Переписка с миллионерами. I. Завод

I.Завод
Содержание: 1.Проблема непонимания. 2. Собака умнее директора. 3. Гербалайф. 4. Неудовлетворенность, или «почему штормит»? 5. Нужны ли государству свободные и богатые? 6. Жизнь предлагает ищущим. 7. Трагикомедия жизни

1.Проблема непонимания
Большинство проблем инициируются непониманием. Люди слушают только себя, разговаривают на одном языке — и не слышат. Говоришь одно — слышат другое. А все потому, что не всегда говорим то, что думаем, а делаем не то, что говорим.
Как-то в ресторане стал свидетелем наглядной иллюстрации проблемного непонимания, как будто люди говорили на разных языках.
Официант: «Что будем кушать?» — клиент: «Я бы хотел то, что ест вон тот мужчина у окна!».
— Это невозможно, он не отдаст…
Я чуть со стула не упал… А потом подумал, ведь аналогичные отношения складываются у меня с директором. За что ни возьмусь по работе, усматривает поползновение на его чиновничью должность. Разговариваем как два глухих в анекдоте: «Что рыбу ловишь?» — «Да, нет. Я рыбу ловлю!» — «О! А я думал, ты рыбу ловишь…».
«До печенок достал!» — подумал  я, и решил уволиться. Ну не совсем чтобы сразу так, взять да и уволиться. Ведь мы часто делаем не то, что говорим, а говорим не то, что думаем, а если и скажем, — все равно услышат превратно, и что бы ни делали, и не говорили, — не понимают, потому что каждый слушает только себя. Проблемы растут из этого корня.

2. Собака умнее директора
«Прошу уволить меня по собственному желанию, так как считаю, что моя собака умнее директора издательства, под началом которого приходится работать» —  отстучал на издерганной пишущей машинке, крутанул барабан и достал лист. Разгладил бумагу, внимательно вычитал. Поставил дату и расписался. Поднялся на второй этаж в директорский кабинет.
— Язэп Адамович! Вот, заявление написал, — сказал и положил перед ним  дерзкий текст.
— Что это? На отпуск? — спросил, даже не взглянув на меня.
— Нет, — сухо ответил я, — на увольнение… Вы хоть ознакомьтесь.
Стою возле стола, и слежу за его реакцией: недовольно хватает заявление, напористо вгрызается в текст, с наскока ничего не может сообразить. Целая гамма чувств мимикой отыгрывает на его лице: обескураженность и растерянность, страх, гнев и еще что-то неуловимое. Лицо съедает удивленно-озадаченная улыбка. На какое-то мгновение становится жаль его: ведь неплохой в принципе парень, не подлый…
Мое решение было хорошо продуманным тактически ходом, а само заявление преследовало двоякую цель: с одной стороны, надоело потакать амебной бесхребетности директора (переворачивая все с ног на голову, полностью блокировал мои попытки поправить состояние дел издательства), а с другой, — предъявлял необоснованные претензии. По рукам и ногам связывал, и сам же потом обвинял в бездействии. В глубине души надеялся: он не подпишет такое заявление! Его интеллект  низводится на уровень рефлексов собаки Павлова!  Явное оскорбление и вызов! «Теперь перестанет вмешиваться в мои дела, — соображал я, — предоставит возможность спокойно работать, а я, получив необходимые полномочия, сумею вытащить издательство на реализацию и прибыль, или…» — дальше думать не хотелось.
Я заведовал отделом маркетинга государственного издательства.  Детская и школьная литература, сказки с иллюстрациями, раскраски, альбомы, стихи с картинками — далеко не полный издательский перечень. «Плодитесь и размножайтесь!» — единственная заповедь, полностью усвоенная человечеством. Книги для детей всегда пользовались, и будут пользоваться спросом. «Так почему мы дышим на ладан? Я знаю, а директор — нет! Уцепился двумя руками в чужое кресло (аж, пальцы побелели!) — потерять боится; и занимается не тем, чем должен заниматься генеральный: изобретает какие-то мифические причины издательских неудач. Все просто и очень даже легко поправимо: сначала выверенный издательский план, а потом: реклама — двигатель торговли…».
Год назад этот же директор сманил меня из литературной редакции республиканского радио. На радио в «литературке» я был на своем месте. Работа нравилась. Правда, не устраивала низкая зарплата, пытался даже найти какую-нибудь подработку, попав в связи с этим в интересную переделку, в которой тогда так ничего и не понял.

3. Гербалайф
— Лена, тебе денег хватает? — спросил как-то режиссера. — Вот, предлагают заработать.
— А кому их сегодня хватает? — ответила вопросом. — Сама уже подумывала найти подработку. А что конкретно?
