Вечный старлей

- Подразделение! - заорал я от радости, увидев на нашем пути старшего лейтенанта Юхимчука, с красной повязкой дежурного по части на руке и чего-то рыскающего в карманах, а ещё потому весело, что я его уважаю и люблю пошутить, а он это понимает - сам такой.
- Подстроились! - осмотрел я своих, в развалку шагающих солдат, - Смирнааа! Равнение нале-ву!

Пацаны мои меня понимали и почувствовав настроенье и веселье в моем голосе, быстро разобрались и зачеканили подошвами об асфальт даже лучше, чем перед генералами на итоговых проверках -  я заржал внутри, когда Юхимчук взял под козырек, выпучив вперёд своё худое пузо!

Последний солдат пропечатал перед ним шаг, он опустил руку, приказав мне жестом  остановить "свой полк» и я скомандовал: - Вольнааа! На месте, стой! Нале-ву! - и пошел к нему строевым шагом, доложить, что идем мы из клуба.

Он выслушал, по-парадному вскинув руку к козырьку и строго спросил:
- Почему без песни?
- Какие песни, товарищ капитан? - сказал я, откливнувшись на его вольную уже стойку. - Фильм был про наших солдат, таких же, как и мы, гибнущих на войне - настроение не то. Помочь мы, естессно, ничем не смогли, хоть многие переживали так, что и к экрану рвались, да и 9-е мая сегодня, сами знаете: "...хунвейбины не спят, напасть хотят..." - вчера начальник политотдела строго наставлял и мы, как всегда в праздники, на полной боевой готовности, нам даже парадку не дают - считай, в окопах мы, а если эти китайцы узнают, что мы еще и песни тут распеваем, в праздник победный, то поймут, что мы сможем и с ними также разобраться, как в кино те пацаны с теми, то всё - нападут, примут за издевательство над ихним Мао и передавят нас всех, как своих воробьев!
- Правильно, Панкратьев! Под мою ответственность: отсюда, пожалуйста, с песней. И, я, погоны видишь, не капитан, а старший лейтенант Советской армии!
- По привычке я, товарищ старший лейтенант.

  Юхимчуку было "за сорок" и был он еще при мне капитаном, теперь его разжаловали - пьет он и, особенно, когда дежурным по части ходит и, как всегда, в праздники или выходные дежурит. Оно понятно: кто повыше, никогда не дежурит в праздники и выходные - это дело таких, как Юхимчук, или уж капитанов. Наверно, поэтому он и пьет: выходной ведь опять?
Опять от него несло свежим и хорошо несло. Я его понимаю, но не понимаю, почему он боится китайцев: мы ведь на Ладоге и от китайцев до нас еще сто таких же частей ПВО?

Он был командиром взвода связи и еще у него было одно отделение химиков: не знаю, почему химики попали в связь и почему, если ему что-то надо, он не привлекал свой взвод к выполнению боевой задачи, а именно мой взвод всегда задействовал?

Старлей придвинулся ко мне и тихо сказал:
- Родина в опасности, сержант!

То, что он шутник и баламут, я знаю, а то, что он меня уважает, тоже знаю.
- Хунвейбины? Или китайцы? - прошептал я ему в ответ, приблизившись к его уху.
- Хуже! Я потерял ключи от всех шкафов и сейфов... У тебя есть люди умные? Я имею ввиду, с нарядами...
- Полно! Они у меня все умные. Да и если уж Родина в печали, то и весь состав!
- Я всегда верил в русского солдата!
Он повернулся к строю, встал посередине и заявил:

- Сыны! Родина в опасности. Если сейчас на нас нападут эти самые китайцы, то можно еще терпеть - у меня однокашник на Урале, он их к нам не пропустит: решительный парень и если разозлится, на все инструкции плюёт. Вы помните, этот американец, Пауэрс Гарик, летел на Москву, так это он его сподобил, самой первой ракетой - я верю в него!

Тут он остановился и тихо сказал мне в ухо:
- Потом расскажу: девять ракет он влепил в это дело, походу сбил еще и наш самолет, и вообще, за нами Москва, и рассуждать некогда было, и спрашивать кого-то, он тогда тоже не стал и теперь не станет: за самовольство такое - приказа не было, а он взял и угробил американца, уверенного в ракетно-недосигаемой высоте полёта, да так взял, что так и остался капитаном, за этот свой самовольный подвиг..

Юхимчук усмехнулся в кулак и  снова обращался к строю:
- Солдаты! А теперь что, если эти пойдут, приспешники НАТО, окружившие нас со всех сторон всякие Швеции и Финляндии? Как воевать будем, если я потерял ключи от всех шкафов и один ключ от шкафа с оружием?

