Абдури-и-ила-а-а!

   Как-то тёплым весенним вечером я не спеша, проходил через парк имени "Ленинского комсомола". Погода стояла тихая, прекрасная. Народу в парке было довольно много. За холодную зиму, все соскучились по теплу, и в столь чудесный вечер не могли усидеть в своих квартирах, вышли на свежий воздух. Пенсионеры компаниями сидели на лавочках, и тихо сплетничали, провожая внимательным взглядом молоденьких мам, что медленно катали своих крошек в колясках по аллеям парка. А детки постарше шумно и весело играли на детской площадке. Родители их, разбившись на небольшие группки, увлечённо беседовали между собой, но чад своих ни на минуту не упускали из виду.
 
   Прямо посреди неширокой боковой аллеи, встретились две семьи и остановились, громко и радостно приветствовали друг друга. Женщины с наигранной веселостью целовались, мужчины крепко пожимали друг другу руки. Я как раз обходил эту группку людей и чуть не столкнулся с каким-то молодым мужчиной. Мы резко и одновременно остановились, посмотрели друг на друга, и я сразу же узнал в нём Андрея Крепина, своего старого, ещё со школы, товарища. Я очень обрадовался этой встрече, так как лет восемь мы не виделись, хоть и жили недалеко друг от друга. Я не видел его со времени его женитьбы. И меня сразу же очень поразила переменна произошедшая в облике Андрея. Раньше он всегда был такой бойкий, жизнерадостный, аккуратный, с ясной приветливой улыбкой и с весёлыми, часто непристойного содержания, стишками на устах. Теперь же имел вид совершенно противоположный: был весь какой-то замученный, поникший, подавленный. На очень похудевшем, небритом и сильно осунувшемся лице, с нахмуренными бровями, было необычайно угрюмое выражение. Да и изрядно поношенная мятая одежда сидела на нём как-то неловко и очень нуждалась в утюге и щётке. Андрей был так погружен в свои беспросветно-тяжёлые мысли, что прошёл бы мимо, даже не узнав меня, если бы я не схватил его за рукав и не удержал на месте.

   - Андрей! Куда? Стоять! Привет, дружище! – громко и радостно приветствовал его я, подавая правую руку.
   Он поднял на меня потухшие глаза, секунд с десять смотрел на мою радостную рожу, что никак не вязалась с его угнетённым настроением, и тихо печально поздоровался:
   - А-а-а, здравствуй, здравствуй.
   Губы Андрея как-то жалко скривились. Очевидно, он силился сквозь свою чёрную грусть выразить радостную улыбку, но не получилось. Быстрым движением глаз окинул меня с ног до головы, и брови его почему-то нахмурились. Руки наши разжались, Крепин, переминаясь с ноги на ногу, потихоньку стал обходить меня. Затем, потупив взгляд в землю и со вздохом устало пробормотал:
   - Ну, ладно, я пошёл.

   При этих словах он поднял руку открытой ладонью ко мне, махнул одними пальцами, прощаясь и отвернувшись, двинулся дальше по аллеи. 
   Чувство лёгкой обиды шевельнулось у меня в груди. Ведь столько времени не виделись, а он ни слова – ни полслова, а так безразлично отмахнулся от меня и ушёл. А не так давно мы были хорошими приятелями. Но, глядя ему в сутулившуюся спину, вдруг понял, в каком состоянии он находит. Я забеспокоился, и, повинуясь первому порыву, бросился его догонять. Мы рядом прошли шагов десять, он, низко опустив голову, шёл, ничего не замечая вокруг. Мне неловко было навязывать ему своё общество, но в тот момент, я почему-то был уверен, что сейчас нельзя оставлять его одного в таком угнетённом состоянии духа. Собравшись с мыслями, я негромко, и как можно мягче спросил:
   - Что случилось у тебя, дружище?