Я показал невзрачный пригласительный билет: «В метро дали. Давай Сходим, посмотрим, что такое? Тут рядом, на Фрунзе пять, Союз Писателей».
Большой зал Дома Литератора трещал по швам. Всем мест не хватало, многие стояли в проходах. Мы радовались, что пришли немного раньше и теперь сидели в первых рядах. Мероприятие сопровождалось жесткой ритмической музыкой. И я невзначай подумал: «Уж не зомбируют ли здесь?».
То и дело на сцену выпрыгивала разношерстная публика: мужчины и женщины средних лет, пенсионеры и совсем молодые — всех объединяла экзальтированная эмоциональность и чрезмерное возбуждение. Выскочив на сцену, они бойко пересказывали, каким несчастными людьми были до того, как познакомились с компанией, сколько имели проблем со здоровьем, некоторые даже демонстрировали чрезмерную полноту на своих старых фотографиях, и как теперь, именно благодаря компании, благодаря тому, что есть такой замечательный продукт, они счастливы и богаты. Этот продукт поправил не только их здоровье, — теперь у них всегда отличное настроение, они радуются жизни: веселы, счастливы и богаты; могут позволить себе путешествия, и уверены в завтрашнем дне… И все это — благодаря компании «Гербалайф» и её продуктам.
Услышав название, мы собрались было ретироваться, но все-таки решили досидеть до конца. Смотрели на это пиршество радости чужого праздника жизни, которой устроители прямо-таки облучали аудиторию, и ничего не понимали. Встреча нам не понравилась: обещались какие-то подарки и сюрпризы, но лично мы так ничего не дождались.
Мероприятие закончилось. Подошли к Святогору, так представился человек, вручивший мне в переходе метро пригласительный. Он попросил заполнить какую-то анкету, пообещав, что новая компьютерная программа проанализирует данные и сделает выбор: подходим мы для работы в компании или нет? Лена категорически отказалась что-то заполнять, а я, склонный логически заверашть любое дело, честно ответил на все пункты вопросника.
Через несколько дней Святогор позвонил и радостно сообщил: «Вас одобрили! Поздравляю! Вы прошли тестовый отбор».
— Кто? С чем? — ничего не понял я, совершенно забыв об этом событии. — Какой еще отбор?
— Вы заполняли анкету. Так вот, поздравляю! Программа одобрила вас. Вы приглашаетесь для работы в компании.
— И что мне сейчас делать?
— Приезжайте завтра в Дом Офицеров, в 18.00. Сможете? Вот и хорошо. Там у нас будет мероприятие, встретимся и обо всем  поговорим.
Он ждал меня у главного входа. Из приоткрытой двери большого зала Дома Офицеров неприятно била по ушам все та же ритмическая музыка.
— Это бизнес-семинар, — объяснил Святогор.
«Ничего себе семинарчик! — подумал я, еще больше уверившись: — Сто процентов, зомбируют! О каком бизнесе может идти речь при такой какофонии?».
— Мероприятие платное, — посчитал нужным объяснить он. — Если у вас есть три доллара, можете послушать. Это очень интересно и полезно. Сразу во всем разберетесь и  поймете.
— Нет-нет! — поспешил отказаться я, — мне это не нужно. Вы сказали по телефону, что программа одобрила меня. И что я должен делать дальше?
— Покупайте стартовый набор, это в пределах двухсот долларов, пробуйте на себе добавки и приступайте.
— Зачем мне что-то покупать и что-то пробовать? Ничего не понимаю!
— Ну, как? — недоуменно пожал в свою очередь он плечами, — у вас же есть проблемы со здоровьем?
— Нет у меня никаких проблем, — отрезал я, — здоров, как бык! Вообще я двужильный и никогда не болею.
— Очень хорошо, — он задумался. Казалось, не ожидал такого ответа. Наконец нашелся: — Наверняка, у ваших близких есть проблемы, у жены, или детей?
 — Нет, спасибо, все пока тоже здоровы. Я не понимаю, я пришел устраиваться на работу, а вы о здоровье спрашиваете. Вы что врач? Нет. Так почему спрашиваете? Вся моя семья, слава Богу, жива и здорова, чего и вам желаем.
— Ну, так покупайте пакет и работайте.
— Мне не нужны никакие пакеты! Да еще за двести долларов. Опять не могу понять. Если бы у меня было 200$, я не пришел бы к вам. Я пришел именно потому, что хочу заработать эти деньги в вашей компании. Вы говорили что-то о косметике. Вот давайте мне косметику, и я пойду продавать.
— Я не могу вам ее дать. У меня ничего нет. Вы должны заключить контракт с компанией.
