На городской окраине

Тамара Худякова

Рассказ

Душа ни тайн вселенной не познала,
Ни отдаленной цели, ни начала.
В своем Сегодня радость находи,
Ведь не воротишь то, что миновало.
О. Хайям

1.
Проснулась, быстро оделась, выпила таблетку от давления и заспешила в дом напротив, к дочери. Пока на улице лето, решила выгуливать собачку детей, да и сама попутно оздоровиться солнечным теплом.

 Наш спальный район в «Яме» состоит из пятиэтажек – «улучшенок» в кирпично-бежево-серых тонах с белыми переплетами окон и нескольких взметнувшихся ввысь вдоль речки Магаданки девятиэтажек, словно грозных охранников-великанов. Тихая окраина!
Живут здесь не богато: в домах немногие окна из стеклопакетов, не на каждой крыше «тарелка» телевидения. Новую обшивку балконов можно пересчитать по пальцам.
Правда, легковых машин полно. Ими к ночи запружают свободные уголки двора, проезжую часть, оставляя узенькую полоску для движения в один ряд. Другой раз под колеса попадает трава на газонах, кустарники из ольхи, тонкие лиственницы, березки, высаженные в прошлом году осенью.
 А к моему окну на первом технику подгоняют так близко, что хочется вывесить табличку: «Платная стоянка. Платить в форточку».

Жизнь на виду, как в большой деревне.
Утром молодая часть населения спешит на работу; тащат за руки заспанных отпрысков: кого к машинам, кого торопливо пешком, а то и в колясках.

Двор на какое-то время пустеет. Потом появляются люди в оранжевых жилетах, раз и навсегда решившие, что за свою зарплату не стоит усердствовать, и неспешно начинают собирать мусор в мешки, ширкать метлами по дороге (тротуаров в нашем районе нет).
Вчера к обеду, когда припекло, увидела одного из них под окном своей кухни на взгорке в выпершей чуть ни в полметра густющей траве – хоть корову паси. Подумала, что мужик «откинулся», испугалась, стала кричать в форточку:
– Мужчина, мужчина! Вам плохо?
Долго не отзывался, уже хотела «скорую» вызывать, но он вдруг пошевелился, сел и выдал:
– Ну, достала! Как муха жужжишь и жужжишь. Видишь, на дворе жарко, я и прилег в тенечке передохнуть, да задремал.
– Прости, коли так, – промолвила, а лежебока нехотя поднялся, позевал, попотягивался, взял инструменты и подался к дому напротив. Там тоже растительности много.

С субботы по вторник «оранжевые» исчезают, уборка прекращается, контейнера переполняются мусором.
В пасмурную погоду летают чайки, громко кричат, выискивают пищу. Находят пакеты с объедками, разрывают, вытягивают куски хлеба, огрызки фруктов, остатки овощей, кости кетин, горбушин, а то целые рыбины, несъедобное разбрасывают.
Достается поживиться и бродячим собакам, которые затевают драки, кидаются на чаек, иной раз ощетиниваются на людей.
Появляются старики, одетые в видавшие виды куртки, спортивные китайские штаны с лампасами, стоптанные тапочки, сапоги – находят харч, домашнюю утварь, обноски одежды, обуви.
Иногда присоединяются неприглядные бомжи возрастом чуть за сорок, так же роются в баках, найденное укладывают в сумки, что-то жуют и пьют из бутылок, как чайки и собаки выкидывают ненужное.
Разноцветные пакетики, яркие обертки, бумажки расползаются по территории, цепляются за кусты, траву, словно перекати-поле взлетают от порывов ветра.
И кажется, что опустилась «великая американская депрессия» тридцатых годов прошлого столетия.
Правда, она у них прошла через десяток лет, а вот наша с завидным постоянством каждый раз появляется к концу недели, и нет от нее избавления…
Но вновь завиднелись дворники, засобирали мусор и даже вывезли.

Позже других из домов выходят пожилые граждане: одни выводят собачек, другие, принарядившись, торопятся к маршруткам на лестницу, не столь знаменитую, как в Таганроге на Пушкинской набережной или Потемкинской в Одессе, но по количеству ступеней разве чуть-чуть им уступит.
К обеду вдруг загремит рэповская музыка – проснулся какой-то шалопай, не нагулявшийся ночью.

Послеобеденное затишье. А вечером вновь начинает появляться работный люд. Дети лет восьми-двенадцати, вернувшись из оздоровительных лагерей, снуют между машинами: гоняют футбол, катаются на велосипедах, самокатах, роликах.
Женщины, встречаясь у подъезда, перебрасываются репликами, иные надолго «зацепляются языками».
Возвращаются умотанные за день хмурые главы семейств, из стальных «коней» высаживают супружниц, нагруженных сумками, детьми; припарковываются, делятся впечатлениями, а через пару часов, поужинав, подобревшие выползают на балконы – перекуривают, устало переговариваются с соседями и знакомыми, бредущими по дороге…

– Марин! Слышишь? – разносится в вечерней тишине громкий голос с одного из балконов.
На другой балкон дома напротив выскакивает краснощекая, полногрудая молодайка-красавица, откликается: – Аюшки!
– Антошка у тебя?.. Что-то звоню по сотику, ты молчишь.
– Да тут он! С Данилкой в компе зависли. А телефон, наверное, разрядился.
– А-а-а, понятно. Так ты моего сорванца отправляй домой. Поздно уже.

