Расплата. зарытие меча войны

Возле театра молодёжь ждала концерта, хотя все понимали, что одновремённо литургию и представление не начинают. Вдруг радостные зрители дружно потекли к святилищу Зевса, распространился слух, что артисты выступят в самом храме после окончания хвалебных гимнов. Мы тоже присоединились к потоку. Огромный гипостильный зал вместил несколько тысяч верующих. На десятках колон висели, закреплённые медным кольцом, многорозеточные  подсвечники, вдоль стен стояли на трёх ногах бронзовые канделябры со свечами в гнёздах. Жрецы в торжественных ризах не могли придать лицам положенную строгость и виновато косились в сторону настоятеля. Горели жертвенные огни на главном и четырёх боковых жертвенниках. Вывели белых козлят и заклали у жертвенников. Через малое время туши уже на вертеле обжигаются жаром, поливаются вином и маслом. Зал в это время хранит молчание до тех пор, пока готовый ломтик мяса не подаст каждому храмовый служка. Затем хор жриц в белых туниках запел благодарственный гимн и прихожане подхватили мелодию, и момент восторга, радости и благодати объединил народ в одну семью.

Меня кто-то целовал, я кого-то обнимала, говорили что-то по-гречески, я отвечала по-финикийски, обменивались сувенирами, хлемами, едой, угощались вином. О Мелькарт, такого блаженства, вибрации всех фибр души, я не ощущала. У многих лились слёзы.
Далее церемония зарытия меча войны. Перед главным медноногим треножником, изготовленном взамен древнего, который унёс Геракл, разобрали половые плиты и выкопали приямок, в который положили меч, сказали, что Ахиллов, но я свидетель, он переломился о Мемнонский, возможно это другой, из Гекторовой корысти от Патрокла.

Однако странно, никого из Приамидов. Пояснили, что во дворце домашняя молельня Зевса, честь Олимпийцу воздаёт там род Приамов.
Наконец за алтарём закрыли грубым полотном пространство, и павшие герои один за другим стали выходить из-за занавеса и произносили свой эпитафий.
– Я Эхепол, поражённый в чело, как башня упал среди бурного боя.
– Я Симоисий, во цвете краток мой век, на землю нечистую пал я, как тополь, пронзённый копьём у соска. Под руку Аяксу попался.
– Я Демоокон, Приамовой крови, в висок навылет меня уметил Одиссей. С шумом на дол я упал, подо мною взгремели доспехи.
– Предводитель фракеян Пирос, в перси могучую пику угнездил мне Фоас этолиец, мечом он мне чрево раскрыл. Простёрся в траве я, покрытой прахом кровавым.
 – Фегес я, священника сын из храма Гефеста, конный против пешего вышел Диомеда аргосца, но промахнулся, а вождь Диомед в грудь меж сосцов поразил меня длинотенною пикой.
– Годия я, вождь гализонов, под мощную руку Атрида, строителя рати ахейской, бранную выше всех воев, попался. Как вепрь, натыкаясь на вилы, из рук вырывает, так в спине своей унёс его я пику.
– Скамандрий, охотник искусный, стрелок Артемиды,
другим Атридом поражён, Менелаем. Кровавое жало копья сквозь перси мне выгнал.
– Ферекл, Парисов я судостроитель. Прямо в пузырь, под лобковую кость вогнал своё жало Мерион.
– Я Педей. Как собственных чад, меня воспитала Феана. В затылок подсёк меня пикой Мегес, сквозь зубы холодная вышла…

