47-50 танец многорукой кали

                47.  ЭКСПОНАТ  ИЗ  ПРЕИСПОДНИИ   
    Улейкин допускал, что в результате общения с Сократихой Рыбов может забыть про свои злополучные плавки. Однако он никак не надеялся на такую забывчивость, при которой Рыбов вообще исчезнет из избы Федулыча. Впрочем, ведьмы в избе тоже не было. Зато стеклянный абажюр настольной лампы был разбит.  На столе и на полу валялись его осколки. И зная конфликтный характер Сократихи, можно было  догадаться, что здесь разыгралась драма, и кто-то от кого-то убежал.               
   - Должно быть, не понравились ваши знакомцы Сократихе, - решил Федулыч. – Она ж у нас с норовом. Если что не по ее, так распопрет… Ну ладно, садитесь-ка вон, к столу. Я вам кое-что покажу.         
    Тут Федулыч снял с полки уже знакомую Улейкину коллекцию, и открыл свой альбом перед гостями.               
    - Здесь у меня и бес Ивана Грозного, и бес Иосифа Сталина, и Наполеона, даже бес Гитлера есть, - хвастал Федулыч, листая страницы с затушеванными квадратами, чем приводил физика в немалое изумление.               
     - А вот это я вам и хочу показать, - сказал дед, указав на очередной квадрат.               
     - Интересно, - заверил физик, посмотрев при этом на Улейкина, будто с намерением поделиться сомнениями.               
     - Это мой самый древний экспонат, - сообщил Федулыч. – Легендарный библейский бес, который известен как Змей Искуситель.               
     - Это который соблазнил Адама? – уточнил Физик с преувеличенным простодушием.               
     - Ну да, он самый! – подтвердил дед.               
     - Очень интересно, - вновь заявил  физик и зачем-то оглянулся. – А где ж вы его взяли?               
     - Получил лабораторным путем, с помощью регрессии бесов, - ответил Федулыч.               
      От такого признания Улейкина и физика вновь потянуло переглянуться. А Федулыч, между тем, взял со шкафа стеклянную призму  и поставил ее на квадрат.               
     - Вот, полюбуйтесь, - предложил Федулыч.               
     Памятуя о своем прошлом опыте, общения с бесом, Улейкин стал всматриваться в призму, ожидая увидеть знакомого кузнечика. Но кузнечик не появился, даже когда Улейкин почти задремал. Зато появился большой червяк. Червяк извивался и рос, пока не превратился в змея. А тот в свою очередь преобразился в человекоподобного мужичка с отвратительной рожей, на которой блуждали и легко читались все пороки, свойственные людскому роду. Благо еще, что этот сатана был одет в какой-то черный плащ, скрывающий положеный ему хвост и прочие  мерзкие атавизмы.               
     - Люди гибнут за металл! За металл! – пропел жирным басом мужичок, делая величественные движения.               
     Но словно нечаяно заметив, что за ним наблюдают, вдруг ощетинился и истошно провизжал:               
     - Какого дьявола вам надо?!               
     - Ну, ты не дюже. Не дюже тут, - вмешался Федулыч. – Ты ж не настоящий сатана, а только клон. И вообще, не забывай, что в конечном счете ты - бес.               
     - А, Федулыч, - смягчился бес. – Чем обязан?               
     - Да вот, ребят тебе привел на разговор. Обскажи им, что и как там было в библейской истории. Только, давай без твоих штучек. Без врак твоих.         
     - Встреча с ветеранами, - подло ухмыльнулся бес. – Но я ведь без врак не могу. Как говорится: «Положение обязывает».               
     - Но это ты брось! Положение! Ты у меня здесь на положении экспоната, - пояснил Федулыч. – Так что, давай, постарайся как-нибудь.         
     - Ладно, попробую, - нехотя согласился бес. – Задавайте ваши вопросы.      
     - Ну, хотелось бы знать, - начал физик, - вся ли правда нам известна об этой истории? Как вам удалось искусить Адама? Какие трудности у вас в связи с этим были? Каковы ваши взаимоотношения с Богом? И что же все-таки такое первородный грех?               