Он показал двумя руками сколько их было, этих ключей, подразумевая, наверно, баскетбольный мяч, и продолжил:

- А если окружат нас эти зверюги? Офицерам нечем будет даже застрелиться - от оружейного шкафа нет ключа! Поэтому, у кого есть наряды, выходим из строя сами и я их всех погашу. Если найдем. Караулку я всю обыскал и подозреваю, что потерял я их в туалете, там, за футбольным полем, потому что я его посещал. Работа неприятная, но Родину надо спасать и туалет должен быть первым обследован вдоль и  поперёк.

Никто не шевельнулся, не вышел из строя, только смеялись, прыскали в кулак больше, чем в кинокомедиях и знали его давно, да и он всех знал - нашего подразделения офицер.

Юхимчук сделал обиженное лицо, шарил по карманам и смущенно обратился ко мне:
- Что будем делать, сержант? Инициативы, как обычно, у народа никакой...
- Ладно! - засмеялся я. - Вам ничего не надо делать, я сам. У меня и у самого трое суток «губы» неиспользованных, так что, я и возглавлю эту операцию.

Я встал перед строем:
- Так, пацаны! У кого есть опыт вытаскивания ключей из туалетного навоза?

- Есть, у меня есть!- ивановский Миша вышел из строя. - У нас председатель так же утопил ключи от колхозных сейфов и мы их запросто нашли, потому что была получка.
- И как?
- Надо взять вилы, перевязать им низ проволокой и грести туда-сюда...
- Будешь главным искателем, Миша! - сказал я. - А где возьмем вилы?
- На свинарнике, - сказал Миша, - я их там видел!
- Хорошо! Смирнов, Бурумбаев и Хаким-заде - бегут на свинарник: спортсмены-легкоатлеты потому что, и приносят вилы, штыковую и совковую лопату. Вперед - пять минут туда-сюда! Да, проволоку тоже не забудьте. - крикнул я вслед уже побежавшим.

- Товарищ старший лейтенант! - обратился я к Юхимчуку, - Вы можете вернуться к исполнению своих прямых служебных обязанностей и верить, что Родина будет спасена. Эти беглецы когда вернутся, я начну и сам найду с кем мне продолжать эти трудные поиски.

Я весело козырнул ему, он, как-то устало, но тоже и опять сказал: - С песней до казармы, пожалуйста.
Заулыбался всё же, глядя, как мы шли и громко не пели, а орали, потом махнул безнадежно рукой и пошел в свою дежурку...

***
  У нас был боец - поэт-самоучка, так он насочинял для всех наших командиров личную песню: если стоял, принимая «парад» Юхимчук, то пели - «Наши танки смело рвутся в горы! Взвод связистов впереди идет»! - А если командир подразделения принимал песню, то вместо связистов, вставляли артиллеристов, то есть: «Взвод артиллеристов впереди идет!» - он с пушкарями в петлицах ходил.
Это ж надо было додуматься: - Какого черта, артиллеристы оказались впереди танкистов и пехоты? Но командиру это очень нравилось и он даже наши ошибки в тональностях и строевом шаге не замечал. Хотя, бойцы мои умели и пели здорово, особенно сейчас, в настроении, резвились и орали во всю, да и петь действительно  могли, а не просто глотку драть и скажу, что многие в армии и узнали-то, что они еще и петь умеют - прорезались голоса! Сами над собой некоторые смеялись.

***
  Мы шли в казарму, а я думал о старлее, нисколько не удивившись и не смутившись случившемуся - с ним всегда что-нибудь такое происходило...
Он неплохой, он просто откровенный и честный - такой, какой есть! Однажды он пришел в казарму, тогда он был капитаном, и нашел меня:
- Ты, человек здоровый, и если тебя на тягу проверить, то трое выйдет из тебя таких, как я! На рыбалку едем, генерал прибывает, невод таскать надо, мой выбор пал на тебя: поедешь?
- Ещё как побегу - с детства рыбак!
- Хорошо! Подбери еще ребят, да посильней, чтобы вас ровно десять было.

Тогда мы поехали на рыбалку! Это же здорово, оторваться от места, которое тебе приелось и надоело от однообразия служебных дней, постоянных субординаций и приказов: мы "глубоко" в лесу, далеко от людей так, что даже убежать в самоволку некуда - ближайшая деревня в десяти километрах от нас.

