Пять патронов

1
    Зазвонил телефон. Яков Евсеевич снял трубку: «Слушаю!» - «Это Яков Евсеевич?» - «Да» - «Вас беспокоит Юрий Сергеевич Копылов, брат Толи, мне очень нужно с вами посоветоваться. Можно к вам приехать?» - «Пожалуйста. Запишите адрес. Когда вы приедете?» - «Сейчас можно?» - «Да, приезжайте» - «Спасибо!»
  Яков Евсеевич Гринберг, невысокий, щуплый старик, был историк-востоковед, он уже собирался на пенсию, трамвай совсем замучил, но тут началась война и пришлось ради «служащей» карточки работать дальше. В войну никто не уходил на пенсию – она не позволяла выжить, а так можно было держаться, хотя и с трудом: мучили холод и голод, продукты по карточкам доставались все труднее. Гринберг пока держался, еще хорошо, что бомбежки прекратились. Кончался март 42 года.
   Не с легким сердцем ожидал он гостя. Анатолия Копылова, талантливого молодого ученого, вместе с еще несколькими сотрудниками Института, где работал Гринберг, в 38 году посадили, как японских шпионов. Гринберг подозревал, что вся их вина заключалась в том, что они, будучи членами партии, 2-3 раза ездили в Японию. С тех пор о них, как и о прочих бессчетных жертвах репрессий, ничего не было слышно. Всякое общение с родственниками «врагов народа» рассматривалось, как сочувствие и считалось опасным, поэтому вокруг них возникала пустота, но Яков Евсеевич был порядочный человек и не мог отказать Копылову в свидании.
  Юрий Копылов оказался крепким мужчиной, похожим на брата, но постарше, лет сорока, с таким же ясным, умным и немного детским лицом. Он долго неловко снимал пальто и хозяин помог ему раздеться: «А что у вас с рукой, если не секрет?» - «На финской ранило, я уже отвоевался, локтевой сустав покалечен. У вас найдется часик времени?» - спросил он. – «Конечно, - ответил хозяин. И, чтобы снять у гостя напряжение, пошутил - Выкладывай, да поживее, как сказал отец сыну, проглотившему фартинг!» - «Понимаете, Яков Евсеевич, я собираюсь предпринять очень опасные действия. Рассказать близким – жене или другу – я не могу, я и так навлекаю на них опасность, а мне очень нужно, чтобы, в случае чего, сохранилась память о том, что мне удалось и о том, что я замышляю. И вот я вспомнил, что мне Толя говорил о вас, как о человеке необыкновенно мудром и благородном, что он вам нравился и подумал, что, может быть, из сочувствия к несчастному Толе, вы согласитесь стать хранителем важной информации»  Гринберг задумался. Мощный еврейский инстинкт самосохранения настойчиво советовал ему отказаться, однако гость ему был симпатичен, так же, как и его брат:  «Скажите, Юрий Сергеевич, успех вашего рискованного предприятия может помочь Анатолию Сергеевичу?» - «В том-то и дело! Я хочу важным секретом заплатить за Толину свободу». Гринберг еще подумал, что, кроме младшей сестры у него на свете никого не осталось, что скоро помирать и не хочется брать лишний грех на душу, а парень на дурака никак не похож и согласился: «Договорились. Я слушаю вас».
  «Понимаете, я с детства очень люблю младшего брата. Он  умнее меня, но такой добрый и доверчивый, что мне постоянно приходилось в жизни помогать ему, хотя он всегда на меня за это сердился. Что он не мог быть ничьим шпионом, понимает всякий человек, взглянувший на его лицо, вы знаете его приговор?» - «Догадываюсь, - проворчал хозяин – 10 лет без права переписки?» - «Да» - «Продолжайте, пожалуйста» - «Даже мама, перед смертью просила меня беречь Толю, а я не уберег… Так вот, я – инженер-металлург, работаю в Институте Металловедения, лет 5 назад, я обнаружил один неожиданный тепловой эффект, но не обратил на него внимания, а месяца два назад я вспомнил о нем, совсем недолго поработал и открыл очень интересное явление. Вы, конечно, знаете, что такое «термит»?» - «Это что в немецких зажигательных бомбах?» - «Он самый. Это смесь окисла железа и алюминиевого порошка. Будучи подожжен, сгорает с выделением огромного количества тепла, железо восстанавливается из окисла и плавится. Но само по себе железо тоже может гореть, только в чистом кислороде. И вот мне удалось найти катализатор, в присутствии которого железо горит в воздухе. Катализаторы – это вещества, которые сами в реакции не участвуют, но ее резко ускоряют. Вот расплавленное железо медленно покрывается окалиной и выгорает, а с моим катализатором горит, как свечка» - «Очень интересно» - вежливо сказал хозяин. Гость усмехнулся и открыл свой портфель. «Пожалуйста, Яков Евсеевич, дайте тарелку с водой. Вот, положим на тарелку железную пластиночку, на нее насыплем термит с катализатором, - и гость из пробирки насыпал кучку серого порошка с наперсток величиной, - а теперь зажжем, будет небольшой и вполне безопасный фейерверк». Из-за искалеченной руки гость действовал медленно, но довольно ловко. Он зажег большую спичку, загоревшуюся очень ярким пламенем – «Это сигнальная. Обычной не подожжешь». Кучка порошка нехотя начала раскаляться, закраснелась и вдруг быстро раскалилась добела, так, что слепила глаза, затем полетели искры, зона нагрева быстро расширялась.  «Это загорелось железо» – пояснил гость. Появилось облачко пара, раздалось клокочущее шипение и все утихло. Железо быстро остывало. В нем зияла дыра, в которую свободно пролез бы кулак. На дне тарелки чернели капли металла и окалины. «А почему не все железо сгорело?» - спросил хозяин – «Катализатор не реагирует, но уходит из зоны реакции с металлом и окалиной» - «Н-да, замечательно» - задумчиво протянул Гринберг – «Теперь представьте себе, Яков Евсеевич, что эта пластинка – танковая броня…» - «Что?! - воскликнул пораженный хозяин, - Неужели этим средством можно разрушать танки?!» Гость вытащил из портфеля металлический квадрат в два пальца толщиной, в нем зияла такая же огромная дыра.
2
   За чаем разговор продолжался: «Этот образчик – количественный. Я его проплавил именно таким зарядом, которым будет снаряжен патрон противотанкового ружья. Как вы думаете, что будет в танке, на котором горит броня?» - «Наверное, боеприпасы взорвутся?» – предположил  хозяин. – «Очень возможно. Но, до этого, от расплавленного металла при полутора тысячах градусов, внутрь танка польется такой поток лучистого тепла, что экипаж из него убежит. А мне, признаться, и немцев губить не хотелось бы. В битве под Москвой, которая только что закончилась, у немцев было тысячи полторы танков – это страшная сила, но полторы тысячи патронов для ПТР их за неделю вывели бы из строя. Никакой битвы не было бы» - «Господи, как здорово! - восхитился хозяин. Он, хотя и был гуманитарий, но все понял и во все поверил,  - И что же вы хотите делать?» - «Спасать два объекта: Родину и брата. Я намерен обратиться к товарищу Сталину. Я придумал способ, как донести до него мое предложение и попрошу его отдать мне невинно страдающего брата» - «Дорогой Юрий Сергеевич, это может для вас очень плохо кончится» - произнес Гринберг, после недолгой паузы Копылов ответил: «Знаю, но если упущу этот шанс, я не смогу считать себя честным человеком, а без этого и жить незачем» С грустью Гринберг смотрел на человека, к которому проникся симпатией и глубоким сочувствием. «Что я могу для вас сделать?» - спросил он. – «Вот мой адрес и письма к жене и брату. Если я ошибаюсь, то, видимо, исчезну. Когда-нибудь кончится война, через 7 лет вернется брат и мне очень хочется, чтобы близкие узнали, что случилось и почему я пропал» - «Исполню!» - ответил Гринберг.
3
   Работник аппарата ЦК ВКП(б) читал странное письмо. «Дорогой товарищ Сталин! – писал неизвестный корреспондент, - К Вам обращается инженер, которому удалось сделать важное открытие, оно может быстро изменить ход войны в нашу пользу. Я нашел способ поджигать немецкие танки с помощью обычного противотанкового ружья и я с радостью передам открытие Красной Армии. Но в 1938 году мой брат был арестован органами НКВД и осужден на 10 лет лишения свободы без права переписки. Произошла ли ошибка или поклеп – я не знаю, но если Вы лично посмотрите дело брата, то тотчас же убедитесь, что он ни в чем не виновен и должен быть освобожден. Если вы согласны, пожалуйста, в очередном выпуске кинохроники, три раза махните рукой и я буду встречать Вашего посланника в 20 часов на ступенях Центрального Почтамта. Желаю Вам здоровья и бодрости на благо нашей Родины».  Чиновник принес письмо Начальнику отдела: «Взгляните, Кузьма Петрович, не соображу, что делать» - «Ответственности боишься, Семеныч, - заворчал Начальник, - дожил до седых мудей, а все бздишь. Ну, что у тебя? Давай… Н-да-а. А на липу не похоже, нет, не похоже, липу  я чую» - «Не Шкирятову ли послать?» - спросил работник. – «Шкирятову – копию. А письмо самому Лаврентию Палычу, пускай он разбирается, так оно вернее будет»
4
  По окончании заседания Комитета Обороны Берия попросил разрешения задержаться. «Разрешаю, - буркнул Вождь, и, когда кабинет опустел, спросил - Что случилось?» - Берия изложил содержание письма:  «Не хочу тебя беспокоить, Иосиф, клянусь жизнью, никогда не забываю о великой ноше, которую ты взвалил на свои плечи, но не хочется упустить даже самый малейший шанс, вдруг у этого чудака, что-то окажется?» - «Теперь, значит, Генеральный Секретарь, не только Главнокомандующим, а и актером должен быть? Не много ли? – Берия развел руками, дескать он-то понимает, это другие дураки не понимают, - Ну, ладно, три раза? А какой рукой?» - «Все равно» - После разгрома немцев под Москвой, Сталин вновь обрел потерянную было патологическую веру в свой гений, которую воспитало в нем окружение дураков и прихлебателей, ибо заботами Ленина и геенной революции, все мыслящее начало России было изведено под корень. Он не сомневался, что огромный количественный перевес СССР раньше или позже приведет к победе, а о потерях вообще никогда и не думал. Тем не менее, было интересно: «Ладно, помашу, иди, потом расскажешь мне».