    - Приятно слышать такие вопросы, - ответил бес. – Полная некомпетентность. И это в конце двадцатого века! Все-таки хорошо работают наши специалисты. А все потому, что люди норовят иметь дело только с Богом, а нечистую силу не хотят даже замечать. А мы не в обиде. Нам, может, того и надо. Мы вам испоттишка таких богов насовали, что вам теперь до конца времен не разобраться. И какую бы военную тайну я вам тут ни выдал, наши все равно вас запутают, заморочат вам голову, и все так извратят, что лучше бы вам ничего не знать. Кстати, эта библейская история потому до сих пор и известна, что очень похожа на примитивную сказочку, ложь. А если бы все расписать, как обстояло на самом деле при переходе человека от собирательства в земледелию, то этот процесс так погряз бы в научных изысканиях, что уж было бы не понять, где там был Бог, а где дьявол. Потому-то Бог все притчами, да сказками отделывается. То есть, заранее привирает, чтоб, значит, дальше не наматывалось. Получается, прививка такая, как против оспы. А, мол, имеющий уши, да разумеет. По существу, он использует наши методы. Но ведь это же форма плагиата.      
    - А вы знаете, существует мнение, что Бог нуждается в зле, которое вы… производите, - сказал физик.               
    - Еще как, - подхватил бес. – Еще как нуждается. Да и все нуждаются. Он ведь зациклен на любви и бесконечности. А мы исходим из земных реалий. Мы считаем, что конец должен быть у всего.  Скажите, разве это не более трезвый подход?               
    При слове «трезвый» физик только развел руками.               
    - То есть, мы, взявшие на себя ответственность за конечный результат, стараемся привести к разумному концу все, что он насотворил. Надо сказать, это не простое дело. Ведь нам приходится работать над ошибками. Над его ошибками. Мы вынуждены налаживать неполадки, обеспечивать просчеты, нестыковки и сбои, словом, разрушать и уничтожать. Но уничтожаем-то  мы, в сущности, неуничтожимое. Он же, Бог, настырный. Все снова утилизирует и опять пытается вдуть в это свой дух. В результате мы имеем то, что имеем – бесконечное разнообразие мира. Заметьте, бесконечное. Как вам это нравится? Получается, нашим же салом нам же по мусалам. Поэтому нам была нужна решающая победа. Победа стратегического значения. Нам нужен был Адам. Бог создал Адама из любви. И Адам был олицетворением Бога, его фокусом. Через этот фокус Бог сам проявлялся и понимал себя Богом. Так что, Адам был ключевой фигурой. Заполучив его, мы могли сами стать богами и победить Бога.               
    - Но почему Бог создал только одного Адама? – спросил физик. – Если Адам имел такое важное значение, то почему бы не подготовить запасного Адама?               
    - Прежде всего, подготовить еще одного Адама не так просто, - заявил бес. – Конечно, в процессе  эволюции из обезьян произошло множество людей. Об этом и в Библии упоминается. Но большинство  из них к тому времени были еще недочеловеки.  В них преобладали животные инстинкты и страхи. То есть, они не знали Бога. Впрочем, скажу по секрету, были и другие Адамы.               
    - И эти, другие, тоже жили в Раю?               
    - Смотря, что называть Раем. Ведь это не столько географическая, сколько духовная точка.               
    - А их то дьявол искушал?               
    - Да почему же это не искушал? Мы искушали всех, кого можно было искушать. Но не все же были такими хорошими работниками, как я. Мне это удалось. Поэтому-то и считается, что делом Адама занимался сам Сатана. Но Сатана был только вдохновителем всей операции.               
    - Так я не пойму, кто же вы есть? Бес, сатана или дьявол?               
    - Ну и вопросы? Просто, детский сад, - вздохнул бес. -  Что такое Сатана? Сатана – это полный антипод Богу. Значит, если Бог существует, то сатана – это абсолют, стремящийся к исчезновению. То есть, Сатана – это наше духовное начало, идея, черная дыра, то что нас объединяет и направляет, то что нами движет и руководит. Поэтому реально действующими фигурами являются только бесы и дьяволы, которые, разумеется, бывают более сильными и менее. Отсюда выстраивается иерархия. Более слабые подчиняются более сильным. Но все происходит без лишнего шума.               
