Из прошлого

 
Рассказ
Тамара Худякова

Страдания дали скалам – те не выдержали;
Тогда отдали их человеку.

1
Когда прошлое неожиданно возвращается, оно всегда становиться до того реальным, что прошедшие годы между ним и настоящим отступают, да так: будто бы их совсем не было. Прошлое обрушивается как лавина; заполняет сознание, душу, все клеточки тела; начинает жить,… от него нет избавления. Вновь отступит только тогда, когда им заново переболеешь….

Вот и к нам в пятьдесят девятом году ворвался образ маминой младшей сестры Тони, похороненной восемнадцать лет назад в возрасте девятнадцати лет. К моменту, когда вновь всколыхнулась наша жизнь, мы со старшей сестрой Ниной стали уже взрослыми.

Нина окончила медучилище, и первый год работала фельдшером в селе Аешка в двадцати пяти километрах от совхоза «Овцевод», где жили наши родители с тремя младшими детьми…

Этот совхоз был создан в советское время после тридцатых годов совершенно на голом месте в солнечной степной стороне на берегу Енисея и превратился в компактное небольшое полустепное поселение в основном из частных деревянных и саманных побеленных домов, окруженных палисадниками с черемуховыми кустами, ранеточными деревьями.
От домов до крутого берега реки шли огороды жителей. Центральная широкая единственная улица была постоянно завалена бревнами; они не иссякали и каждое лето к ним добавлялись все новые, сплавляемые плотами с верховьев Енисея.
Имя поселка так и осталось просто Овцеводом.

Здесь жила младшая сестра отца, наша тетя Фрося со своей семьей.
И сюда в пятьдесят третьем году родители привезли нас с Ангары, куда вынуждены были уехать от сплошной коллективизации.
На свою родину, расположенную на противоположной стороне реки не поехали. Село Улазы стояло разоренным…

Наша квартира из большой комнаты, такой же кухни располагалась в торце саманного одноэтажного четырех квартирного дома стоявшего в центре через дорогу напротив совхозного клуба (чтобы попасть в него приходилось всегда пробираться по бревнам).
За окнами в огороде тоже росли кусты черемухи между березкой и осиной.
С ранней весны через открытые окна в квартиру шел дурманящий запах цветущей черемухи, а листья осины всегда трепыхались от легкого дуновения ветерка, чуть слышно шелестели и убаюкивали нас каждую ночь…

Отец работал бухгалтером и занимался профсоюзными делами совхоза. Мама – нянечкой в детском садике, шестнадцатилетний брат Толя киномехаником в клубе. Младшие сестры учились в школе, а я как год отучилась в политехникуме; на летние каникулы прибыла тоже домой. Нина каждую субботу приезжала из Аешки…

2
Сухое жаркое лето было в самом разгаре. Ежедневно ранними утрами легкая дымка поднималась с прохладной влажной земли и спешно уплывала в сторону Енисея, вплетаясь в сиренево-синий туман над рекой, готовый уже раствориться от тепла еще желтоватого солнца.
Звенящая прохладная тишина Божьей благодатью разливалась по всему поселку, его окрестностям.

Но через пару часов беспощадные слепящие лучи уже побелевшего солнца накаливали воздух до такого предела, что он переставал колыхаться; от нестерпимой жары становилось трудно дышать.
Жители старались быстрее справиться со всеми делами и укрыться в прохладных домах и помещениях.
 
Под выцветшим высоким бледно-голубым небом воды Енисея ярко до рези в глазах серебристо блестели, на противоположной его стороне четче проступали горы Улазы и Стена Городовая.
От горячего марева и нестерпимого света поверхности строений, изгородей, деревьев, кустарников обесцвечивались до пепельно-белого безмолвия, и как будто бы плавились.
На серой твердой земле чудом держались мелкие светло-сиреневые степные ромашки, по три-пять цветков на кустике и пучки выжженной жесткой порыжевшей степной травы вперемешку с горькой полынью.