В палаце Приама колоннадном, с пластичными, лепными капителями, с портьерами из шёлка дальних стран, и с канделябрами на когтистых лапах, со многими причудами Востока, собралась знать военная, фригийские вожди в тиарах; на тронах чёрных золоченных Илионский повелитель и Гекуба, на локти опершись, принимают поздравления.
– Ликует Илион, отхлынула заморская страда. Ахейское копьё дважды в щит не попадает1, выстояли на этот раз возведённые Фебом священные стены,– говоря, поднял килик Парис.– За победу! Хвала Зевсу, Аполлону, Киприде!
За ним Эней, сосками вскормленный Киприды, вступавший дважды с самим Ахиллом в схватку роковую, но каждый раз его Киприда раненного с поля выносила, заздравную чашу поднял.
– Почтим героев, сложивших головы, чтобы мы победой насладились, невозвратных из царства теней. Им золотой дебен влагали в зубы, плату перевозчику за переправу через Стикс.
Державные мужи, их жёны и семья Приама встали, выдержав траурное время, в молчании от чаш испили.
– О если б горе вдов, – продолжил сын Киприды,– мы выпили с вином, я первый бы утешил Андромаху, Скамандрия назвал бы сыном.
Андромаха розовая встала, Энея страстно взглядом обласкав, ответила: – Прежде разума сказать желает сердце, оно согласно, но владетель нравов в тисы зажал его, гнетёт и шепчет правило, что целый год носить повинна траур. Потом вдове и сироте нужна опора, рассудок онемеет, если муж, известный славой, опять предложит руку мне.
– Где наши дети? – опомнилась Гекуба.– Кассандры нет и Поликсены, Гелена не вижу.
– Успокойся, Кассандра в храме Девы, Поликсена очищение проходит, она с Ахиллом тайно миловалась…
– Какой позор! С убийцей брата. Их видели?
– Союзники, все до одного. Гелен там был. Сейчас он службу исполняет.
– Пойду, проведаю детей.
– Возьми с собою свиту и факельщиков.
– На улицах светлее пасмурного дня, весь город полыхает, как в огне. Помнишь сон, тогда Парисом тяжёлая была, ты рассказал: горящий факел упал с небес на Трою. Так и теперь, сбылось видение ночное. Ликует наш народ.
Первой Поликсене вино и яства принесла и слово утешения. Что слаще материнской ласки? Разве млеко из соска, но кто же помнит вкус грудного молока.
– Ах, девочка моя, зачем к младой груди прижала голову ахейского вождя, губителя фригийского народа? Ведь брата твоего сгубил здесь чужеземец. Неужто за море, в Европу собиралась, тайно нас покинув?
Поликсена в лёгкой тунике дрожала, озябнув в сыром каземате. Мать закутала её в тёплый, нагретый телом хлем, и прижала к высохшей груди.
– Нет, матушка, молю, не думай так. Он клялся Зевсом военную страду остановить, а значит, спасти от смерти душу.
– Он сказал тебе, куда ушли ахейцы?
– Нет. Но они вернутся.
– Боже! На поминках своих пируем мы. Слепые полководцы и поводырь слепой. Идём со мной.
Факельная процессия вышла из темницы и направилась к Скейским воротам. Там царице указали на костёр в поле, где выставлен заслон.
Гелен в бурке овчиной навстречу шествию поднялся. Узнав от вестника, что мать идёт к нему, он сильно удивился.
– Царица-мать, зачем в такую пору ты дом покинула? Не мальчик я, чтоб опекать. Мне стыдно перед солдатами, они себе позволить не могут видеть матерей.
– Спасти хочу. Уж возвращаются ночные тати, уж рыщет волк вокруг загона, ищет щель.
Невольно оглянулся сын на море, ища опасности условного сигнала, но чёрный горизонт был нем.
– Кто распускает слухи? Они опасны паникой безумной.
– Поликсене Ахилл поведал тайну.
Коварен враг, особенно ахейцы. И этот конь, Кассандры предсказанье, необъяснимое отплытие судов,– всё подозрительно, война, кипевшая, как каша, вдруг сбежала. Гелен и сам гадатель по полёту чаек, но ждать утра преступно.
– С отцом и сёстрами в кремле запритесь. Пергам я прикажу солдатам охранять. Несите слово начальнику гарнизона.

Но поздно, вскрыв люк и по верёвке соскользнув, ахейцы облегчили пузыри и огляделись: они на площади, как вши на гребешке.
– Веди нас, Одиссей, ты в Трое не раз переговоры вёл, – сказал Аякс, царь локров.
– Как условились, конь на ворота смотрит.

