Раненый цветок

Названия и цитаты из песен: Mujuice.


[Do slez]

«Мелочи бывают важнее тех огромных вещей, которые нас окружают. Только узнав сладость и важность мелочи – начинаешь понимать это», - каждый раз всплывало в её подсознании. Каждый божий день, когда начинался дождь и тарабанил миллионами барабанчиков по хрупким стёклам старой пятиэтажки.
Все дома в округе подвергались капитальному ремонту, даже некоторые отстраивались заново, несмотря на протесты и чуть ли не митинги разъяренных жильцов. Центр ведь, центр той самой великой Москвы, с её закоулочками и садиками, полных сброда и разврата, бррррр…словно холод по коже.
Но капремонт обошёл её маленький домишко, всего-то там пять этажей, а про него забыли…как всегда малышей ставят в обиду или просто про них забывают.
«Ремонт…капли, дождь да снег…»- произносилось на её теплых губах: «Если бы и людей так хорошо ремонтировали и подкручивали…»

12 лет назад, двенадцать долгих лет непонятного, растворяющегося в памяти и больного…. Нет не физически, больше душевного.
Вернём…

[I] [Sneg]

Метель за окном, за огромным окном теплого кафетерия, под итальянский стиль.
Тепло горели лампы, свеча грела замёрзшие ладошки, родители старательно бегали вокруг дочки. Длинный, почти до колена шарф, темно-красное пальтишко, серо-голубой свитерок сняли и повесили на вешалку, измазюканое личико и ручки, от недавно съеденного сникерса, вытирали с особой поспешностью, чтобы не дай бог, знакомые не заметили их дочку в таком виде.
Она была готова, истинная принцесса, двенадцати лет от роду. Вся такая из себя изящная, восседала на высоком стуле, привезенном специально из Италии в одну из сотен мелких кафешек её отца, ну естественно для её величества.
Но вскоре пришли те самые знакомые, уселись рядом, любезно поздоровались и заговорили о своём, сами понимаете о чём: биржа, стоимость золота, нефть и деньги, деньги, деньги…
Малышке становилось всё скучнее и скучнее с каждой минутой. Было нечем заняться,   взрослые разговоры только и забивали ей голову тем, что она сама ещё и не понимает, а ей так хотелось быть такой, как и все другие в двенадцать лет…
Ей хотелось гулять с взрослым мальчиком за ручку, целовать его в губы, когда ему грустно или больно, быть хоть раз влюблённой…но твёрдые спины родителей и безжалостное сознание их заковывали её в денежный кандалы и ключа от них не существовало.
 Родители были богаты, не то слово. Огромное множество кафетериев и закусочных по всему городу, где их только не было, хотели даже сделать насыпной остров в Финском заливе, рядом с границей и поставить кафешку там, так сказать, оказать своё воздействие и на Питер…вот идиотство.
А снег всё бил и бил по стеклу, облеплял его и сразу же таял от внутреннего тепла, тепла её рук и щеки, прислоненных к толстому бездушному стеклу. Он умирал, как умирает всё живое на этой грешной земле, а потом уходит куда-то, пропадает, а может…может и снова становится снегом, возможно снег – это и есть души. Но он погибал, таял и становился ледяной жидкостью от детских чувств, тех ранних чувств, которые так и бьют в грудину, требуя неиспробованного. Сердце стучит, пытается  сломать грудную клетку и вырваться на свободу, чтобы обрести полёт, спокойствие и любовь, любовь к себе.
Она закрыла глаза, голова опять дала о себе знать. Тихая боль начинала закипать, трещала спина по швам, будто позвонки выдирали из суставов, но она молчала, не хотела опять ощутить тот поток денег и трёпа, как это было всегда.
Девочка просто хотела про неё забыть, что и делала: затыкала наушниками голову, находила нужную песню и замолкала, прижавшись к толстому окну, наблюдая за снегом, за его падением, жизнью и смертью…

[II] [Mertviy malchik]