Все становилось похожим на бледный мираж. И только пикульки – ирисы под жаркими лучами красовались сочными цветами и расстилались фиолетово-зелеными коврами возле огородов, палисадников домов, вдоль глинистых высохших до каменистой твердости дорог с глубокими колеями, образованными колесами телег, машин, гусеницами тракторов…

Но каждый раз после изнурительной десятичасовой жары дневное пекло всегда сменяла долгожданная вечерняя прохлада…
В такой уходящий день, когда солнце уже медленно двигалось к закату, чуть заметный ветерок начинал приносить с реки ободряющую свежесть, а утомленное небесное пространство, устав от светила обновилось вечерней синью, вся наша семья находилась на кухне – ужинали.
Вдруг открылась входная дверь; вошел мужчина, поздоровался и произнес:
– Приятного аппетита!.. Вы извините ради Бога, что так ворвался к вам,… – потом, помолчал, посмотрел на меня, на Нину, спросил:
– Кто из вас Нина Васильевна?..
Нисколько не удивились, что разыскивают именно ее, так как уже привыкли, что к ней, как к медицинскому работнику, обращаются за помощью разные люди везде и в любое время. Нина, встав из-за стола, сказала:
– Это я, я!..
– Вас просит подойти к самосвалу человек, приехавший из Камчатки. – Сначала подумали, что это с настоящей Камчатки, но мужчина уточнил:
– Это деревня такая, в ста пятидесяти километрах отсюда.
Мама встрепенулась, воскликнула:
– Ведь там жила Тоня!.. – и кинулась к выходу, думая, что кто-то из родственников мужа тети Тони вспомнил о нас и что-то хочет сообщить о сестре, зяте, но мужчина остановил ее:
– Нет! Нет!.. Он просил никому не выходить, а только вызвать Нину Васильевну.
Нина ушла…. Вскоре вернулась, молча взяла медицинскую сумку и снова вышла…

3
Наша матушка осталась сидеть за столом в недоумении, отчаянии…. А мы с интересом стали ждать Нининого возвращения. Тринадцатилетняя сестра Галя слышала что-то про далекое прошлое, тетю Тоню, но подробности не знала, поэтому попросила маму:
– Пока Нина ходит, расскажи нам все о тете Тоне и ее муже. Ведь наверняка заходивший мужчина как-то связан с ними.
Я и Толя признаться тоже изрядно подзабыли эту историю, в два голоса поддержали сестру. Мама удивленно на нас взглянула, как бы спрашивая: «Забыли?.. Хотите знать?». И, видя неподдельный интерес, собравшись с мыслями, стала рассказывать:
– Тоня была видной девушкой: светлая душой и внешностью; небольшого росточка, с точеной фигуркой; чернобровая, синеглазая. Пышные густые, светлые, блестящие как солома под солнцем, коротко стриженые волосы волнисто покрывали голову, кокетливо спадали на крутой лоб, обрамляя улыбчивое прелестное лицо. Аккуратный чуть вздернутый носик задорно красовался над алыми припухлыми губками, готовыми в любой момент раскрыться от искристого смеха. Тоня любила жизнь, радость от этого бурлила в ней... А еще все говорили, что она очень походила на меня…

Задумалась,… устремила глаза за окно в потемневшее небо. Затем слегка тряхнула головой, отгоняя видения прошлого,… обвела нас вновь просветленным взглядом, продолжила:
– Перед самой войной окончила педучилище в Красноярске. По распределению была направлена в деревню «Камчатка», расположенную в глубинке района на Чулыме. Получила назначение директора школы, где учились дети от первого до четвертого в одном классе. Она же и учительствовала,… – мама перевела дух, глубоко вздохнула и стала повествовать дальше:
– Там познакомилась с хорошим парнем Александром – трактористом совхоза. Писала о нем как о русском красавце-богатыре, с волнистым светло-русым чубом, большими серо-зелеными глазами; к тому же добрым, застенчивым. С первой встречи поняли, что созданы друг для друга и решили быть вместе всегда.
Получая от сестры письма, едва успевала следить за происходившими там событиями, потому что письма приходили с большим опозданием….
 По этой же причине только через три месяца узнала об их женитьбе.
Тоня прислала совместную фотографию. И, правда, Александр был богатырь и хорош собой, особенно выделялись выразительные с поволокою глаза…. Да вы сами эту фотографию видели не раз!..
Потом было письмо о том, что через две недели после начала Великой Отечественной войны ее муж был призван на фронт в танковые войска…
Между тем письма стали приходить все реже и реже…. Последнее получила в середине зимы. Сообщала, что с учениками занимается копкой картофеля на совхозном поле, и что осень выдалась дождливая, холодная…
Больше не получила ни одного…. Беспокоилась, переживала и все думала: «Что же там у нее произошло, почему не пишет?».
Решила написать работникам сельсовета деревни с просьбой, чтобы те сообщили хоть что-нибудь….
О поездке к ней даже и не думала – это было невозможно…
 После многочисленных запросов, наконец, пришла официальная бумага с коротким содержанием о том, что  сестра умерла….

