Друг Николая Петровича

Близился Новый год, который Николай Петрович вот уже несколько лет встречал в  компании Иннокентия. Разноцветными огнями переливалась елка, наряженная их совместными усилиями, золотой мишурой искрились занавески, и даже к немолодым часам на стене был привязан нарядный колокольчик. На улицах и в магазинах было шумно, суетно, люди спешили, толкались и ничего не успевали, здесь же все словно замерло в преддверии праздника, а загодя припасенная бутылка шампанского, уже слегка припылившись, мирно дремала в шкафу, ожидая своего часа.
- И пали молнии с небес на землю грешную, и провалилось все во тьму, во тьму кромешную, - пропел Иннокентий.
- Ты сегодня, никак, в приподнятом настроении, - заметил Николай Петрович.
- И кости грешников поднялись из могил своих, и танцевали, раздувая пламя адское. Их души черные летели, околдованы… - завыл Иннокентий нараспев.
- Замолчи уже, надоел!
- Не обрывал бы ты, Николай, полет фантазии.
В моменты, когда друга одолевало творческое усердие, Николай Петрович ужасно злился, но поделать ничего не мог - такая уж вредная бывает у некоторых натура.
- Все бы отдал, чтобы избавиться от твоего воя, несносное существо!
- А ты как умрешь, Коленька, так сразу и избавишься.
- И когда же это случится? – Николай Петрович знал, что Кеха ничего не желает сообщать, хотя известно ему многое.
- Сие мне неведомо, -  этот ответ всегда бывал неизменен, -  как время твое придет, так сразу и помрешь. Зато представь, как мне без тебя будет скучно: ни спеть для зрителя, ни поговорить задушевно.
- Так может, мы еще встретимся?
- Нет, Коля, не встретимся. Ты-то уйдешь, а я здесь останусь, - Иннокентий обвел комнату своей зыбкой рукой.
- А если все же искупишь?
- Не искуплю. Не могу я искупить, не хочу. Раскаяние, оно из души должно идти, а нет его, раскаяния.
- Ну и мучайся тогда.
Настроение у Кехи испортилось. Он надулся, забрался в дальний угол комнаты и гневно взирал оттуда на Николая Петровича. Тот не обращал на него внимания, и от этого было еще обидней. Через полчаса Иннокентий начал греметь цепями, но его по-прежнему игнорировали.
- А ведьмы над огнем летали, словно бабочки… - начал он злить  Николая Петровича, но тот все не реагировал. Тогда Иннокентий громыхнул на прощание цепью, шагнул в сервант  и испарился.

Они познакомились, когда, овдовев, Николай Петрович все оставил сыну, а сам переехал в эту квартирку в старом районе города.
Иннокентий поселился здесь уже давно, царствуя в одиночестве и чувствуя себя полноправным хозяином. Сначала он не обрадовался тому, что в эти пыльные владения столь бесцеремонно вторглись, и всячески пытался выжить незваного соседа:  стонал из кладовки, с цоканьем катался на статуэтке-лошади, разбрасывал вещи и бил посуду.
Новый жилец стойко переносил все безобразия, и, не понимая природы загадочных явлений, относил эти незамысловатые проделки на игры своего старческого воображения. Кеха же, сам того не желая, стал следить за жизнью Николая Петровича, приобщился к просмотру новостей, сериалов и заглядывал через плечо, когда тот читал. Наконец, настал переломный момент, когда Иннокентию захотелось общения, по сути-то он был одинок, а тут такая возможность поговорить.
Как-то раз ночью Николаю Петровичу не спалось, он сидел на кухне, попивая  чай, и вдруг призрак  бесшумно возник перед ним. Пенсионер не растерялся и метнул в неясные очертания чашку с недопитым чаем. Взволновавшись не на шутку, дух тут же исчез.
Через неделю Иннокентий набрался смелости и явился, когда Николай Петрович принимал душ, хотя сам жуть, как не любил воду. Потом он свесился  вниз головой с перекладины в платяном шкафу, где хранилось демисезонное пальто, чем едва не довел уже изрядно перепуганного старца до инфаркта. В итоге он обнаглел до того, что стал появляться, когда ему заблагорассудится, и, когда жертва немного попривыкла,  решился, наконец, заговорить. Так и завелся столь странный друг у Николая Петровича. Они довольно мирно сосуществовали, порой ругались, но, так как оба испытывая недостаток внимания, научились  ценить друг друга.


