324. Последние годы жизни

Последние годы жизни.
Сразу после отступления фашистов с Кавказа, у нас в родовом Старом хуторе осталось жить много беженцев из Европы. Это были в основном еврейские семьи. Рядом с аулом, где жили раньше чеченцы, на развалинах бывшего хутора Линевых, поселились румыны, которые уехали к себе в Европу сразу после окончания войны с фашистами. Семья евреев из Европы жила у нас в Старом хуторе до конца пятидесятых годов. В эти годы Гурей занимался врачеванием и садоводством. Гурей приобрел откуда-то две пары куланов (диких ослов) и стал разводить их прямо в нашем Старом хуторе. Все смеялись над затеей брата говорили, что он немного свихнулся от старости. Но Гурей продолжал выводить куланов, стадо которых увеличилось.
- У этих животных целебное молоко и мясо. - говорил Гурей. - Мои куланы еще спасут очень много людей.
Брат оказался прав. Кто употреблял молоко и мясо куланов в пищу, тот никогда не болел. Мало того, когда в конце пятидесятых годов в горах Дагестана было сильное землетрясение, то куланы Гурея помогли перевозить по горным тропам продукты и медикаменты для пострадавших людей. Тогда куланы там, действительно, спасли в горах многие людские жизни от неминуемой гибели. Затем куланов вернули обратно Гурею. После войны я опять занялась поиском своих детей, которые к этому времени сами уже были стариками. Но я надеялась на живучесть нашего казачьего рода. Ведь естественной смертью из нашего рода умерли только папа и мама, которым было за девяносто лет. Из моего поколения после войны остались живы все. Старшему брату Грише было сто лет. Младшей сестренке Нюсе семьдесят лет. Почему же не быть живыми моим деткам, которым всего по пятьдесят восемь лет от роду. Им еще жить и жить. Плодить детей и внуков. Переписка затянулась на годы. Я писала в Красный крест, в консульство и в посольство Франции, в Организацию Объединенных Наций. Ответов ни от куда не получала. Все мои письма не достигли своей цели. В канун своего столетия я получила письмо из Франции, от Натали Валуа-Лебедева. В письме сообщалось, что Иван Лебедев и Марья Валуа-Лебедева, погибли во время войны с фашистами в отрядах борцов Сопротивления против фашистов. Судьба Ермиловых неизвестна. Говорят, что они перебрались в Америку. Письмо было написано на французском и русском языках. В конце письма была подпись на русском языке - "Я рада, что у меня в России есть про бабушка Маня (Мария). Ваша правнучка Натали Валуа-Лебедева."
Вот так, в конце своей жизни, я нашла своих деток, Ивана да Марью, аж в третьем поколении Валуа-Лебедевы. Я уже твердо знала, что мой род и там не прекратился. Возможно, что у меня во Франции были еще внуки и правнуки от моих детей, Ивана да Марьи. Я была тому рада, что получила такой хороший подарок в канун своего столетия, к которому усиленно готовился весь наш многочисленный род. Мы только ждали возвращения Гурея, который был приглашен на девяностолетний юбилей, к своему другу по церковной службе на Кавказе, Патриарху Московскому и всея Руси Алексию-1. Естественно, что мы ждали и Алексия-1 гостем. Не отрываясь, мы следили за известиями в прессе и телевидении за юбилеем Алексия-1. Но, какого было наше огорчение, когда мы услышали по телевизору слова Гурея, в которых он сказал, что религия и партия, это чушь людская. Мы все были в шоке, верующие и атеисты нашего казачьего рода. Каждый из нас считал Гурея великим человеком среди религиозных людей. Никто из наших не мог поверит в то, что услышали мы.
- Это было ни так сказано. - ответил Гурей, когда приехал домой. - Там все переделали в звуке речи. Но я не собираюсь оправдываться, доказывать перед всем народом правду сказанных мною слов. Пусть каждый останется при своем мнении в отношении к религии. У меня есть своя точка зрения на эту партию и религию.
На наш столетний юбилей собрались только родственники и станичники, которые дожили с прошлого столетия до нашего юбилея. Привезли и старшего брата Гришу, которому уже было почти сто двадцать лет. Гриша жил в то время после войны один в станице Каргинской. Гриша полностью не слышал и не видел, но по земле чувствовал от вибрации все звуки и отвечал на них своими ударами ногой. Можно сказать, что Гриша изобрел собственную азбуку вибрации, с которой Гриша не плохо справлялся, позже приучил к ней своих родственников и животных. Даже собака Ласка приходила к нему на его удары подошвой по земле, чтобы Гриша ее погладил. Гриша и сам отвечал, на похлопывание подошвой ног по земле на расстоянии, когда его домашние приглашали кушать. Так он вставал со своей завалинки на улице, шел в дом на обед или на ужин.
