Новое старое

1.
Настенные часы показывали половину двенадцатого – до наступления Нового 2001-го года оставалось полчаса.
– Ну, что, господа-товарищи, ¬– поднялся со своего места за накрытым столом Нико-лай, сорокапятилетний дородный мужчина с округлым брюшком и наметившейся лысиной, – давайте Старый Год проводим!
Он стал разливать по бокалам вино: себе и жене Наталье, миловидной, располневшей к сорока годам, женщине, покрепче, а старикам-родителям – слабое, сухое. Наливал и про-должал начатую речь:
– Плох был Старый Год или хорош, а прожили мы его, и слава Богу! Не разбогатели, но и с голоду не померли, все живы и снова вместе, а остальное, как говорится, приложится!
И потянулся чокаться с сидящими за столом родными людьми.
– Были бы все вместе, – недовольно поморщился Игнат Петрович, отец Николая, – ка-бы и внуки наши тут сидели.
– А, если не хотят, насильно не заставишь.
– Ох, и дал ты им, Колюня, вольницу – гляди, совсем на шею сядут!
– Да будет тебе, Игнат, ворчать-то в эту ночь! – примиряюще отозвалась его много-летняя половина Прасковья Ильинична, маленькая сухонькая востроносая старушка, – Ра-дуйся, что хоть дети в кои-то веки с тобой Новый Год встречают, а у внуков наших уже своя жизнь!
– Вот именно – своя, и ничего хорошего я в ней не вижу! – не в силах остановиться, продолжал свои ворчания Петрович.
А начал он ворчать на белый свет ещё с утра, когда опять на старости лет (недавно добрые три четверти века разменял) вдруг прихватило сердце. От предложения Прасковьи вызвать "скорую" отказался наотрез, сославшись на то, что заберут его "сердешного" в боль-ницу, и проваляется он там все новогодние праздники, всеми забытый и никому не нужный. А потому, приняв подручные лекарства, Игнат Петрович весь день до самого вечера не под-нимался с постели, вверяя себя заботам сердобольной Ильиничны.
Но та, всерьёз обеспокоенная недугом заметно ослабевшего в последнее время Петро-вича, всё же позвонила их единственному сыну Николаю, жившему со своей семьёй на дру-гом конце Москвы, и упросила его приехать к ним с женой встречать Новый Год. Николай поначалу упирался: дома в праздник сам себе хозяин – делай что хочешь и ходи в чём хо-чешь. Но тут, прознав об этом (не иначе, как подслушали), поднасели на них с матерью их сыновья-близнецы Яша с Аркашей. Недавно демобилизовавшись из армии, они с лихвой вос-полняли пробел вынужденной двухлетней разлуки со своими старыми друзьями и подруга-ми, развлекаясь по праздникам и будням на полную катушку.
– Пап, поезжай – сделай доброе дело и для деда с бабушкой, и для нас, а то нам хата позарез нужна! – с невинным видом говорил старший сын, – В прошлом году к Валерке из соседнего подъезда завалились, а в этом глухо: никто из предков никуда съезжать не хочет, все дома празднуют.
– За квартиру не беспокойтесь, – добавлял в том же духе второй близнец, – будет в целости и сохранности. Девчонки нам на стол закуски настрогают, приберут потом, а "горю-чее" и музыку мужики обеспечат. Погудим малость, потусуемся и порядок.
В другой раз Николай показал бы своим охламонам и "хату" и "дворец", но тут заела совесть: отец больной, а он и так давно уже не навещал родителей, ограничиваясь лишь те-лефонными звонками. Да и жена Наталья была совсем не против поездки. Короче, собрались с ней, нагрузили продуктами сумки, да ещё Николай прихватил с собой пачку старых и све-жих газет для отца. Тот любил читать прессу ещё и потому, что их старенький, восемьсот лохматого года, телевизор показывал, да и то с горем пополам, всего одну программу, а под-писка на газеты и журналы для их скудной пенсии была уже непозволительной роскошью. Но от жизни старику отставать не хотелось.
Когда приехали в родительский дом, небольшую однокомнатную квартиру на первом этаже хрущобы, то Николаю бросилось в глаза, как его мать ещё больше похудела и сгорби-лась, а отец совсем поседел. И ему стало особенно жалко этих старых слабых, но до боли родных ему, людей. И словно угадав мужнины мысли, Наталья, как бы мимоходом, сказала ему:
– И правильно сделали, что приехали сюда!