Четырнадцать свечей затухло, и комната наполнилась громкими хлопками, свистом и белоснежными улыбками. Она закончила с девочкой – она стала девушкой, полноценной девушкой со своим прошлым, настоящим и будущим. Со своим долгожданным мальчиком, которого любила, которого целовала в губы…
Со своими мелкими проблемами, трусиками с пятнами крови, вечеринками и пьянками на квартирах у друзей, гламурными клубами и дорогими коктейлями. Короче говоря, жизнь только забила ключом, можно было делать всё, что пожелаешь, ну практически всё, но это не было для неё преградой. Денежные счета, банковские карточки и папин бумажник всегда поправляли дело и пробивали ходы для нового.
Собственно в клубе она и познакомилась с её мальчиком, её Алексом, как его все называли. Ей четырнадцать, ему шестнадцать и всё у них хорошо. Они рады, рады их влюбленности друг в друга, рады их начинанием и планами на будущее, рады всему. Но у каждой монеты две стороны, да и Алекс не был исключением.
Да, он был хорош собой, одевался всегда стильно, пил только дорогие напитки, дружил с крутыми ребятами, был вежлив и обходителен, но был в то время ещё и наркоман…
Сидел на героине и молчал, как рыба об лед. Вот и есть та, черная его сторона.
Время летело быстро, зима сменилась весной, утухшее настроение сменилось пляшущими гормонами и повышением цен нефти на рынке, а там  уже потекли гулянки, пьянки и много, очень много зелёных бесценных бумажек, которых в свою очередь любили везде.
А там и первые серьезные отношения, а там и первые сигареты, таблетки и зажигательная музыка, там первые презервативы и первое сближение, узнавание истины друг друга…
То нежное и незабываемое сплетение друг друга между собой, то порхание и необыкновенная открытость душ и жизни, то необычное, необъяснимое.

- Знаешь, я хотел всегда тебе сказать, я…хм…как бы сказать, употребляю одну нехорошую штуку, понимаешь меня? – начал он после пятиминутного перерыва, перекура так сказать.
- Дрянь? – со спокойствием в голосе и  долгой затяжкой сигареты ответила девушка.
- Ага, вот только признался.
- А что сразу не сказал, почему сказал только сейчас, через год «совместной жизни»?
- Боялся тебя потерять, любимая, - прошептал он ей на ухо и нежно дотронулся губами до её щеки.
- Прекрати, давай спать, завтра домой надо ехать…

Солнце встало. Быстро выскочило из горизонта и уставилось на открытое окно, на просыпающееся девичье тело, разглядывая, изучая все её тонкости, узоры и сложение…
- Ааааалеееекс, зайка, ты где?! Я проснулась! – послышался шаловливый и радостный голосок с кровати.
Но она была в ней уже очень давно, практически всю ночь, и только солнце обогревало ей нежную спину. Парня не было рядом ней, он ушел от неё, может и далеко, а может и совсем близко, чтобы только чувствовать её тихо дыхание, на грани вечного молчания.
- Алекс, теперь говорю серьезно, ты где там? Куда пропал?- уже с капелькой испуга произносила она.
Она боялась, она любила его и боялась его потерять. Он был самый близкий для неё человек, самый-самый, она без него не могла. Только она открывалась ему, открывала себя всю, свою душу и свои детские мысли, изрядно наполненные гневом, жалостью и смыслом.
И вот она не выдержала, вскочила с кровати, полностью обнаженная, с сердцем, бьющимся с сумасшедшей скоростью, словно у биатлониста на играх.
- Алекс, дорогой, ты где? – кричала она до той степени громко, что могли разорваться связки, бегая из одной часки огромной квартиры в другую.
Бум-бум-бум – стучала она по дверям, в надежде, что хоть она будет закрыта.
Глухой звук. Рука отпружинила от закрытой двери, радость наполнила её душу, она остановилась и чуть не заплакала.
- Алекс, слава богу, ты здесь, открывай, хочу тебе кое-что показать, - с игривостью в голосе, встала она в стойку прыжка, готовясь прыгнуть на тело, открывшее дверь.
Но ответа не последовало ни сейчас, ни через пять, ни через пятнадцать минут.
По девушке била дрожь. Она свернулась калачиком около двери, взяла в рот большой палец и ждала, ждала с глазами, напитанными звериным испугом…испугом неизвестности, что же это….

