Крылья

    Чёрт меня тогда дёрнул устроиться в этот «Вечерний Неулас»! Пришедшему с войны полагается отдыхать и залечивать раны. А я вместо этого мотался по городу и отрывал людей от работы. Можно было статистику делать: меня пять раз послали ко всем чертям, шесть – куда подальше и один – просто на… И только двое изволили дать требуемое интервью и тем обеспечили меня полуснеккьей  в награду за две недели беготни…
    Поэтому очередная причуда редактора – интервью у Воимы Киррь – у меня никакого сочувствия не вызвала. Лично Киррь я не знал, но рассказы о её бешеном нраве ходили по всему фронту. Говорили, что она застрелила начальника склада, который не выдал ей патронные ленты к пулемётам…
    Так что когда я постучал в дверь покосившегося каменного домика на окраине, сердце у меня прыгало, словно перед первым свиданием. На всякий случай я взял с собой пятизарядный «Раккас»  и, пока стучал, держал руку на нём.
    - Что нужно? – спросил хриплый стариковский голос из-за двери. Это ещё кто? Она же одна живёт!
    - Я Арис Лауккас, корреспондент «Вечернего Неуласа»! – прокричал я как можно громче и отчётливей, чтобы неведомый старик за дверью наверняка услышал. – Мне нужен майор Воима Киррь!
    - Я Воима Киррь, - отозвался голос и повторил свой вопрос. – Что нужно?
    Может, уйти? Мне тут явно не рады. Но тут я вспомнил: у меня нет ни гроша. А какое бы то ни было интервью сулит четверть снеккьи – а это булка хлеба и пяток яиц кайры . Дней на пять точно хватит…
    - Я хотел бы взять интервью.
    - Хорошо, заходи, - согласился голос, и дверь открылась. На пороге стоял мужчина лет сорока пяти. Ввалившиеся щёки и пустые серые глаза говорили: может, ему и все пятьдесят. Светло-серые жёсткие волосы, выбивавшиеся из-под кожаного танкового шлема, казались седыми и ещё больше увеличивали возраст. Молодой была только злая ухмылка на тонких губах. Мужчина был одет в измятую и заляпанную грязью чёрную форму танковых войск, от которой сильно несло смазкой и газойлем . На погонах чернели небрежно нарисованные от руки звёзды. Настолько небрежно, что нельзя было понять звание – майор, лейтенант или генерал-майор?
    - Мне нужна Воима Киррь… - неуверенно пробормотал я. Мужчина ухмыльнулся.
    - А я, по-твоему, кто?
    У меня отвисла челюсть. В самом жутком сне я не мог представить, что женщина может так выглядеть… И ЭТО воспевали все поэты мира? И ЭТОМУ древние приставляли крылья и представляли как воплощение красоты и награду для павшего в бою воина?  А теперь передо мной предстала истинная валькирия, собиравшая кровавую жатву как минимум десять последних лет. И ничего ни красивого, ни даже женского в ней не было…
    - Ну что, налюбовался? – прервал меня всё тот же хриплый голос. – Заходи.
    Войдя в низкую дверь, я обнаружил, что нахожусь в низкой тёмной комнате с голыми стенами. В углу лежал тонкий матрас, судя по всему, заменявший всю мебель. Возле него валялась куча бутылок. Человеку, бывшему на фронте, не составляло труда определить, из-под чего они: хозяйка дома, видимо, крепко пила, причём дряннейший самогон. Больше ничего в доме не было, кроме разве что маленького окошка в дальней стене. Поскольку оно выходило аккурат под старый клён, света в комнату почти не попадало.
Киррь закрыла дверь и жестом пригласила меня сесть на пол у окна. Я сел на грязноватый пол, а хозяйка быстро поставила передо мной железную кружку с самогоном.
    - Что там у тебя?
    После этих слов сразу стало ясно: субординация не для этого дома, и можно забыть, что я лишь младший сержант. Поэтому я ответил:
    - Да десятка два дурацких вопросов плюс расскажи что-нибудь о себе.
    Киррь усмехнулась:
    - Ну давай, поехали.
    Я уткнулся в бумажку с вопросами:
    - Что ты думаешь по поводу заключённого мира?
    - Несвоевременно, - отрезала Киррь. – Его надо было заключить десять лет назад, а не устраивать эту чёртову войну.
    Что правда, то правда…
    - Будет ли мир прочным?
    - Нет, - столь же коротко ответила Киррь. – Через месяц-полтора снова будет война.