После обычных приветствий и обмена новостями все занялись делами. Женщины от-правились на кухню – стряпать к новогоднему столу. Игнат Петрович, заполучив в свои руки привезённые газеты, достал очки и, лёжа на диване, углубился в чтение. А Николай стал на-лаживать телевизор – как же без него в новогоднюю ночь?! – благо неплохо разбирался в электронике.
Быстро летело время короткого зимнего дня, близился последний вечер уходящего года. С кухни долетали разные вкусные запахи готовящегося угощения. Николай чинил те-леящик, разбирал его на части, собирал, паял да периодически откликался на комментарии отца по поводу прочитанного в газетах. Кажется, даже от одного приезда детей старику по-легчало, а, задетый за живое газетными публикациями, он, не стесняясь в выражениях, вы-сказывал своё нелицеприятное отношение к политике и политикам.
Всем досталось от Петровича: и правым, и левым, и "комунякам, и "дерьмократам", а персонально – трём Борисам: Николаичу, Ефимычу и Абрамычу, и главному рыжему "при-хватизатору", и всем толстомордым олигархам "за то, что развалили державу, разворовали всё и продали зарубеж. Одна надежда на нового президента да и тот ещё больно молодой, неопытный."
– Батя, да ты вроде никогда красным не был, – добродушно отвечал ему Николай, – что ж ты так на демократов ополчился? Мы же с тобой когда-то их приветствовали, а теперь, выходит, ты их совсем разлюбил?!
– А за что их любить-то? – негодовал Петрович, – За то, что страну "до ручки" довели: народ мёрзнет и голодает, как во время войны; а сколько бомжей развелось!
– Тебя послушать, бать, так прежде райская жизнь была по сравнению с сегодняшней, вот и гложет вас ностальгия по прежним временам и порядкам. Пойми, что поезд ваш давно ушёл, а вы всё цепляетесь за старое, отжившее.
– А тебе не жалко, что твою же страну на твоих глазах разворовывают?!
– Говоришь – воруют? А разве раньше не воровали? – поддел его Николай.
– Может, и воровали, – немного сбавил тон старик, – да только у людей совести боль-ше было, а нынче полный беспредел. По мне без разницы, кто у власти: красные, белые, си-ние, зелёные – хрен редьки не слаще, лишь бы народу жить давали по-человечески. А то нам с бабкой и так всего ничего осталось куковать на белом свете.
– Ну, бать, у нас в России без идеологии не могут, – с иронией заметил Николай, – сначала мозги народу затуманят, "весь мир насилия разрушат", а потом с нуля начинают но-вую жизнь строить.
– А жить-то когда?! – вопрошал Петрович и, не дождавшись ответа, читал дальше.
Время от времени на громкие мужские голоса появлялись из кухни женщины. То На-талья пеняла мужу:
– Что вам, грамотеям, поговорить больше не о чем, как только о вашей политике? Лучше б телевизор починили – всё бы приятней было!
То Прасковья Ильинична, всю жизнь всего боявшаяся, напускалась на своего Игната:
– Замолчи, старый, а то не ровен час услышит кто-нибудь, и упекут тебя за Можай. Совсем на старости лет из ума выжил!
Но Петрович не унимался даже тогда, когда Николай уже не откликался на его репли-ки, а вскоре, починив телевизор, сел смотреть традиционную предновогоднюю "Иронию судьбы". Читал-читал Игнат Петрович, бормоча себе под нос, пока, видно, и самому не на-доело.
Так за делами и разговорами и скоротали вечер, пока за накрытым столом не собра-лись вчетвером встречать Новый Год. Самочувствие Петровича заметно улучшилось, и он позволил себе пропустить стопку слабого вина за Старый Год и забалагурил, обращаясь к Прасковье Ильиничне:
– Ну, что, мать, как ни скрипели мы с тобой, а дотянули до нового века и ещё, даст Бог, поживём – у меня бабка в деревне сто лет прожила.
– Поживём, – с лёгкой укоризной отвечала Ильинична, – если лишнего болтать не бу-дешь.