Мама вновь замолчала. Печальные воспоминания взбудоражили душу – подступали рыдания. Чтобы сдержать их, опустила голову, стала прикрывать прыгающими руками исказившиеся брови, дрожащие губы, подбородок, но веки все же предательски свинцово набухли, из глаз непроизвольно полились слезы.

Самая младшая восьмилетняя сестренка Вера не выдержала, подбежала и стала проводить  маленькой ладошкой по лицу, вытирая слезы поочередно то с одной щеки, то с другой.
Потом обняла за шею, уселась на колени, прижалась маленьким тельцем, прошептала:
– Мамочка, не плачь…. Я тебя так люблю!..

 От этой чистой детской ласки мама почувствовала облегчение. С благодарностью обняла малышку, отерла  фартуком слезы; немного успокоившись, начала рассказывать дальше:
 - Слов нет, что тогда пережила…. Меня охватило отчаяние; места не находила,… забрасывала письмами сельсовет с просьбой сообщить, что же произошло.

Наконец одна из жительниц, узнав о письмах и моих мольбах, сжалилась и написала…
Она сообщала, что Антонина Ивановна была славной учительницей; в деревне все полюбили за доброту, красоту, участие к жителям; тут же приписала, что вот только себя не жалела.
Да и то!
На селе мужиков почти не осталось, все ушли на фронт…
Вот и грузила мешки с картошкой на подводы. К тому же, оказывается, была беременна, а тут еще и застудилась.
От непосильного труда, высокой температуры открылось кровотечение. Но даже свекрови не сказала, а к местному фельдшеру-старичку обратиться постеснялась,… за ночь угасла…
Вскоре после смерти Тони пришла похоронка и  на Александра. Родители, только похоронившие невестку с не родившимся внуком, этого уже перенести не смогли; вскоре ушли один за другим, – мама замолчала, задумалась, погрузилась в растревоженное нелегкое прошлое…

Я вспомнила, как еще в нашем раннем детстве она оплакивала сестренку безвременно, по сути, по-глупому, загубившую молодую жизнь…
А может не по-глупому?.. Может, тетя Тоня считала, что должна была поступать именно так?.. Не жалея себя грузить мешки, работать под холодным дождем, тем самым хоть как-то помогать фронту, своему любимому Саше…
Теперь об этом не узнаем никогда…
Маме было так же жаль и Александра и его родителей…
Но время неумолимо шло вперед,… постепенно боль утраты притупилась (так она говорила).
И только иногда вспоминала о них; украдкой крестясь, тихо говорила: «Царствие им всем небесное…. Они это заслужили»…
А мы дети, так и вообще воспринимали те события, как что-то далекое, не касающееся нас…

4
Рассказ был закончен, а Нина не возвращалась; у нас у каждого было время подумать…
Тетя Тоня вновь вошла в нашу жизнь…

Наконец входная дверь открылась и в сильном волнении появилась сестра. На побледневшем лице, шее даже проступили малиновые пятна…
Все сидели за столом, еще не отошедшие от маминого рассказа, но уже предвидели, что сообщение будет ошеломляющим…

Долгое время не могла говорить…. Мама не выдержала, заторопила:
– Ну, дочь, не томи,… давай рассказывай!.. А что человек тот уехал?
– Да… уехал.
И с опаской, поглядывая на маму, видать, знала: что то, о чем сообщит, для нее будет настоящим шоком и, обращаясь только к ней, Нина вымолвила:
– Ты только не волнуйся!… Прими как должное…. Это… приезжал муж тети… Тони.

Мама, ошарашенная этим сообщением, просто остолбенела,… а потом воскликнула:
– Так что?.. Выходит, Александр жив?..
– Жив, мама, жив!.. Расскажу сейчас все, что от него узнала, – и, задыхаясь от волнения, заторопилась, словно боялась, что прервут, воскликнула:
– Я его сразу узнала!.. по еще шикарному, волнистому, но с большой сединой чубу,… – быстро посмотрела на нас и уже спокойнее продолжила: – А потом заметила, что этим же чубом прикрывалось на лбу едва затянутое розовой кожицей пульсирующее, величиной с большую фасолину, отверстие над правой бровью…. Офицерскую фуражку Александр держал в руках…