  Берия удалился и вызвал начальника следственного управления. Высокий генерал с благообразным лицом доложил о прибытии. Берия всегда смотрел на него с удовольствием. Он знал, что это отъявленный бандит, бессовестный и бессердечный и надеялся, что и на его собственном лице нельзя прочесть  мерзкого содержания его подлой души. Он ласково предложил пришедшему присесть и подробно рассказал ему о происшедшем, подчеркивая, как он к Сталину запросто обратился и как Вождь ему позволил. «Я тебе поручаю все это дело, - сказал Берия, - Ты проследи сам. Сомнительно, чтобы он знал что-то важное, но Иосиф эту историю не забудет, тем более, что цековские дураки в Контрольную комиссию сообщили. А если он и правда изобрел что-то полезное, то доверие к органам вновь возрастет, а то некоторые близорукие члены ЦК партии обвиняют нас, вместе с дураками-разведчиками, которые проворонили немецкое нападение. Возьмете его – покажи мне, потом получите самые полные показания о нем самом и его открытии. Доложишь мне свои предложения и будем решать. Обращайтесь бережно, не отправьте его к братцу до срока!»  Никто лучше него и генерала не знал доподлинно, что все осужденные «без права переписки» - расстреляны. Генерал сказал: «Если не запугаем – ничего не скажет. Видно мыслящий, сволочь!» - Берия тоже ненавидел интеллигенцию, поэтому согласился.
5
  Юрий Сергеевич был малообщительным человеком: старого друга и жены ему вполне хватало. Детей у них не было, после двух выкидышей жена потеряла надежду. Он и вообще был «трудоголиком», а последние полгода дневал и ночевал на работе и совсем отбился от семьи. О своем открытии он никому ничего не рассказывал, памятуя, что «меньше знаешь – крепче спишь», а уж его знание было заведомо опасно. Но теперь у него появилось увлечение кино. Главные  фильмы, которые смотрели московские мальчишки в то время – это фронтовая кинохроника. К ней присовокуплялась и пара-тройка клипов на общие темы. Юрий Сергеевич просил соседского мальчугана сообщать ему о новых выпусках кинохроники и каждый раз ходил в кино, потому что кинохронику показывали перед каждым кинофильмом. Иногда Сталин встречался с работниками военной промышленности, с генералами, с общественными деятелями, но сигнала не было. Только на четвертом фильме, где Сталин напутствовал моряков, он подал условленный знак: повернулся лицом к камере и три раза качнул рукой, у Копылова застучало сердце. В тот же вечер он подошел к Почтамту. Около ступенек прохаживался штатский мужчина с военной выправкой.. Он приблизился к Копылову и тихо спросил: «Вы в Кремль писали?» - Юрий Сергеевич кивнул – «Я» - «Прошу вас в машину» - предложил мужчина не задавая больше никаких вопросов. Проехали километр, повернули. Ворота открылись и машина въехала во двор НКВД. Юрий Сергеевич это и предполагал, поэтому не испугался. Вместе с провожатым он вошел в здание, прошли по коридорам, вошли в роскошную приемную Наркома Внутренних Дел. «Доложите!» - попросил сопровождающий. Через несколько минут из кабинета вышла группа военных и секретарь кивнул. В связи с назначением Берии, несколько невинных людей было освобождено, поэтому пошли слухи о его гуманности и порядочности и Копылов с любопытством смотрел на Наркома. «Садитесь! – предложил Берия, - Представьтесь и расскажите о себе и своем предложении, только очень коротко!» - Юрий Сергеевич был к этому давно готов и немедленно изложил всю историю. Берия внимательно слушал и кивал, смущало только холодное, брезгливое выражение его лица. – «Ну, что же, Копылов, - сказал Берия, когда рассказ был закончен, - мы все проверим, и, если ваше открытие поможет борьбе с фашизмом, мы его немедленно используем и постараемся простить вам чудовищный ультиматум, который вы осмелились поставить Вождю мирового пролетариата и когда?! В момент, когда советский народ, истекая кровью, отстаивает свою свободу и независимость!» - «А  будет ли освобожден мой брат, Лаврентий Павлович?» - спросил Юрий Сергеевич – «Вах! Он ничего не понял – обратился хозяин к рослому генералу с открытым, благодушным лицом, который неизвестно когда оказался в кабинете, - и это, ты считаешь, советский человек?» - «Недопонимает, товарищ Народный Комиссар, но мы ему объясним» - «Идите, Копылов, - сказал Берия, - судьбы и ваша и брата в ваших руках.  Генерал, работайте!»
6
  Они вошли в менее пышную приемную, генерал попросил минутку подождать и вошел в свой кабинет. В приемную, мирно разговаривая, вошли трое молодых людей, и вдруг руки Юрия Сергеевича были заломлены, а голова, схваченная за волосы, запрокинута на спину. После этого он был профессионально обшарен, карманы вывернуты и все швы проверены. В приемную вышел генерал: «Ну, что?» - «Порошок в ампуле в грудном кармане, сейчас отправим на анализ» - «Что там у тебя, Копылов, небось, цианистый калий?» - спросил по-домашнему генерал, - «Да» - коротко ответил Юрий Сергеевич. Он не был ошеломлен, потому что уже все понял. Легко умереть не удалось, придется жить, как получится. Миф об отце народов лопнул, как мыльный пузырь, и открылось все бесчеловечное нутро жуткого государства, построенного на обмане и насилии. Юрий Сергеевич был прирожденным инженером, а настоящему инженеру самое главное – знать, не как мир  хорош, а как он устроен, так что он даже успокоился: по крайней мере, все понятно. Он в своих представлениях и был недалек от истины. Кроме брата, он знал еще двух арестованных, которые не могли быть виновны в измене, а считать, что виновны все, кого он не знает, не позволял здравый смысл.  «Так, значит, Копылов, пойдешь с капитаном Егоровым, он снимет допрос. Советую говорить чистую правду и все, как есть. О себе, о своем открытии и о своих сообщниках. Понял?» - «Товарищ генерал, не было у меня никаких сообщников» - твердо сказал Юрий Сергеевич. – «Значит, не понял» - вздохнул генерал и нажал кнопку, вошел человек – «Встать!» - скомандовал генерал. Копылов встал, и в ту же секунду его обожгла страшная боль. Не сдержав стона, он обернулся – человек держал в руке толстый резиновый шланг. «Теперь понял?» - «Понял, не бейте меня» -  такой же разговор происходил почти 20 веков назад, но никто еще не читал бессмертной книги и не знал этого. Генерал махнул рукой и палач вышел. «Все расскажи обо всем и обо всех, все равно заставим. И не думай, Копылов, что мы злые. Мы добрее тебя. Потому что ты за своего брата, а мы за весь советский народ боремся. И за все прогрессивное человечество, которое наш великий Вождь ведет к счастью. Ты говно, песчинка и ничего  не значишь. Тебя все равно, что нет и ты можешь себя проявить, только как винтик, той величественной машины, которая называется государство – вот мы его и представляем. И ты нам помогай, а не фашистам, тогда и сами с братом живы будете. А за то время, что ты у Вождя и Наркома отнял, может, 100 человек наших славных советских воинов полегло, ты их погубил, а я о них плачу, - и голос у генерала действительно задрожал – ну, идите!» - и следователь увел Копылова.
7
  Допрос продолжался до утра. Юрий Сергеевич рассказал о себе, о брате, о покойных родителях, о финской войне, о металлургии, об институте, наконец, о своих работах и катализаторе, формулу которого и технологию получения он, на всякий случай, переврал. Пока ему было довольно легко, катализатор он, действительно, нашел и делал один, и об этой работе в Институте не знала ни одна собака. Ни в каких политических партиях и группировках не состоял и не тянуло, а следователь, кроме невероятного занудства в подробностях, пока никакой агрессии не проявлял, но Юрий Сергеевич не сомневался, что какую-то вину ему пришьют, велено было к следователю обращаться «гражданин», между допросами держали в одиночке, значит, его уже посадили. На следующий день он увидел у следователя свой портфель и понял, что дома был обыск. Теперь его заставили подробно рассказать обо всех предметах и материалах, которые лежали в портфеле, а особенно о пяти патронах для противотанкового ружья, пули в которых были заменены миниатюрными контейнерами для термита с катализатором. Следователь задал кучу вопросов о жене, это было хорошо, значит, ее пока не взяли. Она была учительница биологии и Юрий Сергеевич надеялся, что Лариса не вызовет интереса у НКВД. На третий день следователь углубился в применение катализатора и с интересом посмотрел тот же опыт, что был показан  у Гринберга. «А почему вы думаете, что немецкая броня будет так же гореть, как и наша?» - «Надеюсь, но легированы стали по разному, надо проверять» - «И проверим».
  Егоров доложил обо всем генералу. «Что ты предлагаешь?» - «Можно привезти на подмосковный полигон немецкий танк, а еще проще – посмотреть прямо в полевых условиях, вон их под Малоярославцем видимо-невидимо» - «Это и вернее, - согласился генерал, может от него пули рикошетить будут или еще что-нибудь не так. Я к тебе подошлю артиллериста и танкиста, чтобы военные оценили и подтвердили эффект, если он будет, но суть дела им не раскрывай и Копылову не давай. Кстати, как он держится?» - «Да пока отлично, все говорит и ни о чем не спрашивает, но все впереди» - «Какие-нибудь у тебя соображения есть?» - «Есть. Первый план – брат и сообщники втянули его в шпионаж на Японию. Второй – еще лучше. Замдиректора их Института разоблачен и привлечен к ответственности, как член Промпартии. Возможно, он вовлек Копылова в преступный заговор с целью свержения рабоче-крестьянского Правительства» - «А что,  - с простодушным видом сказал генерал, - вполне возможная вещь. Правильно мыслишь, молодец. – И он и следователь ни секунды не верили в чушь, которую говорили, но оба знали, что Копылов на волю выйти ни в коем случае не должен, а для этого все средства хороши. Через полвека родные репрессированных будут читать обвинения и поражаться их глупости и неправдоподобию. - Продолжай работать. А полевые испытания немедленно организуй, и не забудь о надежной охране. Мне пора Наркому докладывать!».
8
  На четвертый день следователь дал Юрию Сергеевичу задание снарядить патроны и приготовится к испытаниям. Подробно объяснил, что он должен говорить и чего не должен, обращаться к нему только по имени и отчеству: Игорь Степанович, и вообще вести себя, как свободный человек.
  На следующий день с утра Юрий Сергеевич со своим портфелем и следователь Егоров вышли на улицу, где их уже ждал штабной автобус. В нем сидели два полковника – судя по петлицам танкист и артиллерист и два сержанта с противотанковыми ружьями. Сзади, в американском открытом «Додже» - десяток автоматчиков охраны в полушубках, потому что апрель был холодный. Водитель был проинструктирован заранее, поэтому не задавая никаких вопросов, по команде Егорова поехал, куда надо.