Наконец, двор пустеет, гаснут огни в окнах, но еще долго в них разноцветно светятся экраны телевизоров, на нижних этажах отсвечивают уличные фонари.
Потом гаснут и экраны.

Наступает ночная тишина, которая иной раз нарушается веселым смехом стайки парней и девчат, спешащих куда-то, да звуком моторов такси, привозящих припозднившихся соседей.


2.
В доме дочери квартиры с широкими прихожими, высокими потолками и большей площадью, чем наши.
Таких домов здесь три, да несколько наверху по Пролетарской. В одном из них недавно поселился и сын с семьей.
Живем неподалеку друг от друга – лучшего не пожелаешь.

Захожу в подъезд, поднимаюсь на третий этаж, звоню.
Девятнадцатилетняя внучка уже готова выбежать: спешит на работу, сегодня с утра, да и последний день будет трудиться: через неделю вместе с родителями улетает на «материк» в отпуск.
Юля у нас умница, красавица: стройная, кареглазая, яркая – учится в академии. В каникулы решила поработать менчендайзером в супермаркете. И придумают же – простую расфасовку и выкладку продуктов по полкам называть дурацким словом. Обещали девять тысяч заплатить за месяц. Не Бог весть что, но… занятость.
Взглянула на меня, удивленно вскинула брови, воскликнула:– Бабушка! Ты в разных носках.
Я опустила глаза. И точно: один синий с ярко-красно-белой мордочкой нерпы (китайцы что-то да придумают, чтобы цену набить), а другой совсем черный. Ну, вот, дожила! Посмеялись.
Внучка убежала….

Взяла поводок, позвала Чарлика. Черный как жук песик, низкий росточком, косматый, с бородой козленка, нависшими над глазами волосами-бровями степенно выходит из комнаты. От предвкушения прогулки машет сильным хвостиком, потягивается нестандартным тельцем, зевает удлиненной зубастой пастью и подставляет шею: знает – без ошейника на выход заказано.

Вышли. Нещадно палит. Пророческие слова о солнечном Магадане явно сбываются. Поистине в это лето город переполнен ярким солнцем, светом и теплом.
 Больше двух месяцев стоит жара. Я уже не выношу ее и  хожу под зонтиком. Не получать же солнечный удар?
Веду Чарлика за дом. Собак выводят в бурьян. Там пару недель назад густая трава, кустики полыни, конского щавеля и другие растения исходили изумрудом, сейчас же на побелевшей, просохшей до звона земле покрылись пепельной серостью с обвисшими на стеблях колосками и недозрелыми семенами.

За углом ремонтная машина. Несколько сантехников в синих застиранных спецовках стояли возле открытого колодца. Двое что-то высматривали в глубине и шуровали тросом, остальные размахивали руками, куда-то показывали, перекидывались словами.
Затем те двое вытянули трос, скрутили, положили на землю. Все закурили.
 Медленно шла мимо и невольно стала слушателем начавшегося разговора.
 Пожилой, грузный рабочий, сняв фуражку, пятерней пригладил густые рассыпавшиеся на прямой пробор седые волосы, выпустил дым из ноздрей, вздохнул и сказал:
– Теперь наши руководители с президентом и Путиным строят планы аж на двухтысяч двадцать пятый год. А как же мы?
Другой – помоложе, тоже тучный, посасывая сигарету, презрительно, обозлено скривил лицо:
– А ты до двадцать пятого так и будешь в дерьме долбиться, на светлое будущее корячиться.
Третий – средних лет, маленький, худощавый с выгоревшими на солнце лицом и черепом с редким, словно на запоздалой головке одуванчика белым торчащим пушком, подхватывает:
–Да, плохо, когда руководство не знает, куда свалившееся на них богатство страны девать. Потому и рассовывают доллары по другим государствам. Видите ли, те бедные. Им надо помочь. А кто нам простым смертным поможет? Вон тем же бабушкам, – вдруг показывает на меня и продолжает, – которые своими руками создавали блага нынешнего поколения. Видите? а у нее, у бедной даже и носков одинаковых нет.

 Не стала объяснять, что носки-то получились разные по запарке, спросонья, но с их доводами согласна.
И в самом деле, тяжело приходится старым людям. Половина денежного довольствия уходит на оплату за квартиру, половина от оставшегося – на лекарства, это если не прицепится какая-нибудь непредвиденная болячка.
А лекарства такие дорогущие!
Хотя по телику слышишь, что наладят что-то, и они будут дешевле.
Да куда там!
С каждым заходом в аптеку оторопь берет.
Да и пособия все обещают повысить. Бедные пенсионеры, наивный наш старый народ, все радуются и верят как малые дети, а когда приходят в очередной раз получать – недоумевают: ведь на этот раз твердо обещано (говорил сам президент, что это-то увеличение будет достойным). Но нет! Опять посчитают: в итоге той прибавки с гулькин нос.