     - Как в мире носекомых и вирусов, - подсказал Улейкин. – Впрочем, извините, если вас обижает сравнение с насекомыми?         
     - Нас больше обижает, когда нас называют ангелами, хотя бы и падшими, - посетовал бес. – А что до носекомых, они такие же бойцы невидимого фронта, как и мы. Ведь классической моделью дьявола является бабочка с красивыми крылышками, которая откладывает свои личинки в некий организм, а те развиваются в гусеницу, которая и есть бес. И из этой гусеницы при благоприятных обстоятельствах вырастет новая бабочка.               
    - А возможны ли неблагоприятные обстоятельства? – снова спросил Улейкин.       
    - Возможны, но крайне нежелательны, - с неприязнью ответил бес. – Бывают трудные организмы.               
     - Значит, вы попали в Рай под видом бабочки, - предположил физик.               
     - Вот еще, - ухмыльнулся бес. – Я попал в Рай, благодаря ошибке Бога.
     - Бога? – усомнился физик.
     - Ну да. Бога. Он ведь запретил есть яблоки с древа познания под страхом смерти. Мол, смертию умрете. Вот из этого страха я и завелся. А дальше мне оставалось лишь организовать Адаму и Еве вид на абсолют небытия. Так что, их искушение строилось прежде всего на их  страхе, а уж потом на логике.  Первой искушению поддалась Ева. Оно и понятно. Задуманная, как духовная опора Адама, она с самого начала была слабым звеном. Тут получалось, что с одной стороны Адам любит Бога, а с другой стороны-Еву.                - Вообще-то, как-то принято считать, что Ева как раз более земное создание, чем Адам, - заметил физик. – Ведь как раз мужчина был создан по образу и подобию, а не Ева.             
   - Хм, - лукаво усмехнулся бес. – Но ведь это же Ева была создана из плотского ребра Адама. А это указывает на то, что плоти в ней было гораздо меньше, чем у Адама. Зато Ева  была и не совсем духом. Это ее и подвело. И до сих пор ставится ей в вину. Да вдобавок, сама она полюбила Бога больше, чем Адама.               
    - У вас получается какой-то классический любовный треугольник, - заметил физик.               
    - Классика, она и есть классика, - сказал бес. – Такова природа любви. В ней всегда имеется червоточинка. Впрочем, так же, как любой в женщине.               
    - Но как-то не верится, что Еву не устраивал плотский Адам, - усомнился физик.               
    -  Я же не сказал, что не устраивал. Но в тайне она любила Бога. С женщинами это всегда. Кого они, например, любят больше – мужа или своего детеныша? Ты, вон и сам, небось разведенный. Э-э, да что говорить? Кстати, насчет пристрастий Евы у меня есть веский аргумент. Если бы она любила Адама больше, чем Бога, то зачем бы ей понадобилось  изменять мужа, да еще с риском для его жизни? Ясно, кто для Евы был образцом настоящего мужчины. Вот это слабое звено нами и было успешно использовано. Все было разыграно, как по нотам. Испуг Евы передается Адаму. Он, по простоте душевной, пугается за нее больше, чем за свои отношения с Богом. Этот испуг и стал первородным грехом. В результате я был внедрен в разум Адама. И уж я не подкачал. Ведь заметьте, познание Адама началось уже до того, как он сорвал плод. Он уже знал, что ему следует делать. А это уже полностью моя работа.               
    - Ну, если уж на то пошло, - возразил физик. – Бог сам дал некоторые знания Адаму. Ведь древо познания можно было, вообще, куда-нибудь пересадить. А вместо этого Бог дает Адаму сведения о том, что есть такое древо познания, о котором следует знать, что плоды его запретны.               
    - Ну, во-первых, древо познания из рая никуда не денешь, а во-вторых, Бог дает Адаму знание о том, чего ему не нужно знать, - пояснил бес.            
    В это время дверь распахнулась и в комнату заявилась Сократиха.               
