – моё тело, и только порубленный, посечённый доспех из сплава воли, упрямства и самолюбия, не даёт сломаться и бежать, бросив всё. Этот тяжёлый шипастый доспех защищая, тяжким грузом давит на плечи, отнимая последние силы.
   
   Кто я? Я оперуполномоченный уголовного розыска, худощавый парень, с печатью не проходящей усталости на лице, которому можно дать как двадцать, так и тридцать лет. Я стою, упрямо наклонив голову, руки обманчиво расслаблены, и только тлеющие зелёным глаза выдают горящие запальными шнурами нервы…
   
   Вот оно… Звонок старого телефона заколотился психопатом на сеансе электротерапии. 
- Поехали…
   
   Уже в полной темноте наша «буханка», гремя, подкатывает к трёхподъездной  девятиэтажке. Нам на второй. Минуя лифт, поднимаемся на площадку. Нужная квартира направо, а у противоположной двери свернувшись калачиком спит парень в чёрном, подложив под щёку ладошки. Дзынь-дзынь! Новик нажимает кнопку звонка. Дверь моментально распахивается и из квартиры вываливается, оживлённо галдя, группа разновозрастных крупногабаритных женщин. На разные голоса:
- Забирайте вот этого! Пьянь! Замучил!
- Это кто? – спокойно спросил всегда невозмутимый Новик.
- Муж мой! – ответила, весело улыбаясь, сисястая молодка, запахивая на груди халат. – Забирайте!
   И было понятно, что эти мощные бабы сообща могли бы без труда обратить в бегство недавно ломившегося в дверь мужа, зятя, но почему-то не стали.

- Эй! Вставай!
   Новик тормошит спящего. Парень просыпается не сразу, а открыв глаза, несколько секунд ошалело таращится вверх одним, словно выловленная рыбина, и также, словно бьющаяся на дне лодки рыба, конвульсивно вскакивает, воздвигнувшись длинными членами почти на двухметровую высоту, принимая боксёрскую стойку. Крупную рыбу глушат веслом или дубинкой, но я, естественно, об этом не думал. Два скользящих шага и, с третьим шагом правой ноги, удар в четверть силы правой полураскрытой ладонью в челюсть.
   
   Голову парня отбрасывает назад и он, проверяя на прочность металлическую дверь, ударяет в неё словно в медный таз, а затем с высоты своего немалого роста обрушивается на площадку. Наручники с треском замков застёгиваются на тонких запястьях.
- Вы ребят смотрите… у него дядя начальник ОСБ, - озабоченно произносит молодка, провожая нас. Пох…

   Девятый этаж «тридцатки», длинной двенадцатиподъездной девятиэтажки. Привычное синеватое освещение лифта и лёгкий запах мочи.  Новик со своей высокомерной миной на лице стоит безучастно уставясь взглядом в стенку лифта и молчит, как всегда деловито зажимая под мышкой толстую папку. Я тоже молчу, рассматривая наклейки от жвачки и наскальную живопись. Азарт и новизна впечатлений остались в прошлом, и теперь каждый выезд томит неизвестностью, ожиданием чужих, неразрешимых с помощью милиции проблем, и холодок в груди, всегда.

- Дайте мне бумагу! Я напишу на неё заявление! – истерично вопит беременная лет двадцати. Небольшого роста, квадратная, с вылупленными круглыми глазками, похожая на жабку, она и её сестра, почти близнец, визгливыми склочными голосами орут, перекрывая крики их матери, бесформенной пузатой жабы, с круглыми нехорошими глазами, прикрытыми морщинистыми веками. – Она гонялась за мной со спицей по всему подъезд! Она хотела проколоть мне живот! Я буду писать заявление!
   