И вновь замолчала, делая усилие над собой, чтобы не разрыдаться.
Но это оказалось сильнее ее стараний. Нину начал пробирать нервный озноб: заповодила плечами, стала прикусывать дрожащие губы зубами, то и дело прижимать трясущимися пальцами.
 Все же на мгновение поборов подступающие рыдания, запинаясь на каждом слове, промолвила:
– Сам… зайти… к нам в дом… не смог…
Больше говорить не могла. Прозрачные крупные слезинки закапали из глаз; уткнувшись лицом в ладони,… разрыдалась…

Потрясение было настолько сильным, что сидели как завороженные и ждали,… что же еще сообщит?
Наконец, немного успокоившись и помолчав, обвела всех страдальческим, полным горя взглядом; охрипшим, прерывающимся голосом произнесла:
– Но, вы, представляете?.. У него нет…. обеих…. ног…. по самый пах!.. А в глазах его, еще прекрасных, но посветлевших от страданий, такая пустыня… столько в них тоски, боли!..

Ее продолжала бить мелкая дрожь и чтобы хоть как-то остановить, обхватила плечи руками и так сдавила, что побелели пальцы.

Невидящими глазами уставилась в мрачную ночную темноту за окном, как бы ища там поддержки, но, не найдя, вернулась к нам и, взяв себя в руки, стала рассказывать дальше:
– Воевал в танковых войсках,… несколько раз был ранен.
Ранение в голову, отметина от которого осталась над правой бровью, получил в начале войны…
После жестокого боя похоронная команда собирала убитых, подвозила к братской могиле для освидетельствования и похорон.
С простреленной, окровавленной головой без признаков жизни попал и он. В могилу положили одним из последних….
 В тот же день военная канцелярия отправила родным похоронку.
Но Александр не был мертвым. Сознание вернулось к нему. Сумел выползти из-под метрового слоя земли.
На счастье ранним утром мимо пробегала медсестричка: увидела…
С помощью врачей выкарабкался,… поправился и продолжил воевать…
 
– Без ног остался в конце войны на подступах к Берлину…
Уже командовал отрядом танкистов, которые ударными темпами двигались вперед, сметая врагов со своего пути.
Но за очередным населенным пунктом на пригорке все движение остановило вражеское противотанковое орудие. Один за другим спотыкались наши подбитые танки…
Тогда Александр приказал отвлекать противника, а его танк зашел с тыла и уничтожил врага.
Вокруг все полыхало! Горело и разлитое по земле горючее.
Разгоряченные победой, ребята решили остановить огонь, пропахивая высотку гусеницами, и не заметили в низинке большой запас припорошенных землей боеприпасов, куда уже подобрался огонь.
Боеприпасы стали взрываться... Подоспевшие санитары вытащили из горящей машины живым только его одного, обгоревшего, без сознания…

Слушали, затаив дыхание. Вдруг голос вновь завибрировал и опять перерос в рыдания.
Мама, сняв Веру с колен, подбежала к ней. Тоже всхлипывая, вся в слезах прижала голову дочери к груди, стала быстро гладить, успокаивать, беспорядочно говорить, перескакивая с одного на другое:
– Бедная девочка!.. Как переволновалась и как тебе трудно рассказывать…. Успокойся, и я тоже возьму себя в руки…. Вот как получается: время прошло, вроде бы боль утраты затихла, а стоило только чуть всколыхнуть, все воспоминания вдруг ожили, окружили нас.
 Да  не только воспоминания,… а Саша-то оказывается жив!.. Жив!.. Все перемешалось: и случившееся давно, и настоящее…
 Боже мой!.. Столько лет прошло, как нет с нами Тони…. Сашу я так и не видела!.. И ведь думала, что погиб на войне. Сколько лет поминала…. «за упокой»!… Святой Боже! Прости мою душу грешную… – перекрестилась и продолжила причитать, приговаривать:
– А он без ног,… бедный страдалец,… живет недалеко от нас, а мы ничего и не знали.… Но почему?.. почему же не дал знать о себе?.. почему сейчас не захотел встретиться?.. или может за что-то на меня обижается?.. Даже и не знаю, что думать…

Видя, что дочь продолжает рыдать, замолчала; потом горестно вздохнула, утерла фартуком заплаканное лицо, помогла ей вытереть слезы, повернулась ко мне и сказала:
– Тома, воды нам подай, – я зачерпнула ковшом из ведра, стоявшего у двери на табуретке, по очереди дала попить,… сама попила…
Когда снова уселась на место, ко мне подошла притихшая Вера, прижалась теплым бочком. Я обняла ее.
 