   Андрей сильно вздрогнул, резко остановился и, повернувшись, вскинул на меня растерянный взгляд, искренне удивляясь тому, что я ещё рядом.
   - У тебя горе? – тихо, с участием в голосе, спросил я.
   Крепин внимательно испытующе посмотрел в глаза, и мне показалось, что в эту минуту он страдает ещё больше чем прежде. Вдруг губы его судорожно приоткрылись, и он, несколько дрогнувшим голосом, едва слышно ответил:
   - Да.
   Несколько секунд Андрей смотрел на меня взглядом побитой собаки, но очевидно не нашел в моих глазах того чего надеялся увидеть и сразу же посуровел. И по тому, как поспешно он отвёл глаза, как сильно напряглось его лицо, я понял, что он пожалел, что так ответил и снова закрылся.
   - Что случилось? – негромко с участием спросил я.

   - Та так – ничего… - отмахнулся он, не поднимая глаз, желая прекратить этот, доставляющий ему большие страдания, разговор.
   - А всё-таки? Поделись – легче станет, – почему-то настаивал я, хотя лезть в душу - это и не в моём характере.
   Может быть потому, что на вид он был уж очень подавленный, жалкий, поэтому хотелось хоть чем-то помочь, утешить, хоть как-то облегчить его страдания.
   Андрей снова некоторое время молча, пристально смотрел на меня своими грустными серыми глазами, очевидно решая трудный вопрос: "Говорить или не стоит? Пойму я его или нет?" Но видимо, не придя ни к какому решению, вдруг спросил:
   - У тебя деньги есть?

   - Ну-у, есть, - растерянно ответил я сбитый с толку таким неожиданным для меня вопросом.
   - Ну, так пошли в пивнушку! – оживившись, предложил он и впервые за время нашей встречи слабая улыбка появилась на его губах. - Пошли-пошли, чего тут… посреди улицы торчать. А там мы пивка попьём и поговорим – давно ведь не виделись. Есть же о чём поговорить! Правда? – оживившись, быстро затараторил Крепин, улыбаясь во весь рот и, схватив меня за руку, потянул по направлению к пивной.
 
   Появившаяся перспектива выпить его очень обрадовала и он, широко улыбаясь, быстро, с каким-то ехидством спрашивал:
   - А у тебя как дела? Так с Ольгой и живёшь? Не разошёлся?
   - Нет! Зачем? У нас, слава Богу, всё нормально. Живём неплохо, - ответил я, не понимая его ехидства.
   - Слышал детей настругали? – заржал он, искоса глянув на меня, но глаза были холодные, с неприязнью.
   - Да есть и сын, и дочка. Всё хорошо.
   - Вечно у тебя всё хорошо, - зло пробурчал он, опустив голову, прошёл вперёд по ступенькам и взялся за ручку двери.
 
   В пивной было довольно людно, но бойкий продавец, быстро отпускала жаждущих, не давая пиву отстояться, отдавала бокалы немного недолитые, но зато с большой шапкой пены. Пока я расплачивался, Андрей подхватил бокалы и пошёл в самый дальний угол помещения, к свободному столику. Столики здесь были небольшими круглыми на высоких железных ножках. За ними полагалось пить стоя, потому что это вам не ресторан и даже не кафе, чтоб рассиживаться. Это заведение сугубо, для рабочего класса. По задумке сюда не пьянствовать должны приходить, а жажду утолять. Захотел пить, зашел, выпил водички или пивка и дальше иди по своим делам. Чего здесь рассиживаться?

   - Ну, давай, - нетерпеливо сказал Андрей и порывистым движением чокнулся своим бокалом о бок моего, стоявшего на столике. Быстро поднёс к губам и мигом осушил его. Я только успел взять свой в руки и поднести к губам, так и застыл.
   - Фу-у-у, - громко выдохнул он, облизав красным языком свои мокрые губы и заглядывая в бокал, с наигранным удивлением произнёс: - Тю-у-у, шо за бокал? Не успел к губам поднести, а он уже пустой.
   Затем с недоумением посмотрел на меня, и вдруг догадка блеснула в его глазах.
   - Да, это Валюха падло, по пол бокала наливает, а то пенной даёт, - зло, но негромко, чтоб она не услышала, проговорил Андрей, сердито глянув на продавца.