— Не хочу я заключать никаких контрактов. И не буду!
— Тогда вы не сможете работать у нас? Для того чтобы продавать, нужно знать товар. Вы же не сможете предлагать кота в мешке? Как продавать, не зная товара? А вдруг окажется, что он вреден для здоровья? Существует теория продаж, которая гласит, нужно пользоваться товаром, чтобы знать его преимущества и только потом предлагать товар своим друзьям и знакомым.
— А без этого нельзя?
— Нет. Без этого никак нельзя. У нас нельзя. Вы будете обманывать людей, не зная, что продаете.
— Совсем ничего не понимаю. Если я продаю самолеты или корабли, разве обязательно покупать самолет или корабль в личное пользование? Это же явный абсурд! Вы говорите о каком-то продукте, добавках каких-то, которые я должен испробовать на себе, мало того,  накормить ими всю семью и потом только продавать товар другим. А вдруг там наркотики какие? Попробовал раз, другой — выработается привычка, зависимость, как к никотину, к вашему продукту… Я же не подопытный кролик. Нет. Извините. Такая работа мне не подходит.
— Очень жаль, что вы нам не подходите.
— Нет! Это бред какой-то. Почему это я не подхожу? — возмутился теперь я. — Сами сказали: ваша программа выбрала меня? Это вы мне не подходите! — акцентировал я ударение на последней фразе.
Он улыбнулся холодной и злой улыбкой (по-видимому, ненавидел меня в это время) и насмешливо добавил: «А с чего вы взяли, что вас кто-то выбрал? Я просто обманул вас, сделал приятное и выдал аванс в надежде, что вы оправдаете мое доверие. Никто вас не выбирал. Вам просто был дан шанс. Но вы не разглядели его. Очень жаль».
— Счастливо оставаться вместе с вашим продуктом, — сказал я и вышел.
«Будет он мне говорить еще о каких-то шансах. Дурят людям головы, набивают карманы, — вот и все их шансы».
Шел 1998 год, в то время в газеты «Ищу работу» к объявлениям о поиске вакансий обязательно добавляли небольшую приписку: «Интим и Гербалайф не предлагать».
Через несколько месяцев я столкнулся с этим гербалайфщиком в переходе метро. Подошел, поздоровался. Он узнал меня.
— А вы все бегаете,  простачков ищете? — вьедливо поинтересовался.
— Каждый зарабатывает, как может, — ответил он, — деньги всем нужны.
— Да, нужны. Но ведь рано или поздно придется за все отвечать.
— Ответим, — уверенно сказал он, будто не имел на душе ни единой соринки. — Каждый за себя ответит сполна.
«Откуплюсь, если что, — прочел я между строк, и подивился такой наглости: знает, что обманывает людей и не боится?».
На том и расстались. Больше я его не встречал. Совсем недавно от кого-то услышал, что Святогор занял в компании лидирующие позиции, добился больших финансовых результатов. Но на то время я был очень далек от того, чтобы воспринять даже саму идею подобного заработка.

4. Неудовлетворенность, или «почему штормит»?
Проблемы у людей разные, мы не похожи друг на друга, каждый уникален и неповторим, но в чем-то наши проблемы перекликаются. Поэтому расскажу немного о себе любимом, быть может, это поможет и вам? Ведь в  разрешении чужой проблемы, поиске выхода из  жизненного тупика другого, очень часто находишь подсказку и путь решения своих личных проблем. Здоровая неудовлетворенность — нормальное состояние многих людей. Полностью довольными в этой жизни бывают только круглые идиоты, или законченные подлецы.
В моей судьбе часто штормит. Я начинаю догадываться «почему?». Я пытался совместить несовместимое. Ведь еще Пушкин предупреждал, что «в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань», вот потому и —
Бросает шторм кораблик утлый,
И бьется в борт за валом вал.
На радио платили катастрофически мало. Похоже, существует какая-то неопределенная закономерность: неограниченная свобода слова до предела урезает зарплату журналистов: больше свободы — меньше денег; душится свобода —  начинают прикармливать журналистов, чтоб поменьше на власть вякали, а больше удовлетворенно похрюкивали да хвостиками повиливали. Директор издательства предложил больше и я согласился. Если работа  удовлетворяет, финансовая напряженность в расчет не берется. Многие готовы заниматься любимым делом вообще бесплатно, еще и приплачивать будут из своего кармана.
