Движение, новое

Весенний вечер. У Инны день рождения, Француза ещё нет - весь день он провёл у Ляли, "любимой", как он говорит товарищам по ремеслу. Сегодня у него - двойной праздник, думает, успеет - столик на двух заказан давно, в "Максиме". На метро "Смоленская" останавливает "Кадиллак", покупает жене огромный букет тёмно-бардовых роз, колумбийских, почти чёрных, больших и мясистых. Запах от них исходит невероятный, как в сказке. В Колумбию без визы, думает Француз, надо туда обязательно попасть. Там всегда 20, целый год ходят в пиджаках, и братва. Продавец спрашивает его, как дела - знакомый - Француз, показывая букетом в сторону "Кадиллака", отвечает, семясь - "Прокурору пока не передали! А ты? Могу помочь с крышей!", на самом деле этот человек - бывший физик-теоретик из города Жуковский, верующий и прекрасно поёт в церкви, жизнь заставила выйти на Арбат. За год он в электричке Жуковский-Москва выучил английский язык, где-нибудь в Нью-Йорке Француз открывал бы ему двери, но это - Россия. Он бормочет какую-то молитву из святцев, что-то типа "Боже, сохрани!" и тихонько, в спину, крестит Француза, который с перегазовкой, как положено всем гайдукам, стартует от метро, Француза вжимает в кресло, какая-то бабулька быстро запрыгивает на арбатский фонарь, поворачивает от метро, умело, специальным заносом, входя в повороты - налево, потом направо опять, гонка по переулкам - его любимое хобби, которое иногда даже через сам Арбат, по пешеходной зоне, и у резиденции американского посла - опять направо, мимо церквушки, паркуется напротив. Поднимает голову, смотрит - свет горит. Белая от бешенства Инна ждёт мужа, наверное, с шести часов - он позвонил, сказал, скоро приеду, дорогая. По этому случаю Инна достала брюлики, оделась в дорогое вечернее платье, сделала маникюр, завивку, все дела - когда делала, сломала ноготь, плохая примета, и как тигрица в клетке мечется по квартире. Француз, всё ещё в грёзах по своей любимой девочке - та в порыве страсти всегда зовёт милицию, иногда громко, чем ставит Француза буквально в шок, вырастет, вот будет кому-то подарок!.. - легко, через две ступеньки, взлетает на свой последний этаж. Пролётом ниже квартиры казённые, есть и коммуналки, в одной из них живет начальник отделения милиции, правда, соседей уже отселил. Долго и энергично, Француз звонит в дверь, мол, я пришёл, дорогая, Инна её открывает, но цепочку не сняла, нарочно, конечно. Француза она совсем не хочет пускать. Он в щель кричит - "Хэппи бёздай ту ю! Вилком ту май парти!!", улыбясь во всё лицо - волосы до плеч, вылитый Жан Вальжан, и Инна вдруг ласково протягивает в щель длинную красивую руку. Француз изящным жестом вкладывает ей в холёную ладонь стодолларовый пучок цветов, а она моментальным движением другой, щель большая, двери дубовые, это Арбат, хватает его за отворот пиджака и с невероятной быстротой мордует розами по лицу, туда-сюда. Розы колумбийские, длинные, шипы тоже, примерно с фалангу пальца взрослого человека. На Француза жалко смотреть, он становится похож на обитателя адских мест, "нарака", попавшего в ужасный Мечелистный Лес, где царит вечная железная осень: листья-мечи непрерывно падают с огромных металлических деревьев, отсекая куски плоти несчастных грешников, которые к тому же попадают туда по дороге, тоже утыканной лезвиями. Лицо его всё в крови - крест-накрест, хорошо, что он успел закрыть глаза - полу сломанные и целые шипы торчат в носу, щеках, модной причёске, костюме, кроме этого агрессивная среда, вырвавшаяся из квартиры, пронизала всё его тело, как и страшный, исходящий из-за двери, плач и вой. Дело в том, что когда Инна искала вечернее платье, в нижнем ящике комода она нашла когда-то взятую у Манерного напрокат крахмальную манжету, на которой помадой было написано "леня я тебя люблю", вместо букв "ю" - пронзённые стрелами сердечки, неумелым детским почерком, и - телефон, по которому она час назад позвонила, сказав умело и звонко - "Скажите пожалуйста, она дома?", а мама Ляли-десятиклассницы ей ответила - "А, скоро вернётся, пошла мужа провожать!".
В общем, у Француза сегодня вся палитра инфернальных переживаний, крайне неприятных по контрасту с совсем недавним отдыхом на плече у своего юного создания. Француз пятится назад, как краб, голой рукой вытаскивая шипы из кожи,  стряхивая с головы лепестки, и так - целый пролёт, по-блатному бормоча - "Ротом делай шо хочешь, а рукам - волю не давай, нет", на площадке, где живёт начальник отделения милиции, останавливается, снимает дорогую рубашку-стойку и вытирает лицо и руки, потом бросает окровавленную тряпку на половик.
На ум ему вдруг приходит давно забытая детская шутка: "Что такое суперборзость? Это накласть у двери чемпиона мира по боксу, утыкать это спичками, потом позвонить в дверь, и когда он откроет, спросить - "Извините, это не ваш ёжик?", и он начинает тихонько, сквозь боль, что-то петь. Это уже не блатное. Удивительно, но он поёт "Орлёнок". На словах "враги называли "орлом" он, по-боксёрки ссутулившись и на носочках, почти приставными шагами, спускается вниз. На ногах у него - настоящие пеннилоферсы - дорогие английские ботинки, лакированные, в прорези которых вставлено по одному настоящему старинному пенни. "Кадиллак" почему-то не заводится, и, сверху только в майке, Француз продолжая улыбаться, медленно выходит на сам Арбат, где садится на скамейку и ждёт. Звон в ушах от хлеставшего его бритвенного букета постепенно проходит, он закидывает голову и смотрит вверх, в тёмное небо. Мимо идут люди и ничего не говорят, думают - очередной бомж. На Арбате таких - много. Француз снимает майку, ложится полу голым телом на скамейку, укрывается пиджаком и засыпает. Через 20 минут он, как Штирлиц, проснётся. Поймает такси и поедет в офис. Или на базу. Похоже, дома ему ночевать нельзя будет ещё долго, очень.

