Неудача мистера Холмса

        -  Совершенно  с  вами  согласен,  Уотсон,  -  сказал  Холмс,  складывая  газету  и  поднимаясь  с  дивана.  -  Препарат  будет  идеальным  только  в  виде  порошка.
Мы  находились  у  себя  дома  на  Бейкер-стрит,  где  с  утра  мой  друг  не  переставая  читал  газеты  и  время  от  времени  со  скучающим  видом  откладывал  их  от  себя.  Я  слонялся  тут  же,  из  угла  в  угол,  раздумывая  над  только  что  открытым  медицинским  препаратом  с  экзотическим  названием  “анальгин”,  просчитывая  его  "за"  и  "против",  когда  реплика  Холмса  отвлекла  меня  от  этих  размышлений.
-  Так-то  оно  так,  -  устало  откликнулся  я,  -  только  не  кажется  ли  вам,  дорогой  Холмс,  что  эта  ваша  сверхъестественная  прозорливость  иногда  дает  обратные  результаты,  и  заставляет  человека,  в  мысли  которого  вы  так  бесцеремонно  ворвались,  испытать  неприятное  чувство?  Как  вы  думаете?  Будучи  человеком  деликатным,  вы,  конечно,  не  можете  желать  этого.
-  Я  всего  лишь  проверял  исправность  своего  дедуктивного  метода,  -  успокаивающе  пробормотал  Холмс.  -  Теперь  вижу,  что  этот  механизм  не  дает  сбоев.
Холмс  взял  со  стула  пиджак  и  достал  из  кармана  чистый  листок,  передал  его  мне.
-  Я  получил  это  сегодня  утром,  -  сказал  он.  -  Лестрейд  никогда  не  выражается  подобным  образом,  а  это  значит,  что  мы  услышим  от  него  сегодня  занимательную  головоломку.
Я  повертел  чистый  листок  в  руке.
-  Ничего  не  понимаю,  Холмс.  Тут  ничего  нет.
-  Ах,  да,  -  мой  друг  снова  расположился  на  диване,  набивая  трубку.  -  Совсем  забыл.  Прогрейте  его  у  камина,  Уотсон.  Через  минуту  вы  все  увидите.
Я  так  и  сделал.
-  Фунт  табака,  -  прочитал  я,  -  двенадцать  пенсов.  Два  яйца  всмятку  -  три  пенса,  отбивная  с  божьей  помощью...  Ничего  не  понимаю.  Какой-то  вздор.  Холмс,  это  вздор.
-  Уотсон,  не  будьте  тупицей,  переверните  листок.
“Мистер  Холмс,  это  совершенно  непостижимо.  Произошел  невероятный  случай  с  жильцом  миссис  Макби.  Я  буду  у  вас  в  четверть  шестого.
Лестрейд.”
-  Ого,  у  нашего  друга  спешат  часы,  -  воскликнул  Холмс,  вынимая  трубку  изо  рта.  -  Я  слышу  его  шаги  на  лестнице.  Сейчас  только  десять  минут.
Я  не  слышал  никаких  шагов,  но  дверь  все  же  распахнулась.  К  нам  просунулась  миссис  Хадсон.
-  Мистер  Холмс,  мистер  Лестрейд...
-  Просите,  -  сделав  нетерпеливый  жест  рукой,  обронил  Холмс. -   Я  имел  ввиду,  что  слышал  его  шаги  на  лестнице  крыльца,  -  добавил  он  неопределенным  голосом,  мельком  глянув  в  мою  сторону.
Послышался  шум,  двери  распахнулись,  и  Лестрейд,  весь  заснеженный  и  раскрасневшийся,  очутился  на  пороге.
-  Рад  вас  видеть,  Холмс.  Мое  почтение,  доктор  Уотсон.
Мы  приветствовали  его.  Он  быстро  прошел  к  камину  и  расположился  в  кресле.
-  Дело  совершенно  необычайно,  -  торопливо  заговорил  Лестрейд,  грея  руки  у  огня.  -  Вы,  конечно,  знаете  миссис  Макби,  она  сдает комнаты  в  пансионате  Тоттерхауэр,  в  Суссексе.  Помнится,  мы  как-то  вместе  там          что-то  выискивали.
-  Совершенно  верно.  Это  было  дело  с  подвесками.  Правильно,  Уотсон?
-  Бриллианты  старой  графини...  Не  помню  фамилии,  -  отвечал  я.
-  Ах,  да,  разумеется.  -  Холмс  сделал  понимающий  вид.  -  Бриллианты.  Бриллиантовые  подвески.  Продолжайте,  Лестрейд.
-  Подвески,  насколько  я  помню,  были  алмазными,  -  не  удержался  я,  останавливая  Холмса  рукой.  -  И  не  у  миссис  Макби.  А  бриллианты  были  сами  по  себе.
Холмс  с  удивлением  воззрился  на  меня:
-  Господи,  Уотсон!  Что  с  вами?  -  изумился  он.  -  Неужели  вы  хотите  сказать,  что  видите  разницу  между  бриллиантами  и  алмазами?