Шесть лет проработал на радио. Своеобразный рекорд для меня. Мой послужной список пестр, как шкура леопарда. Где и кем я только не работал! Ветеринаром, заведующим фермы, слесарем по ремонту сельхозмашин, слесарем МСР, плановиком, снабженцем, сборщиком радиоаппаратуры, плотником—бетонщиком, корреспондентом-организатором, радио- и тележурналистом... Каждые три-четыре года резко меняю сферу деятельности: с интеллектуального труда перехожу на тяжелую физическую работу, с художественного творчества — на общественно-полезную деятельность, с узкоспециальных занятий — на работу, не требующую специальной подготовки.  Так всегда складывалось в моей жизни. Основным критерием для смены приложения сил было моральное удовлетворение от земного бытия. Бросаясь из одной крайности в другую, я искал новизны, остроты ощущений и возможности творчества: познать жизнь во всем многообразии. Но, самое главное, — везде пытался обрести свободу! Внутренняя свобода и независимость — желаннейшая потребность души.
Ошибкой было не связывать свободу с финансовой независимостью, вообще с деньгами. Мне казалось, свобода и деньги — вещи несовместимые! Ибо, имея деньги, человек начинает зависеть от них, скован деньгами, как железными цепями. Я восхищался Диогеном, ничего не имеющим, живущим в бочке, но свободным. Александр Великий, прослышав о чудаке-философе, захотел увидеть его, и, подойдя, сказал: «Проси у меня что пожелаешь! Что тебе нужно?!», —Диоген посмотрел на царя и сказал: «Отойди! Ты заслоняешь мне солнце!».
— Воистину! — воскликнул Александр. — Если бы я не был Александром Великим, то стал бы Диогеном Синопским.
Диогену было проще, он жил один, а семейных диогеновых бочек человечество еще придумало.
Я человек деятельный и, как ни странно, при моем свободолюбии, — ответственный и исполнительный. Хотя, если подумать, ничего странного в этом нет, ведь свобода — и есть ответственность! Полнота ответственности за собственную судьбу. Но при этих, в некотором смысле парадоксальных качествах, терпеть не могу над собой никакой власти. К любой власти предъявляю высокие моральные требования. Власть в моем понимании должна быть кристально чистой, честной и справедливой.
Сам властвовать и командовать другими не люблю. Противно — это раз; никто не сделает лучше меня — это два. Мне тяжело передоверить или перепоручить что-либо другому человеку. Перекладывать дела на чужие плечи — не мое кредо: во все впрягаюсь сам, и сам же вытягиваю воз. «Только не путайтесь под ногами, не стойте  на дороге… Могу и раздавить!».
Всегда считал чинопочитание уделом плебеев. А власть немыслима без принуждения и насилия, без железной дисциплины. Любое же насилие вызывает в моей душе бунт. Приказ воспринимается как оскорбление, даже приказной тон вызывает бурю негодования. Просьба — вот ахиллесова пята моей души. Искренняя просьба — секретный ключик моей, как впрочем, и ко всякой другой личности. Когда просят об одолжении, трудно отказать в услуге, тяжело сказать человеку «нет!». Долгое время считал это слабостью характера и учился отказывать. Не умеющий подчиняться не умеет и командовать! Наверное, это так. Но сама власть, как возможность, никогда не прельщала меня, она была противна  моему существу. Сомневаюсь, что земная власть от Бога, известно, кто скрывается за личиной Князя мира сего. И если бы меня каким-нибудь образом упросили принять власть, а я посчитал бы для себя возможным властвовать, то, наверное, был бы тираном… Коли заговорили о власти, надобно сказать и о государстве, о месте в нем современного человека, ведь еще классик марксизма отметил, что «жить в обществе и быть свободным от него нельзя». В этой связи попытаемся ответить на  вопрос.

5. Нужны ли государству свободные и богатые?
Казалось бы, ответ однозначен: «Конечно же!». Чем больше в государстве состоятельных людей, тем оно богаче и мощнее. Но не всё так просто. Деньги дают свободу выбора. А вот последнего государству, тем более с авторитарным режимом правления, (не говоря уже о тоталитаризме) не очень хотелось бы. Свобода и независимость граждан не устраивает государство, потому что идет вразрез с целями управления. Человек с правом выбора, обладающий достаточными финансами, чтобы самовольно осуществить выбор, не нужен государству. Такой человек непредсказуем, и потому опасен.
Государственное управление хочет парадоксального: пусть гражданне будут достаточно богатыми, дабы не бунтовали и были довольны, но хорошо, чтобы эти же граждане обладали сознанием беспомощных бедняков, зависимых от государства и по первому зову несли денежки в государственную казну. Этого хочет и добивается государственная власть, хотя и не декларирует свои принципы. Вся система воспитания и образования, вся государственная идеология (всякого ныне существующего государства) настроена на оболванивание масс и превращение народа в толпу, в безмолвное стадо. Толпой оболваненных идиотов легче управлять. Гораздо тяжелее управлять свободными и состоятельными гражданами, как минимум, государственным чиновникам нужно дотягиваться до их уровня, что бы быть услышанными и понятыми этими, свободными и независимыми, состоятельными. Капитал не имеет отечества, но люди, владеющие деньгами, имеют: каждый родился в конкретном месте и ему не безразлично, что делают с его родиной.