   - Ну, что тут поделаешь? Человеку очень деньги нужны, вот и недоливает, - проговорил я улыбнувшись, понимая, что всё это он специально проделал, потому что ещё хочет выпить пива.
   - Во зараза, - зло процедил Крепин тупо уставившись, наблюдал, как остатки пены стекали по стенкам на донышко пустого бокала.
   - Возьми ещё себе. На, бери, - произнёс я, достав из кармана мелочь и не считая, высыпал ему на быстро подставленную ладонь.

   Он, прихватив свой пустой бокал, торопливо смотался к прилавку, отвернувшись от меня сосчитал двадцать две копейки, бросил их на фарфоровое блюдце продавцу, а остальную мелочь поспешно сунул себе в карман. Возвращаясь назад, Андрей по пути перебросился двумя-тремя словами с каким-то потёртым дедом, в белой пляжной фуражке от солнца, с большим выгоревшим пластмассовым козырьком. Дед что-то утвердительно махнул головой и, сделав маленький глоток из своего бокала, отвернулся. Крепин стал возле меня, и уже не спеша, похлёбывал пиво, но что-то недовольно кривился, без конца заглядывая себе в бокал. Я не понимал, что ему уже не нравится, но выяснять этого не хотел. Мне было очень интересно узнать, что всё-таки у него произошло, и я уже раскрыл рот, чтобы снова спросить. Но Андрей, очевидно, подстерёг этот момент и, спеша опередить меня, быстро скорчив брезгливую мину, с недовольством в голосе, заговорил:
   - Фу-у-у! Пиво какое-то – без градусов совсем, ну-у прям как ослиная моча. Во, параша!

   Сказав это, он так посмотрел на меня, как будто именно я был в этом виноват. Я растерянно в недоумении смотрел на него и не находил слов, но он от меня их и не ждал.
   - Давай лучше по соточке хряпнем! – быстро предложил Андрей, заискивающе заглядывая мне в глаза.
   - Да я не пью.
   - А хто пьёт? – удивился он. – Мы только по соточке, за встречу и всё!
   - Нет! Не хочу, - упирался я,
   - Та ну чего ты? Давай по чуть-чуть! – не унимался Андрей, показывая указательным и большим пальцем это «чуть-чуть».
   - Нет! – решительно сказал я.
   - Ну, а я выпью, - твёрдо заверил он и, глядя мне прямо в глаза, быстро попросил, да так будто потребовал: - Дай руб!
   - Зачем? – в своей наивности спросил я, зная, что в пивных водка не продаётся.
   - Самогона куплю! – твёрдо сказал Крепин, нагло глядя мне в глаза и выдержав небольшую паузу, нетерпеливо с претензией в голосе потребовал: - Ну, давай же быстрей! Шо тянешь? Руб давай! Та не жмись ты!  Давай!

   И в этот миг я понял, что он ничего не расскажет мне, пока не доведёт себя алкоголем до желаемого ему состояния. Делать было нечего, я вытащил из кармана и протянул ему бумажный рубль. Андрей, радостно улыбнувшись, проворно выхватив его у меня из рук, и быстро пошел со своим наполовину пустым бокалом к потёртому старичку в пляжной фуражке. Улыбнувшись, сунул ему в руки рубль и загородил собой, чтоб его не было видно продавцу. Старичок быстрыми движениями достал из небольшой хозяйственной сумочки большой гранёный стакан, сунул в руку Андрея. Затем, оттуда же появилась бутылка, и ловким движением старик вытащил пробку, из скрученной газеты, быстренько набулькал полный стакан. Крепин одним залпом за три секунды выпил самогон и отдал стакан, который в момент снова исчез в сумке. Вернулся ко мне в прекрасном расположении духа и стал потихоньку, с видимым удовольствием, мелкими глоточками попивать пиво. Оно уже не было слабым и больше не казалось ему ослиной мочой. А крепкий самогон быстро делал свое пьянящее дело. Через несколько минут его глаза затянула лёгкая дымка, лицо покраснело и немного сморщилось в пьяной гримасе. Крепин заметно обмяк.
 