- Мне приснился сон. - сказал Гурей, во время торжества нашего юбилея. - Я погибну от нашей старой мазанки, в которой родились многие терские казаки Выприцкие. Поэтому я прошу родичей сломать эту мазанку, которая по самые окна провалилась в землю. На месте мазанки построить нам с Марией любое пригодное жилище. Где мы оба доживем последние годы нашей жизни. В старой мазанке жить совсем не возможно.
- Да ты, что, Гурей! - возмутились родственники. - Эта мазанка история нашего рода. Если тебе уже надоело жить в мазанке, то можешь поселиться в любом доме своих потомков, которые живут по всему Кавказу. Любой из нас будет рад принять тебя и Маню в своем доме. До настоящего времени в городе Гудермес нашу мазанку называют Старым хутором. Ты хочешь уничтожить память нашего рода. Мы все категорически не согласны с твоим решением. Ломать мазанку не будем и тебе не советуем. Подумай над этим решением.
- Тогда я мазанку поломаю сам. - гордо, заявил Гурей. - Пускай вам будет стыдно, что столетний старик делает то, что могли сделать молодые родственники. С этого времени объявляю всем родичам свой протест.
- Поддерживаю брата полностью. - гордо, сказала я. - В знак протеста буду постоянно ходить в таком платье. Не сменю этот фасон до тех пор, пока вы все не осознаете свой плохой поступок перед свои предком.
Мы с Гуреем встали и демонстративно покинули банкет в честь нашего столетнего юбилея. Я не могу точно сказать, кто из нас был прав, а кто нет, но с того самого времени мы оба перестали общаться со своими родственниками. Мы собственноручно оборудовали под жилье сарай в глубине сада, который был нашим ровесником. На наш столетний юбилей родственники попросили, чтобы мы с Гуреем оделись так, как одевались люди в прошлом веке. Гурей одел свою родовую черкеску. Я одела свое шикарное платье со шляпкой и пенсне еще с графского гардероба. Так мы с Гуреем ходили все свое свободное время. Он в черкеске. Я в платье графини. В шестидесятых годах так никто не одевался. Горцы и те давно не носили свои черкески. Нас, вероятно, принимали за старых дураков. Но в нас кипела кровь терских казаков, которые всегда держат сказанное ими слово. Возможно, что родственники тоже так считали, поэтому ни одна из сторон не хотела уступать другой, несмотря на то, что между нами была разница в годах. Такой наш протест длился долго.
Гурей по саману разбирал нашу мазанку. Когда Гурей уставал, то занимался изучением своих странных книг. Часами копался с деревьями в саду. Я стирала нашу одежду и готовила пищу. Смотрела за жильем.
- Хочешь отправиться со мной в неизведанный край? - однажды, спросил меня, Гурей. - Мы там с тобой увидим то, что людям никому не дано было узнать. Окунемся в мир совершенно иных понятий земной жизни.
В этот раз и я тоже подумала, как наши родичи, что Гурей на старости лет уже окончательно свихнулся.
- Мне и тут хорошо живется. - деликатно, ответила я. - Давай мы уже лучше помиримся с нашими родичами.
Гурей больше ни стал разговаривать со мной. Замкнулся в своем изучении странных книг. Он изредка подходил к мазанке и разбирал очередные саманы. Так потянулись наши последние годы жизни. Мы с Гуреем понимали, что уже нет нам обратной дороги в прошлую жизнь и в будущее нам тоже все закрыто. Мы были на перепутье, между жизнью и смертью. Может быть, именно в этом состоит мера жизни, о которой все годы думал Гурей. Это такой сытый момент жизни, как кусок вкусного мяса - когда есть уже совсем не хочется и выбросить жалко. Я понимаю, что, возможно, это не совсем точное сравнение меры нашей жизни, но другого примера у меня нет. Мы жили, как могли. Сами строили свою меру жизни и никто не может упрекнуть нас. Со времени нашего юбилея прошло шесть лет. Гурей уже разобрал всю мазанку. Осталась только одна тыльная стена, которую можно было толкнуть рукой, чтобы она сама завалилась. Но, очевидно, для Гурея это был самый ответственный момент. Прежде чем завалить последнюю стенку, Гурей решил помериться со всеми родственниками, которые жили в городе Гудермес. Написал письма во все города и станицы, в которых жили наши родственники. Попросил меня отдать Библию и Евангелию самым верующим людям в нашем городе. Эти книги имели историческую и культурную ценность. Библии и Евангелии было несколько столетий. Всего было в мире четыре пары подобных книг. Но я ни стала спорить с братом о ценности этих книг. Отдала эти две книги, действительно, особо верующим людям, которые всю свою жизнь молились. Затем, Гурей сходил в русскую баню, которую никто не хотел рушить, так как в ней купались. После бани, Гурей, оделся в нарядную родовую черкеску. Взял меня за руку и отвел к железному бревну в конце сада.