Но вот в урочный час на экране ожившего в этот вечер под руками Николая телевизо-ра появился президент и на фоне пушистых кремлёвских ёлок обратился с новогодним по-сланием к российскому народу. Но не весь "народ" внимал ему: Николай заранее открывал бутылку "Шампанского", женщины раскладывали по тарелкам закуски. И только один Пет-рович с дисциплинированностью первоклассника не сводил глаз с телевизора.
– Вот и от своего восьмого "царя" дождался поздравление, – объявил он, когда после пожеланий президента раздался бой курантов, а Николай наполнил бокалы шампанским, и все встали. С последним ударом часов на улице за окном полетели в ночную высь разно-цветные петарды, а за стеною у соседей нестройными голосами закричали "Ура!" Под звон бокалов обменялись поздравлениями Петрович, Ильинична, Николай и Наталья, пока в это же время по телевизору хор с воодушевлением пел новый старый российский александров-ский гимн.
Если первые минуты в наступившем Новом Году все дружно пили и ели, насыщая  голод ещё с прошлого года, то потом потянуло на разговоры: женщины о своём – о "девичь-ем", а мужики – на свои темы.
– Ну что, батя, доволен – дождался своего? – недобро спросил Николай отца, – спели тебе, как на заказ: "Союз нерушимый республик свободных…" Извини, новых слов не за-помнил.
– А чем тебе старые не нравятся? – нахмурился Петрович.
– А тем, что ещё аж в семьдесят седьмом при Брежневе мы их в армии с утра до вече-ра до посинения разучивали. С тех пор они у меня в печёнках сидят. У нас же на Руси ни в чём меры не знают: если пьют, так до потери сознания, если президента выберут, так из него царя или икону делают, а благую идею перевернут с ног на голову и ничего от неё не оста-нется.
– Значит, тебе наш гимн не нравится? – ещё более насупился старик.
– Да музыка-то ни при чём, будь она хоть трижды гениальна, тут политика замешана. Это как первый звонок – всё теперь на старый лад повернётся. Процесс пошёл – ты этого хо-тел? Под красным знаменем "вперёд, за Родину, за Сталина!" – так вы когда-то на фронте кричали?
– А ты думаешь мы на войне все от души "за Сталина!" кричали? – своим неожидан-ным вопросом Игнат Петрович несколько озадачил сына, – А ты попробуй не покричи, когда вокруг тебя замполиты, спецы да стукачи всё вынюхивают. Чуть что не так и – к стенке без суда и следствия по закону военного времени.
– Однако, круто, батя! – уже другим тоном, в котором послышалось невольное сочув-ствие, проговорил Николай, – Тяжела была у вас всенародная любовь к Верховному Главно-командующему! Что ж ты мне раньше ничего не рассказывал?
– Много чего я тебе, Колька, не рассказывал, чтобы хоть сегодня ты узнал об этом, – медленно и грустно произнёс Петрович, – Это сейчас: говори что хочешь, ругай кого хочешь – ничего не изменится.
– Вот и рассказывайте об этом в другой раз, – вдруг обратилась  к свёкру Наталья. – Сегодня Новый Год, веселиться надо, песни петь, а вы всё вспоминаете, как на поминках, или опять про свою политику спорите.
– А мне надоел ваш телевизор ненаглядный с девками голозадыми да  безголосыми, – обиделся Игнат Петрович, – Пойдём на кухню, Николай, там и потолкуем!
– Вы только не долго там сидите и не ругайтесь, – проводила их беспокойным взгля-дом Ильинична.

2.
На кухне Николай закурил и, отгоняя от некурящего отца дым, спросил его:
 –Что-то не пойму я тебя, батя, что ты собственно хочешь: по-старому или по-новому?
– Ну не лежит у меня душа к вашему новому после того, что вы со страной сделали, – снова завёлся Петрович, – Чем вы кичитесь – свободой слова? Но ведь одной свободой сыт не будешь, а кушать хочется всегда. И от одной болтовни зимой в домах теплей не будет. Говорить вы можете, а работать разучились. Не работаете, а всё проблемы решаете.