На озере, хоть и трудно: десять солдат и офицеров тянут невод с одной стороны, столько же с другой, все по пояс в воде, и генерал, которого я никогда за всю свою службу и рядом-то не видал, у нас их нет, но весело и свободно тут!

Этот, приезжий генерал, запомнился мне тогда и на всю жизнь: он откуда-то из штаба армии приехал, стоял по колено в воде у берега, угадывая, где примерно середина невода и орал, нервно заматывая штанины своих черных, семейных трусов в узел на палец, чуть повыше коленки:
- Солдаты встали справа, офицеры потянули быстрей!
История, на всю жизнь фотография! Там я чуть со смеху не умер от гремучей тупости такой команды: как могут офицеры потянуть побыстрей, если все бурлаки вперемешку и солдаты, как я понял, должны встать справа?

Рыбы, в Ладоге, по сравнению с нашим Балхашом - нет! С десяток сигов вытащили, которых они ладогой и назвали почему-то? Три раза закидывали и тащили этот невод до посинения кожи на руках и треска в позвоночнике: народ прыгал от счастья, что на уху - есть!
Да там рыбы и не должно быть - песок голимый, как на пляже, никаких водорослей: какая рыба сюда придет? Хотя, говорят, что рыбы в Ладоге много, столько много, что даже тюлени есть. Но, я не видал ни тюленей, ни рыбы - место, наверное, не то выбрали...

"Такой невод, на нашем Балхаше, назад без трактора, мы бы и не вытянули: тонны три, обещаю, в этот невод по-налезло бы рыбы! Невод-то - сто двадцать метров! У нас судак, совсем не рыба - дрова! Он лежал бы в неводе чурбаками пудовыми! Его у нас и едят-то неохотно: его обшпаривают кипятком и кидают курям, свиньям и разным другим цыплятам вместо корма. У нас сазан, карп, сом через три года жизни под десять кило выходят: солнце и тепло - они делают всё! Теплая вода, а значит и водоросли - корма для рыб и их роста всегда в достатке."

Суть не в этом, это я так, размечтался, вспомнив наше казахстанское тепло, а суть в том, что Юхимчук, довольный такой рыбалкой и нашей слаженностью в тяге невода, хорошо поддал и, видать там, где генерал, его никто не слушал, а сидеть и поддакивать он не умеет, но поговорить ему охота, вот он и пришел к нам, принес полведра ухи, сел рядом со мной и много говорил для чего мы служим и что нас ждёт  впереди...

Потихоньку все разбрелись и мы остались с ним вдвоем - он любил, чтобы его слушали! Тут он и заговорил, расширяя военную тему:
- Войну мы проиграем, вначале. Как и всегда проигрывали...

Пусть он и пил, но рассуждал он реально, пусть и с юмором, но он никогда и ничего не утверждал, но размышлял, прогнозируя и представляя будущее...

Я пришел в армию в двадцать два года и смотрел на жизнь уже не так, как в восемнадцать, а с каким-то всё же опытом: она не большая, эта разница, но в голове уже что-то есть, что принуждает вспоминать и соображать, оценивать суть и примерные будущие ситуации.
Приказ есть приказ, но и исполнить его, хоть и присягу давал, надо подумать, а не слепо следовать приказу: возможно, наткнувшись на идиотизм и тупое служение приказавшего, даже и отступить от него надо, иначе, это может стать  преступлением. Было и такое: приказали - выполнил, пошел под суд! Действий выполнившего приказ не оправдывает приказ дурака - загремели оба, а тот, кто выполнил, получил не срок, а сразу два срока, относительно приказавшего.

Юхимчук меня понял по жизни, вот и откровенничал:
- Проиграем мы, по крайней мере - вначале!
- Не думаю! У нас же самая-самая лучшая техника, внешняя служба разведки и контрразведка, и если верить нашим начальникам...
- Мы проиграем не из-за техники и не из-за разведки - это у нас, действительно, есть! Из-за жоп наших начальников мы проиграем.
- Воо! Бляяааа! Это-то так с чего? - засмеялся я, толкнув его в плечо своим плечом. - Сплюнь, через левое...
- А вот так... - Он сплюнул, чуть ли не в меня, потому что я сидел слева, а он задумавшись. - Представь себе: летит ракета из Китая, от друзей наших? Её увидели еще там, в Казахстане. Что они делают, если, вон тот генерал, - он показал большим пальцем за спину, - тупой, как три... вместе, и сидит на таком месте, где надо кнопку ткнуть?