    - Ох, и гостечки у меня сегодня были, Федулыч, - начала она с порога.         
    - Это же Сократиха, - сказал бес с отвращением. – Не люблю я ее. Вообщем, сеанс окончен. Пока.               
    И он быстренько превратившись в червяка, улез в свой черный квадрат.      
    - Что ж здесь было то? – спросил Федулыч у любительницы дразнить бесов.               
    - Пришли-то они вместе, - указала Сократиха на Улейкина и Лалыко. – Но те трое с таким бесами – один лучше другого. Я тебе их срисовала.            
    Тут она взяла со стола и подала Федулычу листки с закрашенными квадратами.               
     - Клоп. Оса. Таракан прусак, - прокомментировал Федулыч, разглядывая рисунки. – Неплохая компания. И куда же они делись?               
    - Ой, да убегли. Один на меня деревянный пистолет наставил и что-то со стола хватанул. Аж, лампу разбил. Ты уж посмотри. Может, что ценное пропало.               
    - Это, небось, который с жалом самоубийцы, - предположил дед, продолжая разглядывать квадраты. – Да, бес у него ядреный.               
    - Вы знаете, нам, наверное, пора, - сказал Улейкин, озабоченный последствиями побега Рыбова.               
    - Пора, так пора, -  согласился Федулыч. – Но ты, экскурсовод, нас не забывай. Держи в курсе событий. А тебе, физик, я советую остаться. Тебе бы надо поправиться. А у меня есть средство.               
    Физик задумался, но последовал за Улейкиным.               
    Однако, оказавшись на холодном ветру, и проводив Улейкина до околицы деревни, физик вдруг сказал:               
     - Ты занешь, а я, пожалуй, останусь, погощу тут, у Федулыча. Во мне, действительно, какая-то тварь сидит. В другой раз она меня сюда ни за что не пустит.               
     - А что ж я скажу Рыбову? – посетовал Улейкин.               
     - Ну, соври что-нибудь. Скажи, что я уплыл на своей лодочке.               
     - На какой еще лодочке?               
     - Это из фильма. Там преступник показывает следователю татуировку в виде лодочки, и говорит, что уплывет на ней. А моя лодочка – это запой. Скажешь, что нашел физик  в деревне  неисчерпаемый источник самогонки и напился до свинячьего визга. Уж в это они поверят. Будь спокоен.               

                               
                48. СУЕТА  ВОКРУГ  ТАРАКАНА               
    Полеты городских огней в окнах машины, вернули Едакову его мироощущение. И тут он вспомнил про Улейкина и Лалыко.               
    - Так что же, получается, что мы бросили товарищей в беде? – спросил он.               
    - Да черт с ними! – огрызнулся Шплинт. – Скажи спасибо, что сами смылись.               
    - Этому, твоему товарищу, Улейкину, по-моему, не привыкать, - сказал Рыбов. -  А физику даже полезно. Пусть там покумекает насчет пролайи, монады и планов Творца.               
    Столь откровенное бессердечие подвело Едакова к мысли, что также легко  Рыбов мог бы и его, Едакова, оставить наедине с тараканом.               
    Этот рыжий таракан появился из квадрата, закрашенного Едаковым, и превратился в златокудрого красавца. Едаков даже позавидовал броской внешности незнакомца и спросил:               
    - Вы кто?               
    - Я то? – надменно ответил незнакомец. – Я сам  Едаков.               
    - Хе-хе, - приятно посмеялся Едаков, испытывая чувство превосходства, но не обнаруживая у себя решимости перейти на «ты». – К вашему сведению, Едаков я. Собственной персоной.               
    - Для твоей персоны это слишком жирно, - пренебрежительно ответил самозванец. – Ты всего лишь мой  холоп и донор. То есть, я пью твою кровь и кушаю твою жизнь.               
    - Что это вы себе позволяете? – осерчал Едаков.               
    - А почему я должен не позволять тебе угощать меня жертвоприношениями? – поинтересовался незнакомец.               
    - Да не морочьте мне голову, - возразил Едаков. – Вы произошли из таракана. Я видел. Так что, в лучшем случае, вы - привидение, фантом.            