- Алло, здравствуйте…у меня парень заперся в ванной, не открывает, откройте, пожалуйста, - мертвым голосом в трубку.
- Адрес?
- *** *** ***, приезжайте, пожалуйста… - трубка упала на телефон.


- Это у вас сидит и молчит?
- Да, проходите, налево и до конца, - душа опустела, была не то мертва, не то просто пуста, без капли надежды, любви и тепла, просто никакая.


Послышался треск. Потом скрип двери, а потом уже…нет, не спина Алекса, спина рабочего.
- Таааак, родная, сиди тут, давай ментов сначала вызовем, а тогда и посмотришь, хорошо?
- Что, что там? – со страхом и дрожью спросила она.
- Там, это, он короче того…- с тупым оттенком произнёс рабочий.
Взгляд померк…

[III] [Nothing]

Ничего, просто ничего не осталось, всё померкло, потускнело, потеряло свою теплоту, невзирая на жаркий июль. Несмотря на цветущую землю, радостные лица людей, спокойные взгляды священников и звонкие удары колоколов.
Осталась только она, её взболтанный разум и гроб, точнее плита. А под ней коробка смерти, та коробка, в которую переходят из другой: жизни и развития, теплоты и любви, как из одного поезда в другой в метрополитене.
Ей пятнадцать и столько потерять, столько пережить, просто не понять этого. Но это только начало, начало сложной жизни, просто из ничего.
Новый лист, новая жизнь и новая судьба, и только музыка из тех же наушников говорит «Не волнуйся, это странно, новостройки, показалось, сигареты…»
Да, новостройки летели ввысь с сумасшедшей скоростью, затмевая своими массивными телами последние лучи солнца, впитывая их в себя. Было уже страшно жить. А вдруг это всё рухнет. Как рухнули все мечты, судьбы и мысли в то утро, в том беспамятстве…
Страх одолевал, а его на несколько минут заглушали сигареты, терпкий дым и кофе по утрам. И больше ничего: ни слова родителей, ни неожиданные предложения руки и сердца…просто ничего.
Она так и сидела по утрам каждый день: с сигаретой и чашечкой кофе, несмотря на присутствие родителей, около холодного окна, смотрела на залив и мечтала неизвестно о чем, только ей это было понятно и только глаза её блестели, не то от никотина, ни то от слез…
А из наушников всё раздавалось, повторяясь миллионы раз, с той же стойкость, с тем же для неё утешением, с тем же голосом: «Nothing, nothing, nothing...»

[III] [Jdi]

Был такой же день, также лил дождь, окропляя водой все улицы, районы и переулки. Бил по лицам и зонтам прохожих, не обращая внимания ни на детей, ни на стариков, умывал их без разбора. Дул ветер, сдувал с веток листья, рассохшиеся от горячего солнца.
Так было всегда, так было каждый год, и именно в этот день…
Шестнадцать свечей затухло в полной тишине. Без криков, поцелуев и ударов в ладоши, а только с тупым взглядом на поднимающийся дымок от потухшего огня. Не огня свечей, а огня души девушки. Он угас, как угасли эти свечи, а дымок, дымок – это остатки души, холодные и оледеневшие, ждущие какого-нибудь чуда, чуда из неоткуда…
  - Милая, - мягко обратился к дочери отец.
Но она не ответила, а только подняла на него глаза, пропитавшиеся слезами, будто губка моющим раствором.
- Смотри, - сказал мама, указывая на коробку, неожиданно появившуюся в руках у отца
Из неё послышался какой-то скрип, скрип её ногтей об ту дверь в то страшное утра, утро непонимания и скорби, утро утраты и смерти, не только его, но и её души…медленной и беспощадной, её начала.
Те чувства опять наплывали, взгляд заполнялся туманом, теряясь во тьме. Ничего не хотелось делать, но всё хотелось забыть и заснуть, заснуть вечным сном, стереть ту боль и скорбь, те воспоминания, но…она проснулась от звука.
Он был мягок и необычен, словно она раньше его никогда не слышала. Но она его знает, знает отлично, да и слышала его, видела, даже чувствовала ту его мягкость, беззащитность и нежность. Тот необычный звук, она пришла в себя.
«Мяу» - ещё раз раздалось из коробки с деткой мягкостью. Словно маленький ребёнок был внутри, просто мельчайший…
Её глаза округлились, и руки сами потянулись к картонной тюрьме маленького существа.
Картонка открылась словно сама, без её усилий,  в её стеклянные глаза смотри такие же глаза котёнка.  Он смотрел неотрывно, словно на родную маму через миллионы лет разлуки, прорывая ту жесткую боль, скорбь и ненависть ко всему человечеству…
Малыш вылез из своего домика, покарабкался девушке на плечо, цепляясь за майку коготками, и тихо промяукал что-то долгое и скорбное, но она поняла только одно, только одно то теплое, нежное и разжигающее уголёк в душе, это слово «мама…».