Рассказчица, наконец, немного успокоилась и продолжила:
– В госпитале пришел в себя от страшной боли в ногах. Забинтованной рукой хотел легонько погладить нестерпимо болевшую ногу: рука провалилась в пустоту. Схватился за другую – ее тоже не было. И опять впал в беспамятство…
 Очнулся вновь от непроходящей боли в несуществующих ногах. Потом многие месяцы доводила до иступления...


Остановилась, чтобы перевести дыхание. Отец, молча сидевший во главе стола, вдруг произнес:
– Да, мне это знакомо! Когда тоже очнулся после второго ранения и решил легонько размять затекшую левую руку, а там ее не оказалось, просто отключился на несколько суток. И сейчас отсутствующие палец и рука другой раз так болят, что от боли не знаю куда деться,…хочется выть, плакать, кричать,… но, нельзя – я ведь мужчина!..

Замолчал и вдруг виновато посмотрел на Нину:
–Прости дочка, что прервал…. Уж больно это все заново меня задело…

И так взволновался, что вытащил из кармана армейских брюк кисет с махоркой, стал торопливо готовить самокрутку.
Когда волновался, всегда закуривал.
Но надо было видеть, с какой виртуозностью одной рукой изготовлял «козью ножку».
 И сейчас взял газетку, сложенную в гармошку, оторвал желтоватый листочек, положил на колено, аккуратно взял рыжими от махорки пальцами щепотку курева, насыпал ровнейшим слоем на один край, привычно скрутил, оставляя свободной маленькую полоску, поднес ко рту, ловким движением языка промочил слюной и быстро провел пальцем приклеивая.
Взял в рот, умело, чиркнул спичкой о коробок, одновременно придерживая на колене краем ладони, прикурил и глубоко затянулся.
Наверное, от этих движений, глубокой затяжки отцу становилось легче…

Хотя все наизусть знали о том, что на войне был знатным снайпером, что после первого ранения, когда оторвало снайперской пулей, но только вражеской, указательный палец на левой руке, все равно после возвращения из госпиталя остался на своем посту. Даже увеличил уничтожение врагов, выполняя особые задания командования.
И только после второго ранения, когда осколком мины отрезало ту же руку чуть ниже плеча, вернулся домой в сорок четвертом списанным подчистую.
Об ощущении памяти тела утратившего сначала палец, а потом руку и мучавшие боли, тоже знали, но, однако все равно посмотрели понимающе, с состраданием…


  Нина почувствовала отцовскую поддержку, начала дальше уже более спокойно рассказывать:
– Стали ставить обезболивающие препараты…. Раны то затягивались, то опять открывались. Лечили долго.
Александр находился более двух лет в госпиталях разных городов…
Сначала решил не возвращаться домой. Не мог никак смирится с тем, что калека…
Все думал, как это он будет перед своей любимой женой ползать по земле на тележке?!..
Пусть лучше думают, что погиб…
Но вот только почему-то писем из дома не получал с первого своего ранения в голову…
После того как перестал получать их, неоднократно между военными действиями писал в сельсовет с просьбой сообщить о Тоне, о родителях.
Но ответа так ни разу и не получил…
А нам написать не мог – не знал адреса. Знал, что жили где-то на Ангаре, а где? До ухода на фронт, так и не выбрал время уточнить у Тони, да и не до того было тогда; все так быстро произошло: любовь, женитьба, расставание. В одно мгновение закружилось и исчезло как видение…
Тревога за близких пересилила гордость. После окончательной выписки из очередного госпиталя в сорок седьмом  решил вернуться на родину,… пусть даже в таком виде…

  Рассказчица тяжело вздохнула, печально продолжила:
 - Вся грудь была в орденах, медалях, но хвастаться наградами в деревне перед родными не пришлось,… встречать его оказалось некому.
Только по приезде узнал о смерти жены, о похоронке на себя, ускорившей смерть родителей…
А работники сельсовета, неоднократно получавшие письма, зная, что воюет, так и не решились сообщить о постигшей его трагедии…
Александр остался на белом свете совсем один…. В своей деревне находиться не мог. Слишком о большом горе напоминала…
Начал мотаться по району на попутных машинах, подводах. Ночевал, где приходилось: зимой в колхозных домах, гостиницах, или у сердобольных жителей, друзей.
Летом все же бывает легче: ведь когда тепло, тогда и каждый кустик ночевать пустит. Так и живет по сей день…
Но вот беда: боли продолжали преследовать.
Получая обезболивающие уколы, окончательно пристрастился к ним. Фельдшера по деревням и селам жалеют его, снабжают, как могут…