- Маня! Может быть, ты согласишься отправиться со мной туда, где все иное? - серьезно, предложил мне Гурей. - Я еще никому никогда не доверял этой тайны. Лишь тебе могу ее доверить. Там все по-другому.
- Нет, братик, я не могу. - твердо, отказалась я. - Тут вся моя жизнь и возраст мой уже не позволяет ездить.
- Тогда езжай к Грише. - сказал Гурей. - Брат уже умирает. Хочет, чтобы именно ты к нему сейчас приехала.
Гурей сказал все это так серьезно, что я не могла ему не поверить и в тот же день отправилась в станицу Каргинскую к старшему брату Грише, которому уже было почти сто двадцать пять лет. Перед моим отъездом Гурей разогнал всех родственников из Старого хутора на целый день. Гурей сослался на то, что у него сегодня ответственный день в жизни и ему надо быть одному, чтобы окончательно разобраться во всем. В станице Каргинской меня встретили со слезами. Я сразу ни поняла, что случилось у них. Думала, что Гриша уже умер, не дождавшись меня. Но Гриша наш был вполне здоров и даже стал немного говорить.
- Манечка! - сказал Гриша, когда потрогал мое лицо. - Гурей тебя обманул. Он уже покинул нас навсегда.
Руки брата задрожали. Из под огромных белых бровей, которые свисали над глазами до щек, потекли слезы. Затем Гриша крепко прижал мою руку и постепенно обмяк. Рука брата медленно сползла на простынь с моей руки. Я почувствовала, как замедляется пульс старческого сердца. Постепенно, в течении этого дня, жизнь моего старшего брата Гриши закончилась. Больше брат ни сказал, ни слова. К вечеру Гриша умер. По просьбе Гриши, перед смертью, хоронили его только те, кто жил в этом доме и был с ним рядом до последнего дня. Гриша никого из родственников не хотел тревожить от повседневной заботы. Он хотел умереть спокойно для всех.
- Неделю назад, - рассказывали родственники на поминках Гриши, - он, вдруг, неожиданно заговорил. Сказал нам, что надо, срочно, сообщить сестренке Марии, чтобы она не оставляла Гурея одного. У него такой ответственный момент, что он может покинуть нас или жить еще долго. Мы думали, что дедушка Гриша пришел в себя перед смертью и плетет всякую старческую чушь. Когда вы, бабушка Маня, приехали, то мы сразу поняли, что он действительно говорил правду. Мы на расстоянии поняли о потери среди наших родных. Я тут же отправилась астраханским поездом в город Гудермес. Когда я пришла в Старый хутор, то увидела в нем много родственников. Все плакали. Я прошла по всему двору и домам Старого хутора, но Гурея нигде не нашла. Брата не было ни живого, ни мертвого. Родственники тревожно и виновато смотрели на меня.
- Кто-нибудь скажет мне, где Гурей? - строго, спросила я, своих родичей. - Вы, что все молчите, как рыбы?!
- Баба Маня! - начал говорить за всех Петр Выприцкий. - Когда дедушка Гурей нас всех выгнал из Старого хутора, то стал ломать последнюю стенку в мазанке. Вечером мы все пришли домой. Деда Гурея нет. Мы думали, что дед отправился к своим друзьям или на рыбалку. Но возле речки и у друзей его не было. Мы обыскали весь город Гудермес и все дома родственников, но деда не нашли. Тогда, на следующий день, мы разобрали по саманному кирпичику всю стену. На краю стены нашли пучок его седых волос. В глубине сада мы нашли семь кучек пепла, возможно, что это осталось от семи странных книг, которые он сжег перед смертью. Среди вещей Гурея в сундуке нашли интересный лист с какими-то лицами и странными записями. Петр подал мне находку. Это был лист от странной книги Гурея, похожий на металлическую фольгу. Я стала изгибать лист в разные стороны и при ярких солнечных лучах увидела карту и какие-то неизвестные мне знаки с изображением двух лиц, мужского и женского. Возможно, это были лица Эльрусса и Лейли. Я так думаю, по той причине, что на обрывке обычного листа уже был перевод стихов с арабского языка -
В святых местах. Где пуп Земли.
Живет моя любовь - Лейли.
В разлуке жизнь невыносима.
Пока душой я не остыну,
Вернусь туда, к родному сыну.