Зато сразу подскакивает оплата за квартирные услуги, лекарства, цены на продукты еще выше лезут, да так, что старики с остатками от расчетов приходят в магазин, как в музей, и только поглядывают на деликатесы. А сейчас столько соблазнов! Но ведь хочется еще и попробовать.

Пока мысленно вела диалог с мужиками, те задели новую тему, находившуюся на слуху у всех. Стоявший чуть в сторонке коренастый трудяга неопределенного возраста спросил у своих товарищей:
– А вы слышали про Саяно-Шушенскую ГЭС?
Похожий на одуванчик слесарь возмущенно воскликнул:
–Что творится-то на нашей земле! На ГЭС посократили контролирующие органы и грамотный обслуживающий персонал. До предела нагрузили оборудование: все прибыль выжимали. И что получилось? Здание, оборудование разрушены, люди погибли. Хозяева станции откупились по миллиону на пострадавшего – чтобы успокоить народ.И как обычно у нас бывает, никто не вернет убытки, да и зачем? Казна и без того денежная. Да и наказан никто не будет, разве что найдут опять какого-нибудь «стрелочника».
Седовласый сантехник в сердцах бросил на землю окурок, сокрушенно вымолвил:
– Эх, ма! Раз такое творится на значимых объектах, где уж качеству быть на стройке за этим домом двухэтажного детского кафе «Мороженое».Кладку стен ведут, не соблюдая правил строительства: отчего здание может рухнуть при землетрясении в четыре-пять баллов. Рабочие не то узбеки, не то таджики – не знают здешней специфики.Наши-то строители такого бы не допустили, но, к сожалению, они уже не работают, а молодежь не торопится занять их места. Куда привлекательнее ходить в ди-джеях. Вот южане и лепят нам «горбатого». И такое совершается по всей стране.

Работяги повздыхали, кряхтя, водрузили чугунную крышку на место, собрали ремонтные причиндалы, погрузили в машину, залезли сами и укатили.


3.
А мы с Чарликом продолжили путь.
Проходим еще одну пятиэтажку, за ней строящееся кафе.
И, правда – неустойчивое сооружение.
Подходим к гаражам, со стенами, неумело расписанными граффити.
 
Напротив возвели скверик. Неплохо получилось. Лесочек из березок, лиственниц, ольхи, вербы принялся.
Правда, люди ничего не берегут: уже многие кусты переломаны.
Но, несмотря на это, между деревцами, робко покрытыми зеленью все лето цветут белые глазастые ромашки, желтеет целебная пижма, сиренью играет иван-чай, на ветках чирикают воробьи. Повсюду по земле расползся белый низкий клеверок. А запашистый!
Как-то не предполагала, что такими душистыми могут быть северные цветы. Видать это от жаркого лета. Им хватило солнца и тепла: насытились вдоволь, и с радости одаривают нас сладким запахом.

В ландшафт чудесно вписался нарядный желто-сине-красный, яркий детский городок из дерева и пластика. Малыши так и снуют по его лабиринтам.
Рядом в кустистой зелени уместилась из прочных светлых плиток площадка. По краям ее и вдоль таких же дорожек между саженцами установлены желто-зеленые деревянные скамейки. Очень прочные. Никак ночные хулиганы выдрать не могут – попытки были: есть следы.
Волейбольной площадке за детским городком не повезло: металлическая сетка между столбами прорвана во многих местах.

На площадке всегда много голубей – от угольно черных до сизых и белых в крапинку. По бокам их крошечных головок выпукло поблескивают глазки-бусинки в оранжевых мерцающих ободках.
Резвые! Так и снуют на розовых лапках, выискивают, чем поживиться.
Люди приносят корм. Птицы не боятся ни взрослых, ни малых ребятишек, которые едва стоят на некрепких ножках, а туда же – бегают, раскидывают ручки, стараются поймать, радостно повизгивают и смеются, иной раз падают, но не плачут, а те будто доставляя удовольствие, подпускают совсем близко, потом вспархивают.

Как-то по весне наблюдала интересную картину. Голубиная пара летала по двору, присела в мусорный контейнер.
Вдруг самочка выпорхнула с пакетиком чая на лапке. Попробовала взлететь, но смогла только опуститься на дорогу, заторопилась, запутала и другую лапку, упала на бок, захлопала крыльями.
Друг заметался, видно, хотел помочь, но ничего не получалось, тогда взлетел и стал парить возле лобного места подруги.
Мимо шли две женщины, бросился под ноги. Спутницы удивленно остановились: увидели пострадавшую.
Одна из них – пожилая, полная – с трудом наклонилась, взяла в руки пленницу, осмотрела, с состраданием вымолвила:
– А-а-а! Видишь, какая беда с тобой приключилась, – и стала распутывать.
Голубь стоял неподалеку, настороженно вертел головой, посверкивал глазками, похожими на бусинки из минерала кровавика.
Избавив от пут, освободительница легонько подбросила вверх – птица расправила крылья, радостно взмыла, за ней вдогонку и ее воздыхатель.
Женщины посмеялись и только тронулись в путь, как над ними закружилась благодарная парочка.
Непрерывно воркуя, откуда-то ворвалась стая из двух десятков их соплеменников – видать тоже благодарили спасительниц.