Малыш рос, перерастая в большого кота, вечно сидящего рядом с ней, успокаивая и залечивая раны, которые не смогли залечить никакие антидепрессанты и добрые слова.
Ей ещё шестнадцать и она идёт на поправку, может это сейчас счастье. Скоро институт, скоро всё новое, опять новое, снова начало жизни, скоро всё будет хорошо, все так и думают, размышляя каждый день.

- Подожди милая, жди, жди, жди, скоро придёт доктор и покажет анализы. Господи, почему же ты раньше нам не сказала, что голова болит…
- Не знаю, не думала об этом, скрывала боль…
Но вот он пришёл, тот добрый дядя в белом халате с горсткой различных страниц, листов различных цветов и непонятных картограмм. Там их было великое множество, словно он собрал всю радугу из бумаги и преподнес её им, ради излечения, прекращения той злой боли.


- Эмм, я считаю, что вы и так можете прочитать результаты анализов, выражаю вам и вашей дочери…эмм…
- Постойте, ну как де так? Может это ошибка?! Ей ведь только шестнадцать, а тут, господи, - вырвалось последнее слово у неё через слёзы. Они всё продолжали и продолжали бить из её глазниц, заливая листы всё новыми и новыми каплями, превращая их в мокрые тряпки.
- Мам, что такое, что там написано? – с испугом спрашивала дочь, пробуя вырвать мокрые листы из её оков.
- Мне очень жаль…- пытался хоть что-то вставить врач.
- Что же это такое, скажите хоть вы мне, - пыталась с надеждой выяснить девушка, затмевая собой всхлипы матери.
- Мне очень жаль, примите мои соболезнования, у вас рак, рак крови…

Глаза застыли, как и в тот день. Они потеряли всю накопившуюся яркость за эти несколько месяцев. Всё. Новый удар, удар ниже пояса. Что же теперь будет. Судьба преподнесла непонятное, больное и сгибающее пополам, она принесла с собой билет на поезд, на поезд к Алексу…


[IV] [Sleza Olenia Schitayshego Sebia Severnim Siyaniem]

Капли были по лужам с ритмом песни, раздававшейся из наушников, вникающей в мозг, пропитывая своим телом тело мозга, тоже сплетение, но теперь с плеером. Может это конец?
Она ведь больше года хотела умереть, больше года хотела оставить этот гнусный и бесчувственный мир, забыть про него, оставить его в прошлом, а вот и в правду, всё это было в прошлом…
Она теперь смотрела на падающие капли не из-за стекла итальянского ресторана, нет, всё было по-другому. Кафешки, рестораны и любимый стул осталась давно позади, да и отец также пропал.
Получил весть и исчез, просто устал,  пропал, пропал навсегда, ради может успокоения или из жадности личных интересов. Ну, конечно же, кому нужна дочь с раком крови…
Они сидели в пабе, старом пабе и смотрели стеклянными глазами в никуда, в накопляющуюся лужу холодной воды, переходящую в поток, чуть ли не бурлящую, как слёзы на их глазах.
Это были последние дни прогулок с матерью, а потом конец, всё, больше ничего, кроме белой палаты и плаксивых голосков новорожденных или оставленных детей из соседнего отделения. Вечная маска, вечная стеклянная коробка, мешающая мыслям, чувствам и прикосновениям. Вечная капельница и мучения, операции и страх, страх не перед неизведанным, нет, страх потери, страх всё потерять, страх ожидания…


«Звезды – это дыры от пуль, берём из с собой, звезды – это дыры от пуль, оставим их здесь…»