В темноте оконного проема танцевали подслеповатые снежинки, они сталкивались со стеклом, друг с другом, и казалось, вылетев из тесного облака, обезумили от свободы. Николай Петрович сидел в кресле и изучал газетные заголовки.
- Чего пишут? – спросил Иннокентий, по обыкновению своему бесшумно возникая за спиной.
- Да, все тоже. Звезды почти раздеты, богачи лучше всех одеты, – Николай Петрович свернул газету и положил на спинку кресла,– пойдем, что ли, чаю попьем.
Кеха чай не пил, да и не ел ничего, потому как призракам все это не полагается -   отпили они уже свое и отъели. Но он с удовольствием составлял другу компанию, развлекая беседами, когда тот пил чай или обедал.
Надо заметить, что Иннокентий обладал редчайшим для привидения качеством - был ужасно болтлив. Вместе с тем, он часто становился пакостлив, мнителен и обидчив, характер имел несносный, вспыльчивый,  старался все делать  назло и испытывал удовольствие, если удавалось вызвать у жертвы раздражение или гнев. Вероятно, из-за этого и  был он теперь обречен на скитания между небом и землей.
Неизвестно, что там у него произошло, Кеха избегал говорить на эту тему, но Николай Петрович догадывался, что дело в характере. Еще он подозревал, что в свое время кое-кто как следует погрешил и, возможно даже, совершил преступление.
К вечеру Иннокентий сделался необычайно задумчив, что, впрочем, всегда случалось с ним накануне Нового года. Он тихо сидел в углу и грустил, общаться не желал, а затем и вовсе исчез. Он частенько пропадал так, обидевшись, а потом объявлялся, как ни в чем не бывало, и требовал общения.
Теперь он показался лишь вечером тридцать первого числа, что было очень странно, так как его обид всегда хватало не больше, чем на пару часов. Николай Петрович в одиночку украсил  стол и зажег свечи, но, не обратив внимания на праздничный антураж, Кеха занял свой угол и продолжил печалиться, тихо вздыхая.
- Что это с тобой? – спросил Николай Петрович, начиная беспокоиться.
- Думаю я, Коля.
- О чем думаешь?
- Много о чем.
- Не хочешь – не говори.
- А что, если я надумал раскаяться?
- Так давно уже пора грехи свои искупить.
- Полагаешь, это так легко? Думаешь, взял, раскаялся, и живи себе дальше на облаке? Будь оно так, я бы давно уже среди ангелов летал!  А как представлю, что останусь один-одинешенек, так думаю, может, и вправду покаяться, пока ты не помер.
- Помер я, или нет, какая разница? У тебя была целая вечность, чтобы определиться, а не болтаться грешником непонятно где!
- Вот об этом я теперь постоянно и размышляю. Как посмотрю, что ты живешь будто агнец невинный, меня терпишь, мысли правильные в голове у тебя блуждают… Ведь я помладше тебя был, а чего только за свою жизнь не натворил. Гадко мне, Коля, стыдно.
Они замолчали. Николай Петрович пытался читать газету, но очки как будто запотели, и невозможно было различить буквы. Он никогда не думал, как будет жить без Иннокентия, настолько тот успел внушить ему, что он, Николай Петрович, уйдет раньше.
Дух угрюмо сидел в углу и перебирал тихо позвякивающие звенья своей цепи.
- Это все грехи мои, Коленька, каждое звено – грех, – грустно поведал он.
- Многовато грехов-то будет для одной жизни.
- Многовато… 
Каждый снова задумался о своем. Весь этот праздник представился Николаю Петровичу совершенно  не нужным, глупыми стали казаться накрытый стол, бутылка шампанского, елка, сверкающая дурацкими огнями, мишура на занавесках и даже нарядный колокольчик.
Пойду я, еще подумаю, - печально сказал призрак. Он исчез, но почему-то не шагнул как обычно в сервант, а растворился где-то возле шторы. Николай Петрович остался один, он пытался читать, потом смотрел праздничный концерт, и, когда торжественно и громко ударили часы на стене, возвещая о пришествии чего-то совершенно нового, так остро ощутил отсутствие Иннокентия, что защемило в груди.
Новый год был еще робок и почти не ощутим, но уже не хватало их задушевных разговоров, ссор, призраковых обид и придирок. Теперь он готов был простить  даже  заунывное пение, а позже страстно захотелось услышать Кехино завывание хоть на секунду, и казалось, что он отдал бы остаток жизни, только бы все оставалось по-прежнему.
Николай Петрович подошел к окну, где роились миллиарды снежинок, спеша неведомо куда, будто сонмы неприкаянных душ. Он поддел шпингалет, толкнул дребезжащую раму -  и снежинки белым вихрем ворвались в комнату, оседая на подоконнике лужицами талой воды. Только одна задержалась на мгновение на ладони Николая Петровича, но вскоре растаяла и она.
Новый год с каждой минутой становился увереннее, он набирался опыта, и обновленная жизнь неслась своим чередом. Счастливые люди кричали, смеялись, они взрывали петарды и запускали фейерверки. Праздничный концерт в телевизоре выплевывал в эфир  надоевшие песни, мерно отбивали минуты старинные часы, лишь бутылка шампанского одиноко стояла на столе, и капли, стекающие по ней, почему-то казались слезами. 
Было грустно, но эта грусть представлялась какой-то значимой и даже торжественной.  Николай Петрович воображал Иннокентия, летящего  среди звезд, а после застывающего перед Ним со смиренно опущенной головой. Он понятия не имел, как это происходит на самом деле, но виделось, что цепи, опутывающие бесплотные ноги и руки, становятся слишком тяжелыми, они разрываются, падают и со свистом мчат в пустоте, задевая орбиты, словно хвосты невесомых комет.
Очень хотелось верить, что в эту новогоднюю ночь станет меньше на одного грешника, и тогда в небесах засияет новая звезда, или на землю спустится новый ангел. Но больше всего он желал, чтобы Иннокентий обрел, наконец, покой и чтобы, когда придет время, они встретились там, где положено, и пусть это будет не очень скоро, но таково уж его новогоднее желание, и наверняка кто-то сможет  его исполнить.