* * *
С начальством я уживался редко, а к новому коллективу прикипал сердцем. Люблю людей, — они это чувствуют и ценят. На прежние места работы прихожу, как к себе домой. Слабое звено любого коллектива,  — это начальник, к которуму у меня особые требования. Если выстраивались допустимые взаимоотношения с начальником, на таком месте я задерживался дольше, и весь отдавался работе; если же происходили трения, выбирал наименее проблематичное  решение — просто переходил на другую работу. Людей не переделаешь, а мир не изменить. И почему именно я  должен ломать копия о чьи-то тупые головы? Когда работа превращается в борьбу амбиций, в противоборство «кто кого?», а дела буксуют, — нет ни малейшего желания доказывать кому-то, что ты не слон. «Оставайтесь со своими проблемами!», — и дело с концом.
«Но правил нет без исключений». И единственным исключением в этом роде, была работа редактором на телевидении. Хотя я и вытерпел  эту должность всего лишь год, но ушел совершенно по другой причине. Главным редактором была удивительно мягкая и демократичная женщина, прямо мать родная для всего коллектива, но мне (вот уж парадокс!) не понравилась сама работа. Слишком много условностей. Телевидение, если отнести с натяжкой редакторскую работу к творческим профессиям, — это, прежде всего, коллективное творчество, даже творчество толпы. Большая скованность и зависимость: от техники, от погоды, от десятков второстепенных людей и факторов, и тотальная зависимость конечного результата, передачи в эфире, от сотен и сотен причин, повлиять на которые невозможно.  Творец должен быть один, как Бог. Хотя бы как у Тютчева: «По высям творенья, как Бог, я шагал…». В коллективное творчество верится с трудом. Любая программа —  плод совместных усилий. Идея на пути к воплощению подвергается слишком многим воздействиям, претерпевает порой кардинальные изменения: волком взвыть хочется, когда смотришь готовую передачу в эфире. В самый неподходящий момент вдруг подведет техника, или заболеет режиссер, или оператора поменяют, или пленка порвется, или, в конце концов, выборы какие-нибудь нагрянут, природные катаклизмы и прочее, и прочее… Мало того, перед выходом передачи распорядительная дирекция, исполняющая функции цензуры, возьмет да и выстрижет ножницами самые удачные места передачи. Как правило, не только золотые кадры вызывают подозрение, но вообще все живое, непосредственное и неординарное колет глаз. И выходит твое детище в мир изувеченным коллективным уродцем, этаким беззубым кастратом. Смотреть стыдно. А зрителю ведь не объяснишь, что у тебя было совсем по-другому, что просматривалась связь, и за кадром читался совершенно иной подтекст: зритель видит твою фамилию в титрах, и делает выводы, если способен их делать. О каком удовлетворении от работы тогда можно вести речь?
Да и атмосфера телевидения какая-то гнетущая, давящая и выматывающая душу. Сам воздух напитан ядовитыми парами зазнайства, гордыни и самости. На радио дышалось легче. Каждый занят своим делом. Первые три-четыре года после телевидения радио показалась раем. Но, как повторяет один знакомый южанин: все время хорошо — тоже плохо. От хорошего, как и от дурного, устаешь не меньше.
И вот предложение директора издательства о новой работе поступило как раз вовремя. Я согласился с радостью.
Иногда между людьми выстраиваются очень  даже дружеские отношения, но все переворачивается с ног на голову, как только кто-то из них вдруг пересаживается в кресло начальника. Вот тут и начинает нелегкая выкручивать руки. Власть — великое искушение. Хочешь узнать, чего стоит человек, — дай ему порулить, дай власть над собой: тут с него вся гниль-то и полезет.
Я очень быстро понял: директор издательства (неплохой в принципе парень) — абсолютно не мой начальник! Он не способен принимать решения, боится брать ответственность на себя, не решается взваливать эту ответственность на и плечи подчиненных. Постоянно ждет подставки со стороны: «А вдруг сковырнут с кресла?», — подобная мысль сверлит извилины всякого чиновника, занимает чужое место, но не желающего  уступать его более достойному: ведь такие места сплошь и рядом — хлебные. А чрезмерная перестраховка парализует всякую инициативу.