 Недавно в нашем дворе появились два больших ворона. Заняли антенну на крыше дома напротив, с высоты наблюдают, громко каркают.
Я как-то приспособилась из форточки подбрасывать на крышу входа в подъезд то кусочки хлеба, то крупу для голубей.
Вороны усекли это и, завидев мои манипуляции, стали бросаться вниз и отбирать. Теперь приходиться выходить во двор, сыпать на утоптанную площадку корм и отгонять непрошенных гостей, давая возможность полакомиться малым пичужкам.


4.
В скверике произошли перемены: от сухоты трава кое-где забурела, многие листья на кустах ольхи порыжели, съежились – пахнуло осенью.

Но все равно зелени еще достаточно. Под солнышком приятно сидеть на скамеечке, вести неспешный разговор с соседкой Макаровной и глядеть на подножье сопки за речкой: там, у нарядной лиственной рощи, как на огромном лоскутном одеяле видны квадратики огородов с картошкой между сиреневой дымкой все того же цветущего иван-чая…
Макарова, худенькая, подвижная, несмотря на преклонный возраст (за семьдесят) всегда задорно посверкивает удивительно ясными русалочьими глазами, зорко следит за происходящим вокруг, по любому поводу юморит, но, сегодня сетуя на жару, настроена ворчливо:
– Ох, печет как – не продохнуть. Вот благодать-то была, помнишь, когда три недели назад дождь ливанул. Я как раз была дома и смотрела в окно. Люди разбежались – подумали, как в прошлые года – ледяной. А тут загремел настоящий гром, засверкали молнии, воздух настолько прогрелся, что вода на землю западала теплая. Чудо для наших мест! Дети гоняли босиком по лужам, вмиг превратились в мокрых цыплят.
Собаки, радостно лая, носились следом.Смотрю и взрослые завысовывались из подъездов. Ливень внезапно прекратился, выглянуло солнышко, и над крышами пятиэтажек коромыслом повисла нарядная радуга. Ну не Божья ли благодать? Листья деревьев, трава еще сильнее зазеленели, цветы засияли прозрачными каплями.

– Да дождик был знатный. Сама с Чарликом как раз гуляла здесь. И, правда, полил внезапно и такой теплый! Вмиг промокли, но я даже не замерзла…. И что ты разворчалась? Сейчас хоть и жарко – но все равно лучше, чем осенняя слякоть. А она скоро наступит. Давай лучше наслаждаться солнышком.

–И то, верно, давай. Да и посмотрим, кто сегодня посетил наш зеленый оазис?

Осматриваемся. По блестящим на солнце дорожкам гуляют с детьми бабушки, мамаши в легких летних одежках, шлепанцах. Некоторые совсем молоденькие закуривают, наклоняются в коляску, что-то ласковое говорят драгоценному и, наверное, не понимают, что никотиновое дыхание все любящие слова съедает.

Легко, быстро идут две подружки, непринужденно разговаривают, отвечают по сотикам, усаживаются на скамейку возле кустов, ставят сумочки, достают тоненькие сигаретки стоимостью в три буханки.
Изящной ручкой одна из них высекает огонь из прозрачной зажигалки: закуривают. Блаженно прищуривают прекрасные, еще не замутненные жизнью глаза – отдыхают. И это не все!
Достают по банке пива, подносят к розовым свежим, пухлым губкам, жадно глотают жидкость и еще больше блаженствуют.
А сами такие молоденькие, наверное, лет по шестнадцати, красавицы, с длинными распущенными светлыми, живыми, как стебли дозревающей пшеницы волосами.

Вдруг взгрустнулось, непроизвольно воскликнула:
– Эх! Вернуть бы молодость в настоящее время хотя бы на миг. И так же, как эти девчушки, свободно и вольно качнуть головой, да так, чтобы растеклись золотистые волосы по спине, по плечам. Но, увы и ах.
– Размечталась!

А девчонки к тому же еще и модницы. Ну, просто соскочили с обложки глянцевого журнала!
Макаровна глядя на них, посетовала:
– И зачем им эти сигареты, это пиво? На что растрачивают зацветшую жизнь, которую пока не портит даже такое пристрастие? Какие в будущем непоправимые последствия ожидают, сейчас не задумываются. До них не доходит, что не только состарятся на десяток лет раньше, но и годам к тридцати-сорока могут заработать рак: тогда все – конец жизни.
Поддакиваю и разражаюсь целой тирадой:
–  Это верно, но люди так устроены: сами хотят все испытать. Поэтому с малых лет и надо внушать о вреде курения, употреблении спиртного. Но у нас все делают наоборот: упорно пропагандируют, поощряют и вроде не видят зла. Даже ведущий телеканала, на днях рассуждая в одной из передач о пьянстве в городе и области, сказал: «Да уж не так наша область впереди всей России по этому вопросу. Нет у нас поголовного пьянства, и молодежь пьет только в праздники».
Не хочет видеть очевидного! Многие малявки лет с четырнадцати еле удерживают в рученьках бутылки с пивом, а туда же ко рту тянут. Так страшно! Молодняк встречается с бутылками и сигаретами в скверах на лавочках, идущими по улицам, едущими в транспорте. Надо срочно бить в набат – спасать молодежь, а не успокаиваться от сравнения с другими регионами, якобы пьющими по-черному больше нас. И не защищать ответственных, спрашивать надо. Да не только погрозить пальцем, как зачастую бывает, а по всей строгости…