- Помолчите! – слегка повышает голос Новик. Мы выводим мамашу в соседнюю комнату.
- Пусть здесь побудет, - сказал Новик и вышел. Я не лезу в его дела, оставляя за собой лишь силовую поддержку.
- Присядьте, - оттираю мамашу от дверей. – Присядьте, я сказал! Приходится повысить голос.
   Та, присаживаясь на краешек кресла, бормочет:
- Не было ничего. Шлюха. Нагуляла где-то…
   
   Я присаживаюсь в другое кресло, ощущая исходящую от этой бабы угрозу. Взгляд невольно ищет спицы и другие колюще-режущие предметы. Рассматриваю её. Она сидит, напряжённо выпрямив спину, и словно прислушивается к происходящему на кухне, хотя услышать ничего нельзя. Складывается ощущение, что от этой ведьмы в соседнюю комнату тянутся невидимые щупальца, и всё она каким-то образом слышит, комментируя услышанное бормотанием под нос:
- Брешут они всё шлюхи. ****ушки.
   
   Порывается встать, но я её останавливаю. Томительно медленно тянется время. Осматриваюсь. Комната загромождена старой мебелью: шкафами, трюмо, тумбочками, креслами. Кругом  лампы, торшеры, ковры, и разные безделушки. Книг нет. Видно, что когда-то во всё это было вбухано уйма денег, времени и сил. Всем этим гордились и хвалились, но прошло время и всё это барахло ничего не стоит. 
   
   Она сидит, отрешённо прислушиваясь к чему-то. Про себя характеризую её, как хитрого и жестокого человека, с налётом пока ещё лёгкого безумия. Сколько ей лет? Пятьдесят? Шестьдесят? Трудно сказать. Выглядит очень старой, но явно ей меньше, чем кажется на вид. Впрочем, если Новик возьмёт заявление, а, судя по всему, он его берёт, то точно меньше шестидесяти.
   
   Мучительно долго тянется время. Наконец заходит Новик.
- Собирайтесь, - бросает он. Из-за его спины выглядывают довольные жабки. Да уж. Мало хорошего, когда за тобой гоняются со спицей. Но административное ли это? Впрочем, плевать…
   
   В машине задержанная тяжело с хрипом задышала, со стонами приговаривая:
- Ах-ах! У меня астма… приступ…
- Ещё адреса есть? – спросил я нашего водителя Лёху, не обращая внимания на стоны, очень правдоподобно симулирующей приступ бабы.
-Нет.
- Тогда давай заедем на скорую помощь…
   
   Хрипя и сипя, она добрела до лавки в холле подстанции скорой помощи и, хватая ртом воздух, привалилась к стенке. Вышла весёлая врач.
- И не спится вам…, - улыбаясь, проговорила она, вставляя в уши дужки стетоскопа.
Я молчу. Что тут можно сказать?
Врач, прислушиваясь к дыханию обследуемой, смотрит отрешённо.
– Так. Хорошо. Померяем давление.
  «Старуха», продолжая стонать и сипеть, подставила толстую трясущуюся, словно холодец руку, а врач, ловко накрутив манжету, подкачав её, послушав, весело улыбаясь, и дала заключение:
- Сердцебиение в норме. Давление в норме. Явная симуляция.
 
   Прощаемся. «Старуха», странно раскорячившись, по инерции продолжая симулировать астматическое удушие, бредёт к машине. Загружаемся.
- Есть что?
- Ломятся в квартиру… - сообщает Лёха. УАЗ с рёвом и скрежетом рвёт с места.
   
   Пятиэтажка. Звоним в домофон.
- Кто там? – женский голос.
- Милиция.
   Пиликает, открываясь, дверь. Чистенький освещённый подъезд, выкрашенный яркими красками. На окошках цветы. Такое бывает редко, и только в пятиэтажках. В подъезде тихо, а у нужной нам квартиры, с прочной металлической дверью, никого нет.  Ложный вызов или некто ретировался до нашего приезда?
   
   Едва Новик нажимает кнопку звонка, дверь открывается.
- Тише! Тише! – шепчет женщина лет сорока. – Проходите.
   Входим, закрывая за собой дверь. Через короткий коридор проходим в зал. Ощущаю неловкость от того, что обут. От стоящего в углу торшера струится мягкий золотистый свет.
- Только что заснул…
   
   Почти в центре комнаты стоит детская кроватка, прикрытая кружевной накидкой. Рядом стоит девушка, спокойным мягким взором встречая нас.
   Здесь столь ощутима аура добра и спокойствия, что мне кажется, что  мы вошли сюда с ревущего валящего с ног ветра, привыкшие, надрывая глотки, перекрикивать этот рёв и друг друга, привыкшие к нему самому. Освободившись от страшного давления, словно оглохнув от непривычной тишины, я стоял, чувствуя боль в сердце, и обиду: «Почему не я? Почему  никогда всего этого не будет у меня? Почему…», и не сразу слышу, как женщина мягким голосом шепчет:

- …теперь ломится в дверь. Мы сколько раз ему говорили, чтобы больше не приходил, а он всё одно, напьётся и сюда.
- А кто он вам? Муж? – спрашивает, обращаясь к девушке Новик.
- Он нам никто, - решительно вступает она, и, наклонившись,  что-то поправляет в кроватке. – Он нам не нужен. И он не имеет на нас никаких прав.
   
   Небольшого роста, стройная, тёмные гладкие волосы, мягкий овал лица, она, распрямившись, смотрит на нас, но нас не видит, светя пока только одному крошечному кораблику, связанному с нею неразрывными узами. Но этот мягкий неземной свет её лица завораживает и меня своей красотой.
- Ладно. Мы поехали, - шепчет Новик. – Появится, звоните.
- Да-да. Хорошо.
   
   Новик ещё что-то говорит, а я сейчас чувствую, что готов отдать всё за то, чтобы я мог вернуться в такую тихую гавань, стряхнуть ржавое порубленное железо, и, встав на колени, обнять мягкие бёдра, уткнуться лицом в нежное тепло, и зарыдать, и чтобы об этом знала только она, и пожалела и простила за всё, и тогда можно идти дальше и тогда сам чёрт был бы не страшен…
   
   Я, с трудом отрываю от неё взгляд, и снова думаю: «Почему не я…», и, наверное, знаю почему…
   
… - Я проклинаю тебя!!! Проклинаю! Проклинаю! Проклинаю!..
Она стоит на коленях в прокуренном, провонявшем бомжами помещении стационарного поста милиции, пьяная женщина, потерявшаяся в ночном городе, с сознанием, заблудившимся в алкогольном бреду. Она, ещё молодая, довольно милая женщина, чья та жена и мать, наверное, на обыкновенной вечеринке после работы, была заманена  коварным алкоголем в городские дебри холодного осеннего города, и, чудом попав к нам, рвётся домой, но я стою у неё на пути, и поэтому сейчас я её самый страшный враг.

- Проклинаю! Проклинаю! Проклинаю! – частит она. - Ты никогда не женишься! Ты никогда не женишься! Ты никогда не женишься! Я проклинаю тебя! Проклинаю!..
   Я тогда улыбался. Уж что-что, а жениться в то время я и не думал.
- Женщина. Милая. Почему именно: не женишься?
- Проклинаю! Проклинаю! Проклинаю! Проклинаю!!!
   Она встала с колен спокойная. От пьяной истерики не осталось и следа...
   
   Мы отправили её в отдел милиции, где она посидела до утра в холле. Вспомнила ли она утром о наложенном ею проклятии? Кто знает? Я её больше никогда не видел, но о проклятии вспоминал, понимая в очередной раз, что вновь нет взаимности в любви, или я, или меня. А, впрочем, существует ли оно - проклятие?..

… - До свидания, - произносит Новик и идёт на выход.
  Я не хочу уходить, но это глупо, и я, шагая за Новиком, тихо радуюсь, что есть, пусть недоступный мне, мир добра и нежности.
   
   За нами мягко закрывается дверь, и всё становится на свои места: привычный ночной город, с хищниками, ищущими свою добычу, успокаивающий своей тяжестью «ствол» на бедре, дежурная машина и Лёха в ней, уже принявший, наверное, по радиостанции несколько новых вызовов.
   
   Спустившись на пролёт вниз, услышали шум шагов снизу и почти тотчас увидели поднимающегося молодого парня. С бутылкой пива в руке, он решительно поднимался, что-то дудя себе под нос. Одетый в тёмное, черноволосый, небритый, с красными воспалёнными глазами, он казался сгустком хаоса, олицетворяя собой нарушение порядка и разрушение. Что он тотчас не преминул доказать, увидев нас залитыми пивом глазами.
- Ага! – спокойно произнёс он, и кокнул бутылку о перила.
   Пиво и осколки брызнули на площадку. Розочка не получилась устрашающе зазубренной, но края её, тем не менее, были остры как бритвы.
 