5
Нина говорила, а мама сидела за столом, подперев руками подбородок.
Слезы застилали глаза, непроизвольно продолжали литься прозрачными ручейками по щекам, стекать из уголков трясущихся губ на руки и капать на стол.
Время от времени опускала руки, краешком фартука вытирала мокроту…

Закончила рассказывать, замолчала…
Мама выпрямилась, резким движением ладоней смахнула с лица слезы; почти спокойно обратилась к дочери с мучавшим ее вопросом:
– Почему все же Александр никогда не заезжал к нам и сейчас не захотел со мной встретиться?..
Та, подбирая слова, сказала:
– На него не обижайся. Говорила, приглашала в дом, но он категорически отказался и просил, чтобы не искали…. Он очень застенчивый и в то же время очень гордый. Это сразу поняла из разговора с ним и его рассказов…. Александр не может допустить, чтобы близкие тети Тони люди увидели его таким; жалели. А о нашей семье знает все…

Немного помолчав, продолжила:
– С тобой же не хочет встречаться из-за твоего большого сходства с тетей Тоней. Знает об этом и боится даже перед знакомыми чертами появиться в таком убожеском виде, в каком оказался не по своей воле…

Долгое время сидела в задумчивости, потом тяжко вздохнула, произнесла:
– А вот сегодня пригнала безысходность…. Боль оказалась невыносимой: пересилила застенчивость, гордость…

6
Александр еще несколько раз приезжал в Аешку за лекарством. Наша фельдшерица всегда выручала, даже специально держала в запасе несколько ампул…
 Но потом вдруг так же внезапно исчез, как и появился.

Почти год ничего о нем не знали, пока отец не побывал в райцентре.Туда его в начале июля следующего за этими событиями года направили на семинар профсоюзных работников.
Вернулся домой расстроенным  и сообщил печальную весть о смерти Александра. Немного отойдя от дороги, подробно все рассказал…

О его смерти узнал в военкомате, куда после семинара пошел на прием к военкому, чтобы поговорить о протезе на култышку.
Ранее полученный оказался никуда негодным: слишком тяжел, громоздок, неуклюж.
Проходя по коридору, увидел на стенде среди героев Великой Отечественной войны района увеличенную знакомую фотографию Александра. Еще подумал, что он здесь такой, как с Тоней на фотографии, хранившейся у нас…
Бывая раньше, ее не видел.
Зашел к военкому и сразу спросил про свояка.
Военком в возрасте пятидесяти лет, лысый, довольный жизнью, разжиревший с бычачьей шеей, в мундире чуть не трещавшем по швам от тучности, радостно воскликнул:
– Да! Да!.. Оказывается, он имел много наград, даже был героем войны!.. – и с неподдельной гордостью произнес: – Теперь в почете лежит на кладбище среди достойных людей…

7
Услышал циничный ответ, только заскрежетал зубами от бессилия, и даже, не решив своего вопроса, в отчаянном состоянии пошел в чайную, чтобы узнать подробности у завсегдатаев…
За стойкой, возле которой стояла пивная бочка с фырчащим насосом, знакомая буфетчица Дуся бойко торговала пивом.
Отец поздоровался. Та ответила и задала обычный, дежурный вопрос:
– Что Евсеевич, пивка захотел?..
Утвердительно кивнул головой, посмотрел в зал.
Почти все места были заняты, в основном мужским населением.
На большинстве столиков стояли рядочками наполненные пенистым пивом кружки, радовавшие сердца суровых мужчин.
Изобилие наполненных кружек вдохновляло: здесь и сейчас они чувствовали себя хозяевами жизни и необъятной страны.
Легкий гул голосов напоминал растревоженный улей.
Солнце из окон едва просвечивало сквозь плотный табачный дым.