  Автобус ехал часа два мимо страшных спаленных и разоренных деревень и за разрушенным Малоярославцем свернул с шоссе на проселок. Скоро на поле стали видны сожженные или взорванные танки. Полковник-танкист остановил машину: «Ну вон вполне подходящий Т-3, самый массовый немецкий танк, и от дороги недалеко» Все вышли. Егоров подозвал лейтенанта из охраны: «Ваша задача – никого не подпускать ближе 300 метров. Ясно?» - «Так точно, товарищ капитан» - «Действуйте» - лейтенант повел автоматчиков на посты.  «Товарищи, - обратился Егоров к оставшимся. – Я напоминаю: то, что вы здесь увидите – составляет военную и государственную тайну. Вы дали подписку о неразглашении, помните об этом. Обращаться с вопросами к Техническому руководителю, его зовут Юрий Сергеевич, прошу через меня» - все покивали головами в знак согласия и приблизились к танку, сержанты тащили ружья и высокие сошки. «Командуйте, полковник» - обратился Егоров к танкисту. «Ребята, одну пулю в башню, одну в борт, где механик-водитель сидит, показать?» - «Не надо, товарищ полковник, - заулыбались сержанты, - знаем» - «Дистанция – 200 метров, выберите позицию, чтобы без рикошета. Исполняйте» - «Юрий Сергеевич, выдайте 2 патрона» - распорядился Егоров. Сержанты отошли на заданное расстояние, поставили сошки, навели ружье, хлопнул выстрел по башне. Все напряженно всматривались. Сначала ничего не было видно, потом заклубился дымок, закраснелось и засияло яркое пятно, наконец посыпался сноп искр. Минуты через три свечение стало затухать и вскоре совсем погасло. «Здорово!» пробормотал танкист. Сержанты перенесли прицел и выстрелили в борт. Все повторилось. Все двинулись к танку, военные с трудом сдерживали волнение. Над башней курился дым, в ее стенке был выплавлен глубокий  кратер, он дышал жаром, а в его дне чернела небольшая дыра. В борту же, где броня была тоньше, зияло отверстие, сквозь которое пролезло бы большое яблоко. Военные пришли в буйный восторг. «Слушай, а в снаряд к сорокапятке этот поджигатель можно запихнуть?» - тряс танкист за плечи Юрия Сергеевича, забыв об условиях Егорова, но тот улыбался и помалкивал. – «Конечно, можно. Эффект будет раз в десять больше» - «А сколько времени нужно на организацию серийного производства, хотя бы по тысяче в месяц?» - «Да, наверное, месяца в 2-3 можно уложиться» - «Твою мать! - закричал танкист – Ну, кудесники, ну, Платоны-Ньютоны-Ломоносовы, ну всё! Фрицам полный …дец! - он подбросил в воздух папаху и отбил чечетку, припевая: - Мы теряли не пропали и найдем не попадем!» - потом обнял и расцеловал Юрия Сергеевича. Артиллерист был сдержаннее и деликатнее: он пожал руку Копылову, но затем также поблагодарил и Егорова: «Мы, наверное, не всегда замечаем ваши успехи, но тут вы блестяще сработали, передайте наши поздравления генералу Смольникову» Сержанты тоже дивились и радовались. Егоров помахал лейтенанту, автоматчики пошли к машине. Он попросил полковников завтра приехать, чтобы подписать протокол полевых испытаний, все сели в автобус и покатили назад, охрана следом. Настроение у всех, было праздничное, ехали  именинниками. Юрий Сергеевич проникся общим воодушевлением, правда ничего хорошего ему с братом не светило, но своим поможет, значит, не зря жил и трудился.
   Он с артиллеристом сидел у окна справа, Егоров с танкистом – слева, а сержанты – сзади. Уже недалеко было шоссе, когда один из сержантов крикнул: «Воздух!» - и все увидели летящий навстречу самолет. Но было поздно: пулеметная очередь разорвала  воздух, распорола автобус. Он съехал в поле и стал. Водитель, танкист и Егоров были убиты, один из сержантов легко ранен, остальные не пострадали. Подошел лейтенант, они успели остановиться и рассыпаться, все были невредимы. «Вот незадача! Месяц их, сволочей не было и на тебе! - сказал лейтенант.- Мы возьмем раненого, отвезем его в госпиталь, а вас - до шоссе, а то вы закоченеете» Только тут до Юрия Сергеевича дошло: никто же не знает, что он под арестом. На шоссе попрощались с лейтенантом, «проголосовали», полковника с сержантом взял «Студебекер», а Юрий Сергеевич уехал в кабине «полуторки», как называли  грузовики ГАЗ.
9
  Через 2 часа он постучал в дверь Гринберга. Слава Богу, старик был один. «Раздевайтесь, Юрий Сергеевич! Какими судьбами?» - «Я не мог вам позвонить, Яков Евсеевич, простите, ни копейки…» - «Садитесь, ужинать будем» - «Спасибо, не откажусь» - поужинали, попили чаю и Юрий Сергеевич все рассказал. Гринберг слушал, не перебивая и не переспрашивая, как будто всегда знал, что все именно так и будет. На его старческом лице лежало выражение вековой скорби. «Вы не намерены идти с повинной?» - «Нет, Яков Евсеевич. НКВД – само по себе, и катализатор ему не нужен. Вы заметили, они провели испытания только на пятый день. Но главное – они меня немедленно посадят! Они всех нас за людей не считают. Конечно, я русский и желаю победы, но я не раб и не собака и лизать бьющую руку не буду. Хорошо бы союзникам передать это открытие, но не знаю, как. Если бы добраться до границы – ушел бы в Иран. Буду искать, какой-то канал связи найду» - «У вас документов не осталось?» - «В кармашке портфеля почему-то сохранились служебное удостоверение и «белый билет», а паспорт и все остальное отобрали при первом же обыске, вот с этой «ксивой» попытаюсь как-то адаптироваться и уйти» - «Без паспорта?!» - «С чем есть» - «Чем я могу вам помочь?» - «Одолжить мне денег на железнодорожный билет до Сталегорска. Там у меня больше шансов затеряться, чем где бы то ни было. Надежды на возвращение долга немного, но я оставляю вам подарок: это хорошие швейцарские часы, которые Толя привез мне из Японии. Возьмите их, пожалуйста, на память о Копыловых и делайте с ними, что хотите». Хозяин взял часы, подумал, потом позвонил сестре, поговорил с ней немного  на идиш и стал одеваться. «Дайте мне ваши документы. Я попытаюсь помочь вам с паспортом. Возможно, вам придется несколько часов поскучать. Ни в коем случае не выходите из дома и не открывайте никому. Самое лучшее – поспите. Держитесь вы превосходно, но я догадываюсь, что ваши нервы на пределе. Вы бывали на металлургических заводах на оккупированных территориях?» - «Да, конечно, в Кривом Роге, например» - «Для легенды подходит?» - «Не хуже  всех других» - «Ну и отдыхайте».
10
  У сестры Якова Евсеевича уже ожидал ее сосед: маленький, суетливый  старичок: «Что случилось, Янкель? Ты всегда ругаешь Сарочку за меня и вдруг тебе понадобился Мойше Кац?» - «Спасибо, Миша! Хоть и не люблю я твое искусство, а вот надо помочь человеку, вся надежда на тебя» - «Что случилось?» - «Нужен паспорт» - «Всего-навсего? А что есть?» - Яков Евсеевич отдал документы и коротко объяснил суть дела и задачу. Подробностей никто и не спрашивал.- «Ну, конечно, для «гоя»,- сказал Кац, - а ты когда-нибудь вспоминаешь, что ты еврей, ты что-нибудь в жизни для еврейства делал?» - «Когда мы спасаем безвинно страдающего человека, мы поступаем, как истинные евреи» - «Но, все-таки, для «гоя…» - «Ты плохо учился в хедере, Миша, а то бы ты помнил, что в книге Левит, есть такие слова нашего Господа: «Пришелец, поселившийся у вас, да будет для вас то же, что туземец ваш; люби его, как себя; ибо и вы были пришельцами в земле Египетской» - «Достаточно, Яшка, ты, как всегда, заткнул мне рот. Я пошел работать. Приходи завтра» - «Миша, подожди, мой клиент просил тебе подарить эти часы» - «Ну и правильно сделал, значит, умный человек. Не тебе же дарить, ты же никогда не понимал толк в хороших вещах, чтоб я так жил!».
Яков Евсеевич тоже удалился.
11
  На следующий день Гринберг снова съездил к сестре и скоро вернулся домой. «Юрий Сергеевич, вот вам вполне приличный паспорт, но теперь вы Ковылов. Военный билет тоже исправлен. Делал эти документы старый одесский искусный мастер, но, откровенно говоря, я больше надеюсь на то, что вас не слишком настойчиво будут искать. Во-первых, они продолжают бояться и ненавидеть своих реальных или, гораздо чаще, мнимых политических противников, это стало их манией, но к вам это не относится, а во-вторых, вы – их провал. Их отношение к вашему открытию говорит о том, что им по прежнему важнее политические амбиции, а не победа над фашистами. Так что авось небольшой путаницы и хватит. Паспортистка на буквы  «КОП» нужного лица не найдет и закроет книгу. Но берегитесь. Если вы им сегодня попадетесь, они через пару часов будут знать, где и с кем вы провели каждую минуту с того момента, как ушли с испытаний… Вот вам, признаюсь, самый дешевый билет в Сталегорск, вот буханка хлеба. Это все. Вы умный и мужественный человек, верьте в свою звезду! Поезд отправляется через 3 часа. Не исключено, что все ваши и Толины знакомые будут под наблюдением, поэтому запомните адрес моей сестры. Если захотите что-нибудь сообщить – пошлите ей открытку».  Они поговорили ни о чем, посидели, чаю попили, «Ну, мне пора, лучше с запасом» - сказал Копылов Он оделся, присели на дорожку, подошел к Якову Евсеевичу. «В добрый час, с Богом!», - сказал Яков Евсеевич. Они пожали друг другу руки и крепко обнялись. Юрий Сергеевич открыл рот, чтобы произнести несколько заготовленных слов, но не смог. Он откашлялся – опять не смог. Старик погладил его по голове и легонько подтолкнул к двери.
12
  Генерал Смольников беседовал с полковником-артиллеристом при участии нового следователя. Они так дотошно расспрашивали его, что тот заметил: «Но ведь вам наверняка все это и  гораздо подробнее рассказал Технический руководитель» - «Конечно, - подтвердил генерал, - но мне нужна полная, всесторонняя картина. У каждого участника испытаний свои впечатления и оценки, а ваши, дорогой Михаил Васильевич, в связи с трагической гибелью полковника Ткаченко, обретают особое значение.- (а полковник в это время думал: тогда на кой тебе черт, выспрашивать, что кто сказал), - Вы еще по службе не являлись?» - «Нет, товарищ генерал, первым делом пошел вам доложить об исполнении задания» - «Очень хорошо. Дела капитана Егорова принимает майор Петренко, я прошу вас еще разок прокатиться на место трагедии, мы же должны вывезти погибших со всеми формальностями, осмотром и составлением протокола. После этого мы вас с благодарностью отпустим и я лично отмечу ваше полезное участие» Генерал тепло попрощался с полковником и они с Петренко удалились.