   Мой рывок на встречу и запястье перехвачено, но что дальше? Его правая рука с розочкой, сильнее моей левой. Своей правой захватываю его шею в замок, и с каким-то подобием броска через бедро мы оба падаем на бетон. В секунду падения, я ожидаю немой крик тела, распарываемого осколками, но каким-то чудом мы минуем их. Новик прижимает руку с розочкой к площадке, а я, вывернувшись, осёдлываю противника. Трещат замки наручников.
   
   Подхватив задержанного под скованные руки, быстро тащим его вниз, оставляя в чистеньком подъезде липкое пятно подсыхающего  пива, его прогорклый запах, осколки стекла.
   
   В машине Лёха раздражённо сообщает, что «старуха» уже достала его своими жалобами. Теперь оказывается, что у неё паховая грыжа. Что удивительно нет новых вызовов, и мы возвращаемся на базу…
   
   Новик сразу уходит ругаться с дежурным по поводу задержанной, которая всё порывается показать мне свою грыжу, но, задирая платье, показывает естественно лишь свои панталоны. Я вижу, что, если надо она снимет и панталоны, и поэтому советую показать своё богатство утром мировому судье.
   
   Не успел подняться в кабинет, как новый вызов. Адрес совсем рядом. Дверь квартиры открывает измождённая женщина неопределённого возраста. Серый халат, серые с проседью волосы, серое лицо.
- Что случилось?
- Муж буянит. Вы уж как-нибудь разберитесь с ним, - с мольбой в глазах.
- Заявление писать будете?
- Ну не знаю…, - мнётся.
Знакомая песня: «Вы его попугайте…». В зале на диване, угрожающе играя желваками, сидит муж.
- Так будете писать заявление? – спрашивает Новик.
- Да! Буду, - решается женщина, и они вдвоём удаляются на кухню, оставляя меня сторожем.

   Мужик очень высокий, широкоплечий, мускулистый, смуглый, с заросшей чёрной шерстью грудью, этакий синеглазый красавец с волчьими глазами, продолжая играть желваками, стискивая кулаки, сидит распираемый злобой, явно с трудом сдерживаясь, чтобы не начать всё крушить. Я готов. Я чувствую, что он решился.

- Сидеть! Сидеть! – приговариваю с нажимом. – Сидеть!!

Но мужик, что меня не переставало в этот момент поражать, так молодо выглядевший, или бывший в действительности моложе жены, медленно встал, и тут же, получил удар правой в челюсть. Я не ударил даже, а так, оформил протокол о намерении вложиться в следующий удар по-настоящему. 

- Сядь, - негромко говорю. – Сядь сам.

Стою в готовности к бою, ожидая реакцию Мачо. Мучительно долго тянутся секунды, и, наконец, он, что-то решив, медленно садится. Тут же, забегает, испуганно шаря по нам глазами, его жена.

- Вы будете его бить!?
- Нет. Зачем? – пожимаю плечами.
- Всё-всё! Я ничего не хочу! – зачастила она, заслоняя тщедушным плоским телом своё единственное сокровище. – Заявление писать не буду!
   
   Нам же лучше. Покидаем адрес и катим по длинному кругу ложных, в смысле исчерпанных до нашего нескорого приезда конфликтов. Двери никто не открывает, но и  это к лучшему.
   
   В четыре утра образовался часовой перерыв. Рухнул, казалось в минутный сон, и тот час проснулся от звонка. Пять утра. Пора на выезд: травматология и нейротравма 4-й Горбольницы, токсикология и хирургия больницы скорой медицинской помощи, медвытрезвитель. Там нас ждут «раненные» за прошедшие сутки «бойцы» необъявленной и, вообще, словно не существующей войны подонков против людей. Здесь бывает раненное в междоусобных схватках бычьё, но в основном это прохожие, не добежавшие до спасительного окопа своей квартиры. Спаянные банды и случайные группы, малолетки и постарше, отрабатывают на них удары, выворачивая из карманов последние копейки.