Жаль, но в больницу нельзя пронести револьвер, нельзя оставить на себе пару тройку дыр всем на зло, а самой взять и удалиться, удалиться от всех как можно дальше, дальше от этих маленьких криков, этих проблем и горя, вечного горя в холодной белой палате…

 Ночные детские вопли пронизывали голову насквозь. Начинали играть материнские чувства, хотелось убить всех, дабы успокоить ребёнка, чтобы он смеялся, чтобы его большие голубые глазки смотрели на тебя, смотрели и радовались. Чтобы беззубый ротик улыбался, показывая розовые десны, чтобы просто личико радовало. Да, сказано банально, но это так и есть…
Это было невыносимо. Каждый день лекарства, уколы, новые шприцы и новые голоса из соседнего отделения. Почему же их забыли? Как могут так поступать с детьми? Они ведь ещё такие беззащитные, они не могут спрятаться за твердой спиной и проливать такие горячие детские слёзы, разжигающие пламя в каждом сердце, как это было страшно…
Она представляла маленьких детей, больных её болезнью. Как же они могут жить. Как же они выживут? Лучше бы она взяла и вырвала свой спинной мозг и отдала на рассадку малышам, но нет…и её мозг был болен, болен серьезно и безвозвратно. Другого не существовало, это не был её сон…это всего лишь детские крики, крики из-за  стенки…

«…пусть волки зайцами смотрят нам вслед, они остаются там, где говорят здесь. А мы НЕТ, слышишь, мы НЕТ…мы НЕТ…» - раздавалось по ночам из её старенького цифрового плеера. Дождь всё бил и был по окну, распадался на миллионы молекул, разбрасывая влагу во все стороны, как и её слезы, разбивалась об подушку по ночам, вырывая клочья волос из её головы, ради успокоения, ради конца этого кошмара, ради конца этих криков и потухших глаз…
А дождь всё бил и бил, копируя падения её слез, холодных пустых слез…


«…остались лишь пунктиры, шоссе, а там внизу пыль и боль, со скоростью света вниз…»

Со скоростью света вниз съезжала по её голове стригальная машинка. Это ужасно, это больно лишаться собственных волос, когда каждый упавший волосок отвечает болью, горем, ненавистью. Как это страшно лишаться всего: свободы, любви, уличного воздуха, капель холодного дождя, близких чувств матери…её присутствия рядом. Только что и есть последнее, как стригальная машинка, море слез, проливающихся из глаз, и сами унывшие глаза, уже потерявшие всё, больше ничего не осталось. Только застеклённая комната, автономная подача воздуха и отражение, отражение в глазах людей, улицы, мамы, капель дождя и песни…любимой песни….

[V] [Decadance]

Начало, сердце вырывается из груди. Всё готово: скальпели, тампоны, всё готово. Остается только ждать, осталось пять минут, есть плеер и больше ничего, только он сейчас поймёт, только он сейчас оценит ситуацию, только он сейчас приведёт сердце в спокойный ритм перед больным сном, без чувств, без нервов, на десяток часов.
Следующая песня, включает, девушка готова, девушка ждёт. Девушка слушает…

«Decadance, dance, dance, dance….»

Всё началось. Плеер выключен. Она лежит на белом, вся в белом, только спина свободна. Газ подаётся, окутывает её сном, успокаивает, прямо таки как та песня.
Она упала в темень, она уже ничего не может понять. Просто мозг работает автономно, вот и всё, есть только ты и темень, больше ничего.
Сознание во тьме, но страха нет, он отключен. Только какая-то белая полоса по краям, словно игра, и из полосы вылетают кубики, треугольники, плюсики разных цветов. Желтый – хорошо, красный – плохо и всё так спокойно. Но главное поймать нужный, поймать желтый, может это и есть игра со смертью, может это она и есть, может и есть это её игра под знакомую дорожку…ах да, знаю, вот она:
«isaac shepard - before dawn». Возможно…это успокоительное, успокоительно средство смерти…
Доктора, врачи. Фельдшера и медсестры бегали вокруг стола, передавали тампоны, различные инструменты, ярко поблескивающие в лампах «медицинского света». Все были как муравьи вокруг своей королевы, делали всё, чтобы её уберечь, спасти, наполнить душей, счастьем. Операция не по пересадке спинного мозга, нет, это операция по пересадки души, души в тело.
Dance, dance, dance – бегали они вокруг неё, скальпель танцевал безупречный вальс по её очаровательной бледной коже, проходился по ней в аккуратном темпе, пытаясь ничего не повредить. Сделать лучше, приятней, спокойней.
Он хотел убрать всю ту прошлую злобу, лишить её того проклятья жизни, того горя  и сострадания и всё под музыку и фигурки в темноте, ради жизни, ради всего святого в этом мире, черт побери, ради счастья, ради любви!!!
Сигаретный дым, конец безупречного вальса, игла зашивает неровности, поправляет для улучшения, спокойного ритма под ту же музыку смерти, тех желтых треугольников, которых она поймала. Спасла себя…с новой душей, с новым ритмом, с новым вальсом, только уже без того старого, больного спинного мозга, того вечного проклятья.