Отстоял в очереди, уплатил за три кружки, сдвинул ручки вместе, прихватил пальцами руки и, отыскав взглядом свободное место, пошел к столику своего давнего знакомого тоже фронтовика-инвалида Дмитрия Ивановича, которому левую ногу заменяла негнущаяся деревяшка…
 Тот уже был навеселе. На столе стояло несколько пустых кружек, в руке держал недопитую, последнюю. Увидел нашего отца, радостно замотал головой, сделал широкий жест другой рукой, приглашая за стол, и тут же протянул для приветствия.
Отец поставил кружки, пожал руку знакомцу; сел рядом, нервно отхлебнул, потом спросил:
– Слушай, Дмитрий Иванович!.. Ты знал Александра, инвалида безногого?..
– А кто ж его не знал?..
– Можешь мне подробно рассказать про его смерть?.. Ведь он приходился зятем моей жене…

Дмитрий Иванович посмотрел на отца с сочувствием, погрустнел, глубоко вздохнул, медленно допил остаток, помолчал немного, все еще держа в руках кружку с остатками пены, начал рассказывать:
– Это произошло в середине зимы... Александр приехал в райцентр еще осенью и решил задержаться здесь до весны. Жил на берегу в хибарке у друга, такого же бедолаги, одинокого, хромого инвалида Степановича. Да, ты… знаешь его, Евсеич.
– Да!.. Да!.. Как же!.. Знаю. Это мой земляк из Улаз... Тоже фронтовик…

Собеседник поставил пустую кружку на стол, продолжил:
– В тот день прикатил в центр по каким-то делам на своей тележке. Пробыв часов до двух, решил пообедать в чайной…
А с тележкой безногого на это высокое крыльцо в шесть ступеней не подняться. Оставил на улице возле, кое-как допрыгал на руках до верха.
Я с друзьями как раз был здесь. Увидели в окно, открыли дверь, помогли снять старую хромовую куртку, усадили за стол. Официантка обслужила.
Пока пообедал, пока покурил, выпил пару кружек пива, немного поговорили; потом пока спустился с табуретки на пол, пока допрыгал до двери,опять же оделся. На все надо время – на улице стало смеркаться. Я еще помог открыть дверь. Попрощавшись, сказал:
«А дальше привычно, сам справлюсь и доберусь до дома»…

Говоривший вдруг в отчаянии развел руками и воскликнул:
– Евсеич!.. Понимаешь?.. Я ведь был уверен, что тележка стоит на месте, поэтому остался еще с друзьями!.. Мы взяли по паре кружек пива и, не торопясь, распили…
Когда вышли, на улице стало совсем темно, возле крыльца никого не было.
Разошлись по домам,…

 Замолчал, опустив голову. Затем, посидел какое-то время в тяжком раздумье, еще глубже вздохнул, поднял голову, взглянул страдальчески на отца и предложил:
– Давай Евсеич, выпьем граммов по сто пятьдесят, а то в груди щемит…. Себя виноватым чувствую…. И чтобы вместе с ним выйти?.. Ты представляешь мое состояние, когда наутро все село облетела весть о его смерти!…

У отца тоже на душе было горько. Подошел к буфетчице, шепнул о необходимости бутылки по очень важному случаю. Та «прониклась» и продала «из-под полы»…

Вернувшись к столу, разлил.
Бывшие фронтовики выпили молча. Дмитрий Иванович тут же себе еще налил почти полный, не морщась, вновь выпил.
Посидел молча, повертел в руках стакан и отчаянно воскликнул:
– Так муторно, что не берет, зараза!.. Ну да ладно! слушай дальше. Оказалось следующее: спустившись с крыльца, Александр тележки не нашел,… допрыгал на руках до первого проулка, но там тоже не обнаружил. Кинулся в другой, третий, но… тележки нигде не было. …– горько вздохнул и, печально произнес:
– Только потом уже через несколько дней выяснилось, что это ребятишки решили так жестоко подшутить, не предполагая о последствиях…. Куда-то спрятали, заигрались и, не думая о ней по темноте разбежались по домам…

Рассказчик с горечью в голосе продолжал:
– Ведь ты сам знаешь, Евсеич, у нас никогда убогих и калек не жалеют!.. По этой части особенно изощряются дети…. Но ведь они берут во всем пример с взрослых, а иногда в выдумках даже превосходят своих «учителей»!..
 Или усердно калек дразнят, или закидывают камнями, или строят всякие мелкие пакости, вроде бы безобидные, но которые иногда оборачиваются трагедиями…

Плеснул еще водки, глотнул единым махом, и громко сказал, наверное, давно выстраданные слова:
– А разве Александр достоин был насмешек ребятни?.. Не он ли, воюя, четыре года, по сути, дал возможность им жить, а сам остался калекой?.. Но кто им, этим поганцам, уже не знающим войны, рассказал об этом?.. В школьных учебниках все больше пишут о героизме во время войны... А хоть бы раз написали, как живут сейчас в мирное время эти Герои, Воины-калеки,… оставшиеся сиротами на земле?… Кто помнит о них?.. Кто хоть как-то старается облегчить их участь?.. Эх-х-х, жизнь!..