От моих слов Макаровна заволновалась и с горечью в голосе произнесла:
– А вот мои внуки и пива не пьют и сигаретами не балуются, а тоже мы их упустили. Они живут в компьютере. И как жен найдут, если от «Клавы» и мышки ни на шаг. Видать, не понянчить правнуков...
О внуках часто сокрушается, хотя уже взрослые, учатся в университете.
 Всякий раз не знаю, как утешать, а сегодня вдруг взяла да и брякнула:
– Слушай Макаровна, а не напоминают ли твои внуки Обломова?
– Да ты что?.. Тот-то ведь барином был…. А вообще-то сейчас в мире все так перепуталось. Как сама-то не догадалась. Точно, что-то есть! Только на современный лад, но тоже ничем не интересуются, безвольные, апатичные, любая работа вызывает чувство отвращения. Спать могут до вечера. Вид одежды – спортивный костюм. Правда, у Обломова был халат, но «спортивка» удобнее.
– Что характерно таких много. Тоже учатся в высших учебных заведениях, и кроме компа ничего не видят, знать ничего не хотят, – собеседница, не дав закончить мысль, вцепилась в руку, глаза беспокойно заметались, заискали мой взгляд – это был самый больной вопрос в  жизни. Торопливо заговорила:
–Из-за перестройки они такими воспитались. Со дня рождения начали жить наперекосяк. Только продрали глазенки – уперли в телевизор, часами смотрели на придуманных американцами черепашек Ниндзя, Шреков, Чипов, Дэйлов, Микки Маусов и других нечистей, заполонивших экраны. Наши мультики, где ум, честность, доброта всегда побеждали, к тому времени исчезли совсем... А, Телепузики? Я теперь точно поняла, что они были специально созданы для разрушения психики детей. Ребятишкам в игрушки достались Бетмэны, люди-пауки, а вместо зверей созданных природой какие-то монстры и извращенцы, японские Томогочи. Имея постоянно перед глазами и в руках таких «героев», что из них должно было вырасти?.. А игровые приставки? И замелькали  «стрелялки»,  «войнушки» со страшными сценами убийств, насилия. Все было в новинку и привораживало детей. Родители с трудом доставали, меняли, покупали «передовую технологию конца двадцатого века» и не знали тогда, что приобретают зло... Моим внукам, совсем крохам, приставку подарил дед, царство ему небесное. Работал механиком в гараже, оказал какую-то услугу начинавшему предпринимателю, а тот по бартеру выдал эту штуковину. Сколько у старого радости было!..
Теперь вот полеживает какой год, а я не знаю, что дальше делать, – и со щеки смахнула слезу.
Я постаралась сгладить воспоминания:
– Видать, так должно было случиться.
Соседка вздохнула, помолчала и уже спокойнее закончила:
– Родители поздно поняли, что подсадили своих чад на одну из видов «наркоты». Именно парней. Девчата все же другие, их эта зараза вроде бы не коснулась, да они и по сути своей активнее. Взять хотя бы твою Юлечку. Ну, никакого сравнения.
– Это точно. Внучкой я только горжусь…

К угловой скамеечке подходит пожилая пара. Спутник заботливо усаживает свою «половинку». Как трепетно относятся друг к другу!
Забыты прежние обиды, ссоры. За долгую жизнь ведь, наверное, были, но которые теперь кажутся им такими мелочными.
Глядя на них, Макаровна вновь запечалилась, взгляд потускнел, на лице отразилось страдание. Она тихо промолвила:
– А вот мой суженый уже никогда не позаботится так обо мне, и уже никогда мы не забудем и не простим друг другу старые обиды, которые мне сейчас с высоты прожитых лет кажутся такими ничтожными, никчемными, порой даже смешными, – … сегодня и впрямь был не ее день.