Дюжина эллинских удальцов скользнула в тень зловещего подобья, и мечи обрушила на головы раззявам, не ожидавшим со спины удара. И вскрикнуть не успела стража. Филоктет снял стрелами со стен дремавших в бурках наблюдателей, и Троя обреченная открыла створы, и полк гоплитов Полиместора, лежавший скрытно под стеной, ворвался в город. О ненависть, кто тебя родил? Твоя сестра жестокость. О, нищета, слепящей ненависти мать, злобу, злость и зависть ты рожаешь. Голодная утроба пожирает держателей скота, потом уж скот, потом произведенья: имущество, дома и храмы, где молились держатели овец, быков, верблюдов, дворцы, где пировала знать, пия вино из крови общинников, которых за долги лишили воли. Гуляй скаженная месть и утоляй терпение сердец, круши воздвигнутое твоими же руками!
Стрела пропела над столом и в груди Париса смолкла. Не успевший испугаться Смерти, схватил кленовую за хвост, пытаясь выдернуть, но трезубец зазубренный возврату помешал, и пал любовник жертвою Афины, а мог бы Спарту покорить и Филоктета, пославшего убийственную стрелку. Эней был в броне, сорвав оружье со стены, трофей минувших войн, он Андромаху прикрыл щитом, а Деифоб – Елену. Вожди живой стеной загородили трон, по очереди падая от стрел, Геракла лук выполнял своё предназначенье. Приам, покинув трон, бежал в молельню Зевса, домашнюю кумирню в глубине дворца.
Эней и Деифоб, вели за руки женщин к медной браме кованной, ведущей в кремль. Но Андромаха возопила: без малютки не пойду! Эней одну не отпустил, они Скамандрия спящего схватили. Пока метались двое по дворцу, Деифоб завёл лихую песню, он губ Елениных искал и доискался, сок самотекущий  изо рта всосал, и жар в себе разжёг, и перси распахнул.
– Что делаешь, насильник безрассудный? Там Менелай, я видела его, не пощадит, отрубит руки. Я – собственность его!
– Готов я умереть, лишь дай увидеть всю, желал беды Парису и вот мой час! – Деифоб уже Елене колена обнимает, руками гладит бёдра.
– Ах, отпусти, позор не навлеки, сюда бегут!
Эней с Андромахой и малюткой, прижатым к кормящим грудям, сбежали по ступеням, и огромный ключ удачно с замочной щелью сочленился. Ощупывая стены, они шажками мелкими брели, прислушиваясь к воплям избиваемой родни. Наткнулись на решётку, перебирали, пробуя, ключи. Младенец закричал, мать рот ему закрыла поцелуем. Елена дурно заверещала, ей крыса перебежала по стопам. Деифоб зажал ей рот ладонью.
Во дворце последний акт Приама. Он статую сидящего Зевеса обжал руками. Неоптолем никак не оторвёт от бога старца.
– Перед смертью надышаться хочешь? Не дай убить тебя у бога на груди. Где сноха, где шлюха? Ублюдки её где?
Приам всклокоченный вращал глаза в глазницах, то к богу обращая взгляд, то на свирепого ахейца. Неоптолем, схватив за воротник, рванул, что было сил, старик хрипел, но риза крепка была, и руки в жилах держались цепко за слоновью кость. Тогда, отбросив меч, Ахиллов сын вступил в борьбу с руками. По одному выламывал он пальцы, в локтях крутил и старца от резного изваянья отлепил.
– Так сдохни! – и мечом смахнул седую голову с плеч.
Менелай, прорубая ход среди живых ещё троян, искал изменницу, чтоб утолить накопленную ярость. Но гвардия опомнилась, ежами с боковых переходов выкатывалась и теснила эллинских бешеных собак. Цари решили выйти из дворца, оставив месть гоплитам.
– Они укрылись в храмах, – решил Неоптолем.
– Я знаю храм Афины,– сказал Одиссей.– Наверняка принцессы там.
– Из дворца в Пергам ведёт подземный ход,– выдал тайну Полиместор.
– Тогда назад! – скомандовал Атрид.– Деифоб увёл Елену ходом!
– Я в храм! Кассандру поищу, ещё я целку не ломал! – Аякс Локрид воскликнул, горячась.
Локрид при себе имел змею длиною пять локтей. Ела она с одной с ним чашки и ползала за ним как собака. Ну, разве что выступить с ней в бой Аякс не решался, щадя зверюшку. Дожидалась шипунья Аякса в большой клетке. Засев в коне, он взял с собой и друга, спрятав под рубахой.
Ворвался в храм, захваченный гоплитами.
– Ждёшь меня? – спросил Кассандру, обнимавшую палладий. – Отгадай свою судьбу. Единственный, который тебе поверит, буду я. Какая тонкая стола, – похвалил, проведя рукою по спине, ощупал ягодицы.– Отдашь невинность мне, коль богу запретила. Ложись сюда,– и сбросил с плеч овчину.
Змея выползла и, извиваясь, к статуе устремилась. Дева в ужасе перебежала на другую сторону изваянья..
– Зачем же силой хочешь чтобы взял, да на глазах Афины? Найдём укромный уголок, я девы не имел, все до меня отверженные были. За лоно, не пройдённое никем, получишь жизнь.
Видя, что Кассандра не оторвётся от ног богини, Аякс сорвал с неё столу. Обнажённая взмолилась к святой Деве.
– Могу и по собачьи, коль не понимаешь тщетности упорства,– и поднял круглый зад Кассандры.
Не разрывая рук, жрица оббежала цоколь, обхватила палладий ещё и ногами.
– Ну, не дури, погибли все твои, никто на помощь не придёт.
Гоплиты смотрели мрачно на непристойности ахейца. Моргнув один другому, к Локриду подошли.
Змея уже сидела на голове Афины и зорко следила за гоплитами.
– Бесстыдный грек, оставь Кассандру. Она пленница херсонесского  царя.
 Аякс выхватил меч, но оружие дальнего боя имело преимущество, и прыжок змеи запоздал, прославленный бегун, неистовый тёзка Аякса Теламонида, герой Древней Мировой, донёс в чреве жало медное до выхода и пал, заливая кровью землю. Подсучил ногами, как муха, и затих. Ужаленный ядовитыми зубами в нос, гоплит в ужасных муках содрогался. Змея устроилась на груди Локрида.
Кассандра закрылась брошенной овчиной и спросила освободителя своего: – Почему вы допустили грека в храм? Разве вы не защитники Трои?
– Нет, госпожа, мы Трою взяли. Цари решают против кого нас послать. Ты спрячься где-нибудь. Войдут ахейцы, второй
раз тебя не защитим. Ухожу от греха.
Гоплит выбежал, а Кассандра упала ниц перед палладием.
– Ты спасла меня, зачем, тебя я оскорбила.
– Такие сцены видеть не хочу, – ответила Афина, просияв на минуту ликом. – Ахейцы дорого заплатят за оскверненье храмов. Отцовскими перунами сожгу их флот. Уцелеют только те, кто морем не захочет плыть.