Нет, он не посмотрел мне в глаза, как обычно делают в подобных ситуациях знающие себе цену люди, он как-то спрятал взгляд под стол и, не глядя на меня, как бы между прочим, проговорил: «Я потом посмотрю». Я не шелохнулся. Стою и жду решения: «Хорошо, — сдался он. — Я подпишу это заявление,  — положил листик на край стола и прихлопнул ладонью сверху. — Вы свободны!»
Отступать было поздно. Мосты сожжены…
— Счастливо оставаться, — спокойно проговорил и добавил. — Хочу, чтоб вы знали: очень было не приятно с вами работать! Вы не оправдали моего доверия.
Сказал и вышел. Захлопнул дверь. Собрал свои вещи и к вечеру ушел домой, чтоб больше никогда не возвращаться под начало такого директора.
Так я остался без работы. Оно бы и ничего, но без ежемесячно получаемой зарплаты резко сокращаются финансовые поступления в семейный бюджет. А аппетит величина постоянная, он приходит даже тогда, когда в кошельке пусто.
По совместительству продолжал сотрудничать с литературной редакцией. Каждую неделю выдавал в эфир авторскую программу — что-то вроде кратких исторических очерков с параллельными привязками к сегодняшнему дню. Была возможность вернуться в штат, но возвращение сродни отступлению, а радость первооткрывателя дважды не проживешь. Моя мать правильно твердит: один рак ползет назад…
Здоровое государство никогда не выпускает идеологию из рук. Как только державные мужи отдают идеологию на откуп каким-нибудь щелкопёрам, через некоторое время у этих щелкоперов вместе с идеологией оказывалась и реальная власть, или еще хуже: наступает безвластие и хаос. В предвыборные периоды идеология вообще загоняется в узколобое державное русло. Критиковать главу государства строго возбранялось. Конечно же никто не видел официального приказа, запрещающего критику президента, но был, с одной стороны, закон в Уголовном кодексе, «о неуважении к главе государства» и уголовная ответственность журналиста,  допускающего в своих материалах сведения, «порочащие честь и достоинство» первого лица; а с другой — бесцеремонно наглела цензура: без авторского ведома и согласия, вырезались целые куски готовой программы, или вообще передача снималась с эфира. Между такой Сциллой и Харибдой на государственном радио выражать взгляды, отстаивать гражданскую позицию, если она шла вразрез с декларируемыми взглядами и особенно с позицией главы государства, которую записные чиновники, как им думалось, знали на сто двадцать процентов, стало проблематично. В мутной воде официальной идеологии всегда ловят рыбку мелкие интеллектуальные иждивенцы, неспособные мыслить самостоятельно. Чиновниками, выполняющими функции цензоров, блокировался выход любого мало-мальски живого материала, даже без полупрозрачных намеков на «честь и достоинство». Государственной идеологии востребовалась мертвечина. Я не знаю почему, но наступают времена серых людишек, посредственностей и бездарей, когда они правят бал. Все, что выше среднего уровня, срезается, как косой. Почти невозможно в такое время «сметь свое суждение иметь», а если «смеешь», то попридержи его при себе. Вот всего лишь один  пример.
Я подготовил передачу об отце Александра Македонского, Филиппе Красивом, и закончил ее следующими словами: «К большому сожалению, на геополитическом пространстве России и Белоруссии пока не просматриваются фигуры, подобные Филиппу Красивому, тем более не поднимаются на политический Олимп такие деятели, как Александр Македонский,  о котором мы расскажем в следующей программе». 
— Что это за намеки? Вы что себе позволяете?! — растерялся расторопный  цензор, усмотрев в тексте кощунственное неуважение.
— Не понимаю. Что вы имеете в виду?
— Что тут понимать. Дураком-то не прикидывайтесь. Известно, на какого Александра намекаете. Вырезайте концовку и дело с концом.
— Как будто один Гаврила в Полоцке. Хотите анекдот? — спросил, улыбнувшись, и не дожидаясь утвердительной реакции начал рассказывать. — Как-то Александру Македонскому доложили о трусости его солдата, которого тоже звали Александром. Македонский разыскал этого солдата и сказал: «Или будь смелым, или смени имя». Так вот вы напоминаете такого трусливого солдата. Кстати, цензуру впервые применил именно Македонский. Неужели мне по всякой мелочи испрашивать разрешения иного Александра? Так я могу записаться на прием.
Чиновник вначале опешил. Затем выскочил из своего должностного окопа и бросился в атаку, давно известно: лучшая защита — нападение!
— Вы где находитесь? Кто вам позволил!!! — затем почему-то очень быстро убавил первоначальную прыть и почти дружелюбно добавил: — Свои анекдоты рассказывайте жене. А здесь извольте выполнять.
— Ничего я резать не буду. Очень даже логически оправданная точка получается. И одновременно «анонсик»  к следующей передаче.
