Рабочий полночь в Кенаси. Бенави, Куроу, G

- Тааайчо, а шел бы ты спать, а? – Куроу немилосердно зевает и с надеждой в глазах смотрит на командира, ушедшего в изучение очередного доклада чуть более, чем полностью.
- Да, сейчас.
Ответ звучит негромко и в нем слышится больше желания отговориться и отослать лейтенанта, чем согласия с предложенным действием.
- Тайчо, «да, сейчас» было час назад! – Куроу возмущенно фыркает и устраивается напротив у стены, продолжая полировать лезвие. Для разнообразия – не своего оружия. Благо Бенави пока не заметил – опять возмущаться будет. Ан нет, уже заметил…
- Куроу, положи мой меч на место.
- Это почему, тайчо-уу? – лейтенант ухмыляется так жизнерадостно, будто и не он минуту назад зевал.
- Потому что воину пристало самому заботить о своем оружии, и к тому же…
- Хай, хаай, тайчо. Сейчас положу, - лейтенант продолжает ухмыляться все так же весело и широко. – Только это, тайчо… а когда там  благородному воину спать ложиться положено, иначе «не успеешь выполнить ни поручения господина, ни свои собственные дела, и день будет прожит зря»?
Крыть Бенави нечем. Так что нарушение всего и вся в отношении чистки оружия сходит лейтенанту с рук… а Куроу вполне себе в курсе того, на что ориентируется его командир при выполнении своего долга перед Империей. Вполне себе в курсе, только старается не показывать – впрочем, как старается не показывать то, что не только понимает, о чем тайчо беседует с министрами, но и способен на таком же языке пообщаться. Тайчо – это вообще вещь заразная. Говорить учишься так, что сам себя порой не понимаешь, ан вот!
- В восемь, - отвечает лейтенант сам себе, не обращая внимания на раздраженно подергивающийся кончик бенавиевского хвоста. – А тут полночь скоро. А благородный воин опять к очередному докладу тянется, чтоб ему моль охвостье прогрызла…
Бенави до свитка не дотягивается, начинает тихо, но очень заразительно смеяться. А Куроу ухмыляется еще с минуту, потом присоединяется к командиру, не в силах сдержать рвущийся из груди хохот.
- Так ты же первый и расстраиваться будешь из-за моего погрызенного охвостья, - находит в себе силы проговорить монофу, утирая рукавом выступившие слезы.
- Хааа… вот досадно, - Куроу выглядит расстроенным. Ровно три секунды, а потом находит решение проблемы. – Хаа, тайчо!!! Ну пусть не моль, пусть будут блохи…
- Куроу, хватит уже… - изящая ладонь все же дотягивается до свитка, а Бенави, поймав мгновенно помрачневший взгляд ординарца, кивает. – Хорошо, последний.
- Ага, конечно, тайчооо… - ворчать Куроу никто не запрещал, чес тот и пользуется вовсю. – Сначала «последний», а потом кого-то к шести утра не растолкать.
- Так не расталкивай, - монофу тянется за кисточкой и тушью, не обращая внимания на совершенно обескураженную физиономию лейтенанта.
- Эээ… тайчооо… ты заболел? – наугад интересуется тот.
- Нет.
- А что тогда?
- Водой облей. Из колодца, поясняет Бенави, отворачиваясь к документу и давая понять, что разговор окончен.
- Тьфу, тайчо… - ругается Куроу, попавшийся на шутку как юнец-новобранец. Будто не он этого «тайчо» шесть лет уже как знает, и шутки – весьма своеобразные, кстати говоря! – наизусть уже подвыучил. – Точно, блохи бы не помешали…
- Что, Куроу? – Бенави все же отрывается от свитка и едва успевает поймать на тыльную сторону ладони капнувшую кончика кисти капельку.
- Да ничего… ты пиши, пиши. А то ж – «последний»! – ухмыляется лейтенант, возвращаясь к полировке меча. На ближайшие десять минут в комнате снова воцаряется сосредоточенная тишина.