Появился «соня», на днях отдыхавший в траве под моим окном. Нехотя завыуживал из мусорных бачков пакетики от чипсов, конфет, вафель, пустые сигаретные пачки, бутылки, бутылочки, банки. А сколько такого добра еще в траве? И где тот закон о запрете употреблять алкоголь в общественных местах? Правда милиционеры по телику пытаются нас убедить, что ведется работа. Но где?
Подойдя к нашей скамейке, вытащил очередную недопитую бутылку. Прежде чем положить в мешок, вылил содержимое на траву.
Ядовитый запах пива быстро расползся, заглушил аромат зелени и цветов. Собака недовольно задергала носом, мне стало не по себе – перехватило дыхание, сердце учащенно заколотилось. Макаровна сквозь кашель чертыхнулась:
– Фу, какая гадость! Так можно и "коньки" откинуть, – пересели на дальнюю скамейку. Задышали облегченно. Вскоре уборщик добрался и сюда. Шуруя в бачке, посмотрел на Чарлика, спросил:
– Что за порода?
– Скотч-терьер.
– В честь липучки, что ли?
Я засмеялась и стала объяснять:
– Скотч-терьер – шотландская порода, специально выведенная для охоты на норных зверей: барсуков, лис, выдр, зайцев. Вон, какие у него крепкие челюсти. Он гордый и порою упрямый. Имеет большую волю, умственные способности, старается прислушиваться к командам хозяина. Способен переживать как человек и друг, но не как слуга и раб.
– Кто бы мог подумать, – качает головой собеседник. – А на вид такой маленький, неуклюжий.
– Да вы что! – возмутилась я, – Небось, помните клоуна Карандаша? Это ведь такой породы была у него собачка Клякса.
И тут вдруг зачем-то сказала:
– Такая собачка есть и у бывшего американского президента Буша.

Пожилой мужик сразу как-то взъерошился и возмутился:
– Больно плевать на американцев и их президента. На-а-а-шла авторитет.
И столько было презрения, что Макаровна встрепенулась, воспрянула духом, воскликнула:
– Не одна я их не люблю, –  ну, а  про собаку Буша я сказала просто так, для красного словца.


5.
Подружка поднялась со скамейки, заторопилась:
– Ну, ладно. Война войной, а обед по расписанию. Пора кормить своих бойцов невидимого интернетского фронта….
А хорошо мы с тобой посидели, Васильевна: и посплетничали, и попечалились, и порадовались…. До завтра!

Соседка направилась домой, а я повела псину на поводке: не попал бы под машину. Выходим за ажурную металлическую невысокую ограду, проходим через дорогу к асфальтовому тротуару, идущему вдоль забора милицейского пункта. Гуляем там долго. Чарлик все кустики и травку обнюхивает. Говорю:
– Ты что у нас наркоша? Все нюхаешь.
Поднимает вытянутую мордочку, мечет из-под нависших бровей вполне осмысленный взгляд понятливых мерцающих как спелые маслины глаз, будто хочет сказать:
«Ничего ты, старая, не понимаешь, для твоей же безопасности стараюсь».
Становится страшновато: вдруг это и в самом деле его слова.

По природе своей пылкий охотник, инстинкт сказывается, завидев любую собаку, будь маленькая или с телка, мой храбрый скотчик принимает за дичь и навостряет уши. Приседает на короткие лапки, начинает подползать, принюхиваться, зорко следить за противником, если подходим ближе, кидается, рвется с поводка, еле удерживаю. Без поводка тише воды, ниже травы, словно исполняет команду «к ноге».

Любит помечать границы. Спускаясь с крыльца, тащит на поводке по старым отметинам.
Как-то в солнечный день поехали с детьми двумя машинами на речку Дукча – в сторону Олы.
За мостом по берегам ее отдыхающие с машинами чуть не у каждого куста.
Свернули к излюбленной поляне. Выгрузились, огляделись. Возле бурливого притока такая красота!
Над студеной водой распустились кусты вербы. Разбрелись по берегу покрытые густой листвой чозении и тополя, кучкуются нарядные березки с припорошенными коричнево-пепельной дымкой стволами.
В яркой траве красуются высокие кусты цветущей голубики вперемешку с приземистой брусникой. Повсюду острые зеленые сабли ирисов с нежно-синими цветами в бело-желтых кружевных обрамлениях. Выглядывают из травы черно-фиолетовые цветочки-колокольчики вороньего глаза. Радуют одуванчики, желтая пижма. Белые ромашки таращатся из сиреневого воздушного тумана иван-чая.
Стеной по гористой местности стоят в эту пору изумрудные красавицы-лиственницы, упираются вершинами в края голубого неба.
Чарлик «застолбил» стоянку и скрылся от жары под машину.
На запах готовых шашлыков из-за кустов прямо к столу испуганно выскочил большой облезлый пес.
Дочка, не равнодушная к этим созданиям, протянула кусочек зажаренного мяса. Четвероногий бомж замер от неожиданности, запосверкивал коричневыми глазами, принял подношение, мгновенно проглотил, благодарно заулыбался зубастой пастью, радостно  завилял хвостом.
Вдруг черным комочком вылетел разъяренный Чарлик. Уж это слишком!
Не мог вынести, чтобы любимая хозяйка из собственных рук угостила бродяжку, и так его кусанул за лапу, что тот боком отскочил, в страхе поджал хвост и ринулся наутек, а ревнивый охранник вновь поприметил границы и  вернулся на прежнее место в прохладу…


