Губин и Возницкий

Поэт Губин сидел за письменным столом и разглядывал волосы на животе. Был первый час ночи, то есть Губин только что проснулся и даже не успел еще почистить зубы. В окне противоположного дома он видел сгорбленную фигуру другого поэта, Альберта Возницкого. Альберт, судя по всему, писал стихи, да так увлеченно, что (сволочь такая!) даже изредка не глядел на своего извечного конкурента, на Губина.
Губин мучительно страдал, но скрывал это. На его лице была запечатлена дежурная снисходительная улыбка, которой он тотчас одарил бы Возницкого, случись ему поглядеть в окно. Дескать, пиши-пиши, мой мальчик, но помни, что вся твоя унылая писанина не стоит и строчки из моего гениального стихотворения «Сломанная виселица». Но эта мразь, Возницкий, и не думал глядеть в окно.

Губин не выдержал и встал со стула. Он прошелся по коридору, по комнате, зашел в кухню и заварил себе кофе. Из маленького кухонного окна, напоминавшего амбразуру, Возницкого почти не было видно. Только его сгорбленная тень. Или это была не тень, а злой дух, заставлявший Возницкого ночь от ночи портить прекрасную белоснежную бумагу своим непотребством.
-А вдруг он и впрямь пишет нечто стоящее! – испугался вдруг Губин.

 Губин схватил телефонный аппарат и набрал номер Возницкого.
-Да. – Это был недовольный голос Альберта Возницкого.
-Привет, Альберт! Все пишешь? – спросил Губин злорадно, давая тем самым понять, что зря он, Альберт Возницкий,  это затеял, потому что успех «Сломанной виселицы» ему все равно не переплюнуть.
-Да, пишу. Какого хера ты звонишь?
-Послушай, Алик, дорогой, я тут подумал, не выпить ли нам с тобой пива, прямо тут, у  меня дома. Очень холодного пива. С соленым огурцом, а?
-Не сейчас. Ты что, не видишь, что я пишу?
-Вижу, вижу. – Ответил Губин, приветственно помахав Возницкому рукой. – Я просто хочу тебе помочь!
-И что же это за помощь? – настороженно спросил Возницкий, вставая из-за стола.
-Я хочу спасти тебя от геенны огненной, мой милый Альберт! – заявил Губин, почесав левую ягодицу. – Я уверен, ты знаешь, что писать бездарные стихи, считая при этом, что они хорошие – это большой грех. Тем не менее, ты продолжаешь это делать. Ты смелый человек, Альберт!
-Да пошел ты, чмо завистливое! –Возницкий бросил трубку с небывалым ожесточением.

Жутко довольный собой, Губин снял кипящий кофе с огня и налил его в огромную чашку с изображением медного всадника. Запахнув свой халат, он взял чашку и вернулся к рабочему столу.
Возницкий, тем временем, рвал на себе волосы и прыгал по всей комнате, как озверелый, но, завидев в окне Губина, тут же уселся за стол и сделал вид, что обдумывает новую строчку.
«Я лучший поэт в мире, несмотря ни на что. Я лучший, я лучший, я лучший, я лучше Адониса, и лучше Гинзберга. Я самый, самый невероятный поэт во всей вселенной» - горячо шептал Возницкий, закрыв голову руками.- Этот Губин позер! Его стихи хуже говна! Возомнил себе, что его «Сломанная виселица» - хорошая поэзия. А я не осилил даже первые четыре строчки, потому что выше моих сил читать этот претенциозный бред! Да, его стишки просто оскорбляют мой разум!»
Возницкий вдруг сорвался с места, распахнул форточку и заорал, высунувшись на улицу: Твои наглые стишки оскорбляют мой разум! Запомни это, ты….ты, худший поэт в истории! Посмешище! Завистливая тварь! Пресмыкающееся! Инфузория!»
 Губин, кажется, ничего не слышал. Он нагло улыбался своей широкой гнилозубой ухмылкой и показывал Возницкому средний палец с выпирающим грязным ногтем.
-Да у тебя даже палец кривой, слышишь, ты, отброс отбросов! – кричал еще громче Возницкий, да так громко, что во многих окнах загорелся свет.

