Сумерки

Беседа была в полном разгаре. Женщина, с которой они познакомились неделю назад, оживленно порхала по маленькой уютной кухоньке, разливая ароматный чай. Анна старалась поддерживать светский разговор, задавала какие-то легкие вопросы и сама отвечала на такие же. Одна часть ее существа следила за линией разговора, другая же наполнялась темной угрюмой тревогой, ощущением собственной ненужности и старости.

Муж Стас сидел между двумя женщинами, развалясь на диване, следя глазами за хозяйкой. Анна ясно видела сигналы будущей беды -  блеск интереса в глазах мужа, мягкие остроумные реплики, то особое обаяние, которое он умел включать в предвкушении сладкой игры. Хозяйка, Ирочка, сначала обращавшаяся к ним обоим, теперь смотрела только на Стаса, с ним одним вела внешне безобидный, но полный тайного смысла разговор, двигалась по кухне все более грациозно. «Они скоро совсем перестанут меня замечать» - подумала Анна и сама удивилась своей безразличности. С ревностью давно покончено – так приучил ее муж, и сама она в это верила, только вместо ревности она испытывала раньше горькую обиду, а теперь она ничего, кроме усталости, не ощущала. Напряжение в маленькой кухоньке росло, Анне трудно стало сосредоточиться, она уже отвечала невпопад. Всем телом чувствуя двусмысленность ситуации, она нервно вскочила и пошла в ванную, чтобы спрятаться от этих двоих, явно идущих к одной цели.

 В темноте ванной комнаты (ей страшно было зажечь яркий свет) Анна с трудом различила свое лицо в зеркале. На нее смотрели потерявшиеся глаза и сведенные плечи старой женщины. «Ты никому не нужна, тебе пора умирать», - эти слова ей много раз говорил муж, а сейчас она увидела их в своем отражении. «Но, может быть, я все напридумывала, сейчас посидим чуть-чуть и пойдем домой», - эта совершенно безнадежная мысль дала ей силы умыться, поправить волосы и сделать несколько шагов  к кухне. Но там, при ярко горящей люстре, страстно обнималась пара, блестели глаза и переплетались руки. У Анны в груди как будто оборвалась струна и с таким громким звуком завибрировала, что она испугалась – не услышали ли ее эти двое. Ей захотелось стать маленькой-маленькой, провалиться куда-нибудь в темноту и свернуться калачиком. Не зная, что делать , она пошла по коридору, вошла, как сомнамбула, в какую-то комнату и встала у окна.

На улице под фонарем совершенно равнодушно и невозможно красиво падал снег, и Анна даже на секунду отвлеклась, как будто выпала из невыносимого настоящего. «Как болит голова, опять эта мигрень», - плыли в ее голове посторонние мысли. «Что-то надо же делать, как-то реагировать» - сама себе дала она толчок и опять пошла в зал. Ей навстречу шагнул муж, взял ее за плечи, она было вздрогнула от надежды, что все обошлось, но он что-то шептал на ухо, как маленькую, уговаривал, убаюкивал. Анна расслышала только:
«Все нормально, все будет хорошо, иди домой, не бери в голову».


Как-то неожиданно, в незастегнутой шубе и сапогах, она оказалась в подъезде и на деревянных ногах стала спускаться вниз. Она шла по заснеженным улицам, тихо падал снег и желтые отсветы от фонарей ложились поперек сугробов. Анне захотелось вдохнуть полной грудью, и вместе с этим вдохом к ней пришло решение. «Надо уехать отсюда, все бросить – и уехать, иначе так и будешь ходить ночью по улицам, как выброшенная из тепла кошка. Иначе просто сдохнешь», - так ясно представила она себя униженной грязной кошкой, почему-то сидящей под проливным дождем. Анна пошла быстрее, снег громко заскрипел под ногами. На секунду ее остановила мысль: «Ведь я не могу без него жить!»
Но другая фраза, которую она потом много раз говорила себе, придала ей решимости: «ТАК я тоже не могу жить, я умру от унижения, а мне надо сына вырастить».


Эту ночь Анна не забудет никогда. С той ночи она стала рвать в себе нити, привязывающие ее к боли. Она плохо помнила свои действия – как присутствовала на суде, когда их разводили, как ходила по общежитию и раздавала  вещи, которые не хотела везти с собой, как занимала деньги на билет. Зато она хорошо запомнила свои ощущения – она была пустой и звонкой, как будто в ней освободилось много места. Когда самолет, увозивший ее на Большую землю, оторвался от земли, в ней опять оборвалась какая-то струна, и как тогда, в чужой квартире, она оглянулась на соседей в салоне – не услышали ли они. Летя над хлопьями облаков в неизвестность, она слышала в пустой груди звук умирающего прошлого.


Ей было 29 лет, когда она умерла в первый раз, чтобы родиться заново.