-  Дело  не  в  этом...
-  Нет,  вы  мне  скажите.  В  чем,  по-вашему,  различие  между  тем  и  другим?
-  Бриллиант  -  это  ограненный  алмаз.
Холмс  с  Лестрейдом  переглянулись,  а  потом  грянул  их  дружный  смех.  Мне  была  непонятна  причина  этого  веселья  и  я  немного  заскучал.  Однако  спустя  минуту  Лестрейд  уже  вел  свой  рассказ,  и  я  перестал  сердиться  на  Холмса.
-  ...Так  вот,  у  миссис  Макби  есть  постоялец,  по  крайней  мере  был  до  сегодняшнего  утра,  по  имени  Кларенс  Браун.  Насколько  я  понял,  он  являл  собой  совершенно  неприметную  личность,  был  богословом  и  дни  напролет  занимался  изучением  своих  древних  рукописей.  У  него  там  целая  библиотека,  вы  увидите.  Вчера  в  полшестого  вечера  он  просил  через  миссис  Макби,  чтобы  кухня  его  не  беспокоила,  ужинать  он  не  собирается,  после  чего  он  удалился  к  себе  наверх  и  запер  за  собой  дверь.  Когда  утром  прислуга  явилась  с  завтраком,  дверь  по-прежнему  была  заперта,  а  на  стук  не  последовало  никакого  ответа.  Часом  позже  один  из  жильцов  заметил,  что  в  комнате  распахнуто  окно,  а  на  столе  чадит  непогашенная  лампада...
-  Это  было  замечено  с  улицы?  -  спросил  Холмс.
-  Естественно.
-  Но  ведь  Браун  жил  в  верхнем  этаже,  так  я  понял?
-  Да,  он  занимает  две  комнаты  на  пятом  этаже.
-  Как  же  этот  жилец  мог  заметить  чадящую  лампаду  на  столе?
Пришла  пора  удивиться  Лестрейду.
-  Если  вы  помните,  Холмс,  Тоттерхауэр  расположен  на  пологом  месте,  -  сказал  он  возмущенным  голосом,  -  и  продуваем  всеми  ветрами.  И,  значит,  когда  мистер  Демпси  возвращался  с  утреннего  поезда,  он  еще  издали  увидел  открытое  окно  и  огонек  внутри...
-  Давайте  вернемся  к  Брауну,  Лестрейд,  -  перебил  его  Холмс.  -  Что  было  потом?  -  Он  поднялся  с  кушетки  и  принялся  расхаживать  по  кабинету.
-  Миссис  Макби  забеспокоилась,  когда  услышала  об  окне  и  лампе,  поэтому  вызвали  констебля,  который  взломал  дверь.  Внутри  все  оказалось  именно  так,  как  и  видно  было  снаружи:  распахнутое  окно,  чадящая  лампада.  Единственное,  кого  ни  было  видно  ни  снаружи,  ни  внутри,  так  это  Кларенса  Брауна.  Он  исчез,  Холмс,  пропал.  Улетучился  без  остатка.  Прислуга  обыскалась  его  в  этих  двух  комнатах,  но  ничего  не  нашла.
Холмс  энергично  потер  ладони  друг  о  дружку.
-  Продолжайте,  Лестрейд.
-  У  меня  все.
-  Как?  Все?..
-  Все.
Воцарилось  недолгое  молчание.
-  Помилуйте,  Лестрейд,  -  заговорил  Холмс  с  нотками  веселья  в  голосе,  -  и  этот  банальный  случай  вы  преподнесли  нам  как  захватывающий  и невероятный?  Что  же  в  нем  такого  необычного?  Поищите  этого  Брауна  где-нибудь  в  сугробе  под  окном  или  прочистите  трубу,  обещаю,  вы  его  там  найдете...
-  Э  нет,  мистер  Холмс,  -  Лестрейд  состроил  загадочную  физиономию.  -  Вся  необыкновенность  этого  происшествия  именно  в  том,  что  мы  не  нашли  абсолютно  никаких  следов,  не  говоря  уже  о  самом  отце  Брауне. Я  применил  целый  букет  дедуктивных  методов,  и  все  с  нулевым  результатом.  Единственное,  что  имеет  след,  так  это  раскрытая  Библия  на  столе,  у  нее  подчеркнута  одна  строка  карандашом,  и  это,  наверное,  все,  что  осталось  от  Брауна...
Лицо  Холмса  выразило  непреклонную  решимость.
-  Едем,  -  сухо  сказал  он  и  ушел  в  другую  комнату  одеваться.
На  следующее  утро  мы  выбрались  из  саней  рядом  с  Тоттерхауэр  и  зашагали  по  направлению  к  дому.
Подойдя  к  фасаду,  Лестрейд  вошел  вовнутрь,  Холмс,  вооружившись  сильной  лупой,  кинулся  на  занесенный  снегом  газон,  прицениваясь  взглядом  к  каждой  снежинке,  а  я  остался  стоять  на  гравийной  дорожке  и  не  знал,  куда  себя  деть.  За  версту  было  видно,  что  снег  не  тронут,  но  мой  друг,  видимо,  вознамерился  изучить  следы  всех  гномов  и  эльфов,  набедокуривших  здесь  этой  ночью,  и  потому  заставил  себя  ждать  около  получаса. 