6.
Дети улетели в отпуск. Пса поселила в своей квартире. Очень интересно за ним наблюдать, да и стало чем заняться. Пришлось уступить место на диване возле окна. Перед отъездом дочь попросила:
– Мама, пусть Чарлик смотрит в окно, а то ведь ему скучно, – что  ни сделаешь для любимого дитяти. Она души в нем не чает.
Чтобы не огорчать, выполняю все пожелания, и себе на уме пес в моей квартире чувствует полновластным хозяином.
Ему девять лет. По человеческим меркам – за шестьдесят.
В еде не привередлив. Утром готовлю то овсяные хлопья, то гречневую кашу. К кашкам мелко нарезаю немного колбаски.
Остужать ставлю на подоконник, показываю:
– Видишь? Остывает, – переминается с лапки на лапку, смотрит туда, терпеливо ждет, иногда поводит носом: определяет температуру. Затем чашку ставлю на отведенное место и приговариваю:
– Иди, корми собачку (любимая  фраза хозяев, и я ей не изменяю), – не торопясь, подходит, начинает есть.

Тоже приступаю к трапезе.
А мой зверь такой хитрый!
Недоев, спешит к столу, начинает следить за каждым моим движением. Скоро сдаюсь и подаю то пластик колбаски, то сыра. Принимает аккуратно, одними зубами – не задевает пальцы губами: знает – не люблю.
Когда беру кружку, понимает – больше разносолов не обломится, возвращается к своей заначке, приканчивает и тщательно вылизывает посудину.

Кормлю, считается два раза в день. Утром и вечером – проблем нет, но обед превращается в пытку.
Пес прибегает, усаживается и начинает из-под нависших бровей «сверлить» меня взглядом.
Чувствую себя как кролик перед удавом и словно по телепатии слышу: «Что! Опять жадничаешь? Ну, дай хоть малюсенький кусочек. Ишь, сама-то как хрустишь малосольным огурчиком. Могла бы и мне дать хоть капельку».
Даю. Хрумкает, быстро проглатывает, вновь превращается в непримиримого наблюдателя, а я как под гипнозом покорно протягиваю руку с очередным лакомством.
С наслаждением поедает свежие огурцы, капусту, морковку, но только все из местных огородов.
Очень любит блины. Уплетая, от удовольствия закатывает глаза, то и дело бросает на меня взгляды.
Продолжается мысленная связь – вроде как на яву слышу: «Видишь бабушка, как я их люблю. Готов съесть все, что настряпала. Но ведь опять пожадничаешь и дашь всего ничего». И я подтверждаю: – Чарлик! Мне не жалко, но много мучного есть нельзя. Уж  извини – это последний блинчик, – доедает и, нехотя уходит в комнату…

После сытной еды появляется потребность подвигаться, порезвиться – бегает по квартире, ищет мячик.
Находит, идет ко мне с мячом в пасти, и с поднятой головой упорно стоит до тех пор, пока не обращу внимания.
Включаюсь в игру: отбираю мяч, выкидываю по полу.
Чарлик – за ним: старается ухватить первым, при этом оглядывается, следую ли я. Быстро обессиливаю, сажусь на диван, говорю:
– Видишь? Бабушка устала. Лучше ты кати ко мне мяч своими кривульками.
Останавливается, склоняет голову набок, смотрит на меня.
Видимо, оценивает обстановку, затем начинает подкатывать в мою сторону мяч то одной передней лапкой, то другой. Так осмысленно получается, что думаю: «А ведь он соображает».

Устав заниматься подвижной игрой, говорю: – А ну давай посмотрим, что делается в мире.
Бегом бросается к дивану, заскакивает. На валике устраивается задним местом и конечностями, свешивает хвост, передние лапы опускает на подоконник, принимается тщательно, как разведчик в засаде, наблюдать за улицей. Доволен, что не один, и как бы убеждаясь, смотрю ли я, иногда оборачивается, к тому же, наверное, лелеет надежду увидеть в моих руках охотничье ружье.
Но видеть меня даже безоружной для него блаженство: начинает радостно лаять. Часами сидит у окна, и даже иногда укладывается спать на диване.

Как-то ночью проснулась от храпа. Спросонья подумала: «Опять, что ли, стала храпеть?» Такое иногда со мной уже бывает. Однако прислушалась, а это, оказывается, храпел мой квартирант, развалившись под компьютерным столиком на каракулевой жакетке…

Может теперь, отучусь на ночь пить чаек… с бутербродиком.
Как-то Чарлик уже спал, а я после сериала так захотела подкрепиться – сил нет.
 На цыпочках, потихоньку прокралась на кухню, включила чайник, свет не зажгла: светлые ночи еще совсем не угасли.
Взяла ломтик хлебушка, намазала маслом, сверху положила оранжевевшую икру. И только, предвкушая удовольствие, поднесла кусок ко рту, как из проема на меня метнули два угольных глаза.
Нет, Чарлик не лаял, а, только наклонил голову, укоризненно смотрел, как бы вопрошал: «Что же ты, старая, делаешь? Решила обмануть? Сама опять трапезничаешь, а как же я?»
По настоящему, застыдившись, сказала:
– Прости, Чарлик, – намазала и ему кусочек хлеба маслицем. Тут же проглотил, а у меня аппетит пропал.
Нехотя съела бутерброд, выпила остывший какао. Теперь после одиннадцати в кухню не захожу. Ну и, слава Богу, здоровее стану, коль прекращу поздно навещать это место.