— Вы мне это бросьте. Тут не частная лавочка, а государственное  радиовещание. Выбрасывайте!
— Я же сказал: не буду! Я тоже гражданин этого государства. И право имею. Если хотите — пишите приказ на бумаге, «почему?», «что?» и «по какой причине?» я должен вырезать из передачи! Мотивируйте рушение, и я, как законопслушный, выполню приказ. Пусть глупость каждого будет видна.
Ох, и боятся твердой позиции господа записные чиновники, а еще больший страх вызывает предложение изложить свою точку зрения на бумаге:  грамотно они только рассуждать умеют и то, когда никто не слышит. Цензор мыслит темными, и самыми опасливыми категориями, свои мысли он никогда не осмелился бы обнародовать, — обнаружилась бы тщедушная никчемная душонка.
 Телевидение задержало меня на год, радио удерживало шесть лет… Но нет покоя душе моей: «птицы имеют гнезда, лисицы имеют норы…».  Оказывается, «сеять разумное, доброе, вечное» —  и по прошествии двух тысячелетий занятие очень опасное. От таких проблем не только голова кругом идет, иногда и волосы встают дыбом, особенно когда приходишь к осознанию: «Кто тебя уполномочивал на подобные деяния?». Ладно бы авторские передачи всецело зависели от тебя, и ты готов подписаться под каждым словом и кадром или имел возможность доводить программы до совершенства, хотя бы в авторском понимании этого совершенства. Так нет же, не успел сделать, уже в эфир. Тяп-ляп только, нужно заткнуть чью-то дыру — в эфир. Не грех ли это вообще? Не плодятся ли такими подходцами беды на нашей земле?
Однажды на мой вопрос: «А сами-то не пишете?» — директор крупного издательства ответил: «Нет. Бог миловал. Зачем? — вздохлун как-то глубоко и добавил. — И так горя на земле хватает». В верном направлении мыслил этот директор.
О творческой свободе на радио стало невозможно и помышлять. И я начал искать новую работу.
Почему рассказываю всё это? Попытаюсь объяснить. Проблемы были всегда: есть и будут. «Нет денег!», «не хватает времени», «неудовлетворенность жизнью, работой…» — и тому подобное. Мир несовершенен, люди тоже — проблемы есть и останутся. В сущности, у всех одинаковые проблемы, меняется только внешняя обертка, подарочная упаковка. Но одни только ноют, скулят, да небо коптят, ничего не предпринимая, но в тоже время ожидают, что  жизнь изменится к лучшему, а другие пытаются решать проблемы, чего-то ищут, что-то пытаются делать. Эта книга для людей ищущих, которые хотят изменить свою жизнь.

6. Жизнь предлагает ищущим
Весна была в разгаре. Пробегав месяца полтора по редакциям журналов и газет, я так и не нашел ничего подходящего.
Давно известно: ищущий — находит. И неспроста пословица «на ловца и зверь бежит» стала общеупотребительной, не всегда, правда, выбираем удачное время для охоты, выправляемся в какое-нибудь межсезонье, вот и возвращаемся с пустыми подсумками, кляня дорогу, судьбу, людей и обстоятельства. А судьба-то как раз ни в чем и не виновата. Существует правило: никто не ловит рыбу в ванной комнате, для удачной рыбалки специально выискивают рыбные места. Очень часто ищем не там, где нужно, и, если зверь не бежит на ловца, стоит задуматься, толи место выбрано? Может быть, в этом лесу вообще нет дичи? Или еще не наступил сезон охоты? Нужно искать причину, она всегда есть.
Вот и предложил как-то шурин: «А чего тебе бегать? Чего ты хочешь: денег? У нас на заводе слесаря получают больше, чем журналисты на радио. Отработал восемь часов, пришел домой и пиши свою литературу. Пора и вам выбираться из нищеты».
— Да-да! Конечно. Очень даже неплохо было бы, — поднялась со стула жена. —  Сколько там у вас рабочие получают?…
Ох, уж эти жены! С радостью затолкают мужа хоть в преисподнюю, только бы денег побольше приносил. Когда муж в инертном состоянии с опущенными крыльями, только тем и занимается большинство жен, что толкают, кусают да понукивают, будто бы расшевелить хотят, так сказать, вдохновить на подвиг; но стоит мужу всерьёз загореться потребностью большого и нужного дела, когда он весь гремит, как просыпающийся вулкан, многие из жен тут же начинают хватать за руки, отговаривать, лишь бы помешать что-то сделать. Я думаю, мужчины со мной согласятся?
Брат моей жены Тадеуш работал начальником цеха завода холодильников, самого стабильного предприятия Республики. Так я в свои тридцать девять лет в очередной раз кардинально сменил сферу деятельности, поменял социальный статус и ушел на завод.