   - Ну, рассказывай, что там у тебя стряслось? – тихо спросил я, решив, что он уже в том состоянии, когда должно тянуть на откровенность.         
   Андрей поднял голову, лицо его стало серьёзным. Он очень внимательно посмотрел на меня пьяными глазами и наверное нашёл на моём лице что-то располагающее к откровенности, с вздохом тихо, почти шепотом произнёс:
   - Знаешь, Саня, я любовь потерял. Понимаешь – по-те-рял! – грустно сказал Крепин, глядя мне в лицо, и видя, что я уставился на него непонимающим взглядом, попытался пояснить: - Ну, жену свою… Ну, Вику!
   - Как?! Вы что – разошлись? – с искренним удивлением спросил я.
   - Нет. Ты знаешь, это ещё хуже… - со вздохом  выдавил он и лицо его болезненно скривилось.

   - Хуже?! – со страхом в голосе воскликнул я и ужаснулся пришедшей в голову мысли: - Вика умерла?! Когда? Я ничего не слышал!
   - Не, Санёк, ещё хуже… - болезненно скривился Андрей, и крупные слёзы заблестели у него в глазах.
   - Хуже? – переспросил я, вытаращив и без того удивлённые глаза на приятеля, так как ума не мог приложить, что может быть хуже, чем похоронить молодую, горячо любимую жену.
   - Да, хуже, - с тяжёлым вздохом подтвердил Крепин, кое-как справившись со своей слабостью и видя моё столь красноречивое недоумение, принялся, слегка заплетающимся языком, путано и непонятно объяснять:
   - Понимаешь, если бы она умерла, я бы знал, где она, пришёл бы на могилку, цветы принёс, поплакал. Мне бы легче бы было, а так я не знаю, где она есть…

   - Как?! Что? Без вести пропала? Когда? Давно? – сыпал я вопросами.
   - Да нет, понимаешь, она вроде и есть, но её нет. А то, что есть, то не она. Это Вика, да не та, не прежняя… не моя. Понимаешь?... Не моя!
   Андрей замолчал, горло его перехватило, от жалости к себе, слёзы снова навернулись ему на глаза, и он чмыхнув носом отвернулся в сторону. 
   - То есть, как это – не твоя? А чья? – ошарашено спросил я, и тут появилась мысль, что стакана самогона ему явно было много.
   - Да нет, по паспорту это вроде бы она, - тихо со вздохом вымолвил он.
   - Что значит: "по паспорту"? А на самом деле? – переспросил я, совершенно сбитый с толка, и подумал, как раз то, что подумал бы каждый на моём месте, услышав подобное. И очевидно взгляд мой был уж очень красноречив, потому что Андрей чуть-чуть смутился и поспешно заговорил, нервно жестикулируя руками.

   - Нет-нет, я совершенно здоров…. Ты не подумай, что я… это, - Крепин при этих словах быстро приставил указательный палец к виску и покрутил им. В этот момент он весь оживился, его как будто прорвало, и он быстро заговорил, сильно жестикулируя руками: - Но это действительно так. Её нет! Нет моей, той родной, дорогой, единственной Вики. А теперь вместо неё, и занимает её место какая-то грязная ленивая баба, килограмм на сто. Даж-же бо-о-ольше, - при этих словах он страшно выпучил глаза и пошире развёл руки. - Правда, она несколько, внешне, так отдалённо, похожа на ту Вику, но это решительно другой человек.
   - Как это? Ты что к себе в квартиру чужую бабу пустил и выдаёшь её за свою жену? Дал ей Викин паспорт…. А где же твоя Вика? – совершенно не понимая своего товарища, сыпал я вопросами, чтобы хоть как-то прояснить ситуацию.
   - А хрен её знает, - слегка расставив руки и сдвинув плечами, недоумённо и в то же время с злобой в голосе ответил он.
   Я, в высшей степени ошарашенный его словами, молча смотрел на него широко раскрытыми глазами. Андрей тяжело вздохнул и замолчал, уставившись пьяным, казалось, невидящим взглядом в полупустой бокал.
 