В это время совсем рядом с Арбатом, но не видя его, в машине едут Игорь и Леший, Игорь трезвый, как всегда, Леший - чуть под шафе.
- А что, - говорит Леший Игорю, - братуха, этих троих - можешь? Один?
Он показывает из окна машины на каких-то трёх стоящих на перекрёстке у Калининского крепких ребят.
- Могу, наверное, - лениво говорит Игорь. - Только надо туфли снять.
Он поворачивает толстую шею и заглядывает Андрею в глаза. Андрей там читает приговор. Лысина Игоря ещё больше блестит в маргинальном свете денег, идущем от общака. Сегодня - получалово, конец недели. Они объехали все точки, кроме одной, в Бирюлёво, обменный пункт, там один охранник выстрелил другому из пээма в область бедра - прокуратура, милиция - послали Студента, чтоб срисовал, как и что.

- И желательно, - подводит к концу разговор Игорь, - и - носки.
- Ну, носки снять - не проблема, - серьёзно говорит Андрей. Он делает рулём движение в сторону странной группы.
Игорь также быстро своей рукой делает движение рулём обратно. Один из едущих сзади водителей бьёт по клаксону, Игорь показывает ему в воздухе пальцы, сложенные буквой "V", имея в виду то ли священный пентакль, то ли свободу Луису Корвалану.
- А Француз где сейчас? - вдруг спрашивает проницательный Игорь-Карате.
- Устрицы жрёт, - отвечает Андрей. - Со своей, - тут он растягивает в гримасе губы, как Манерный, и закатывает глаза в потолок, - И-н-н-о-й.
- А, - говорит Игорь. - Пе-пе, ме-ме! Хорошо.
Их нагоняет водитель задней машины, Леший сразу замедляет скорость, приспускает окно. Игорь машинально скидывает мешок с деньгами к колен на пол, закрывая от постороннего взора. Водитель похож то ли на сотрудника милиции, то ли военный, в общем - "работник".
- У вас что, ребята, проблемы? - сквозь скорость кричит он.
Леший включает правый поворотник, начиная останавливаться для общения, Игорь знаком показывает ему ехать вперёд.
- У меня проблем никаких, - кричит в ответ Игорь. Машет водителю набитой о бамбук рукой, - их просто нет!
Водитель качает головой, нажимает на газ. Номера частные, три семёрки.
Игорь, подражая ему, тоже качает Лешему огромной крутой головой.
- Вообще, - передразнивая "работника", говорит он.

конец