  Следователь сел за руль легковой «Эмки» и, через 3 часа, после недолгих блужданий, они приехали на место испытаний. Петренко сфотографировал местность, потом следы попаданий зажигательных пуль, затем приблизились к автобусу, осмотрели и вошли в него. «Вот на этом месте я вчера и сидел» - сказал полковник. Вместо ответа Петренко вынул пистолет и выстрелил ему в затылок, сел в машину и уехал.
   После доклада об исполнении, он спросил: «Товарищ генерал, стрелков разыскивать?» - «А зачем? Кто их будет слушать, да их на фронте и так через неделю убьют. А мы с тобой, не забывай, карающий меч диктатуры пролетариата и должны быть гуманными, сажать только по необходимости!»
13
  Генерал пришел на доклад к Берии. Еще никогда в жизни он так не трусил – он понимал, что висит на волоске от гибели и совершенно искренне твердил: «Господи, пронеси!» Он не был ни атеистом, ни верующим. Недалекий и неумный, он давно понял, что «Тот прав, у кого больше прав» и любыми путями и средствами боролся за свое положение. Он многого достиг, как он считал, вполне заслуженно, но ощущения прочности своего положения, которое делает человека терпимым и великодушным у него никогда не было. Он был убежден, что его нелепая работа полезна и необходима для государства, но, одновременно, в подсознании деревенского парня, воспитанного на нормальных, кондовых ценностях,  сохранялось презрение к этой дурацкой, болтливой и каверзной деятельности. «Раз все так делают – значит так и надо» - говорил он себе, но теперь проклинал день и час, когда его черт занес на эту службу. «Пройдите, товарищ генерал», - прошелестел секретарь и он шагнул в кабинет Наркома. «Ну, давай» - бросил Берия и генерал, стоя навытяжку, кратко и точно изложил все, что произошло. Он заранее решил, что на этой стадии лучшей стратегией будет чистая правда, ее и преподнес. Берия долго молчал. Глаза генерала были прикованы к его руке: сейчас нажмет кнопку звонка, буркнет: «Арестовать!» и все кончено, в лучшем случае – расстреляют, а, может быть, «обратят в лагерную пыль», как они называли заключение в концлагеря. «Ай-яй-яй», -  забормотал Берия, медленно вылезая из-за стола, -  Генерал повернулся к нему лицом и в ту же секунду начищенный сапог Наркома врезался ему в пах. Генерал согнулся, подавил рвущийся из груди крик и только из зажмуренных глаз потекли слезы. Сквозь страшную боль пробилась мысль: «Буду жить!» - «Ты не радуйся, - проницательно заметил Нарком, возвращаясь за стол – тебе меня не пережить, а оставит ли нас на свете Иосиф – еще неизвестно. Что ты наметил? – генерал пытался, но еще не мог говорить, - Ты не молчи, пока ты молчишь, сволочь, ты мне не нужен» - тихо добавил хозяин, генерал собрал последние силы и с трудом заговорил. Берия слушал и согласно кивал, потом сказал: «Мы бы его наверняка поймали, но нет времени. Первое. Без денег, документов и карточек он больше недели не продержится. Он может быстро зацепиться только за металлургию, ну там, Магнитка, Нижний Тагил, еще несколько заводов. Немедленно организовать досмотр отходящих поездов. Запросить списки, кого принимали на работу с 15 апреля. Второе. Показать протокол допроса Тевосяну, можно ли из него что-нибудь извлечь. Если ничего не получится, значит, ничего и не было, а был наивный обман ради спасения брата-изменника. И все. И чтобы испытатели изложили все хорошо и убедительно» Хотя генерал только что доложил, что испытатели погибли, он предвидел такой поворот разговора и, достав из папки рапорт о полевых испытаниях, еще дрожащей рукой протянул его Берии. Тот хладнокровно просмотрел его: несколько офицеров подтверждали отрицательные результаты испытаний зажигательных пуль, были приложены фотографии из архива НКВД. «Так, значит, не горит броня?» - огорченно спросил Берия, - «К сожалению нет!» - «Очень жаль. А почему в рапорте не отмечено, что изобретатель погиб от пуль фашистских стервятников?» - «По халатности, товарищ Народный Комиссар» - «Ладно. Можешь быть свободен». Результаты испытаний Берию сейчас мало интересовали: самое страшное было то, что изобретателя упустили, ибо он знал, что таких проколов Сталин не прощает.
14
  Билет был в общий вагон. Были еще «комбинированные», там на вторых полках лежали счастливцы с плацкартой, даже белье давали. На нижних полках сидели по три пассажира, один из них ночью залезал и спал на третьей, багажной полке, а двое нижних отсыпались кое-как, по очереди или на полу, без комфорта, но жить было можно. Но настоящий кошмар творился в общих вагонах: туда продавали билетов столько, что вагон набивался выше всякой меры, до отказа, люди корчились и на полках и под полками, на полу – везде. Когда по нужде кто-то пробирался в вечно занятый вонючий туалет, его провожали проклятия тех, на чьи руки и ноги он неизбежно наступал. Чтобы «захватить» место, перед платформой, задолго до отправления поезда, собиралась толпа. Постепенно она росла и уплотнялась и, к моменту подачи состава, была напряжена до предела. В какой-то момент железнодорожницы выдергивали железный засов и бегом, чтобы самих не сбили с ног, растворяли загородки широкого прохода. Люди, обремененные детьми, чемоданами, мешками кидались со всех ног и толпой бежали по платформе. Самые шустрые занимали в вагоне место у окошка или, кто помоложе, на второй полке, кто прибегал попозже – теснились, как придется.
  В тот день, у последнего вагона поезда дальнего следования стоял сотрудник НКВД. Наметанным глазом он мгновенно просматривал толпу в поисках косорукого, он хорошо запомнил его внешность и не сомневался в том, что не ошибется.
   Юрий Сергеевич взял старт вместе со всей толпой. Перед ним мчался инвалид. Его костыль скользнул по наледи и рубанул по ноге пожилой тетки, что с небольшим мешком трусила рядом. Тетка упала, как подкошенная, но молча. Юрий Сергеевич подхватил ее: «Тебе в какой вагон, мать?» - «В девятый, - с трудом выговорила женщина – ты беги, парень» - «Как удачно, и мне в девятый, - спокойно ответил Юрий Сергеевич, - держись за меня и пошевеливайся!» - он взвалил на плечо ее мешок, подхватил ее подмышки и довольно быстро поволок свою ношу к девятому вагону.
   Агент не потерял бдительности, но мужик с мешком и хромой теткой не представлял для него никакого интереса, поэтому Юрий Сергеевич благополучно дотащил свою ношу до девятого вагона. Отстояв очередь к проводнице, они вошли в еще не заполненный вагон, и им достались два приличных места на нижней полочке. Напротив две женщины с пацаном ехали домой в Челябинск, инвалид из госпиталя к дому возвращался, а основные пассажиры – несчастные беженцы - старики, женщины и дети, которых война выгнала с насиженных мест и они пробирались, кто к родным, кто к знакомым, а кто просто прослышал о местах, где есть жилье и работа. Казалось, что вся Россия в движение пришла, а организующая и защитная роль государства в этом «переселении народов» была ничтожной: только Наркоматы и военные заводы перевозили организованно, и то без порядка.  Тетка, опять же без стонов и крика, обнажила голень, на которой быстро поднималась опухоль. Бабы вокруг заахали, потом сказали Юрию Сергеевичу, как спутнику, мол, холод нужен – он, естественно, пошел и добыл холод - снег еще лежал. Тетка стала примачивать ушиб и, видно, боль малость отпустила, потому что ее лицо разгладилось и она спросила: «Тебя как звать?» - «Юрий» - «А я Прасковья Сёмина, тетей Паней зови» - «Куда едешь?» - «В Сталегорск» - «К кому?» - «Ни к кому. Я металлург, буду работу искать» - «А откуда сам-то?» - тетя Паня спрашивала спокойно и серьезно и, хотя врать не хотелось, но ничего другого не оставалось и Юрий Сергеевич выложил ей продуманную легенду о Кривом Роге, о жене Ларисе, что уехала к сестре во Львов и пропала.. Убежал из дома, когда немцы подходили, поехал в Москву, к знакомому, да хотел в Москве назначение получить, тут бардак, Наркомат в Куйбышеве, его обокрали, еще хорошо паспорт был зашит, вот знакомый купил билет и пропитание на дорогу, теперь едет за работой и куском хлеба. – «Что у тебя с рукой-то?» - «Еще на финской» - «Не болит?» - «Нет, только не разгибается. Привык. Пальцы работают, сила еще есть» - «Есть, есть, - подтвердила тетя Паня, - меня, как кошку тащил, я не успевала ногами перебирать. А какую работу ищешь?» - «Могу на любых печах, на конвертерах, на домнах» - «На мартенах работал?» - «Работал» - «Значит, найдешь работу» - Она рассказала о себе: «Мы сами тамбовские, в Сталегорске с самого начала. Мы с хозяином в 29 году пришли: он у меня столяр да плотник, по всякому делу работник, почуял, что в деревне не жизнь, ну и подался на заработки, и я за ним с дочерью. Жили в общежитии. Тоже научилась и вкалывала и штукатуром и маляром. Так-то мы деревенские к тяжелой работе привычные, а до того уходилась, бывало, что приду с работы, лягу на пол, раскину руки крестом и лежу полчаса, даже плакала. Последние дома на рудоиспытательной станции строили, она у нас РИСом зовется, там и квартиру дали. На отшибе, зато свой огород, я там кладовщицей устроилась, чтобы полегче, пора - шестой десяток разменяла, а сам на стройках бригадиром. А в Москву к племяннику ездила – сестре покойной сынок, лейтенант, в госпитале лежит, в Люберцах, Ноженька вся побитая, пяту операцию делают. Не знаю, спасут ногу, нет ли. Я ему маленько пропитания возила: сала, рыбы соленой, ну хоть немножко поддержать парня, двадцать годочков всего. Теперь к дому спешу, сам-то с дочкой круглый день на работе, а внучек, в третий класс пошел – на мне, да и их кормлю» - «И сама работаешь, - удивилась соседка напротив, - как же ты мать управляешься?» - «Кручусь. Трудно народ живет, особенно - беженцы»
  Трое суток ехали в тесноте и мучении, без света и свежего воздуха и подружились, все о себе порассказали. Тетя Паня была чудная русская баба: терпеливая, работящая, добрая к людям, с большим здравым смыслом и чувством юмора. Она, конечно, была «хранительницей домашнего очага». Такие жены всегда верховодят, но деликатно, чтобы не унижать мужа: «В семье муж – голова! А жена – шея,- говорила она, и лукаво добавляла, - а куда шея повернется – туда и голова глядит!» Рассказывала: «Мой хозяин до войны повадился выпивать с мужиками. Мне соседи скажут – я и бегу, тащить его из пивной, чтобы, знаешь, и его сберечь и получку. Вот, как-то подарил он мне сумочку, а сам, аккурат, на следующий день нажрался до беспамятства. И вот тащу его, а он тяжелый, зараза, совсем на ногах на держится. И такая мне на сердце обида легла, луплю его сумочкой по чем попало, замочек и сломался. Вот я на другой день и прошу, мол, Коля, замочек надо починить. А он мне и говорит: «Мать твою туды-сюды! Что ж ты, дура, вещи не бережешь?» - Все грохнули: «И ничего не помнил?» - «Ничегошеньки, все заспал» - «А как твоя дочка с зятем живут?» - «А зятя нету, сбежал. Интересный был парень, и другую жену нашел покрасивше, моя, значит, разонравилась» - «А как же дочка, горюет?» - «Да нет, вроде непохоже. Он болтун был, может, ей надоел!» Так за разговорами тянулось время.  И тетя Паня и другие спутники подкармливали Юрия Сергеевича домашними харчами, а он всю компанию кипятком обеспечивал. Нога у тети Пани за время дороги почти зажила, За час до прибытия она, как о решенном деле, сказала Юрию Сергеевичу: «Ты ко мне поедешь, сегодня с дороги оклемаешься, помоешься, у нас душ есть, а завтра с утреца дочка тебя на комбинат отведет и куда надо направит».