- Он тычет и они ее мочат! Что же еще-то делать? Для того и посажены там, чтобы сразу свалить ее, на дальних окраинах.
- Ха-ха и хи-хи... Наивный! - засмеялся он. - А жопа? Он - генерал! Представь себе? А вдруг она дружественная, исследовательская или еще какая-нибудь там, чего китайцы потом насочиняют, приехав в ООН оправдываться? И что потом? Кресло-то из-под тебя вылетит? А ты - генерал и "бабки" твои, пожизненные и не хилые, а разом  схлынули!
Юхимчук вздохнул моим дымом безнадежно - сам он не курил.

- Что делает начальник дивизиона управления, первым увидевший ее?

Он смотрел мне в глаза, явно зная, что я скажу опять что-нибудь невпопад, напряженно смотрел, ждал ответа, а потом понял, что задумался я надолго и сам себе ответил:

- Он звонит в штаб части или полка, также, как и я: я ведь не могу принимать никаких решений без командира части?! Я - никто! Я - офицер, но принимать таких ответственных, международных решений самостоятельно я не могу - накажут. Также и там: они звонят в штаб армии, потому что тоже должность имеют, а вдруг что не так - потерял должность! Те, звонят в штаб округа, а те, министру воооруженных сил СССР, а тот - Леониду Ильичу! А тот, тоже генерал и понимая свою ответственность за страну, за народ, принимает решение и срочно собирает Политбюро, если, конечно, не пьян или не на рыбалке где-нибудь, как мы сейчас, и на этом бюро решается единогласно, открытым голосованием его членов, что надо позвонить самому товарищу Мао и спросить, поприветствовав его, поблагодарив его за многолетнюю дружбу наших народов: что это такое к нам от вас летит? Оно навсегда к нам летит или вернется снова к вам?
Причем, через перводчика спрашивает - языка китайского он не знает.

  Юхимчук издевался над тем, что есть и заржал над такой своей фантазией, потом глубоко вдохнул и продолжил:

- А время идет: ракета набрала уже свою максимальную скорость и летит не под облаками, а там, в тысяче километров над Землей, со скоростью 20-30 тысяч километров в час и достигает своего апогея и её "успех" уже рядом - отсюда ещё легче и быстрее она пойдёт теперь прямо на цель...

Она сбросила все свои двигатели и пошла вниз, к цели, ускоряясь и ускоряясь, по пять километров за секунду, и ее уже ничем не взять, ни остановить!

Это не самолет, который можно догнать и предложить ему совершить дружественную посадку на наш аэродром.

Ну, и что дальше? Да ничего - ракета, несущая смерть целому городу-миллионнику, уже у цели, а решенье так до сих пор ещё и не принято...

Я ведь ничего не выдумываю, ты сам додумайся: почему в Пауэрса стрелять начали через три часа после его обнаружения над нашей страной?

Я молчал, додумываясь, как сказали, а он "грёб" песок носком сапога и ничего от меня не дождавшись, снова заговорил:

- Я к тому, - он удрученно вздохнул, склонив голову, - что нет офицеров в нашей армии, что не раздумывая могли бы взять всю ответственность на себя, абсолютно оценить ситуацию и действовать самостоятельно по инструкциям, никого не спрашивая, потому что наше промедление в секунды - это смерть миллионов людей! Ну, как ты, например, или я, если б мне волю дали... - Он засмеялся грустно и не надолго.

- За будущее, за карьеру боятся: оно же дороже? И будет лучше позвонить наверх, спросить, пусть прикажут, даже и письменно, чтобы наверняка снять с себя ответственность и перевалить бы ее на другого - пусть потом сам отвечает. Знаешь, сколько у нас офицеров, готовых, дрожа за кресло, умно соскочить в сторону с уже готовым рапортом и ссылками на "приказ сверху и должностные инструкции"? Вот, потому-то и проиграем мы такую войну. Мне стыдно, что стали мы служить не Родине, а этому, "по должности креслу"...
Он замолчал, как-то пристыженно, вроде как от бессилья или безысходности, и я понял, что его надо спасать.

- Вас разозлил тот генерал? Чего молчите? Я же чувствую. - почти отпустился я на него. - И не надо поддаваться эмоциям - он сегодня уедет. И мы, специалисты не по ракетам, а по самолетам. И причем тут ты или я? Одна ракета может быть и пролетит, взорвется, что тоже немало, но потом и мы начнем фугасить так со всех точек сразу, что Земля зашатается - только в нашем складе четыреста готовых ракет! Ну, а начало, мы всегда проигрывали - читал я историю.
Так задевал я его, стараясь вытащить из того удрученного состояния...