    - Почему ты так решила? – спросил я уже от себя – ход мыслей Киррь был для меня загадкой.
    - Ни одного завода не свернули. Ни одного солдата не уволили. Они ждут войны.
    Да, это было именно так. Киррь умела говорить кратко и ёмко, но именно поэтому интервью не клеилось. Поэтому, быстренько пробежавшись по оставшимся вопросам, я перешёл к «рассказать о себе».
    - Киррь, расскажи что-нибудь о себе.
    - Это для полосы или для тебя? – с неожиданным интересом спросила она.
    - И то, и другое, - ответил я, ничуть не кривя душой – мне тоже хотелось услышать что-то о прошлом этой странной женщины.
    - Ладно. Про дырку в голове пойдёт?
    - Какую?
    - А вот эту, - Киррь дотронулась до затылка. Видимо, шлем скрывал открытую рану. Вот откуда и злое лицо, и короткие отрывистые реплики, похожие на очереди автомата…
    - Про бой на перевале слыхал?
    Слыхал?! Да я сам там оказался и единственным из взвода остался в живых.
    - Я там был. Шестая дивизия. Мы около зениток стояли.
    Киррь кивнула:
    - Ага, а мы были справа от вас, ближе к склону. Когда вас покрошили, мы пошли в атаку. Я высунулась посмотреть, что да как – а тут налетели чёртовы штурмовики. Мы, понятно, врассыпную, а у них бомб не было, так они начали нас из пулемётов поливать. А я торчу из люка, как дура. Темно было, как в заднице! А ехать куда-то надо. Вот я и торчала, пока в меня не залепили. Там, в танке, только через пару минут поняли, что я ранена, и дёрнули меня за ноги. Говорят, весь танк кровью залило. Весело, а?
Я помотал головой – смеяться над подобным я так и не научился. Спросил только:
    - Как же ты выжила?
    - Да не знаю. Может, голова крепкая, а может, просто свезло. А может… - тут Киррь полезла в карман и достала что-то блестящее и маленькое. Приглядевшись, я заметил, что это два маленьких птичьих крыла из белой жести.
    - Что это?
    - Это мои крылья, - мягко сказала Киррь, - остались на память от отца. Я в детстве летала на них по карте – вон там, на стене, была карта. Хотела попасть к отцу на фронт, но так, кажется, и не удалось. А теперь я слишком стара для этого – какие полёты в тридцать пять… Но крылышки храню. И на войны их брала. Свейкас, мой водитель, уверял, что они меня и вытянули тогда, на перевале. А так были бы кранты. Как знать, может, и так…
    Я только улыбнулся – кого вытянут эти маленькие белые жестянки, которые сами-то в воздухе не держатся? Солдат (а Киррь, несмотря на майорские звёзды, так им и осталась) обладает способность верить чёрт-те во что. У нас в роте один парень таскал с собой крышку от гроба, уверяя, что его защищает сама смерть. Его убило на перевале во время той самой атаки штурмовиков…
    Начало темнеть, а я пришёл в полдень. Значит, провозились часов до шести, а редакция работала только до восьми. Так что надо было собираться и уходить.
    - Мне пора, Киррь.
    - Ясно. Вот, возьми, - и Киррь ткнула мне в руку жестяные крылья.
    - Зачем?
    - На память. И… если они всё-таки вытягивают, пусть помогут тебе.
    - А ты?
    - А я… - Киррь болезненно сморщилась. – А я так больше не могу. Мне тридцать пять лет – и уже три войны. Лучше уж подохнуть… Пока.
    - Пока.
    …Так всё и кончилось. Статью я накатал, свой гонорар получил и успел забыть о Киррь. Пока её пророчества не начали сбываться: через три недели после нашего с ней разговора началась война со Средней Землёй.
    Мы оба ушли на фронт, но больше не виделись. А через девять лет Киррь ранили второй раз – точно так же, как в первый. На этот раз чуда не случилось – она просто истекла кровью.
    А я, пройдя войну без единой царапины, до сих пор не могу понять – в чём тут дело? Неужели жестяные крылышки действительно «вытягивали»? Ведь такие же носят сотни офицеров – реликвия Киррь оказалась лишь значком офицера по связи с авиацией, и не отцовским, а её собственным. Она, похоже, просто об этом забыла. Как и то, что выросла в детском доме при танковом училище и своего отца никогда не видела – он погиб до её рождения. Что поделать – дыры в черепе и самогон память отнюдь не улучшают…
    Но как-то не получается списать всё на мутное сознание и пробитую голову. Здесь что-то не так...