15
  Поезд пришел утром. На платформе стояла молодая миловидная женщина с таким же, как у тети Пани спокойным серьезным лицом. «Здравствуй, Маня! Это Юрий Сергеич, он к нам поедет» - «Здравствуйте мама, здравствуйте Юрий Сергеич, с приездом, как доехали?» - «Да вот меня на вокзале один дурак костылем подковал, да Юра, спасибо, и до вагона и в вагон затащил и лечил дорогой, так уже и ничего» - «Ну, спасибо вам!» Поехали на трамвае, потом километра два шли пешком до нескольких каменных домов, около Железной горы, в одном из которых жили Сёмины, Ему предложили помыться и поспать, что он и сделал, потом попросился помочь по хозяйству, но тут появился вертлявый мальчуган и тетя Паня предложила Юрию Сергеевичу с Димкой позаниматься, дескать лодырь, хуже всех учится. Оказалось, что веселый и невнимательный парень немного запустил, но раненая рука вызвала у мальчика уважение и они хорошо поговорили и позанимались. В двухкомнатной квартире места было достаточно (тогда кухни и прихожие строились большими), поэтому, когда тетя Паня посоветовала пока пожить у них – Юрий Сергеевич охотно согласился. Вечером семья села за общий стол и Юрия Сергеевича посадили, как он ни отбивался. Дед поговорил о военном положении и остался доволен, а Маша задала несколько «анкетных» вопросов: где работал, да что делал, впрочем, вполне благожелательно. Ему поставили раскладушку в чуланчике, а, когда он отправился спать, тетя Паня наказала Маше найти ему место получше, потому что парень хороший. «Ну и что, мама, был бы металлург хороший!» - «Дура ты у меня, Маня. Скоро тридцать, а до сих пор не знаешь, что, который человек хороший – он обязательно и работник хороший, а который сволочь, он и работник негодный» - «Ну, мама, какой он человек – это еще посмотрим» - «И смотреть нечего –  душа нараспашку».
   Утром его покормили и  отправили с Машей на комбинат. Они зашли в большое здание заводоуправления, прошли в отдел кадров, и тут Машин интерес объяснился. Она открыла дверь с  бумажным плакатиком: «Зам. начальника», села за стол и усадила Юрия Сергеевича. Он напрягся, когда она взяла в руки его паспорт, но он был уже не чужой, и она, не разглядывая его, как она делала обычно, выписала реквизиты и отдала Юрию Сергеевичу, вместе с анкетой. Видимо она, как и мать, сама соображала, что надо делать, ибо, ничего не спрашивая и не объясняя Юрию Сергеевичу, позвонила по телефону какому-то Петровичу и сказала, что с него бутылка, потому что появился человек – как раз такой, какого он ищет. Видимо Петрович заинтересовался, потому что Маша выписала  пропуск и объяснила Юрию Сергеевичу дорогу в третий мартеновский цех. Пожелала удачи и попросила потом зайти и рассказать ей что и как.
16
  Длинной дорогой по огромному комбинату Юрий Сергеевич добрался до третьего цеха. В кабинете начальника сидел пожилой широкоплечий человек с безмерно усталым лицом и воспаленными глазами. Он представился, как начальник цеха Семен Петрович Смирнов, задал несколько коротких вопросов: на каких печах и кем работал и сразу предложил: «Пойдемте к печам, посмотрите, посоветуете. Я же вижу, что вы – наш человек, а что вы можете делать, нам обоим будет понятнее на рабочем месте», Юрий Сергеевич согласился, Смирнов предложил ему спецовочку и они пошли к печам. По дороге Юрий Сергеевич расспросил о печах: тип, мощность, виды сырья и прочее. Смирнов подвел его к мартену и представил мастеру, старику-сталевару. Юрий Сергеевич взял синее стекло и заглянул в окно. Над медленно движущейся поверхностью жидкого шлака бушевал огненный вихрь газового факела. Булькали тяжелые, медленные пузыри, горели синие огоньки.  Как всякий прирожденный металлург, Юрий Сергеевич чувствовал металл нутром. Он сам обнаружил эту способность еще на практике, в Кривом Роге. Чем дольше он смотрел на жидкий металл, его движение, свечение, тем отчетливее было его представление. Он в шутку говорил друзьям, что видит, как атомы движутся. Понимая важность момента, он собрался, сконцентрировался и вспоминал старый опыт. Спросил о загрузке, о составе руды и скрапа, время, анализы, проверил показания приборов и сосредоточенно думал. Понаблюдал час, попросил добавить руды и топлива, потом взять пробу на фосфор, посчитал на логарифмической линеечке, попросил скачать шлак, загрузить известь, убавить дутье. Посматривал на приборы. Дождался окончания кипения, попросил вводить ферросплав. Кажется, все шло хорошо. Как всегда, за работой он забыл обо всем и, вдруг, обнаружил, что прошло три часа, начальника цеха нет, а сталевары его внимательно и охотно слушаются. Взяли пробу, пора было выпускать плавку. Появился Смирнов. Он заглянул в печь, потом обратился к сталеварам. Гул вентиляторов заглушал их голоса, но Копылов увидел, как старый мастер, сняв рукавицу, поднял большой палец и Смирнов кивнул. Он сам последил за выпуском стали и позвал Юрия Сергеевича. Пришли в кабинет. «Слушай, - обратился Смирнов на «ты», как к своему – с тобой все ясно, выходи начальником смены. Сегодня походи, присмотрись, а завтра с утра заступай. Можешь?» - «Могу» - согласился Юрий Сергеевич. – «Я устал, как собака. Месяц назад старый начальник смены концы отдал, а одного и раньше не хватало, на фронт ушел, так я с тех пор по две смены стою, уже ничего не соображаю, вот, слава Богу, с тобой очухаюсь. Ты напиши сейчас мне заявление, тебе в бухгалтерии карточки дадут и зарплата пойдет, а Маруся приказом потом оформит, я ей позвоню». До вечера Юрий Сергеевич ходил по цеху, смотрел проектную документацию, с людьми знакомился. А утром Смирнов его представил смене, и колесо завертелось. 
17
  Пришел работник первого отдела Миша, попросил список людей, поступивших на работу с 15 по 25 апреля. Кадровичка Тоня переписала поступивших, напечатала и отнесла Марии, та подписала и отдала Мише. Она заметила, что в списке Ковылова нет и мельком подумала, что надо бы приказ подписать, а то человеку в цеху зарплата идет, а на комбинате не числится, непорядок. Смерть, никем незамеченная, второй раз прошла стороной и Юрия Сергеевича не коснулось ее ледяное дыхание.
Он отдал тете Пане карточки, сказав, при этом, что деньги отдаст с получки, та согласилась: «Конечно». Всю получку, 1200 рублей, это тогда было много, он отдал ей, она спросила: «Ты что, рехнулся?» - он засмеялся, но деньги назад не взял. Он и сам уже чувствовал себя членом семьи.
18
  По окончании заседания ГОКО Сталин сделал Берии знак остаться. Он помолчал, покурил и коротко спросил «Ну, что с изобретением?» Вместо ответа Берия подал ему фальшивку Смольникова. Сталин прочел  ее и задумался. Было совершенно очевидно, что Берия врет, но, во-первых, ясно, что способ поджигать танки не найден, зачем бы НКВД его скрывать, во-вторых – что  изобретатель мертв. Конечно, Берия заслуживал жестокой кары за то, что допустил убийство изобретателя без разрешения, но он пока необходим: в НКВД остались одни дураки и его заменить некем, а изобретателя все равно не оживить. Сталин и не надеялся на успех: будучи создателем величайшей в истории бюрократической системы, он верил только в мощь крупных государственных организаций и никогда не рассчитывал на индивидуальные качества человека – ум, талант, призвание. Он встал и прошелся по кабинету. «Скажи мне, пажалуйста, Лаврэнтий, это глупость или саботаж? Ты по прежнему дурак или уже прэдатель?» - спокойно и негромко обратился он к Берии и тот от страха утратил всю свою вальяжность: «Клянусь тебе своими детьми, Иосиф, - горячо заговорил он, - Вражеский удар обрушился на нас, как  Божий бич…» - «Иди, - перебил его Сталин, - мы будем думать, кто ты».
19
   Цех работал, как все военные производства, в три смены, с великим напряжением и без выходных. Как опытный металлург и хороший человек, Юрий Сергеевич быстро освоился в коллективе и почувствовал себя своим. Он еще присматривался к людям, запоминал имена и повадки, а его уже весь цех звал «Сергеичем» и в столовой, где давали обед по «спецталонам», ему занимали очередь и место за столом. Отношения между работниками были почти родственными.