- Когда у тебя солдат попал под ракету, ты, не задумываясь свалил ее в сторону, не докладывая никуда: вот об этом я! - он поднял оба больших пальца вверх, одобряя. - Только потом доложил, что ракету угробил: было же? Нанес ущерб стране, за что командира затаскали потом, но, ты принял решение сам, никого не спрашивая - вот таких-то у нас теперь и нет, генералов! Таких, которые возьмут всю ответственность на себя, в этом самом начале... - затихая, промычал Юхимчук.

- Да, ладно! Ракета, пусть и почти заправленная, дороже ли она, чем человек? Сравнил, тоже мне, с китайским нападением! Командира таскали за несоблюдение подчиненными инструкций и правил строповки. Хотя, и не мы, а трос был виноват - заводская недоработка, и трос был новый - потом это сыщики доказали и акт составили. А если б я ее снова стал стропить, когда оставшиеся два стропа уже начали сползать? Она бы упала на него и всё: в ней … тонн веса, с горючкой и окислителем полная была! А так, всё хорошо обошлось: ракете чуть-чуть капут и воину только ногу отдавило, да и то, две недели похромал, а сейчас лосем бегает. Только одно я тогда не понял: откуда в штабе армии-то об этом узнали, если мы туда сообщать и не собирались даже?

- Тот, кто хочет на место командира части послал рапорт командиру полка: так сказать, "честь советского офицера не позволяет молчать"! Комполка был в отпуске, а на его месте сидел тот, кто хочет сесть на его место - он и сообщил в армию, чтобы "не ради наказать", а чтобы "незамеченным не должно оставаться"!
- Оо, Боже мой! Наверное, ругали меня больше, чем командира части, что солдата я не задавил и лучше бы было наоборот? Ну и хрен с теми! А этот-то генерал, он же герой? - я показал головой на шумную группу офицеров вдали, за нашей спиной.

- Да! - будто очнулся, выпрямился Юхимчук. - В войну, еще пацаном-лейтенантом, командовал он первыми батареями "катюш" - отчаянный был, сейчас испортился, зажирел. Какие-то диверсанты напали на него с тыла, он, истекая кровью, тяжело раненый, собрал бойцов в кучу, дал тем врагам настоящий бой - всех уничтожил! Герой Советского союза он! Правда теперь, к старости, стал он другим, очень уж осторожным... 

Кому как, а для меня Юхимчук был реальным офицером, не без грехов, конечно, и болтал он тогда потому, что крепко поддал, обиделся на генерала и кроме моих ушей других рядом не было...

***
Мы сидели с Юхимчуком на скамейке футбольного поля, подскочил Миша-ивановский, воодушевлено докладывал:
- Товарищ старший лейтенант, можно обратиться... - панибратства я не допускал в отношении офицеров, Миша это хорошо знал, поэтому действовал по уставу.
- Обращайтесь. - прервал его Юхимчук.
- В верхних слоях предполагаемого обнаружения...
- Ничего не нашли? - оборвал теперь я его, он отрицательно замотал головой. - Тогда принимайтесь за средние, и не можно, а разрешите: когда я тебя уже научу, Миша?
- Тогда надо наращивать черенок - этот короткий! Проволки нет, два черенка надо связывать. Разрешите...
- Вон, забор, с него проволоку выкрутите. И, вообще, Миша, чего ты с меня всё спрашиваешь? Руководить взялся - делай! Что видишь, что думаешь, то и внедряй. Или я опять всё сам должен решать? Я же не Сталин на войне и ты, как вроде, не генерал!
- Слушаюсь... - Миша ушел исполнять, заулыбавшись.

Миша - это легенда и горе наше! Ходил он, как Чарли Чаплин - ступнями в разные стороны. Полгода его муштровали на плацу, потом бросили - только на плацу он и походил немного на солдата, а как вольно идет - вылитый английский комик! Но, с основательной деревенской сноровкой - всё мог, правда медленно, и ответственность на себя никак не хотел брать, все время спрашивал...

- Муштра у тебя! - заявил Юхимчук. - Приучил, что безоговорочно.
- Какая муштра? У меня все по-человечески: он же сам сказал, что знает как и руководство принял?
Старший лейтенант заулыбался и затих, задумался.
- Так! - сказал я ему. - Вы тут подкоректируете работу, если что, а я побежал к вашему помощнику, узнаю, звонил кто, не звонил, вдруг вас уже ищут, и быстро вернусь...