   - Ты ведь хорошо знал мою Вику, - после непродолжительного молчания слегка заплетающимся языком заговорил Андрей. - Помнишь, какая она была красивая? Ну, прямо куколка! Прямо сама красота! О-о-о! Я без ума был от неё…. А какая она была беленькая, чистенькая, аккуратненькая, ну прямо как кошечка и всегда скромная, вежливая, ласковая. Помнишь? Мы поженились, я был самый счастливый человек на земле! Я был на десятом небе от своего огромного счастья! Я её готов был всю жизнь на руках носить. Звёздочки с неба снимать. Дома я старался во всём ей помочь, хотелось самому всю работу за неё сделать, что б не утруждалась она. Да, я просто боготворил её! Но в скорости что-то случилось: моя Вика перестала подмазываться, подкрашиваться, но это ещё ничего. В моих глазах она по-прежнему была самой красивой и желанной женщиной на свете. Дальше появилась грязная посуда в раковине, не подметенные комнаты, паутина по углам, кучи грязного белья, а сама она почти всё время спала или лежала тупо устремив глаза в потолок или телевизор. Она стала резка, груба, перестала считаться со мной. Моего мнения для неё не стало. Я стал нулё-о-ом у себя дома!
   Приду вечером домой, поесть – колбаса в холодильнике, яйца там же. Сковородку на плиту и по быстрому холостяцкий ужин. Тут и она на запах в кухню заходит – тоже жрать хочет. Заходит, как есть, с растрёпанными волосами, с помятым, припухшим от сна лицом и в мятом замусоленном халате.

   А помнишь? какие у неё были прекрасные голубые глаза, полные поэзии, теперь же они пусты и сонны. А помнишь? как Вика любила стихи? Говорила, что жить без поэзии не может, что лирика её страсть. Восторгалась произведениями Пушкина, Лермонтова, Есенина, до самых небес превозносила Блока, Цветаеву. Помню, как она возбуждённая с горящими глазами слушала, как я ей целые поэмы на память читал. Какой ангел был!
   А прошло несколько лет, ложусь спать, а она мне так и шипит…. Представляешь, грубой прозой шипит: - "Вечно досидится до полночи, начитается своих пустоголовых рифмоплётов, а потом ложится, толкается. Растолкался здесь, понимаешь ли! Не лезь, уйди: спать хочется!" И локтем меня по рёбрам. Понимаешь, я полон лю-юбви-и к ней, ла-аски, а она мне так грубо: - "Уйди! Спать хочется!!!". И локтем в рёбра. Да так больно. Ай, что там говорить!       – в сердцах сплюнул Андрей и безнадёжно махнул рукой.
 