  Вообще, самым приятным и безвозвратно утраченным явлением советской жизни, были человеческие взаимоотношения членов трудовых коллективов. Во всяком экономически целесообразном производстве, необходимость каждому утверждать свою полезность и, даже, просто личная заинтересованность в конечном результате работы, осложняют взаимоотношения людей. Появляются ревность, зависть, озабоченность, корыстный интерес, конкуренция. Только при социализме, когда ни зарплата работника, ни благополучие предприятия   не зависели от эффективности трудовой деятельности, ничто не омрачало дружеские, теплые отношения работников научно-технических, а особенно производственных коллективов. Мизерная производительность труда (в машиностроении в 4 раза ниже среднезападной), конечно, побуждала думающих хозяйственников искать способы стимулирования работников. Так возникали всякие нелепые и бесплодные выдумки, вроде соцсоревнования, соцобязательств, стахановского движения и т.п. В горячих цехах, также, как в концлагерях, за выполнение норм просто давали дополнительную пайку хлеба. Довольно рациональными способами повышения производительности труда были бы виды оплаты: прогрессивная и премиальная, но из-за отсутствия «эффективного собственника», т.е. владельца средств производства, и «уравнительных» настроений работников, все немедленно «приводилось к общему знаменателю»: чаще всего давали премию всем поровну, иногда еще учитывали участие в общественной работе, рацпредложения и т.п. В науке «творческая» зависть иногда проявлялась ужасно, ее-то жертвой и пали академик Н.И.Вавилов и многие другие видные ученые, которых «сожрали» амбициозные бездари, а на заводах, фабриках, в проектно-конструкторских, изыскательских, монтажно-наладочных предприятиях и конторах – люди жили, как в родной семье. Наравне с государственными праздниками отмечали дни рождения, новоселья и прочие семейные торжества - коллективными собраниями и пьянками-гулянками Часто вместе проводили отгулы и отпуска, которые сокращать никому и в голову не приходило, но это появилось после войны. А в войну никаких выходных не было, все «вкалывали» без отдыха, но отношения были особенно близкими – общая беда очистила человеческое общение.
  Вот в такой упряжке Ковылов и тянул свой плуг. Он прижился и старался ни о чем не думать, жизнь пошла по новому кругу, и ничего не попишешь. «Свалить» за границу не было ни малейшей возможности. Досада от невозможности помочь отечеству грызла его непрерывно, но способ найти не удавалось. Он теперь точно знал, что письмо, адресованное за границу, не уйдет дальше Горотдела НКВД. Так прошло еще два месяца. Немцы прорвали фронт и  рванулись на Кавказ и Сталинград. Ковылов не выдержал. Он написал письмо, пошел на вокзал и кинул  в ящик почтового вагона. Его будут разбирать уже в Москве и пункт отправления не найдут.
20
   Работник ЦК снова побеспокоил свое начальство: «Кузьма Петрович, опять та же история!» - «Какая история? Покажи-ка. А-а-а…  «Товарищ Сталин! Я уже побывал в лапах ваших пыточных дел мастеров, поэтому встречи не жду. В этом письме я излагаю формулу и способ получения того катализатора, эффективность которого была показана в испытаниях под Малоярославцем… - ну, тут дальше всякая наука нацарапана и подпись есть, гляди-ка  – инженер Копылов» - Лаврентий прошлый раз был зол, что послали копию Шкирятову. А с ним ссориться себе дороже. Отправь Лаврентию, и все. Тоже шишка – член Политбюро!»
  На следующий день Берия вызвал Смольникова: «Читай! - сказал Берия, протягивая письмо, - Что скажешь?» -  Именно этого Смольников боялся больше всего. Он полагал, что, как всякий нормальный человек, натерпевшийся страху и счастливо ускользнувший, Копылов должен залечь на дно и больше никогда не напоминать о себе, но видел, что Копылов – человек той породы, которая для генерала была непонятной и непредсказуемой, поэтому очень боялся. Воскрешение Копылова представляло смертельную опасность, и теперь генерал надеялся только на хитрость и наглость Берии - «Думаю, надо опять обратиться к Тевосяну или к академику Байкову, им виднее» - осторожно ответил он. – «А почему мы должны ему верить? – вкрадчиво спросил Берия. – Он что, советский человек? Если бы он был советский человек, он на следующий день сам бы явился, значит он не советский человек, не патриот нашей Родины, вот что я думаю!» - «Так точно, товарищ Народный Комиссар,  не патриот! Был бы патриот – он бы на допросе правду рассказал про свой катализ, а то все наврал, сука, Иван Федорович Тевосян сказал – полная херня!» - охотно подтвердил генерал. «Я полагаю, что это он нас провоцирует, чтобы мы пошли у него на поводу, и оторвали бы наших ученых и видных политических деятелей от их важнейших государственных дел! Но мы, большевики, не пойдем на поводу у этого белогвардейца! Развел, понимаешь, катализы-мотализы всякие!» - «Конечно, не пойдем, товарищ Народный Комиссар!» - подтвердил генерал. Он уже понял, что Берия не может признаться Сталину в успехе испытаний и пропаже Копылова, поэтому решил скрыть новое обращение. Лишь бы об этой истории не узнали союзники. А то  Берия все свалит на него!
   Еще два письма такого же содержания приходили в течение 42 года, потом корреспондент замолчал. У него опыта не хватило: надо было писать в Коминтерн, Красный Крест, ВЦСПС, Еврейский Антифашистский Комитет,  Большой театр, Малый театр – куда угодно, тогда бы какое-нибудь письмо, глядишь, и дошло, да и то вряд ли, штатные и нештатные агенты НКВД-МВД-КГБ сидели везде и были начеку, через эту плотную сеть ничего не проникало.
21
   Как земля просохла, тетя Паня собралась огород копать. Юрий Сергеевич договорился на денек отлучиться и тоже отправился. К удивлению остальных, увечье ему не мешало и копал он лучше всех. Им с Машей надо было вскопать сотки две тяжелой луговой целины под картошку. Дед с тетей Паней вскопали старый огород, потом все перекусили, старики с Димой пошли домой, а Юрий Сергеевич с Машей продолжали копать. Хотели закончить сегодня же. Юрий Сергеевич с непривычки устал, но дивился на Машу. Ясно было, что она «при последнем издыхании», побледнела и тяжело дышала, но не давала себе пощады, не охая и не жалуясь продолжала ворочать тяжелую сырую землю, переплетенную корнями луговых трав, пока Юрий Сергеевич не усадил ее насильно: оставался маленький уголок и он докопал его за 20 минут. Он бросил лопату и присел рядом. Маша ласково улыбалась ему и глядя на ее милое лицо, он почувствовал прилив нежности. Домой пришли затемно. «Молодцы, ребята. – сказала тетя Паня, - Дима, учись, как надо работать!» - «Это не я, это Юра молодец,- сказала Маша, - я думала, он культурный человек, часик поковыряется и бросит, а он, как бульдозер ворочал, даром, что инвалид!» - «А мы с дедом завтра заскородим  [это значит, «обработаем граблями»], - сказала тетя Паня, - а во вторник картошечку посадим, у меня целое ведро очисток напасено [во время войны никто не сажал целые картофелины – сажали очистки с «глазками»]»
  С этого дня Юрий Сергеевич почувствовал, что между ним и Машей возникли новые отношения, их тянуло друг к другу, но оба были сдержанными людьми и сопротивлялись влечению. Месяца через три, когда он поздно пришел со смены, она кормила его ужином и, глядя на его усталое лицо, не выдержала. Подошла к столу, привлекла к груди его голову и нежно погладила по волосам, а он поймал ее руку и прижал к губам. В ту же ночь, она безо всяких разговоров, пришла к нему в чуланчик. 
22
  Прошло несколько лет. Отпраздновали победу. Тетя Паня давно считала Юрия Сергеевича зятем и втайне гордилась им. Иногда человек полжизни ищет супруга, а через месяц после долгожданного брака, выясняется, что «это» - типичное «не то». А у Юрия Сергеевича и Маши было наоборот. Хотя встреча их была совсем случайной, по характеру и темпераменту они были так близки, что понимали друг друга без слов, тем более, что оба были неразговорчивы. Просто им друг с другом было хорошо, отчего они все свободное время и проводили вместе.  Дима пошел в 9 класс. Он очень привязался к отчиму, бывал на комбинате, но металлургией не заинтересовался, мечтал о Лесотехническом институте. Смена Юрия Сергеевича неизменно выдавала самые лучшие плавки, поэтому у него постепенно сложилась прочная репутация одного из лучших металлургов. Все  предложения о повышении по должности он вежливо, но неизменно отклонял и от него отвязались. «Ну, - с гордостью говорили на комбинате, - такой он у нас человек, вот не любит разговоров и все!» На самом деле, кроме несклонности к кабинетной работе, Юрия Сергеевича удерживало и нежелание рисковать: в Союзе анкеты подвергались тем большей проверке, чем выше было положение работника. Была «номенклатура предприятия», «главка», «министерства» - каждый раз анкеты проверялись заново, следовательно, каждый раз могла открыться его тайна, а авторитет и всемогущество «органов», как ни менялись их названия, оставались безграничными и нерушимыми не только до ХХ съезда, но, по крайней мере, до августа 91 года.
  А заработки его постепенно росли. С других городских предприятий бывшие работники комбината все чаще обращались за помощью: «Все, вроде, делаем, как положено, и вагранка у нас испытанная, а литье пошло плохое – брак, ликвация. Пожалуйста, Сергеич, приезжай, взгляни!» Юрий Сергеевич приезжал, проводил плавку и неизменно находил причину дефектов литья, от чего его слава еще больше упрочивалась, а недели через две просили зайти в кассу.
  О покинутой жене он вспоминал с тихой грустью, ну так жизнь повернулась, что поделаешь, а о Гринберге со стыдом и угрызениями совести. Настал 53 год, умер Сталин, оправдали и выпустили «убийц в белых халатах», так газеты успели обозвать пересаженных в тюрьмы невинных врачей. Юрий Сергеевич решил, что время вышло и попросил знакомого снабженца, командированного в Москву,  узнать в справочном бюро адрес Сары Евсеевны. Таким образом, он выяснил, что она жива и проживает там же. После этого, он отправил ей денежный перевод за своей фамилией, но без обратного адреса. Маше сказал, что Гринберги много помогали и ему и брату, она одобрила это дело, и заметила: «Вот, тебе даже евреи помогают, хотя они народ хитрый и жадный» - «С чего ты это взяла, ты их тут мало видишь, что ли?» - «Нет, Юра, но люди говорят, что евреи избегают тяжелой работы, норовят в торговлю, у тебя в смене много евреев?» - «Всякий человек ищет работу, на которой лучше зарабатывает и правильно делает: и ему и обществу больше пользы. У евреев особые склонности к умственному труду и искусству. И пускай они занимаются тем, что у них лучше получается, из евреев выходит  множество хороших врачей, учителей, писателей, артистов, ученых, которые давно вливаются в русскую интеллигенцию и трудятся на благо России. Тебя еврей обсчитал?» - «Да нет, наши чаще обманывают» - «Ну, вот. Нет хороших и плохих наций. Есть добрые и честные люди, а есть злые жулики. Евреям несвойственны русские недостатки – пьянство, лень и безалаберность, а это нашим разгильдяям не нравится. И правительство, когда ищет виноватых – на евреев сваливает. Легче, чем свои глупости исправлять»
   Он долго жестоко мучился из-за того, что его открытие не помогло стране во время страшной войны.  Он не знал, что случилось с его письмами и чувствовал свою неизбывную вину перед народом. Потом это чувство притупилось и теперь он старался забыть о своем открытии, будто его и не было, однако, пришлось вспомнить.