-Э, а ну заткнитесь там! – гавкнул кто-то снизу. Возницкий вздрогнул и порывисто хлопнул форточкой.

Губин раскачивался на стуле, скаля рот изо всех сил и держась за живот обеими руками, как актер из немой комедии. Он делал это до тех пор, пока Возницкий не отвернулся от окна, снова закрыв голову руками и уткнувшись  в письменный стол.
«Да, этот Возницкий слабак! Конечно, ему не стать хорошим поэтом» - сказал себе Губин и вернулся к изучению волос на животе. Волосы у него были вьющиеся, разноцветные: сверху  бронзовые, ниже рыжие и, совсем внизу, иссиня-черные, как вечернее небо. Губин смотрел на эти волосы и представлял себе сказочный лес, где вместо деревьев его длиннющие волосы, лобковые, грудные, подмышечные. И нет никакой другой растительности и животных, только волосы, похожие на лианы, и вечный смог, а вернее, смрад, исходящий от его немытой кожи. И в этом лесу, как в аду, заточены все великие поэты прошлого: и Верлен, и Эдгар По, и Лонгфелло, и Фет. И все они задыхаются и очень страдают от жажды и отсутствия писчей бумаги. «Глупцы» - говорил им Губин ласково и немного строго. – «Вы еще не знаете, что такое настоящий ад».
А настоящий ад располагался у Губина в районе заднего прохода, где тоже росли волосы. Губин даже не знал, какого они цвета. В этом аду, а вернее, в этом последнем круге ада, располагались все современные поэты: и те маститые старики, что устраивали чтения в ЦДЛ, и те молодые и модные, что ютились по неизвестным клубам и студенческим аудиториям, и, наконец, те, что собирались в поэтическом кружке на Мясницкой улице, в том числе и Альберт Возницкий, который зачитывал целую стопку своих стихов при каждом удобном случае. В фантазиях Губина со всеми этими поэтами  происходили такие ужасающие вещи, что автор не имеет права о них даже намекнуть, сознавая, что основные его читатели -  девочки не старше четырнадцати лет.

Итак, наш Губин все фантазировал, в то время как Альберт Возницкий уже набирал его телефонный номер, весь дрожа от надвигающегося ликования.

-Снова здравствуй, Игорь! – услышал Губин торжественный, почти звенящий голос Альберта Возницкого.
-Привет. – Хмуро отозвался Губин. Он не любил, когда прерывали его фантазии.
-Знаешь, я тут подумал…а ведь «Сломанная виселица» - это просто гениальное название для стиха.
-Спасибо, Альберт, ты очень любезен. – Сказал Губин с максимально развязной интонацией в голосе, в то время как все его существо напряглось в ожидании подвоха.
-И вот я решил…- продолжал Возницкий. – а почему бы мне не назвать свое новое стихотворение точно также: «сломанная виселица»…
-Ах вот оно что, - почти возопил Губин, но Возницкий продолжал
-И не отправить его прямо сейчас на конкурс Мандельштама… – говорил Возницкий, имея ввиду самую престижную поэтическую премию имени Осипа Мандельштама.
-Что-о-о! – заорал Губин, слетев со своего стула и расплескав кофе по всему столу.
-Да-да, именно так…- продолжал Возницкий. – Наверняка жюри конкурса по достоинству оценит такое название. Ну что ж… Прикрепляем наш файлик к письму. Итак, стихотворение «Сломанная виселица». Автор Альберт Робертович Возницкий, будущий лауреат премии Осипа Мандельштама. Отправить…Вот и все!
В трубке послышались частые гудки.
Возницкий встал с кресла и подошел к окну. Губин со всего размаху бился головой о дверцу шкафа, но, увидев, что за ним наблюдает Возницкий, тотчас вернулся к столу и сделал вид, что безмятежно попивает кофе. Возницкий открыл было форточку с тем, чтобы добить своего конкурента каким-нибудь изящным комментарием, но вспомнил про гавкающий голос снизу и закрыл ее обратно.