– А для чего мы вообще живём на свете, – отвечал Николай, – чтобы только пить да есть? Что мы – не люди, что ли? Ведь помимо насущного есть же и духовное? Ну, допустим, что-то мы не так делаем, как хотелось бы многим, – стараясь не повышать голоса на отца, продолжал он, – но чем наша приватизация хуже вашей коллективизации? Небось в твоей деревне тоже дров наломали с колхозами?!
Не сразу ответил Игнат Петрович, а помолчал, как будто что-то вспоминая, и спросил у сына:
– Вот скажи, Коля, почему у моих внуков два деда, а у тебя с младенчества ни одного?
– Один дед – материн отец – ещё в сорок третьем на Курской дуге погиб, а другой – твой отец – тоже, наверное, где-то там на фронте голову сложил. Или что-то не так?
– Не так, сынок, не так! – с печалью в голосе сказал Петрович, – Вот из-за этой-то коллективизации ты деда лишился, а я уже в свои пять лет отца. Там не дрова – жизни лома-ли, не щепки – головы летели. Да я тебе историю рассказывать не буду, ты её и так по новым учебникам знаешь, а только то, что сам видел и сам пережил. Не смотри, что мне тогда так мало было лет, но я то время на всю жизнь запомнил.
Как ты знаешь, Николай, родом я из Тамбовской губернии. Земля там такая, что толь-ко работай и будешь, как у Христа за пазухой. Семья у нас была большая – восемь душ детей у отца с матерью, а я самый маленький, запоздалый. Старшие уже свои семьи заводили, а меня мать в свои сорок семь лет родила. Вот были "женщины в русских селеньях", не то, что нынешние девки – тощие да наштукатуренные. Работников в семье хватало, и работали сами на себя, без батраков. Отец никому лодырничать не позволял – как говорят сейчас, крутой был мужик. Пока старшие братья не женились, он им ни пить, ни курить не позволял: не то, что твои архаровцы, Колька.
– Это, батя, домострой, – возразил Николай.
– Ну и что, зато порядок был, и жили – дай Бог каждому. Дом двухэтажный срубили, сад у нас был огромный, поле обширное, скотины и птицы полон двор, рига стояла, амбары, сеялки-веялки разные – всё было до поры до времени. А в двадцать девятом началось. Прие-хали из района уполномоченные за проведение коллективизации, спецы в кожаных куртках с оружием. А к ним ещё присоединились наши местные активисты.
– Передовики производства? – усмехнулся Николай.
– Ага: те, кто работать не хотел, тот пошёл командовать. Как говорится, "кто был ни-чем, тот стал всем". Такие всегда завидуют чужому богатству, чтобы на чужом горбу в рай земной вьехать. Составили чёрные списки неугодных Советской власти: зажиточных в колхоз не принимать и ликвидировать, как класс. Кончилась наша спокойная жизнь: и по-шло, и поехало. Днём ещё тихо, а, как лишь стемнеет, так всё кого-то ловят, бегают, стреля-ют. Отец наш, от греха подальше, двух старших девок своих – моих сестёр – к знакомым в Москву отправил: там они – слава Богу! – замуж вышли, осели. А сам он стал готовиться к самому худшему: что-то продавал, что-то прятал, ожидая беду со дня на день.
Ну, а в январе тридцатого пришли  нас раскулачивать. Помню, как со страху забился я на печку и загнанным зверьком смотрел оттуда, как арестовывали отца и двух моих старших братьев с их молодыми жёнами. Описывали и забирали всё наше горбом заработанное иму-щество, шарили и тыкали повсюду пиками в поисках спрятанного добра, и всё кричали, гро-зили. Женщины – в плач, дети – в рёв.  Мать горемычная от увиденного в обморок упала, и, когда в себя пришла, то у неё ноги отнялись. Вот и не тронули её и нас, самых маленьких. Отца с братьями посадили на подводы и увезли, и с тех пор мы их уже больше никогда не увидели. Говорили потом, что их с другими  арестованными "кулаками" из нашего села эше-лоном отправили в Сибирь, там они и сгинули…
– Ну что, заговорщики, не наговорились ещё? – вошла в кухню Прасковья Ильинична и, глянув на загрустившего Петровича, добавила, – Ты бы прилёг, Игнат, больно невесёлый у тебя вид – опять сердце болит? – она участливо заглянула ему в глаза.