23
  Склад, где хозяйничала тетя Паня, помещался рядом с домом и Юрий Сергеевич иногда заходил помочь ей или позвать к ужину. Часто к ней заходили дети: играли или помогали тете Пане с уборкой. Там был отдельный «бокс», где взрывники прежде хранили свои запасы. Он был, как положено, бетонированный, без окон с железной дверью, которая  запиралась изнутри задвижкой, а наружный рычаг ее запирался замком и пломбировался. Однажды днем, когда Юрий Сергеевич вернулся с ночной смены, тетя Паня прибежала взволнованная: озорной мальчик постарше, Петька, заманил троих маленьких в бокс, чтобы попугать, а как захотел выпустить, задвижку и заело, а она хотела открыть – надела на рычаг трубу, чтобы подлиньше, так и вал сломался, а они орут благим матом и что теперь делать?! «Надо с комбината везти автогенный аппарат и проклятую задвижку вырезать, но ведь пока привезут да вырежут – дети там, в темном боксе опсихеют! Вот беда, так беда! – тетя Паня очень испугалась за детей и ее  покинуло обычное спокойствие, - Юрочка, голубчик, может, что-нибудь придумаешь?!» - у Юрия Сергеевича, как молния сверкнула мысль: выжечь! – «Попробуем. Тетя Паня, беги на склад, успокаивай детей через дверь, Дима, тащи паяльную лампу на склад и скорее разжигай ее!» – скомандовал он, а сам кинулся в чулан: вот портфель и патроны на месте, так и лежат 7 лет, неужели потеряли активность? Он нашел дедовы клещи, вытащил пулю из гильзы и кинулся не склад. Там была паника, дети, не слушая бабкиных уговоров, заходились от крика, но Дима, молодец, ни на что не обращая внимания, исполнял команду. Вот лампа загудела и Юрий Сергеевич сам волнуясь, ввел клещами конец пули в пламя, вскоре она закраснелась и он сунул ее в отверстие вала задвижки. Свечение появилось, усилилось и заполыхало, вот заклубился дым и хлынул фонтан искр. «Детки, отойдите от двери, а то вам ноги не ушибло бы!» - кричал он, но они так орали, что ничего не слышали. Минуты через две выплавленная задвижка с грохотом упала, дверь распахнулась, и дети выкатились в объятия тете Пани, целые и невредимые. На последних секундах искры полетели внутрь бокса и отогнали малышей от двери. Выскочил и молча удрал проказник Петька,  он предвидел, что ему, как следует, всыплют. Зареванных детей похватали на руки, приласкали и успокоили. Они быстро пришли в себя, и можно было надеяться, что отделались нелегким испугом. Тетя Паня попросила Диму проводить их, а сама села на табуретку в полном изнеможении. Наступила реакция и ее колотила крупная дрожь. Она не могла выговорить ни слова, только зубы лязгали. Юрий Сергеевич на складе хорошо ориентировался, быстро нашел спирт, развел водичкой  и заставил тетю Паню, как она ни отбивалась, выпить полстакана. Вскоре ее отпустило и он увел ее домой. Потом пришел начальник РИС старый инженер: «Чем ты ее выжег-то, Сергеич?» - спросил он. «Термитным патроном» - ответил Юрий Сергеевич. «Ну-ну. Чудеса, да  и только!» - заметил начальник и отвязался. Он видел огромную дыру, понял, что дело нечисто, но был тертый калач и знал, что «если не хочешь, чтобы тебе врали – не спрашивай».
  Вечером Юрий Сергеевич оказался именинником. Тетя Паня, нет-нет утирая слезы, благодарила Гопода и святую заступницу, Параскеву Пятницу, которые, по своей великой милости, послали дурака-инвалида, который тяпнул ее костылем по ноге, отчего она и с Юрой подружилась. О том, что она телом своим закрыла его от грозного ока НКВД, никто и не догадывался. .Дядя Коля тоже расчувствовался, тем более, что ему, на радостях рюмочка перепала, Дима все пытался рассказать, как ему дядя Юра сказал, и как он побежал, лампу развел и т.д., а Маша не сводила с Юрия Сергеевича сияющих глаз и каждые пять минут подходила, чтобы обнять и поцеловать своего ненаглядного героя.
24
  Сара Евсеевна Гринберг вертела в руках извещение о почтовом переводе, ничего не вспомнила и пошла на почту, полагая, что по бланку перевода легко найдет источник благодеяния. 3000 рублей получила, источник не нашла.  На сопроводительном талоне какой-то Ковылов, неизвестно с чего, желал ей и ее родным и близким здоровья и благоденствия. Как всегда, в трудных случаях, она позвонила старшему брату, чьему уму и духовной культуре она всю жизнь доверяла. Многие старики, пережившие войну, после нее быстро сдали и один за другим уходили в лучший мир.  Яков Евсеевич тоже чувствовал себя плохо, он бросил работу и последнее время почти не выходил на улицу. «Яша, милый, что сей сон обозначает? Шутка сказать – такие деньжищи! У меня вся надежда на твою светлую голову» – взмолилась Сара Евсеевна. – «Ты не представляешь себе, как ты меня обрадовала, Сарочка. Приезжайте ко мне с Мишей» - «А он-то тут при чем?» - «Очень даже при чем»
  Сара Евсеевна с Кацем приехали в гости. «Ну, и зачем тебе понадобилась такая представительная делегация, - сказал Моисей Абрамович, после приветствий, - ты будешь объяснять Саре, что эти деньги – твои?» - «Да нет, скорее – твои» - улыбнулся хозяин – «Это уже лучше, тогда можешь вообще ничего не объяснять!» - «Миша, ты вспомни того клиента, которому ты лет 10 назад сделал фальшивый паспорт» - «Ой, мамочка моя, то-то мне показалось, что я слышал эту фамилию!» - «Ты ее не столько слышал, сколько видел» - усмехнулся хозяин. «Ну, рассказывай!» - сказали гости. И Яков Евсеевич все рассказал. «Ты очень рисковал, Яков, - сказал Кац, - и не только своей головой, но и нашими. Я-то надеялся, что он, как порядочный человек,  проворовался или от армии прячется, а он с Берией поссорился, ничего себе! Как они его из Москвы выпустили, это уму непостижимо» - «Я тоже боялся. Но в облике скромного интеллигента, я увидел рыцаря без страха и упрека, и понял, что на него можно положиться. Хотя и «гой», - улыбаясь добавил он, – Но в роду человеческом, нет ни «гоя, ни «аида», а есть хорошие люди – умные, добрые и честные, как Копылов, и скверные – злые, бессовестные и жадные, как Ягода» - «Ты заговорил, как христианский апостол Павел» - заметил Миша, - «Ну что ж, - ответил Яков Евсеевич, - значит, апостол Павел и есть основоположник космополитизма, ничего удивительного, ведь он - еврей Савл. Все люди созданы по образу и подобию Божию и делить их на группы и породы – святотатство. Вот другой еврей, по имени Карл Маркс, попробовал разделить людей по виду деятельности, тоже ничего хорошего не вышло. Нет, ни по форме носа, ни по языку, ни по способу добычи хлеба насущного, род человеческий неделим» - «А за что нас не любят?» - «Дураки не любят, за то, что не спиваемся. Ты слышал, что существуют античастицы и антимиры?» - «Ну?» - «Говорят, что в антимирах теоретическую физику создают антисемиты. – Все посмеялись. – Мы сроднились с этим народом, любим его и 200 лет помогаем ему…» - «Воровать» - вставила Сара Евсеевна, а брат улыбнулся и продолжил, - «Это на Руси и до нас хорошо умели, а евреи помогают развивать науку, культуру и искусство. Русская интеллигенция давно неотделима от еврейских компонентов» - «А потом приходит какой-нибудь Пуришкевич и вопит, «Бей жидов, спасай Россию!» - проворчал Моисей Абрамович, - «Да, а все умные русские дружат с евреями, читают Маршака и Пастернака, лечат детей у Сары, а защитником приглашают Шапиро. Евреи не зря 3000 лет зубрили талмуд, у нас образовалось преимущество в интеллектуальных занятиях, и все, что мы нарабатываем остается России, русскому народу, только злобные человеконенавистники, которые презирают и свой собственный народ, думают иначе. Интеллигенция их отторгает, отчего они еще больше на евреев сердятся».
   «Все-таки, почему же открытие Копылова не было использовано?» - спросила Сара – «Значит, не достучался» - «Это очень странно. Неужели власти не искали способов ускорить разгром фашистов?» - «Искали. Но важнее были политические интриги. Наверное они и помешали. Менее эффективной и более уродливой системы управления, чем советская бюрократия – в мире не было. Каждое министерство работает на себя, на свои узковедомственные интересы. О благе народонаселения не заботится никто. Никому не надо».
  Помолчали - «Хороший парень, ему и осмотрительность свойственна.- сказал Яков Евсеевич, - Видите, как он почувствовал, что уже можно открыть связь с нами» - «А почему нет обратного адреса?» - поинтересовалась Сара Евсеевна. – «Чтобы не утруждать тебя благодарностью» - ответил брат. «Так, что же, ты возьмешь эти незаработанные деньги?» - спросила Сара – «Как члены одной преступной шайки, мы их честно поделим, тем более, что число 3000 легко делиться на 3, думаю, что этим переводом дело не ограничиться».  Так оно и было.
25
  После ХХ съезда партии не то, чтобы стал известен, но хоть приоткрылся весь колоссальный ущерб, который кошмарная внутренняя политика, то есть террор против собственного народа, нанесла Советскому Государству. Юрий Сергеевич теперь узнал, через какие страдания и унижения прошли творцы советской военной техники: самолетов, танков, ракет. Можно  только догадываться, какие безбрежные океаны изобретений, открытий, машин, энергетических сооружений, произведений искусства и других творений человеческой мысли сгнили в тюрьмах и лагерях или умерли во чреве своих несостоявшихся творцов. Циклопическая опора ветрогенератора Кондратюка так и осталась на Крымской скале, как одинокий памятник несбывшимся идеям, а сам знаменитый космонавигатор всю жизнь прятался от НКВД - КГБ под чужой фамилией, под ней и вошел в мировую историю освоения космоса.