   - А однажды, - снова начал он, - жарю я вечером, свою бессменную яичницу с колбасой, а она входит, как обычно, с растрёпанными волосами, толстая, в вечно грязном халате с сонным, кислым лицом и смотрит на меня одним глазом, а второй закис. Закис большим кисляком и засох напрочь, а она его раздирает, помогая пальцами обеих рук. И в этот момент, когда она продирала свой глаз, я как будто прозрел. У меня, вроде как какая-то повязка с глаз слетела. Я вдруг увидел, что это не моя Вика! Что это совершенно не она!!! Я как-то…. Ну, понимаешь, как будто впервые увидел её толстое сонное лицо, этот замусоленный до невозможности халат, с треском обтягивающий её расплывшееся рыхлое тело. Остро резанула по глазам куча грязной, зацвёвшей посуды в раковине, пышная паутина по углам, серые, полные пыли занавески на окнах, захламленный стол, крошки и мусор на полу. Но больше она сама, такая сонная, измятая, грязная, раздирающая закисший глаз, властно притягивала мой взгляд. Я был несказанно потрясён, смотрел на неё, не отрывая глаз, и не мог понять: как это случилось? Куда же это подевалась моя Вика? И как это я сразу-то не заметил, что её не стало? И откуда взялась эта разжиревшая ленивая баба? Разве я о таком мечтал?… Разве я этого хотел?… Разве я о такой семейной жизни мечтал?… Мне хотелось заорать: - "Абдури-ила-а-а!!! Абдури-ила-а-а!!!" – но не мог, во рту всё пересохло и язык отяжелел и неповиновался.
 
   - "Какова вылупился? Шо? не видел? Или дулю дать?" – грубо спросила она, продрав наконец свой глаз и вывела меня последним вопросом из остолбенения.
   Я был очень потрясён этим открытием и не мог уже даже думать о еде, прямиком выбежал на улицу, меня душила обида, мне было тесно в комнате. Мне хотелось поскорее на простор. Подальше от грязи, от этой грубой толстой бабы. Захотелось водки. Я неделю не мог никак прийти в себя, не мог опомниться.
 
   А сейчас грозится, что разведётся со мной и на алименты подаст, и квартиру отсудит. А мне уже совершенно начхать на неё, я с того момента уже полтора года с ней не живу. Жалко только ребёнка – сы-ына. Ведь он вроде мой, - в пьяной задумчивости тихо говорил он и тут же спохватился, сообразив, что сболтнул лишнего, скороговоркой уверял: -  Да мой же, мой! И похож на меня, как две капли воды. Любит он меня, да и я его. Привязался к нему. Потешный такой разбойник растёт, - при этих словах лицо его на минутку засветилось добротой, лаской, но тут снова приняло тяжёло-грустное выражение, и он продолжил: - Но это всё ничего, но как же я проморгал?! Как же я мог её потерять и не заметить? Когда исчезла и где делась моя – та Вика?
 
   - Она утонула в той бабе, - вдруг довольно громко произнёс помятый субъект, что посасывал пиво за стоящим рядом столиком и оскалил большие жёлтые зубы.
   - Где? – переспросил Андрей, повернув к нему голову, очевидно погружённый в свои невесёлые мысли, не сразу понял, что тот сказал, но почти сразу же дошёл до него смысл сказанных слов, ещё больше нахмурил он брови и очень грустно добавил: - Ну да, да, конечно, без сомнений утонула в тех ста килограммах, в своей лени. Утонула безвозвратно.
   Крепин поднял свой бокал и одним духом допил пиво.
   - Ага, точно: утонула в собственном жире! Га-га-га! – громко воскликнул помятый субъект, и настолько это ему показалось забавным, что он во всё горло заржал.

   И вдруг до затуманенного сознания Андрея дошло, что его откровения подслушали посторонние люди, и это его вмиг взбесило, он с силой ударил кулаком по столику и в ярости закричал: - Да, пошёл ты на х.., козёл! Чего уши развесил?
   - Сам пошёл – придурок! Га-га-га, - снова весело и заразительно заржал помятый субъект и с бокалом пошёл к стойке – повторить.
   - А ну, тихо там, чего разгалделись! – прикрикнула на них продавец.
Налитые пьяной яростью глаза Андрея наткнулись на мой, совсем чуть-чуть надпитый, бокал и он зло спросил:
   - А ты, почему не пьёшь?
   - Та так – не хочется, – неопределённо пожал я плечами.

