Бомбила. Фрагмент

Он никогда не любил этого места. Унылое оно какое-то. Унылое и безжизненное. Висячий мост рядом с лесом. Мост, конечно, сказано громко; от него разве что и осталось, так это каната два стальных, да несколько досок, болтающихся в капкане огромной металлической конструкции. Ну, и название само. Да и леса тут не было никакого. Вернее, был. До наступления Черных времён. Потом вырубили его под чистую на дрова-то. Выбрили так, что только пни и остались. А, кое где, и пни уже повыкорчевали.
Мрачно поглядывая на покосившееся здание Храма, Он бродил среди воронок и кое-где несмело торчащих из земли пеньков. Все покатилось вдруг разом куда-то к едрёной матери да так, что теперь уже и не знал Он, что и делать-то дальше. Разве что торчать здесь, матеря всё на свете: Старца этого, Святых, Лешего, гонца этого хренового, самого себя. Всех! Всех, до одного! Он опустился на сиротливо торчащий из земли пень и, машинально пережёвывая стебелёк чего-то там, попавшегося под руку, уставился на дно расстелившегося перед Ним обрыва.
То была Его страшная тайна, но не любил Он это место в основном из-за неё: пропасти этой с чахлой речкой, узенькой полоской, вьющейся среди редких островков кустарника… Да что там, речка? Ручеёк! Каждый раз, оказавшись на этом месте, Он яростно боролся с накатывавшим желанием, раскинув руки, броситься вниз, отдавшись в руки стихии. Как тогда, мальчишкой ещё совсем зелёным, в деревне у каких-то там дальних родственников.
Никто так и не смог тогда понять, какого чёрта Он сделал это? Ни родители, ни тётка, ни сёстры, с которыми Он строил шалаш в пышной кроне то ли яблони, то ли шелковицы. И ничто тогда не предвещало беды в тот солнечный день. Хотя, как раз Он-то и не считал, что стряслось что-то ужасное. Вернее, случилось, но именно в тот момент, когда мать испуганно завизжала, испортив всё; прервав Его полёт! А, ведь, Он тогда, вскарабкавшись на самую макушку огромного дерева, полетел прочь, отдавшись в руки теплому ветру. Ветру, несущему с собой диковинные букеты запахов: сена, чуть тронутого тлением, луговой кашки, яблок, сырости и камышей со стороны пруда, соляры – от сельпо. Раскинув руки, Он взмыл! Он полетел! Нет, не понёсся к земле, услышав испуганный визг матери. Именно полетел! Наперегонки с ветром!
Почему-то только здесь, сидя на этом пне, Он вспоминал упоительное ощущение полёта, охватившее тогда Его. Собственно, за ним Он сюда и приходил. Снова и снова. Отчаянно борясь с желание повторить этот упоительный полёт. Но как же здорово было тогда! Как же здорово! Пожалуй, единственное, что сейчас удерживало Его от прыжка – это боль. Страшная боль во всём переломанном искалеченном теле, скрутившая Его после приземления. Боль, рвавшая на куски совсем зеленого пацана ещё целый месяц. Боль в глазах матери, докторов и всей родни, приходившей наведать его…