    - Правильно, - неожиданно согласился самозванец, но по-прежнему источая презрение. – Я фантом. И именно поэтому я и есть настоящий Едаков.               
    - Что-то я вас не понимаю, - заявил Едаков.               
    -  А что тут понимать, - пояснил незнакомец. – Все очень просто. Ты, конечно, физически существуешь. Но в физическом мире ты не больше таракана. А твой фантом живет в социальном пространстве, где, кстати, полно фантомов.               
    - Но почему это я не больше таракана в физическом мире? – возмутился Едаков.               
    - Ну, потому что ты весь такой, ущербный, - пояснил фантом. -  Вспомни, ты же с детства сам себе не нравился и всегда хотел возвыситься. Вот ты и обзавелся тараканом. Потом ты меня откармливал и лелеял. Ну а я, разумеется, был не против и даже тебе помогал. Так в жертву тщеславию ты принес свою семью, друзей, здоровье и саму жизнь. И, в конце концов, сам стал тараканом. А я  стал твоим хозяином, Владимиром Едаковым, известным краеведом, журналистом, директором «Ковчега». Но ты знаешь, мне этого моловато. История знает куда более крутых тараканов. Возьмем хотя бы Адольфа Гитлера. Вот это я понимаю – Абсолют. Так что, тебе бы надо поднатужиться. А то я недоволен.               
   - Да что за ерунда! – возопил Едаков. – Никакой я не таракан. И всего я добился сам, без всяких тараканов. Мне было нелегко. Без протекции, без связей, но я все преодолел своим горбом и талантом.               
   - Каким талантом? Не смеши, - брезгливо отозвался фантом. – Одна видимость и блеф. Весь твой дутый успех – моя заслуга.               
   - Да не нужен вы мне, - вскричал в сердцах Едаков. – Убирайтесь к черту. И посмотрим.               
   - Я? Убирайтесь? – нагло ухмыльнулся фантом. – Да пожалуйста. Сам же ко мне приползешь. Вот, смотри, допустим, меня нет.               
    И вдруг Едаков оказался среди огромного зала с белыми колоннами и яркими люстрами. В зале  было множество людей. Все эти люди выглядели  празднично.  Их красивые костюмы, манеры и танцевальные движения, казалось, заводила и доводила до крайней степени восторга оглушительно громкая музыка. Так что, Едаков сразу почувствовал себя не в своей тарелке. Он показался себе слишком серым, непривлекательным и маленьким. Поэтому ему захотелось отойти куда-нибудь в сторонку. И он сделал несколько шагов туда.               
    - А это что там такое? – вдруг услышал он женский голос, и испугавшись, что говорят о нем, оглянулся.               
    Действительно, какая-то дама указывала на него своему кавалеру.               
   - По-моему, это обыкновенный таракан, - ответил тот.               
   - Фу, бяка, – с омерзением отреагировала дама. – Какой он противный! Откуда он здесь?               
    Едакову это не понравилось, хотя от подобных утонченных дам  всегда можно ожидать какого-нибудь хамства. Да и кавалер ее не лучше. Едакову не однажды приходилось встречать таких заносчивых субъектов. И главное дело, при встрече с такими типами он еще острее ощущал себя в чужой тарелке. Поэтому, набравшись к ним презрения, он продолжил свой путь в сторонку.               
    - Пожалуй, его следует раздавить, - сказал вдруг спутник дамы.               
    - Конечно, - согласилась дама. – Это совершенно необходимо.               
    Тут Едаков к своему ужасу заметил, что кавалер дамы решительно направился к нему и, спустя мгновение, чуть не накрыл его подошвой своего туфля. В такой ситуации прямолинейный путь мог оказаться слишком предсказуемым, а значит, опасным, и Едаков стал передвигаться зигзагами.               
    - Смотрите, это же таракан! – послышался новый голос, и ему тотчас ответило множество других. – А ну-ка, я его сейчас! Вот, я ему задам! Вот тебе!               
    И сразу множество подошв стали шлепаться на паркет в опасной близости от Едакова.               