«Тонули мы. velvet. забудь. танцуй. тебя. война. sweet boy. терпи. your shit. want kill. yourself. пока. hold on. играй. забудь.»

Играй, она уже играла, думала, что проиграла, но нет, она только выиграла, выиграла что-то новое, что-то теплое для себя.
А теперь забыть, осталось всё то старое забыть. Забыть навсегда. Забыть ту белую комнату, те детские крики и голубые глаза. Забыть всё, но помнить настоящее, так как оно может и окажется важнее предыдущего…

[VI] [Raneniy Cvetok]

Ты их помнишь, все воспоминания в твоей голове. Они остаются там навсегда, зарываются в самые глубины, молчат там и стараются быть незаметными, но иногда всплывают с болью и падение настроения и ритмов мозга, жизни и дыхания.
Того теплого дыхания, как осенний ветер, когда тебе двадцать четыре, когда ты совсем взрослая, но такой же в душе ребёнок на итальянском стульчике, смотрящий на умирающий снег…
Вышло солнце. Ударило в глаза и на лице появилась мелкая улыбка. Сигарета уже догорала, и угольки осыпались у самого фильтра, а кофе давным давно остыл. Но она смотрела, смотрела на падающие капли, бьющие в окно, и вспоминала, как она вышла на чистый воздух, еле идя, прошлась на балкон, нашла на улицу и вдохнула того чистого, быстрого воздуха, продувающего легкие смрадом и автомобильными выхлопами. Зато он был настоящим, как и тот дождь, что она ощущала на своей спине, новой спине. С новой душой, с новым будущим, с будущей любовью…она просто верила и это вера помогала ей, чем только можно…
Но для неё было главным только одно – только этот дрожь, бьющий по спине, солнце, слепящее глаза и мама. Стоящая внизу.
«Мама!!!» - вырвалось с хрипом из неё и слезы хлынули по её щекам, помогая дождю омывать пыльные улицы Москвы, такие мелочи, но какие важные мелочи…

Но всё когда-нибудь кончается.
Да и то время кончилось, наступил двадцать четвертый год её жизни, затухли двадцать четыре свечи, и наступила тишина. Только глаза были полны счастья, радости, да и чего там ещё, сами понимаете…

- Цветок мой, уже холодно, а ты только в свитере, оденься, - раздался тихий мужской голос прямо у неё за спиной. Крепкие руки обхватили нежно её талию и аккуратно прижали к себе.
Она улыбнулась, но продолжала смотреть вдаль, на показывающееся солнце из-за туч, и тихие капли, поливающие Москву, пока не кончится песня. Она потушила сигарету, допила кофе и поцеловала нежно в губы своего человека, молодого человека своей жизни, своих двадцати четырех лет, счастливых лет…

Она аккуратно слезла с подоконника, взяла кружку, взяла его за руку и они пошли, вглубь. Куда-то в неизвестность, чтобы быть вместе, быть в тепле.
Только на повороте она оглянулась, песня кончилась, плеер потух, потух навсегда, и в голове осталось название, название «Раненый цветок…», она посмотрела на окно, стряхнула слезу и двинулась в темноту…




А мелочи, всё-таки, могут быть намного важнее всего другого, ну, Вы меня понимаете…
Think again…