***
Прапорщик Буряк, помощник дежурного по части, сидел и щелкал семечки, запивая чайком! Я ввалился, спросил, что тут нового, он сказал, что тихо, пока.
С ним я служил в одном подразделении, а потом он закончил срочную, отучился где-то и снова вернулся к нам, пропорщиком. Когда служил у нас, не был он уважаем, а скорее с опаской к нему относились - сдать мог, будто бы. Так говорили и говорят, но меня он не сдавал, меня вообще никто никогда не сдавал, не предавал, и я могу сомневаться в этих разговорах, но скажу, что он службист: хочется ему командовать и звания получать побыстрей..

- С Юхимчуком что? И, пожалуйста, смотри на меня правильно! - он меня помнил с тех пор, как я появился в их казарме, после карантина, в которой теперь и живу. Чего-то он тогда пробовал бычковать по-дедовски, чего хотел, я сейчас и не помню, но помню, что пытался он наезжать, но не обломилось ему тогда, не поддержали его, а сам он не очень-то смелый товарищ.
- Как обычно, - он встал и принес графин с вином из-за шкафа. - Только сегодня крепкое, никак всегда: я-то сам не пью, но лизнул - крепкое! Сам попробуй...

Он налил мне грамм двадцать пять в стакан, я попробовал:
- Градусов тридцать! Он, скорее всего, в вино вылил бутылку водки, ерш получился, вот и раскосел, и ключи эти посеял...
- Все пятьдесят! - заявил Буряк. - В этот графин, да бутылку водки - пятьдесят градусов будет, смело. Десять-пятнадцать вино, да сорок водка - пятьдесят пять.
- Листок достань! Полтора литра графин, в нем литр вина в десять градусов мощностью, плюс поллитра водки в сорок, сколько будет?
- Пятьдесят пять?
- Пропорцию составь - поймешь. Это же седьмой класс...
- Некогда мне, я же готовлюсь в училище, в военное, поэтому не отвлекаюсь!
- Генералом будешь! Только учись прилежно. Вид у тебя уже есть: усы...
- И буду, - перебил меня прапор, - цель у меня такая! И усы тоже. На следующий год поеду: документы вот, заработаю за год, безупречные...
- Ладно! Ключей нет, душа у тебя за них не болит, как я понял, пошел я тогда их искать, а ты найди бутылку и как он выпьет порцию, уйдет на крыльцо, в нее из графина отливай потихоньку, чтобы к утру она полная была. Он не напьется, а ты ему утром бутылку вина отдашь, он тебя благодарить будет, что не нажрался на службе, а дома ее выпьет: и волки сыты и овцы целы! Понял, о чем я?
- А мне это надо? По-другому его учить надо. Да и лучше, если с другим буду ходить, по уставу служить...
- Придет другой, «по уставу», не будешь ты здесь сидеть и семечки лузгать - запрещено! Будешь бегать по кухням, подразделениям - за порядком следить, тогда запоешь другое. Радуйся: он пьет, но никого не достает, сам ходит туда-сюда всю ночь - я-то уж знаю...

Вышел на крыльцо, плюнул:
- Тупой и еще тупее! А ведь дослужится: симпатичный, не пьет, не курит, приказы исполняет незадумываясь - это главное! То, что без головы совсем - это не важно! Сорок и десять градусов перемешались в полутора литрах - у него пятьдесят пять выходит! Тот же генерал в черных трусах, с узлами над коленками и приказом, типа: круглое кантуй, плоское кати... Сильна тобой наша армия станет...

- Кто же играл в футбол? - думал я. - Может футболисты что-то видели, хоть бы узнать, где он там ходил, вокруг поля, старлей наш, бедный? Если ни в штабе, ни около, ни в первых слоях туалетной ямы не обнаружились, то все равно, не могут ключи потеряться так, чтобы их не найти на территории родного городка...

Постоял на крыльце с минутку и пошел назад, к Буряку, узнать, кто играл сегодня в футбол, да отправляться надо к футболистам с вопросами. Вдруг, слышу - ключами гремят, связкой - звук характерный. Потихоньку подкрадываюсь к двери, смотрю в щель: Буряк подкидывает и ловит связку ключей, при этом улыбается и мечтает о чем-то? Я топнул ногой, он спрятал руки с ключами под стол...