Искали мы Гурея до конца месяца, но нигде его так и не нашли. Кто-то предложил похоронить то, что осталось от Гурея. Может быть, он опять явится, как в прошлом веке, в день своих похорон. Я вообще была против подобной затеи. Как можно похоронить того, кого нет в мертвых? Взамен ничего другого не придумала. На эти необычные похороны без покойника собрались только родственники, которые проживали в городе Гудермес. На свои импровизированные похороны Гурей не явился. Все присутствующие на похоронах поняли, что потеряли Гурея навсегда. Похоронили волосы Гурея и останки странной книги на родовом кладбище, рядом со всеми родственниками по линии Выприцких и Линевых, с которых и начинался на Кавказе род терских казаков. Теперь они все лежали рядом, кроме Гриши, который завещал похоронить себя в станице Каргинской, чтобы не возить его в Старый хутор. Видимо, Грише хотелось, чтобы Выприцкие продолжили свои корни в станице Каргинской. Но, возможно, так, что брату Грише было все равно, где его похоронят родичи. Когда ни стало рядом никого из моих братьев и сестер, то я почувствовала себя совершенно заброшенной. Рядом кипела другая жизнь, совершенно неизвестная мне. От моей прошлой жизни остались - сад с бревном, старенькая русская банька, столетний сарай, родовое кладбище, через речку Белку полусгнивший висячий мост, который был связующим звеном мирной жизни между терскими казаками и чеченцами. За мостиком с левой стороны, на месте станицы Кахановской, старый кирпичный завод, из кирпича которого построили весь город Гудермес. С правой стороны, от совхоза "Кундухово", холмики из развалин бывшего хутора Линевых, который был разрушен чеченцами. Там до сих пор так никто не решился построить себе жилье. По воскресным дням хожу на родовое кладбище, поправляю могилки родных. Тут лежит и Устин, мой бывший кучер и друг всей семьи. Когда во время войны с фашистами Устин поехал с моей старшей сестрой Соней в лес косить траву для своих лошадей, там на них напали чеченцы, пытались отобрать наших лошадей. Силы были не равные. Чтобы спасти лошадей Устин обрезал стремена от подводы и приказал лошадям га-лопом скакать в Старый хутор. Так мы узнали об опасности грозящей Устину и Соне. Станичники поскакали в лес, но было уже поздно. В лесу нашли истерзанные тела Устина и Сони. Рядом много крови от чеченцев. Тела Сони и Устина привезли домой. Тут же, целым отрядом конных казаков с оружием, станичники отпра-вились на левый берег речки Белка в аул к чеченцам. Там станичники застали весь чеченский аул у трупов, которых поубивал Устин из моего бельгийского ружья и заколол вилами. Бельгийское ружье знали все чеченцы и терские казаки. Это ружье было рядом с трупами чеченцев. Ружье служило вещественным доказательством того, что именно из этого аула были те убийцы, Устина и Сони, на которых напали в лесу и убили. Станичники плотным кольцом окружили чеченцев. Потребовали от них сдачи оружия. Когда чеченцы отдали свое оружие станичникам, казаки разрешили чеченцам провести исламский обряд похорон убитых. После похорон казаки изгнали чеченцев из их аула. Сам аул казаки разрушили до основания и сравняли с землей. После войны с фашистами, на месте бывшего чеченского аула, построили огромный совхоз "Кундухово". Соню и Устина похоронили рядом. Родичи не знали фамилии Устина, то написали на кресте Выприцкий. Иначе Устина в Старом хуторе никто не воспринимал. Всем он был Выприцкий. Устин был для всех казаком. Бабушка Маня умерла через три года, после смерти дедушки Гурея, в возрасте сто девяти лет. Смерть ее была глупой, конечно, умной смерть тоже не бывает. Бабушка Маня в первый раз в своей жизни купила в магазине колбасу, поела ее и умерла. Так бабушка Маня нелепо умерла. Похоронили бабушку Маню рядом с могилой ее брата-близнеца Гурея на нашем родовом кладбище, за городом Гудермес у берега реки Белка. Во время похорон бабушки Мани присутствующие на похоронах родственники заметили, что бабушка Маня мертвой выглядела значительно моложе своих лет и такой свежей на вид, словно она не умерла, а уснула. Кто ранее был на похоронах своих родственников доживших до столетнего возраста, то же вспоминали, что они также выглядели помолодевшими и на вид словно спящие, но только не в коем случае не мертвые. Никто из присутствующих на похоронах своих столетних родственников не мог объяснить столь странного биологического явления в организме умерших родственником. Можно было просто сделать для себя вывод, что таким образом все наши родственники переходили в мир иной, значительно помолодевшими для всех.