Отчаянно махнул рукой, вновь надолго замолчал,… Отец не торопил….
 Но вот в глазах инвалида вдруг появилось оживление. Заговорил уже более спокойно, с теплотой в голосе:
– Александр был стоящим человеком, большим человеком, чистым, совестливым и гордым…. Не любил хвастаться своими воинскими званиями, боевыми заслугами и наградами…. Даже мы, бывшие фронтовики, не много знали о его военной поре. Старался никому не докучать своими проблемами; не навязывать свое существование. Ни с какими просьбами не обращался,… все старался сделать сам…. Ему всегда казалось неудобным обременять кого-либо…. И только по этой причине в тот злополучный вечер не обратился к редким прохожим, торопившимся по своим теплым домам. Постеснялся обратиться, озадачить их своей проблемой…. А тем прохожим это даже было на руку: не обращается, значит, меньше хлопот… и старались быстренько проскочить мимо…

 Вылил  в стакан остатки из бутылки, с сожалением посмотрел на нее, выпил… и с вдруг подступившим каким-то озлоблением,… негодованием… и отчаянием прокричал:
–Им не было никакого дела до калеки, кидавшегося беспомощно из стороны в сторону в темноте!.. Время быстро приблизилось к полночи, совсем стемнело!.. Да к тому же стало сильно подмораживать…. А он все метался по закоулкам!.. Так и не найдя тележки, в кромешной темноте, при морозе более двадцати пяти градусов, среди десятитысячного населения,… в одном из проулков, недалеко от центральной улицы погиб…. Просто замерз!..

Наш отец, видя подавленное состояние собеседника; сам тоже окончательно расстроенный, купил еще бутылку водки, разлил по стаканам:
– Давай Иваныч, помянем моего сродственника…. Царствие ему небесное…. Пусть будет ему пухом земля…. При жизни-то уж больно для Александра жесткой оказалась она…

Выпили, помолчали. Дмитрий Иванович чувствовал поддержку, сострадание и переживание давнего знакомого. Немного приободрился,продолжил:
– Александра нашли наутро, отвезли в морг. Санитары стали раздевать и под офицерским неновым кителем на нательной рубахе увидели ордена «Славы», орден «Красной звезды», медали, планки о ранениях. Обнаружили и довоенную фотографию, где он был снят с красивой девушкой. Старая фотография была аккуратно заложена между толстыми листками бумаги, завернутыми в чистую тряпицу. Сообщили в военкомат. Только тогда… разыскались бумаги, в которых говорилось о его заслугах….
И тут…. эти тыловые крысы…. решили, что сейчас его место на особой части кладбища…

Несмотря на выпитое, вдруг совершенно протрезвел, сжал кулак, ударил по столу и сдавленно, словно простонал, произнес:
– Ты представляешь, Евсеич!.. Александра похоронили с почестями среди воинов-освободителей Родины, умерших от ранений после войны!.. Что там похоронили,… конечно не против…. Но вот при жизни бы ему воздали такие почести за прошлое, за послевоенное долготерпение, страдание, повседневный героизм. Ведь надо было иметь мужество столько лет терпеть невыносимые боли!.. Столько лет жить в таких условиях…. Сколько лет один… на грешной земле мучился!.. – опустил голову, скрывая скупые мужские слезы. Затем, совладав с собой, горько вздохнул, тихо вымолвил:
– А вместо почестей Александр более пятнадцати лет как неприкаянный метался среди людей, но никому не был нужен!..
 
Отец закурил. Дмитрий Иванович вытащил трубку, набил предложенной махоркой, тоже задымил.
Курили в затяг, молчали…. Каждый из них думал:
«Да!.. Только у нас, в нашей многострадальной стране Герой, весь израненный, оставшийся без ног, без семьи, все мучения должен был при жизни получить сполна и только после смерти упокоиться на почетном месте…»
Да и то место-то уже много лет находится на дне Красноярского водохранилища…

Магадан, 2007г