Возницкий вернулся к столу и сел за свои бумаги. На самом деле он не писал стихов, а рисовал легкодоступных женщин с большими грудями и губами, одетых в прозрачные латексные комбинезоны. Самое удивительное, что Возницкий был совсем равнодушен к женщинам, он рисовал их только за тем, чтобы позлить Губина, который думал, что этот подлец Возницкий пишет в это время стихи.
Возницкий дорисовывал одной из женщин руку, когда его телефон вновь зазвонил. Разумеется, это был Губин.
-У тебя ничего не выйдет. – Прошипел он в трубку. – Я читал эти стихи на поэтическом семинаре. У меня есть десятки свидетелей. Они подтвердят, что ты наглый вор. Ты будешь опозорен на всю оставшуюся жизнь, мой бедный, несчастный Альберт Возницкий.
-Ничего подобного. – Ответил Возницкий, который был готов к такой тираде. – Никто и не слушал твоих паршивых стишков. Ты знаешь лучше меня, что на этих семинарах никто друг друга не слушает – все только дожидаются своей очереди.
-Предатель! – орал в трубку Губин. – Мошенник! Проходимец! Пятая колонна!
Возницкий отложил трубку в сторону и продолжил дорисовывать руку. 

Уже светало, когда в квартире Возницкого вновь зазвонил телефон. Альберт  Возницкий встал с постели и подошел к окну с телефонной трубкой в руках. В противоположном окне стоял Игорь Губин, широко расставив ноги и отважно глядя прямо в глаза недоброжелателю.

-Ну что, Адольф! Все кропаешь свои стишки? – спросил он утробным насмехающимся голосом.
Возницкий равнодушно мотнул головой.
-Знаешь, дорогой Адольф, - продолжал Губин. Голос его звучал спокойно. – Можешь подавиться своим гнусным воровством! Да, я дарю тебе это название. Только жалкая посредственность переживает из-за таких пустяков. Я дарю тебе это название, и дарю тебе еще тысячу других, мой бесталанный друг! Можешь забирать их все, все мои названия, все мои стихи. Пожалуйста! А я сочиню еще тысячу новых сегодня, завтра, каждый день по тысяче новых стихов!   Я заполоню этой глупый мир своей поэзией! Это название, как  бы ни было оно хорошо,  все равно не принесет тебе славы, потому что за ним лишь пустота, бездарность! Эта красивая вывеска, за которой всего-навсего ты, со своей неумелой претенциозной тупостью. «Сломанная виселица»… Подумаешь! 
-А…а что это у тебя в руке? – спросил Возницкий, сглотнув слюну.
-Это? – В руках Губина трепетал смятый, сложенный вдвое лист бумаги. Губин небрежно взглянул на листок так, как глядят на использованную поездку в метро перед тем, как кидают ее в урну. – Это название моего нового стихотворения. Оно называется… - тут Губин развернул листок и посмотрел в него так, как будто  уже и забыл, какое очередное гениальное прозрение посетило его, и произнес внятно: Оно называется «Заржавевшее лезвие плахи».

В воздухе повисла торжественная тишина. Хейфцер постоял в задумчивости, а потом сказал вдруг: И все-таки «Сломанная виселица» звучит лучше.

И тут Губин схватился за свои жидкие волосы на бороде и принялся рвать их в небывалом ожесточении. Он упал на колени и заревел, как подстреленный мамонт. «Знаю, я знаю!» -  читал по его губам Возницкий, потому как телефонная трубка уже валялась в стороне.
- Ну скажи мне, что мне с этим делать, ну скажи-и-и! – продолжал орать сквозь рыдания Губин. Он подполз к  окну и принялся сотрясать руками оконную раму, как отчаявшийся заключенный трясет ненавистные прутья своей камеры.
Возницкий задернул шторы и вернулся в постель. Он быстро привел себя в возбуждение и провел остаток ночи в сладостном самоудовлетворении.