Стрела в колчане ветра

Откуда эти песни?
Темны и горьки их строки,
Я пью их, как приговоренный
Из чаши – медленный яд…
Элхэ Ниеннах

    Здесь царила непроглядная тьма, и было уже неважно, сможет ли ОН увидеть что-либо или нет. Даже маленький мальчонка,  приткнувшийся у ЕГО рукава, своим острым взором не смог бы различить ни камешка на полу и в стенах. Откуда-то, словно из пустоты, падали и разбивались об пол капли ледяной воды. Это был единственный звук, нарушающий мертвенную тишину в темнице.
    ОН сидел на холодном полу, положив голову на сложенные на коленях руки. Из-за ЕГО серого одеяния и необыкновенно бледного лица казалось, что ОН сидит так уже много-много времени. Спал ли ОН, а, может,  и вовсе душа покинула свое пристанище – кто знал. Рядом с НИМ, вздрагивая в беспокойном мутном сне, прикорнул мальчик лет семи в белой рваной рубахе до колен. Если бы сейчас сюда довелось заглянуть постороннему, его бы поразил цвет волос ребенка – соломенно-желтые, они были единственным ярким пятном в густом мраке.
    Но внезапно что-то щелкнуло, и бесстрастную тьму пронзил, словно молнией, яркий луч, а затем и всю каморку залил ослепительный, безудержный свет из дверного проема.
    - Встать! – грубо рявкнул стражник. – Именем короля!
    Ребенок вскочил мгновенно, словно и не спал, и встал перед НИМ, раскинув ручонки и сверкая глазами. ОН тяжело поднял голову, и стражник отшатнулся. На месте ЕГО глаз зияли две пустые черные дыры…
***
    Король был уже немолод. Он видел на своем веку многое и, в определенном смысле, был мудр. Он прекрасно знал, как не попасться на удочку хитрым купцам, как охранить свое довольно-таки большое королевство от нападений соседских королей, которые, конечно же, завидовали его власти и богатству, как приструнить дерзкого на язык слугу и заставить главного повара порадовать своего господина кулинарными изысками. Когда стража привела во дворец оборванцев, король, даже не взглянув, махнул рукой в сторону темницы – чтоб неповадно было шататься по королевству. А сейчас ему стало скучно, и он велел привести бродяг в залу, где он в своей хандре, развалившись, полулежал на троне.
    - Ваше величество… - услышал король робкий голос дворецкого. Он открыл глаза и, сам того не ведая, как и его стражник, отшатнулся назад.
    Серые складки  одежд скрывали фигуру прибывшего; возраст по лицу не угадывался… лицо… эти-то неестественная бледность и пустые глазницы и напугали видавшего многое правителя. Он встречал тысячи нищих, убогих, калек, и ко всем этим людям не испытывал ровным счетом ничего, кроме желания поскорее отвязаться от их назойливых просьб. Но здесь… в этом человеке что-то было не так, и эта неизвестность очень тревожила короля. Но не дело величавому правителю выказывать свой страх перед простолюдинами, и он, нахмурив брови и приняв самый грозный вид, забыв, что пришелец даже не видит его, спросил:
    - Кто ты? Отвечай!
    Бродяга вскинул голову, и короля вновь обдало холодной волной. Но голос прибывшего оказался на удивление тихим и печальным:
    - Я – менестрель.
    И все. Только два слова. Словно ветерок скользнул по ветвям одного дерева, но всколыхнул весь лес. Стражники зашушукались, а государевы придворные певцы, сидящие у трона, открыто рассмеялись. Король тоже улыбнулся:
    - Менестрель! Надо же! Это не дает тебе права шастать по моему королевству без особого на то разрешения! Говори, откуда ты, почему здесь?
    Оборванец вновь заговорил, и перешептывания и смех смолкли. Королю вдруг показалось, что ОН видит его насквозь.
    - Ты не можешь запретить приходить зиме или лету в твое королевство, о король. Ты не можешь прогнать птиц, поющих над твоими окнами. Я не помню, откуда я. Я – лишь стрела в колчане ветра. Слышал ли ты когда-нибудь, как поет стрела? Ты можешь лишь дать ей волю, но ты не в силах приказать ей лететь в нужном тебе направлении, что бы ни говорили бывалые воины…
    - Что он несет?! – перебил ЕГО король. – Эй, стража! А хотя… - он внезапно смягчился, - раз ты менестрель, порадуй меня своими песнями, разгони тоску!
    Один из слуг притащил из угла залы лютню, отобранную у НЕГО, прежде чем бросить оборванцев в темницу. И тут из-за ЕГО спины вышел ребенок, раньше не замеченный королем.
    - ОН не сможет петь здесь и для тебя, - твердо сказал мальчик.
    Король сощурился и в негодовании воскликнул:
    - Да как ты смеешь!
    Но мальчонка даже не шевельнулся, и королю показалось, что от него исходит некая сила, едва ли не сильнее чем от Менестреля, и правитель вздрогнул. Стражники услужливо оттеснили ребенка в угол, но тот, блеснув глазами, вырвался, и почему-то никто не посмел схватить его.
    А ОН вздохнул, едва касаясь пальцами струн, и начал играть. Но мелодии не было – лишь несвязные звуки вырывались из-под ЕГО рук. Словно птица, ударившись о расписной потолок дворца, обломив крылья, рухнула на пол залы…