Наконец,  неудовлетворенный  Холмс  покинул  лужайку.
-  Ничего,  совсем  ничего,  -  глухо  пробормотал  он,  проходя  мимо  меня.
Поднявшись  наверх,  мы  обнаружили  в  комнате  Брауна  Лестрейда  и  тощего  констебля,  которого  Холмс  бегло  опросил,  но  узнал  лишь  о  существовании  у  пропавшего  Брауна  сестры,  которая  двумя  годами  ранее  имела  несчастье  скончаться.  Достав  лупу,  мой  друг  вновь  начал  применять  свои  приемы  по  всей  площади  помещения,  долго  возился  у  окна,  открывая  и  закрывая  раму,  а  потом  остановился  у  стола,  и  лицо  его  впервые  за  утро  выразило  интерес.
-  Нет,  вы  только  посмотрите,  -  услышали  мы  его  голос.  -  “И  ходил  Енох  под  Богом  и  не  стало  Еноха.  Потому  что  Бог  взял  его”,  -  прочитал  он.  -  Почему  он  подчеркнул  эту  строфу?
Мы  сгрудились  у  стола.
-  Линия  проведена  карандашом  с  синим  грифелем,  -  рассказывал  Холмс,  -  твердо-мягким,  марки  “Бигус”,  продается  в  Стрэнде  и  у  того  же  Бигуса,  толщина...
Холмс  умолк,  задумавшись.
-  Он  у  вас  в  руке,  -  заметил  Лестрейд.
-  Ах,  да,  -  Холмс  поднял  карандаш  и  внимательно  оглядел.  -  Толщиной  не  больше  мизинца.
Мы  еще  немного  потолкались  перед  книгой,  а  потом  мой  друг  объявил,  что  здесь  делать  больше  нечего,  и  что  он  не  прочь  возвратиться  в  Лондон.
Так  мы  и  поступили.
Три  дня  подряд,  размышляя  над  этой  проблемой,  Холмс  курил  такой  дешевый  и  крепкий  табак,  и  столько  его  выкурил,  что  в  комнату  не  то  что  ввалиться,  -  тараном  невозможно  было  войти.  Огонь  в  камине  угас  за  полнейшим  отсутствием  кислорода,  а  внизу  дежурила  наготове  пожарная  команда  с брандспойтом,  готовая  к  любому  повороту  событий.
Наконец  дело  было  решено.  Холмс  поднялся  с  кушетки,  отворил  окно  и  вытряхнул  всю  эту  сажу  вниз,  предварительно  повыдергав  оттуда  все  топоры,  что  я  предусмотрительно  понавешал  во  время  этого  грандиозного  перекура.
-  Эврика,  Уотсон!  -  были  его  слова,  обращенные  ко  мне.
-  Вы  нашли,  Холмс?  Да?  Я  просто  не  могу  поверить...  Нет,  нет,  совсем  не  могу...
-  Уотсон,  он  вознесся  на  небо!
-  Как?!  Что?  -  У  меня  подогнулись  колени.
-  Вы,  конечно,  помните,  что  Библия  была  раскрыта  на  том  самом  месте,  с  отчеркнутой  строфой  о  вознесении  Еноха  на  небо?  Точнее,  там  сказано:  “For  God  took  him”.  У  меня  сейчас  нет  сомнений,  что  нечто  подобное  свершилось  и  в  отношении  Кларенса  Брауна.
-  Холмс,  вы  сошли  с  ума!
–  Судите  сами,  Уотсон.  Никаких  следов,  никаких  мотивов  для  похищения,  ни  одна  пара  глаз  его  не  видела...  Это  идеальное  преступление,  Уотсон,  в  своем  роде  исключительное.  Но,  должен  вам  сказать,  что  идеальных  преступлений  не  бывает.  Всегда  что-то  остается.  Какая-то  нить,  какой-то  волосок,  микроб...  А  тут  -  ничего!  Совсем,  совсем  пусто.  Ноль.  Никс.  Вакуум.  Я  не  перестаю  поражаться  и  в  то  же  время  вижу  Его  простертую  длань...
-  Послушайте,  Холмс...  Надо  было  посмотреть  на  крыше...
–  Говорят,  что  вера  горы  двигает,  -  назидательно  произнес  мой  друг,  распаковывая  скрипку  и  учиняя  на  ней  какой-то  диковинный  взрыв-пассаж.  -  Как  писал  архиепископ  Кентерберийский  в  письме  Сайрусу  Эвансу...
Визгливые  арпеджио,  понесшиеся  из  дальнего  угла  нашей  гостиной, заглушили  мудрые  мысли  достопочтенного  архиепископа,  и  оставили  меня в  неведении  относительно  своей  связи  со  случаем  Кларенса  Брауна,  причины  исчезновения  которого  пребывают  для  меня  темной  лошадкой  по  сей  день.