дыши

Из всех звёзд он мог часами смотреть только на одну: она была прикована к небу  с полуночи до четырёх утра, он сам вычислил это время, чтобы не приходилось смотреть всю ночь, разыскивая её глазами, и без того красными глазами, ведь для того чтобы высчитать именно этот промежуток времени, ему пришлось не спать ровно три месяца: с августа по ноябрь, он и вовсе отвык спать, но вот звезда уходила ровно в четыре утра, а днём звёзды прячутся, он знал от чего, - конечно же от солнца, они ведь такие скромные, эти звёзды, боятся, что в дневном свете люди от них отвернутся, ведь людям, вообще-то свойственно отворачиваться от того, что не оправдывает их мечтаний, но он знал, что его звезда прекрасна, однако, как он не просил, она все равно уходила каждое утро, ровно в четыре; знал он как её звали, только вот не она сказала ему об этом – он сам понял, ведь, людям свойственно понимать любимых каким-то непостижимым, мистическим, таинственным и шокирующим способом, то есть, понимать не головой, а сердцем, ведь бывает, что сердце способно сформировать мысли ещё до того, как голова начнёт подбирать слова, он знал, что так надо – надо смотреть на свою любовь, не отпуская её ни на секунду, потому что беречь намного проще, чем умолять, а быть любимым намного проще, чем прощать; он пел своей звезде, пел каждую ночь, хотя и знал, что не услышит его песни звезда никогда, но, однажды, она блеснула ему яркой вспышкой, и он знал, что звезда сказала «спасибо», тогда он собрал чемодан: положил туда свои новые, ни разу не ношенные ботинки, галстук, пиджак, рубашки, нижнее белье, положил туда бритву и крем для бритья, положил расческу, потом сел, взял телефон, и понял, что не может прилететь к звезде, не может, потому что одно «спасибо» совсем не значит «я люблю тебя», он заплакал, бросился в комнату, взял лист бумаги и начал писать стихи своей звезде, ведь стихи – это то, что происходит, когда голова отказывается придумывать слова, фразы, предложения, и отдаёт эту привилегию сердцу, которое безошибочно скажет всё то, о чём молчат все ночи на свете, которое бесстрашно сядет за один карточный стол с дьяволом и само достанет бубнового туза, которое поставит всё на кон, и улыбаясь всё проиграет, которое молчит в большинстве случаев, у большинства людей, и большинство ночей проходит, как всегда молча, как всегда скрытно, как всегда в мечтах, а его сердце ночью не могло спать – оно было предоставлено себе, а он был предоставлен сердцу, он не мог спать, пока не будет поставлена точка в последней строфе его последнего стиха, но потому он и сидел дни и ночи напролёт у окна, что не мог думать ни о чём последнем, а сердце его, тем временем, совсем обосновало своё местоположение в его жизни, лишив его слов, лишив его голос звука, сделав его крик унисоном тишины; с утра он ждал ночи, а ночью, зная, что будет утро, ждал следующей ночи, и так стало зависимо его сердце от слуха, который улавливал звук бегущей секундной стрелки на часах, старинных часах, висевших в его гостиной, и потому у него иногда перехватывало дыхание, что часы эти висели там уже сто пятьдесят лет и механизмы проржавели, секундная стрелка заедала и не было большего мучения для его сердца, когда днём одна секунда длилась вечность, но и не было счастья для него большего, чем когда ночью одна секунда длилась целых три, ведь людям свойственно всегда по-разному стареть: то мгновенно вспыхивать как искра долетевшая от костра к сухому хворосту, и сразу гаснуть, как та же самая искра, которую непременно затушат, не дав ей заполыхать жарким пламенем; то терпеливо ждать, убивая часы бессмысленных, по большому счёту ничтожных дел, которые помогают забыть о том, что когда-то ты был искрой, и пылал, как пламя, и помогают ждать следующей встречи с тем костром, который подарил тебе жизнь, и помогают надеяться, что в следующий раз это вечно портящее всё время не затушит тебя, чтобы потом доказывать свою необходимость, залечивая твои ожоги; он писал стихи, глядя на свою звезду каждую ночь, каждую ночь, признаваясь в своей любви, в своей сумасшедшей, но искренней и непорочной любви, он читал ей эти стихи беззвучным, ангельским голосом, и плакал слезами, которыми можно было бы разжечь все сердца в мире, а его сердце продолжало диктовать всё новые и новые строфы, а часы его продолжали бросать его каждый день в жар, когда приходил час вечной секунды, и дарили ему блаженство, когда приходил час, час длиной в секунду, но, однажды часы остановились, они перестали отсчитывать секунды, его сердце перестало биться, и невдомёк ему было, что, на одной улице, в таком же доме, в такой же комнате, вместе с его сердцем, остановилось сердце прекрасной дамы, которую все считали сумасшедшей, которая сидела годами напротив окна и кричала, пока не пропал голос, кричала стихи, каждую ночь, с полуночи до четырех, потом писала эти стихи, и считала звук тикающей секундной стрелки, которая заедала, потому что её часам исполнилось ровно сто пятьдесят лет, а она не могла дышать, когда секунда длилась вечность, но она терпела, ведь, человеческие сердца, особенно те, которые захватили разум и создают стихи, способны терпеть больше и ждать дольше, дольше, чем камень ждёт, пока из него не создадут прекрасные украшения; «и что можно найти в этой звезде?» - спрашивали люди, «друг друга» - отвечали ночи, ведь звёзды способны отражать не только свет солнца, а людям свойственно сомневаться во всём, на что не может ответить их разум, и вряд ли кто-нибудь поймет, почему эти двое влюбились в одну и ту же звезду, и почему ненавидели они Белые ночи.