Храм Зевса окружили гоплиты, но внутрь не входили. Внутри такие же фригийцы, как они, один народ трояны и херсонесцы. Повода для мести у гоплитов не было. Но вот открылись ворота Пергама и, блистая латами, густая цепь солдат пошла прочёсывать нижний город, за ней волна другая, третья для зачистки.
Без команды гоплиты построились и, бряцая в щиты мечами,  к воротам Скейским потекли. Там никого. Двенадцать знатных ахейцев без одного, забаррикадировались от гвардии в подземном переходе.
Гарнизон Пергама, видя, что гоплиты оставляют город, не стали им мешать. Предводители Эней и Деифоб на стены латников послали, взошли и сами.
Первое, что сделал Деифоб, когда в цитадель с Еленою прокрался, он заломил ей ноги выше плеч, назвав насилие соитием священным, и в роли мужа и царя Энею он явился. Андромаху оконфузил горячей крови деверь, ведь не остыло тело  Елениного мужа. Не дав вдове скорбеть, объятья прошлые оплакать и спрятать их в архив, муж новый получает в ответ на ласки лишь копию того, чем восхищался венчанный супруг. Когда желания в груди не пробудились, соитие без бога протекает. Общается лишь тело, и мысли не о том, кем обладаешь ты, а чем. Без примеси души, однообразна плоть, пресна и безобразна. Как храм без ладана, без свеч, без образов. Такое тело не зачнёт, ростка не даст, и душу не насытит. Не знала Андромаха, что судьба ей то же испытание готовит, наложницей в постель Неоптолема уложит в дому убийцы мужа. Красивы мифа версии, ходы, коллизии, переплетенье судеб? Не вижу красоты, издавна разврат, насилие и похоть разъедают тончайшую плевру  меж телом духа и облачением души. Зубастая лишь торжествует механика физического тела. Оно святое, слова нет, когда живёт в нём бог и любит сообща.