- А это что за ключи у тебя? - Я уперся руками в стол приблизившись носом в нос прапора, думая, если дернется, тут же впечатаю его мордой в стол. - Не мудри, я сломаю тебя вместе с этим столом - шпион китайский!
- Я же хотел его проучить... Чтобы знал. Отдал бы утром, куда они денутся? Он их на шкафу положил, когда пил, а тут звонок был, он их и забыл, куда-то побежал...
- Ох ты и дурак, генерал! Вся часть в этих ключах завязана: а вдруг тревога? Да настоящая? Какие шутки: сейчас я заявляю, что во время отсутствия старлея, ты вскрывал шкафы с секретными документами и делал с них фотографии для чего-то - всё, ты продал Родину и ничего не докажешь, никто и не поверит что это не так! Ты был тут один, но я видел, даже фотоаппарат «Смена» со вспышкой у тебя был! Где у тебя голова? И я бы не удивился, если бы старлей тебя пристрелил тут же - я его знаю, он сможет и пистолет у него в кобуре. Какие шутки в действующей армии? Баран!

Буряк стал белым, несмотря на свою розовую фамилию, и пропел:
- Я ему сам отдам, извинюсь...
- Ты, и правда, дурак? Он уже три часа не находит себе места, мои солдаты перерыли насквозь тонну гавна, уже полтора часа, как прошло время отбоя, а он не обошел ни одну казарму, не проверил ничего: иди, отдай, извинись - он теперь тебя тут же и пристрелит! Давай сюда ключи и не сдам я тебя даже ему - навру, что-нибудь, чтобы его спасти, да и тебя тоже. Сам не сдайся ему, а то, и правда, убьет. Тьфу, бл... Мразь!

Я пошел к двери, матерясь, а возле двери обернулся:
- Жаль, что не вместе служили - стал бы ты у меня человеком! Ну, а теперь поздно: тебе остается только генералом стать! И ты им станешь...

Я вышел на крыльцо - солнце, Белые ночи! Даже это не восхищает, неприятно, но отошло от сердца. Одно в голове: если пришел наш старшина в казарму, то мне светит еще пять суток ареста, если он заметит наше отсутствие. У него жесткая, жизненно-армейская установка, проскрипеть своим голосом:
- После отбоя, солдат должен спать, а не заниматься отработкой нарядов! Так что, Панкратьев, поощряю тебя пятью сутками ареста, от имени командира полка, который знать тебя не знает, но знает, что я зазря, таких представлений не делаю!
Хоть бы он не пришел - он у нас очень строгий.

***
Команда моя сидела на скамейке, с опущенным видом, Юхимчук стоял перед ними, благодарил за службу, обещая поощрить всех, несмотря на неудачу. Я сказал своим, чтобы шли мыться и в койку.
С ним мы пошли вдвоем и я вручил ему ключи:
- Где взял? - спросил он, даже не удивившись. - Не этот ли, сученок, что со мной сидит?
- Нет. Футболисты нашли, а что это, откуда - не знали.
- Врешь! Боишься, что пристрелю...
- Ничего я не боюсь, а вы, действительно, не злоупотребляйте. А то и правда, война, а ключей нет? Вот, честно скажите, чтобы вы делали, если бы вдруг тревогу объявили, прибежали бы все, а ни документов, ни оружия нет и сейфы - танком их не раздавишь?
Он засмеялся:
- Застрелился бы - другого выхода не вижу, - он похлопал рукой по кобуре. - Да я бы к утру и без всякой тревоги, сегодня же застрелился, если бы не нашлись. Со стыда, что глупец. А вот война, какая война? Ее еще долго не будет! Лафа для генералов бесконечная...

***
Слово он держал и всем нам организовал поездку в Эрмитаж - двадцать человек сразу повез! Поездка запомнилась нам потертыми ногами, пузырями-мозолями: мы ведь никогда не надевали ботинок, все два года в сапогах - все ноги поистерли этими ботинками, а приехав домой, проклинали эту поездку и целовали свои родимые сапоги - так мы с ними сжились, что никаких ботинок нам и не надо...

Ехали назад, он трезвый был, как стеклышко, сказал:
- Попрошу тебе отпуск? Ты ведь женат, она обрадуется...
- Какой отпуск? Мне ведь три месяца осталось, осенью домой! А жена, два года ждала, три-то месяца подождет, поди? Встреча страстная будет. Детей-то у нас нет. Не хочу я восемь суток в поезде болтаться, до нас отсюда пять тысяч километров. Дослужу уже, мне ведь и здесь неплохо...
- Может останешься совсем?
- Да нет. Если бы отдать себя армии - со школы бы к этому готовился, а теперь - поздно...

***
Уже готовясь к дембелю, проходя мимо какого-то, обычного майора, каких много, отдал ему честь, он мне, но пройдя шага три, услышал:
- Сержант Панкратьев, стоять!
Оглянулся - улыбающийся, симпатичный майор не звал меня к себе, а сам шел ко мне:

- Каким я тебя привез и каким ты стал! Не узнаешь?
- Если бы вы не сказали «привез», то не узнал бы! Тогда вы были капитаном.
- А я тебя не забыл: Восточный Казахстан, женат, детей нет, как и родителей тоже, окончил техникум... - он перечислял и перечислял, а у меня глаза на лоб лезли от такой его памяти: я ведь даже имя его забыл!