    - Она не поет здесь, о король.
    - Твоим песням не по вкусу мои залы? – как-то обиженно вскричал король.
    Менестрель вновь поднял лицо.
    - Здесь нет ветра. Птицам тесно.
    - Почему ты слеп? – невольно вырвалось у короля.
    ОН улыбнулся своей странной улыбкой.
    - Меня приказал ослепить правитель прекрасного королевства. Далеко отсюда. Его стены тоже не знали музыки. Отпусти меня, мне тесно.
    Ребенок тревожно заглянул ЕМУ в лицо. ОН положил руку малышу на плечо, успокаивая. Королю вдруг захотелось отвернуться, но он лишь махнул рукой, разрешая стражникам вывести бродяг в сад, и поднялся сам, поддерживаемый двумя слугами.
    А в саду начиналась гроза. Глухие раскаты доносились из-за горизонта, но дождя еще не было, хотя с неба скалились черные тучи. Король приказал закутать себя в мантию и плед, хотя, на самом деле, ему очень хотелось уйти. Но что-то остановило правителя большого королевства. Он взглянул на ТОГО, кто называл себя посланником ветра.
    А ОН преобразился на глазах. Густые черные волосы растрепал налетевший ураган, серое одеяние словно стало крылами стихии, а осанка ЕГО оказалась поистине царской. ОН взял лютню и запел. В тот же миг над дворцом сверкнула молния и начался ливень. А ОН пел. И королю казалось, что звуки лютни сливаются со звуками дождя, образуя немыслимой красоты мелодию, а голос ЕГО – гром; и рассказывал ОН о таком, отчего король почувствовал, как с его сердца спадает какая-то пелена, укрывающая его много-много лет, и слова Менестреля впиваются в незащищенное сердце, причиняя немыслимо сладкую боль, от которой хотелось взять ЕГО за руку и лететь, лететь, будто стрела, которой правит этот ураган, бушующий вокруг. Звуки и слова, смысл которых король даже не мог различить – настолько это было прекрасно – переплетались в высях за тучами, проливаясь на землю с этим дождем, которому король сейчас с наслаждением подставлял лицо. И была боль. Правитель чувствовал ту самую боль, которую носят в сердце все, на чью долю выпало такое – быть стрелой в колчане у ветра. Он тонул в ней, но голос Менестреля словно нес, кроме тоски, ярой тоски, еще и свет, идущий откуда-то изнутри, и он возносил душу короля ввысь, чтобы затем вновь повергнуть ее в пронзительную бездну…
    Где-то далеко в лесу, словно вторя голосу Певца, взвыл волк, за ним второй… и, вроде бы, и не прекращал ОН петь, но король услышал его тихое «брат» , обращенное к зверю. Вой становился все ближе, а ЕГО мелодия – все неистовее…
    И тут король опомнился. Словно из сна он вернулся в свою обычную жизнь. Струи дождя больно хлестали по лицу, и король почувствовал, что замерз. И сердце его обуял страх.
    - Волки! – не своим голосом крикнул он. – Они же сожрут всех моих слуг!
    Пелена, спавшая было с сердца, неумолимо надвигалась обратно. Король вдруг подумал, как же будут смеяться его соседи, если узнают, что он поддался чарам чужеземного колдуна, а королевство его разорено зверями. Во дворце завизжали служанки. К замку медленно приближались волки. Но, подойдя, не тронули никого из людей, а расселись вокруг НЕГО и ребенка и тихо выли. Но король уже не видел этого. Он трясся под десятком одеял в своей спальне, а вокруг него хлопотали придворные лекари.
    На следующий день к утру звери разбрелись, а ОН остался сидеть посреди двора, опустив голову, а вокруг НЕГО плакал малыш. Обезумевший король приказал немедленно схватить бродячих колдунов и бросить на костер.
***
    Правитель сам присутствовал при казни. За ночь постаревший, с трясущейся головой, он сидел в окружении десятка врачевателей. Мальчик неведомым образом исчез вместе с ЕГО лютней, а ОН не произнес ни слова, когда ЕГО привязывали к столбу и клали хворост. Его сила словно погасла, и, когда вспыхнуло пламя, безумный король торжествующе поднял голову и захохотал. И вдруг резко смолк.
    Его души под покровом безумия достигли неведомые звуки. Расширенные глаза увидели неистовое пламя, а за ним, на холме, пел ребенок, и голос у него был совсем не детский. Вкруг него, рассевшись, выли волки. Душа короля словно разорвалась от мелодии, взлетающей над огнем. Каким-то краешком сознания он понимал, что это всего лишь обычная казнь и прощальная песнь, но этот  краешек тут же закрыли надвигающиеся звуки. Ослепленный, оглушенный, король вскочил с места, с неожиданно взявшейся откуда-то силой отбросил своих слуг и бросился в огонь, чтобы прервать эту пытку. Он вдруг увидел лицо Менестреля и ЕГО глаза – пронзительно-голубые. Он схватил ЕГО за руку, их подхватил ветер, налетевший внезапно, и король вдруг почувствовал, что он и не король вовсе, а – и как многого это стоит! – стрела, подхваченная ураганом, а рядом с ним летел ОН; а ребенок, стоящий на холме, услышал в шепоте ветра:
    - Теперь ты – Менестрель…


весна 2009