– Ничего, Паша, сейчас приду, – отозвался старик, – А невесёлый я потому, что рас-сказываю Николаю про наше с тобой счастливое босоногое детство. Помнишь, как в тридца-том начинали по деревням светлое будущее строить – вот было веселье!
– Это ты про колхозы что ли вспоминаешь? – присела рядом Ильинична, – Да что про них говорить: везде едино было – что у тебя на Тамбовщине, что у нас на Рязанщине. Раску-лачили кулаков, пошли бедноту трясти. И у нас семья большая была да детей мал мала меньше – вот и жили бедно. А и к нам пришли да свели в колхоз единственную нашу лошадь – красавицу, кормилицу. И стал на ней кататься какой-то уполномоченный. Она же – как мимо нашей избы едет, так по привычке к себе домой заворачивает и ржёт, бедная, просится, зовёт. А этот бугай кожаный её кнутовищем по бокам и по хребту охаживает, чтобы дальше ехала.
Ильинична вытерла набежавшую слезу, встала и молча пошла в комнату.
– Вот видишь, сынок, – тихо сказал Петрович, – как мы с матерью хотим, чтобы всё опять стало по-старому, по Сталину.
Помолчали, пока Николай снова закурил и спросил отца:
– А дальше-то как вам жилось без деда моего?
– А что дальше: добрые люди помогли продать то, что ещё оставили нам господа большевики, и перебрались мы с больной матерью в Москву к моим замужним сёстрам. Отошли там, обжились, я учиться пошёл, и вроде полегчало матери, отпустили её ноги. А как началась война, в сорок первом убили моего единственного оставшегося брата, и через год меня, безусого мальчишку, на фронт забрали, тут от горя мать и совсем слегла. Слава Богу, хоть побитый и израненный, а с войны я живой вернулся. Потом с Прасковьей, твоей мате-рью, встретился. Свою семью с ней завели, и вот уже полвека вместе живём. Ни сестёр у ме-ня уже, ни братьев не осталось – всех пережил, зажился.
Игнат Петрович перевёл дух и сказал:
– Пойдём отсюда, Коля, я прилягу, а то что-то и впрямь мне нездоровится.
– Это я, бать, виноват, – ответил Николай, – разбередил твои раны.
– Да, нет, сынок, просто старые мы уже с матерью для ночных праздников.
Когда отец с сыном появились в комнате, то Наталья по одному лишь брошенному взгляду мужа поняла его без слов и, опередив Ильиничну, засуетилась, чтобы приготовить Петровичу постель, а когда он лёг, сообщила Николаю:
– Звонили Яша с Аркашей, поздравляли всех нас  с наступившим Новым Годом.
– Ну и как там они? – хмуро спросил Николай.
– Весёлые, поддатые, дурачатся, песни орут, короче, гудят – отрываются, по-ихнему.
– Ну, ничего, я им, обормотам, мозги вправлю, – неожиданно обозлился Николай, – больно весело им живётся.
– Да ты чего, Коля – пусть повеселятся?! – вступилась за них Наталья, – Вспомни на-шу молодость, мы же сами такими были.
– Были да теперь другими стали. Давай выключай свет и делай тише телевизор – отцу отдохнуть надо! – сказал он жене.
– Да вы не обращайте на меня внимания, – послышался из угла комнаты слабый голос Игната Петровича, – делайте, что хотите, а мне бы только полежать – я своё уже отвеселился.
– Нет, батя, какое уж без тебя веселье! – сказал Николай и, не дожидаясь жены, сам выключил люстру и телевизор.
В комнате воцарились полумрак и тишина, лишь на столе горели, потрескивая, свечи, да мигали разноцветные огоньки на небольшой искусственной ёлке. Прасковья тоже прилег-ла рядом с Игнатом. А к стоящему у окна Николаю неслышно подошла Наталья, прислони-лась к его плечу и виновато заглянула ему в глаза. Неожиданно оттаяв от её доверчивого прикосновенья, он обнял жену и, улыбнувшись, кивнул ей. И она поняла его без слов.
Они стояли молча и смотрели, как за окном шла к своему исходу новогодняя ночь, озарённая вспышками запущенных петард и озвученная счастливыми голосами людей, встречающих Новый Год, новый век, вечное обновление жизни.

Январь 2001 г.