  Только теперь Юрий Сергеевич узнал трагическую судьбу брата и всех, кого посадили «на 10 лет, без права переписки». Как-то он спросил Машу: «Помнишь,  я тебе говорил, что нет плохих и хороших наций?» - «Помню» - «Теперь видно, что для Советского Союза ничего не было вреднее и губительнее ЧК-НКВД-КГБ, так им руководили поочередно два поляка, еврей, русский и грузин, и все были злодеи. Можно было поставить и немца и француза: только найти самых злых и жестоких, например, Гиммлера или Робеспьера – и отлично подошли бы».
26
   Прошло несколько лет. Однажды на почте ему сказали: «Юрий Сергеевич, вам письмо «до востребования». Он догадывался, что это за письмо, с благодарностью взял его, вскрыл и прочел грустное известие от Каца о том, что уже 5 лет назад Яков Гринберг отошел в лучший мир, а только что он похоронил свою подругу и жену, Сару Гринберг. Он благодарит за большую материальную помощь, которая скрасила их поздние годы, передает их последний привет и сообщает, где они погребены на случай, если Юрий Сергеевич побывает в Москве и захочет поклониться праху своих добрых  друзей. «Когда 6 лет назад пришел первый перевод от вас, Яша очень обрадовался, хотя был уже слаб и болен. И вас добром вспоминал. И еще. Чтобы похоронить Яшу на Перловском кладбище, как хотела Сара, я заплатил взятку, чтоб вы знали, так именно из вашего перевода. Сейчас рядом покоится и Сарочка. Надеюсь, ей недолго меня ждать. Желаю здоровья и счастья. Моисей Кац».
27
   Юрий Сергеевич жил безвылазно в Сталегорске и никуда не ездил. Сначала опасался нежелательных встреч, а потом отвык. И так, за многие годы он иногда нарывался на Криворожских металлургов и всякий раз изворачивался и врал. Наконец, летом 59 года поехали в отпуск в Тамбовскую деревню, где оставались сестры тети Пани. Сама тетя Паня не поехала, ей было 72 года, и ее мучил полиартрит, зато с ними поехал молодой инженер лесного хозяйства  Дима со своей невестой Катей.
    Хотя ехали через Москву, Юрий Сергеевич и думать не смел, чтобы «объявиться». Он понимал, что его потеря – провал НКВД и был уверен, что остается в «черном списке» пожизненно, а, значит, его открытию суждено умереть вместе с ним. Он только никак не мог предположить, что его дело давным-давно закрыто в связи с его «гибелью», потому что у НКВД провалов быть не могло. Но, все-таки, когда собирал вещи, взял 2 последних патрона и положил в чемодан, Мало ли, может, при пересадке, позвонит в Институт, выяснит обстановку, а там, вдруг, как-нибудь «инкогнито» и  отдаст патроны.
 Сталегорская природа не баловала человека, а деревня хотя и была, как положено, грязной и бедной, но солнце, речка и лес оставались на месте и гости гуляли и радовались.
  Три недели пробежали незаметно, пора уже было думать об отъезде. Однажды вечером, возвращаясь с прогулки, услышали звуки близкого набата и поспешили к месту происшествия. Загорелось огромное здание животноводческой фермы. Сам дом был каменным, но его передняя часть – рубленая, в ней-то и разгорелся пожар. Беда была в том, что огонь отрезал животным выходы, перепуганные коровы метались по помещению и ужасно кричали. Пока искали гидранты, машину и рукава, огонь захватил перекрытие и медленно, не неуклонно стал распространяться на весь коровник. Глядя на страшное зрелище, Юрий Сергеевич вспомнил, что он видел ворота и в задней стене здания и спросил, почему же не откроют задний выход. «Там петли заварены, - со злостью ответил колхозник, - доярки через заднюю дверь подсыпку таскали, там сторожа не было, вот мудак-председатель, мать бы его, и велел заварить. А теперь все стадо погибнет!» - «Дядя Юра, - тревожно обратился Дима, - а ты не взял…» - «Да, сынок, молодец!  Но теперь вся надежда на твои ноги. В чемодане, в пакете, выдерни пулю из гильзы..» - он не договорил, а Дима уже умчался - до дому было не ближе километра. «Девочки, разводите скорее костер около задних ворот!» - обратился он к Маше и Кате, а сам принялся искать подходящую железяку, чтобы использовать вместо клещей. Маша все поняла и скоро костер из разбросанных досок запылал. В то же время появился Дима с пулей. Юрий Сергеевич зажал пулю в крючке из найденной проволоки и стал греть в костре. Огонь был нежаркий и греть пришлось долго. За это время загорелась крыша, а мычание несчастных коров стало невыносимым. Наконец пуля покраснела и начала быстро раскаляться. Юрий Сергеевич отогнал нескольких колхозников, которые в отчаянии дергали заваренные ворота и  ввел пулю в кованый пробой, продолжая удерживать ее проволокой.. Он  боялся, что часть петель растечется и катализатор упадет с расплавом, но каталитическая реакция охватила весь пробой и он, рассыпая фонтаны искр, горел, как факел. «Мужики, - закричала Маша, - что вы глядите, выпускайте скот!» Колхозники очнулись, распахнули уже горящие ворота и обезумевшее стадо с диким ревом хлынуло в широкий проход. Люди отбежали. «Вот какие у нас мужчины, - с гордостью сказала Маша Кате, целуя Юрия Сергеевича в закопченный лоб, - таких других  не только в деревне, но и во всей  России не найти!» - «Где же вы-то нашли, Мария Николаевна?» - улыбаясь, спросила Катя. – «А я вовсе не искала. Его мама подобрала на Казанском вокзале и мне привезла в 42 году».
  На утро благодарить за спасение стада пришла целая толпа колхозниц во главе с председателем колхоза, но выступал не он, а самый старый крестьянин. Низко, в пояс поклонившись, старейшина поблагодарил и Юрия Сергеевича с Машей и ребят и отсутствующих дядю Колю и тетю Паню, которых он помнил детьми, просил приезжать всегда и быть желанными гостями. Все очень расчувствовались. Оказалось, что погибло всего две затоптанных телки, а все остальные коровы отделались ушибами и неопасными ожогами. Все ждали худшего.
28
    Прошло 25 лет. В середине 80-х годов, в Забайкалье, на наблюдательной вышке лесничества стояли двое немолодых мужчин и смотрели в бинокль. В километре от них третий день горел огромный склад боеприпасов, подожженный разрядом молнии. Неподалеку виднелись крыши лесничества и военного городка, а прямо над складом возвышалась водонапорная башня. Один из собеседников был военный, полковник, начальник склада. Его звали Федор Гаврилович.  Другой – лесничий, Дмитрий Григорьевич. За 10 лет близкого соседства подружились семьями и хорошо понимали друг друга.
  Сверкнуло, бабахнуло, что-то полетело. «Ну, вот,  как тут пожарный вертолет вызывать, - вздохнул полковник, - там еще такие штуки есть, что его, как корова языком слизнет! Всякого добра тысячи тонн. А на дождь никакой надежды!» - «А на кой хрен нужно столько всякой взрывчатки, ты хоть сам-то знаешь?» - «Мы заказываем, как побольше, вдруг понадобится, промышленность старается побольше произвести, она за наши заказы деньги получает, а сколько надо – никто знать не может, мировая обстановка меняется» - «У вас же есть военная доктрина!» - «Не смеши меня. Она после гражданской войны написана» - «А политики и дипломаты на что?» - «Ты у них и спроси, зачем они гонку вооружений придумали?» - Помолчали – «А почему он загорелся-то, у тебя же громоотводов сколько натыкано?» - «А черт его знает. Молниезащита по проекту. Наверное оттого, что очень сухо» - «А почему горит медленно?» - спросил лесничий, - «Ну, дерево противопожарными растворами пропитано, – отвечал полковник – оно еще месяц будет тлеть потихоньку. Главное, что обидно, горит прямо под водокачкой. На ней  200 кубометров воды, а не откроешь, туда же не подойти» - «У моего покойного отчима такие пули были – любую сталь прожигали» - сказал лесничий, - «Ну, да? – удивился военный, - такого и я не слышал!» - «Никто не слышал, а было! - И Дима рассказал о действии зажигательных пуль Копылова, - Последний патрон, как память храню» - «Где он у тебя?» - «Как где, ты же знаешь, что мы здесь живем» - «Голубчик, Григорьич, давай стрельнем, ведь 200 кубов, там все зальет к черту!» - «Из чего стрелять, из рогатки?» - «У нас в Музее боевой славы Дегтяревское ружьецо, как новенькое! Давай, сядем на мой «козлик», заедем и за патроном, и за ружьем! Вдруг получится, и мне отвечать будет полегче!» - «Да я не против, поехали».
  Через час они с прапорщиком, который слыл лучшим стрелком части, вновь поднялись на вышку. Приладили ружье на ограждение, посоветовались, куда стрелять и Дима отдал заветный патрон. Прапорщик сказал: «Пуля ее насквозь пробуровит и в Китай улетит» - «Да нет, она полая, с начинкой, не прострелит».  Бахнул громкий выстрел. Полковник в бинокль увидел точное попадание. Ждать пришлось недолго. Закурился дымок, ярко засветилась зона горения, посыпались искры. «Надо же, горит! – заметил полковник, а за стенкой  вода!» - «Там пар, как на сковородке» - предположил Дима. – «А большая дыра должна проплавиться?» - спросил прапор, - «В двери была миллиметров двести, а сколько у нас будет – кто ж его знает» - ответил Дима. Свечение резко потухло, поднялось облако пара. «Мать честная, - радостно воскликнул полковник, который не отрывал глаз от бинокля – вода хлынула! Да как здорово! Глядишь и правда потушим! Еремин, - обратился он к прапорщику, - я продолжаю наблюдение, как вода вытечет – сейчас же поведем команду. Распорядись о подготовке!»  Прапорщик побежал, а полковник обратился к Диме: «Как же о таком важнейшем изобретении, да еще с войны, никто не знает? Почему оно не применялось против танков? Никак не пойму, это какая-то неразрешимая загадка!» - «Ты знаешь, Гаврилыч, отчим был замечательный человек: и умный и добрый, но наглухо закрытый. Только сказал, что НКВД не дал использовать изобретение, и все. Он вообще неразговорчивый был, и об этом деле, я видел, не хотел рассказывать. Я думал, как–нибудь расспрошу, а ему десять лет назад первого инфаркта хватило, только успел с мамой попрощаться. Были они оба спокойные, молчаливые, но очень друг друга любили, мы с Катериной хорошо живем, а эти прямо минуты не могли врозь. Мама такая крепкая была и не болела сроду, а после него затосковала, расхворалась и через год за ним ушла. Еще не старая, всего 63 года. - Дима помолчал.- Вот последний патрон, как память берег – не сберег» - «Что ты говоришь, Бога побойся! Какая же лучше память человеку, который после смерти добро творит!» - Дима подумал и согласился: «И то правда».               
                Э.Алкснис   8.03.03.