- Что-нибудь помните? – в полголоса.
- Да что? Пьян был… Да и ударили сзади, - слабым виноватым голосом.
- Заявление писать будете? – без нажима, с намёком.
- А что писать? – вздыхая. – Не видел же никого.
- Хорошо. Давайте напишем заявление о том, что телесные повреждения получили по неосторожности и что претензий ни к кому не имеете…
   
   Из «трезвяка» забрали наших «пленных» и через десять минут были на базе. Всё. Обычно в это время наступает пауза, затишье, но нет нам покоя. Ещё два вызова на семейные. Плохо. Сил уже нет.
   
   Уже совсем светло, но ещё свежо. Вызов снова в «тридцатку». Дверь открывает хозяйка с явными признаками пристрастия к алкоголю.
- Проходите, - хрипит.
   Обыкновенная квартирка. Проходим на кухню, где маячит длинная фигура молодого парня. За столом нервно курит небольшого роста молодая девчонка: густо пролитые лаком волосёнки, вульгарный макияж, хриплый голосок.

- Забирайте вот этого, - указывает на парня, сияющего дегенеративной улыбкой.
- А чё! А чё! Да, чё ты? – кривляется тот, ухмыляясь.
- А кто он? Что натворил? – спрашивает Новик.
- Забирайте его или я снова буду звонить 02! – взрывается девчонка. – Если вы его не заберёте сейчас, он вернётся!
- Да, чё она?
   
   Парень длинный, с маленькой головёнкой и прыщавым лицом, на поддаче весело улыбался, и было видно, что клал он на всех.  Наблюдая его кривляние, слушая дебильный смех, чувствую, что не контролирую себя, а парень в этот момент двинул к выходу из кухни. «Ублюдок!», - мысль, а рука тянется к нему и хватает за ворот рубашки. Рывок и парень падает на спину, щёлкая затылком по деревянному табурету, словно кием по биллиардному шару. Табурет отлетает в сторону. «Капец!», - первая мысль, но ничего, даже сознание не теряет. Видимо, действительно одна кость. На парня от  греха наручники. Сил нет с ними вошкаться.
   
   Второй адрес по другую сторону проспекта. В машине проваливаюсь в дрёму, устало вытянув ноги. Нежное марево куда-то уносит, но вот и адрес.
   Старый трёхэтажный дом красного кирпича. Дверь открывается после минутной возни и приглушенных массивной дверью голосов. Красивая  брюнетка с изуродованным усталостью и гневом лицом, кутаясь в халат, приглашает войти. В достаточно роскошно обставленной квартире полумрак и беспорядок. Спальня в тёмно-красных тонах. Хозяйка забирается в широкую двуспальную кровать, садится, прикрываясь одеялом. Здесь же мужик, муж или любовник. Озлобленно мрачен. Одет.

- Уберите его отсюда! – она, с надрывом. – Уберите! Я не могу его видеть!
- А что случилось?
- Уберите. Вы же милиция. Уберите. Я вас вызвала! – стонет на грани истерики. – Я не могу больше его видеть!
- Ты кто?
- Я муж.
- Чья квартира?
- Наша.
   
   Мужик явно не знает, что ему делать. А мы? Что должны делать мы? Мужик в своём праве. Он у себя в квартире.
   Всё. Силы меня оставили. Стою на последних каплях выгорающей энергии, и держат меня только невидимые нити Кукловода.

- Слушай, - обращаюсь к нему. – Ты мужик? Уступи ей. Уступи сейчас. Уйди. Проведи где-нибудь день. Ну, не знаю? Выпей пива что ли? Дай ей прийти в себя.
- Хорошо, - после некоторого колебания.
- Отлично. Пошли.
   
   Господи! Скорее разрядить эту последнюю на сегодня «бомбу» без взрыва. За нами захлопывается дверь. Мужик, постояв у подъезда, бесцельно побрёл прочь. Но сейчас это не наша проблема. В машину и на базу. На базу…
   
   В десятом часу утра шагнул за двери отдела, начиная часовое, мучительно долгое, растянутое во времени и пространстве падение на подушку. Впереди один день отдыха. Один единственный. Но разве спасёт один глоток умирающего от жажды или кусок хлеба умирающего от голода?

11 февраля 2010 года                Блонский Г.В.