7.
Вчера проходил в скверике День микрорайона. Погода благоденствовала. К часу дня подвезли и поставили яркую по цветам флага надувную в полкруга сцену.
Услышала громкую музыку, решила поучаствовать, стала собираться. Чарлик радостно завилял хвостиком, запотягивался, зазевал и бегом кинулся в прихожую.
Пришлось остудить пыл. Ну не брать же его на мероприятие? Виновато говорю:
– Извини, тебе придется остаться дома за старшего.
Понял, что прогулка не светит, уныло вернулся в гостиную, улегся  на ковер, положил страдальческую мордочку на вытянутые передние лапки, тяжело вздохнул и закрыл глаза. При моем обещании скоро вернуться, чуть приоткрыл один глаз и отвернулся…

В скверик стали подтягиваться жители нашей «деревни». Мы с Макарвной успели сесть на лавочку. Набежала детвора. Подъехали депутаты, градоначальник обратился с речью:
– Город наш становится прекрасным, благоустроенным. И вам сквер отгрохали, душа радуется.
И еще много чего говорил.
Рядом с нами сидела пожилая женщина и возмущалась:
– Да. Да! Скверик это хорошо, а кто же ремонтом домов займется? К зиме они не готовятся,  швы между панелями пустые, в квартире продувает. Конечно сейчас, слава Богу, солнце сияет, тепло, поэтому легко хвастаться таким сооружением, чем облегчить жизнь людям в период осенних дождей, в стужу и пурги.
И хотя бы заикнулся о пешеходных дорожках в зимнее время, а то только в центре почистят от снега, и то песком не посыплют, что говорить про окраины. Сам-то «слуга» народа на машине разъезжает, а нам, простым смертным, не только ходить, но и ползать бывает невозможно.
–Это уж точно, – поддакнула я, – в позапрошлом году  руку сломала, поскользнувшись прямо у своего крыльца, – и предложила выступить.
Та сразу сжалась, замахала руками, тихо зашептала:
– Нет, нет, что вы! Я боюсь, ведь одна живу, защитить-то некому.
Да, бедное наше поколение: всего боимся. Вот и вытирают об нас ноги кому не лень.

Слово взял какой-то депутат и тоже начал хвастаться, благодарить мэра и себя за хорошую работу.
Выдали грамоты достойным людям округи: учителям, воспитательницам детсадов. Выступили местные артисты.
 Мэр, пораздал ламинированные календарики со своим портретом, уехал. Вскоре выключили музыку, сдули сцену, погрузили в машину и все увезли. Праздник закончился.


8.
Дождались дождей. Третий день льет как из ведра, но тепло, словно на «материке». Удивляет и радует. Если так дальше пойдет, то точно в будущем на Охотское море будут приезжать отдыхающие как на Черное.

После каждой прогулки жильца, мокрого и грязного по самые уши, мою в тазике. В ванну-то не затащу.
Ждет у порога в прихожей. Беру за передние лапы, подтаскиваю и ставлю в теплую воду. Попутно промываю пузо, свисающую почти до пола положенную по породе шерсть по бокам. Вытаскиваю, даю команду: «Стоять». Не сопротивляется. Водружаю задние лапы и мою остальную грязную часть, затем заворачиваю всего в полотенце и говорю: «Лежи, обсыхай!». Покорно ложится, помаргивает глазами чуть обиженный за то, что запрещаю бежать в комнаты встряхиваться, а дома это делать разрешают сразу…

9
Утро вновь солнечное!
Обходим с Чарликом близлежащие дворы и идем в скверик.
Рабочие срезают траву газонокосилкой. Можно этого и не делать: зелени было бы побольше, ее нам так не хватает, но видно вновь приобретенное недешевое импортное оборудование нужно опробовать.

Засохшие кусты ольхи еще сильнее оголились, пространство скверика сузилось, земля вокруг словно полысела.

Повеяло осенью, но солнце так светило и грело, что мысль о ней промелькнула и стала далекой, не реальной, тем более дух от скошенной травы веял ошеломляющий.

Шла по дорожке, вдыхала сладко-горьковатый запах; на душе вдруг стало как-то светло, радостно и в тоже время тревожно.

И, несмотря на то, что из-за возраста прочно прикована к бесполезному, однообразному, унылому существованию, и уже навечно мизерной песчинкой вошла в состав удивительного глобального вопроса российского народа и правителей: «Старичье! Вы чье?», – все равно почувствовала ожидание чего-то хорошего, не свершившегося.

Подумать только: все надеюсь, что вот-вот чудо произойдет, только лишь надо еще чуточку подождать. А куда уж ждать?
Годы-то вон как зашкаливают…

С отдыха вернулись дети. Пока собирали вещи в пакет, Чарлик бегал между нами, суетился и так вилял хвостиком, что стали опасаться: не оторвался бы.
Выходит, поговорка «в гостях хорошо, а дома лучше» актуальна не только для людей.

Магадан, сентябрь 2009 год.