Нет худа без добра. Первые года полтора купался в относительной свободе, вздохнул полной грудью:  появились нормальные выходные, и теперь я мог в свое удовольствие писать стихи и рассказы. Но это только первое время, а дальше все больше убеждался, что занимаюсь совершенно не своим делом. Но изменить положение стало не так-то просто. Очень часто простая, нудная и однообразная работа заводит в трясину быта. Наверное, некторым необходимо время от времени, словно мифическому Антею, припадать к родной земле и набираться сил для новых дерзновенных свершений?
Завод. Проходная. Простой рабочий люд без интеллигентских заморочек. Все понятно без лишних мудрствований: сделал работу, тебе заплатили. Твое дело нужно людям, его можно потрогать руками. Честно получаешь заработанные мозолями рубли и хорошо себя  чувствуешь: никому ничего не должен. Ты свободен… 
Но так уж ли и свободен? Не очередная ли это иллюзия, не мираж ли? Ведь пять дней в неделю по десять часов вынужден отдавать примитивному физическому труду? Примитивное не облагораживает! Вот и получается: с огня да в полымя…

7. Трагикомедия жизни
До сорока лет я через колено ломал комедию своей жизни. Комедия не сломалась. А жизнь сложилась не то чтобы совсем уж бездарно, но в сыгранном наполовину спектакле чего-то явно не доставало для «happy end». В гармонизации действия меня, как режиссера подводили два второстепенных персонажа, «Время» и «Деньги». Эти две бездари играли свои роли из рук вон плохо, мало того, могли себе позволить не явиться  на репетицию, или исчезнуть со сцены в самый кульминационный момент. И вся предыдущая работа шла насмарку, или еще пошлее, коту под хвост: спектакль освистывали, а меня забрасывали помидорами. А ведь я отчетливо помнил иную реакцию: бурные овации, взрыв аплодисментов и крики «браво». Почему-то хочется постоянства чудесного, но так не бывает даже в сказках.
К сорока годам Деньги и Время вконец обнаглели. Возомнили себя на моей сцене этакими пупами земли,  подавай им главные роли постановки. Я встал перед дилеммой: или я, или они? Подозревал, что справится с двумя ослепшими от воображения звездами будет тяжело. Взял да и убрал из спектакля Деньги, артиста уволил. И сказал тогда Времени: «Отныне будешь играть за двоих!».
— Это невозможно! — возмутилось Время: — Да, мы взаимозаменяемы, ежу понятно. Но наша взаимозаменяемость особенная. Она случается только в один момент действия, когда наличествует или то, или другое. Когда нет Времени, но есть Деньги, то они могут вызвать Время из небытия. Когда есть свободное Время, но Деньги отсутствуют, то, потратив Время, можно приобрести Деньги. В обоих случаях нужно тратить одно на приобретение другого.
— Не надо хитрить! — оборвал я беспочвенные рассуждения. — Вот ты отныне и будешь тратить себя, когда для игры понадобятся Деньги. А для этого я ввожу в спектакль нового героя, Желание. Оно поможет. Когда есть Время и Желание — Деньги появляются.
— Хорошо, — улыбнулось Время, — посмотрим, что из этого получится…
После сорока Жизнь пыталась сломать меня. И тоже через колено. Не получилось. Раздробилась коленная чашечка. После этого Жизнь начала прихрамывать. «Было бы смешно, если бы не было так грустно…». Пришлось по ходу менять жанр спектакля. Я начал ставить Трагедию. Вместо уволенного артиста пополнил труппу новыми: оформил на работу Мечту, Цель, Упорство и Постоянство… Я абсолютно перестал замечать Время. Оно обиделось и ушло из театра. Когда время исчезает,  в глаза заглядывает вечность…
Больше всего меня радует появившийся недавно артист, очень одаренный и много обещающий. Я прочу его на ведущие роли. Кажется, он один способен вытянуть постановку. Вы, наверное, уже слышали о нем? Его зовут «Свое Дело».
Теперь я убежден: сколько бы не пришлось переделывать и перекраивать сценарий, менять по ходу жанры постановки, увольнять и набирать новых артистов, твердо уверен: если ведущую роль в спектакле будет играть «Свое Дело», — счастливый конец неизбежен!
Ведь это же особенный личностный  спектакль: дело жизни! Вот он  предполагаемый «хэппи-энд»: вся жизнь игра, а люди в ней… Впрочем, зачем повторять великих? Мы тоже не два вершка ростом. Успех постановки зависит не от того, какие артисты заняты на главных и второстепенных ролях, а от того, кто ставит спектакль.