- Вижу, служил! - он улыбнулся, кивнув на мои погоны. - Без всяких учебок поднялся - не ошибся я тогда, отобрав тебя из той тысячи и еще раз отобрав, когда тебя от меня хотели отобрать, уже в армии, в спортроту забирали. А почему, кстати, ты не пошел в спорт?
- Спорт под приказом? Это как? Это же убийство! Анаболики по приказу и допинг? Да и не это: я ведь подумал, что в вашей части все офицеры такие, как вы, и сам захотел таким же стать! А грамоты спортивные, я их из армии и из округа привез - вон они, в спортзале висят, а дальше нас не пускали...
- Ты и тогда удивил меня разумностью речи - я помню и это! Не потерял этот дар и здесь, а я не люблю похвалы. Скажи лучше, как понял ты нашу армию?

- Я не страдаю скудностью памяти, товарищ майор, но вашей - сражен наповал!
- Служба у меня такая, я ведь секретчик и должен все помнить. Так что скажешь, про армию? Друзья остаются здесь или уходишь разочарованным?

- Много чего видел - понимать людей еще больше научился, субординацию уважать, за ту, свою Родину думать, да и вообще, за всю. Раздута наша армия, много лишних в ней и солдат, и офицеров, и от безделья, лишнего времени, ерундой иногда занимаются. А так, вроде бы ничего, когда при делах. Есть друзья среди солдат и среди офицеров, которых долго буду помнить, врагов не нажил. Есть такой офицер, Юхимчук фамилия, может знаете, с ним сошелся и уважаю...

- Знаю, конечно. Хороший мужик, как человек, компанейский и веселый в компаниях, но, сам знаешь... К пенсии он и майора мог бы перепрыгнуть, с головой он, да вот, даже не капитан, а теперь, так и закончит, старлеем. Согласен, много чего в нашей армии надо менять и даже солдаты это понимают, но... - он ткнул в небо, - там по-другому думают и долго думают...

Он как-то поник, будто сгорбился, стал видно думать об этом, глобальном, пожелал мне счастья на гражданке, простился и зашагал в свой штаб.

Я смотрел ему вслед, понимая, что ему трудно оттого, что он все это понимает, но ничего и никак не меняет. Мысленно я сказал ему вслед: - Готовый генерал, да с такой головой! Дай Бог тебе, майор! Да станешь ли...

***
Я уходил домой в первой партии, которую провожает сам командир части и многие офицеры - это всегда так делается для первых.
Командир части сверкал своей звездой Героя Советского союза, надев ее по случаю, которую получил где-то на Ближнем востоке. Он благодарил нас за службу, верил, что мы пополним ряды нашей армии, если это понадобится, потому что мы для него специалисты, знающие дело и он рад, что мы уходим живыми и здоровыми, ставшими настоящими мужчинами и очень хотел бы, чтобы мы ему больше никогда не пригодились...

Наверное, он вспомнил своих, тех, с кем когда-то получил эту Звезду, невернувшихся оттуда, таких же, как и мы солдат, потому что похоронил там две точки, пока понял, как надо воевать с этими «фантомами» и начал их щелкать, «как кухарка мух, мухобойкой", так о нем говорили знавшие его подвиг люди...
Хороший и умный был человек...

***
Юхимчук провожал меня до самого автобуса, звал в гости, а я его - к нам! Наверно, я бы и расплакался, понимая, что вижу то, где провел два лучших года своей жизни в последний раз, но он не дал мне этого сделать, сбивая меня с тяжелых дум своими разговорами - он чувствовал мое настроение, а я запомнил его навсегда.
Тогда он сказал, чтобы я не стеснялся своих чувств, не стеснялся бы и его - это ведь раз в жизни бывает, такое расставание! Видел он, как плакали, уходя...

Про себя он сказал, что так и будет маленьким офицером и никогда не станет генералом, не добрался он до своей наивной, юной мечты:
- Теперь всё! Теперь я - вечный старлей! - сказал он и засмеялся.
- Генералом ты не стал, но, ты настоящий офицер, с душой за Родину и, наконец, ты порядочный человек! А это - тоже достоинство, что для меня и дороже, как если бы Вы  были бы генералом...
Я заскочил в автобус, чтобы не дать и ему-то расплакаться...

Иван Атарин.