Танец мотылька

    Танец мотылька был прекрасен и жуток одновременно. Хрупкие крылышки насквозь просвечивались словно бы потусторонним голубоватым сиянием полной луны на безоблачном ночном небе, торжественно простершемся над землей и покровительственно поглядывающем на живущий ночной жизнью город. Стояло совершенное безветрие, воздух колыхали только  взмахи маленьких крыльев. У мотылька был свой маленький мир, растворяющийся в ночи. Он был полной противоположностью стоявшему вокруг покою, но в то же время причудливо гармонировал с ним. Мир этот был наполнен лунными ледяными бликами, как в калейдоскопе мелькающими вперемешку с отблесками падающих звезд, стремительным головокружением в тишайших потоках воздуха. Мир переворачивался и кружился, сверкая холодным торжественным блеском. Но вдруг он в последний раз перевернулся и остановился, взрезанный огненным светом, заполонившим все. Источник света находился далеко, и он манил, неумолимо притягивал, не оставляя ничего, чтобы можно бы было сделать выбор. Против воли мотылек, ощутив безудержный прилив сил, такой, какой не давала даже луна, полетел.
    Там, возле раскрытого окна, сидел мужчина. Из окна его неслись симфонии Моцарта, но до этого никому не было дела. Он сидел за столом, на котором горела только что зажженная витая свеча, а в руках его было гусиное перо. Он напряженно всматривался в ночь – ему, пожалуй, единственному были небезразличны ее тайны. Огонь на фоне ночного неба совсем не отвлекал взгляд – напротив, они чудесно гармонировали друг с другом. Стихи лились из-под пера словно сами собой – сама торжественность этой ночи была поэзией. Но вдруг на краю его зрения что-то мелькнуло. Он вздрогнул, по коже пробежал холодок, и мужчина почувствовал раздражение. Он машинально вскинул руку. В ней забился мотылек. Тонкие крылышки мелко-мелко трепетали, они были какого-то чудесного, почти неуловимого цвета. Мужчина, почти не задумываясь, вздохнул, встал и аккуратно приколол мотылька за брюшко и кончики крыльев  маленькими иголочками  к большому листу бумаги на стене, где были распяты его собратья – ни один был не похож на другого, самые разные размеры, окраски – мужчина был коллекционером. Он раздраженно нахмурился – вдохновение начисто исчезло. Он вздохнул еще раз и вышел из дома. Ночной воздух мягко обволакивал прохладным покровом, и мужчина ощутил острую неизбывную тоску. На ресницах задрожала слеза, переливаясь в лунных бликах. Он побрел по улицам, не обращая внимания на веселые толпы ночных жителей. Небо глядело сверху, и нельзя было понять, сочувствует ли оно неведомому горю человека. Все в нем выдавало его тончайшего склада душу; лунный свет лился сверху, обволакивая его фигуру. Здесь, внизу, мир был наполнен сотнями голосов, но он почти не замечал их. И вдруг лишь один голос, серебристо прозвучавший, набатом отдался глубоко в груди. Он резко поднял голову. Она шла под руку с другим мужчиной и чему-то весело смеялась, радостно улыбаясь всем прохожим. Но, заметив его, она словно невзначай отвернулась и ускорила шаг, потянув за собой партнера, словно бы в порыве веселья. Зрачки его резко расширились, и в них ворвались тысячи огней ночного города, а ее удаляющийся силуэт вспыхнул, дробясь в мириадах капелек с ресниц, и вдруг сменился непроглядной мглой. Люди, проходившие мимо, завизжали – по асфальту от головы молодого мужчины, только что провожавшего кого-то взглядом и упавшего, неловко задетый чьим-то локтем, растекалась алая кровь, а в его широко раскрытых глазах отражалась огромная луна.


13 сентября 2009