   Он буравил меня пьяным, полным злобы взглядом и с нескрываемой ненавистью вдруг зашипел:
   - Что? Перестройка!!! В струе времени находишься? Хорошим хочешь быть? – и придвинувшись в упор, вдруг взорвался, брызгаясь слюной заорал: - В стране сухой закон хотят ввести! И ты приветствуешь это?...
   - Андрей, ну ты чего?.. Причём тут я до перестройки? Причём тут я до законов? – оправдывался я, чувствуя себя очень неловко и совершенно напрасно добавил: - А пьянствовать действительно нехорошо.
   - Осуждаешь?! Да?! Ну а я вот – пью! Пью!!! И буду пить! – зло шипел он, буравя меня полными ненависти, налитыми кровью глазами. - Сухой закон хотят ввести. Борьба, видите ли, с пьянством и алкоголизмом!.. А как тут можно прожить без водки? Как? – громко выкрикнул он последний вопрос.
   - Тихо, успокойся, - начал уговаривать я, чувствуя неловкость, так как на нас все обернулись.
 
   - Да, пошёл ты, к чертям собачим! – гаркнул он и сильно размахивая руками в ярости подошел к дверям, резко распахнул их, обернулся, зло глянул на меня, быстро открыл рот, желая что-то неприятное сказать на прощание, но, не проронив ни звука, на миг замер, а затем отпустив дверь решительно двинулся назад ко мне.
   - «Что это он в своей затуманенной голове удумал?» - только успел подумать я, как он уже подскочил к столику. Сверля меня злыми глазами и вдруг резким хищным движением выхватил из-под самого моего носа мой бокал и в спешке поднёс к губам. Быстро задвигался кадык на тонкой шее, он в два счёта осушил его и с победным блеском в глазах, со стуком поставил на столик и с злобою в голосе зашипел:

   - Нефиг тебе пиво пить! Трезвенник доморощенный! Не-до-сто-ин! – громко и четко по слогам, выговорил он последнее слово, тыкая при этом  указательным пальцем вверх, очевидно для большей убедительности. Затем круто развернулся на стоптанных каблуках, порывисто прошел к двери, нервным движением распахнул её и, прежде чем выйти, снова замялся, с ненавистью глядя на меня. Я понял, он не мог просто так уйти, ему очень хотелось меня обидеть, разозлить.
   - Да пошёл ты на … сухозаконник прифареный, - громко выкрикнул он и скрылся за дверью.
   Я понял, что он сейчас всею душой ненавидел меня за то, что я не пью, за то, что у меня всё нормально в семье. В его пьяном сознании почему-то я оказался виноват в том, что нас подслушали, за то, что у него вся жизнь пошла кувырком, за ту невыносимую боль, что терзала его душу. Словом за всё!

   Я пошёл следом за ним на улицу, так как все присутствующие обернулись и твёрдо уставились на меня, явно не понимая, что же произошло между нами, что товарищ мой так взъелся на меня. А может, интересно было посмотреть на живого «сухозаконика прифаренного». Не знаю. Но как бы там ни было, а мне их повышенное внимание было неприятно. Я, плотно закрыв за собой дверь, остановился на тротуаре под акацией и, достав сигарету, закурил, нервно выпуская дым, смотрел в след Крепину. Андрей уходил  неверной походкой, что-то недовольно бурчал себе под нос и сильно размахивал при этом руками. Наверно он говорил всё то, что думает обо мне, о бабушке, с которой чуть не столкнулся на углу пятиэтажки и верно проклинал саму жизнь, что бушевала вокруг.
 
   Андрей вскоре скрылся за углом, а я ещё некоторое время смотрел ему в след. Мне было очень досадно, грустно и больно на душе. Я упрекал себя в том, что пошёл за ним, в надежде хоть немного успокоить, утешить, а в результате всё так нехорошо закончилось. С отвратительнейшим настроением, я не спеша, направился домой, вдыхая полной грудью свежий весенний воздух. Невесёлые мысли с невероятной скоростью сменялись в голове. А когда я немного успокоился, то с ужасом подумал: - "До чего же это страшно: потерять свою любовь, да ещё в самом начале семейной жизни".