     - А дайте, я ему покажу. А-а! Вот тебе, мерзкий таракашка! - влетели в сутолоку ноты женских голосов.               
    И тотчас к топающим подошвам прибавились женские туфельки с длинными и узкими каблучищами.               
    Гвалд над Едаковым быстро нарастал, а с тем уплотнялась бомбежка подошвами. Видя свое спасение в неожиданных ходах, Едаков принялся петлять и кружить. На ходу он заметил, что среди желающих его расплющить встречалось нимало знакомых и даже друзей. Но почему-то Едакова не удивляло, что они его не узнают. Напротив, от них он ожидал наиболее точного и сильного прихлопывания.               
    И вдруг Едаков увидел Рыбова. Борис Борисович торопился к нему с явным намерением принять участи в общем затаптывании. Однако Рыбов слишком поспешил. Ему помешали чьи-то ноги. Он об них споткнулся, повалился и упал прямо на Едакова.               
    От ужаса и тяжести Рыбова Едаков будто очнулся от сна.               
   - Отходим! – услышал он команду.               
   И сразу свет погас.               
   В секунду Едаков вывернулся из-под Рыбова и в полной темноте бросился к выходу. Однако Рыбов его тотчас настиг. Едакову удалось снова выкатиться из-под Рыбова, подобно горошине. А уже в следующее мгновение, используя свой тараканий опыт, краевед юркнул между ног своего патрона. Но на этот раз Рыбов не сплаховал и в самых дверях накрыл Едакова. Впрочем, как оказалось, не смертельно, хотя и болезненно.               
    И только очутившись на свежем воздухе и увлекаемый воздушным потоком за спиной Рыбова, Едаков окончательно вышел из роли таракана.                Но и потом, в машине, ему еще мерещились занесенные над ним подошвы участников праздника жизни.               
    - А что, если они опять околдуют Улейкина и зашлют к нам? – предположил он.               
    - Придется пока не ходить в баню, - рассудил Рыбов.               
    - Нет, теперь  он придет не за плавками, - сказал Шплинт уверенно. – Теперь ему нужно будет вот это.               
    И Шплинт показал в своих руках папку.               
   - Что это? – спросил Рыбов.               
   - Это секретные документы, - с интонациями завзятого разведчика пояснил Шплинт. – Я спер их у ведьмы.               
   - Зачем? – оторопел Едаков.               
   - Мне Бог посоветовал, - ответил Шплинт.               
   - Бог? – уточнил Едаков. – Да ведь теперь они точно нас раздушат. И без всякого Улейкина. Нет, об этом необходимо доложить Хоперскому.               
   - Это какому Хоперскому? – спросил Шплинт. – Уж не тому ли чекнутому деду, которого вы в цепях держите?               
   - Это наш экстрасенс. Сильнейший целитель, – объяснил Едаков.               
   - А я думаю, что ж он в цепях, как Гуливер, - догадался Шплинт. – Сильный, говоришь, целитель. Может, ну его к чертям?               
   -  Из-за него-то все и началось, - пояснил Рыбов.               
   - Наверное, когда-то он против колдунов сражался. Зато он хоть знает, что нам теперь ждать от Федулыча, - сказал Едаков.               
   Этот довод показался Рыбову убедительным, и было решено, не смотря на поздний час, мчать в гостиницу и обо всем рассказать Кривозадову.               
               
               
                49. РАЗМИНКА  ПЕРЕД  ТАНЦЕМ
    Уже возносясь в лифте на верхний этаж гостиницы, Рыбов спросил:               
    - А чем в принципе отличается целитель от колдуна?               
    - Ну, целитель исцеляет, - пояснил Едаков.- Наш, например, отпускает грехи и лечит. А колдун, наоборот, околдовывает и насылает порчу.               
    - Но раз он лечит, значит, может и порчу наслать? – предположил Рыбов.    
    - Нет. Его моральный кодекс ему не позволяет, - убежденно ответил Едаков.               
    - Кодекс, - ухмыльнулся Шплинт. – То-то вы его цепями связываете. Как вам не стремно у себя его держать-то?               
    - Цепи он на себя сам накладывает, - защищался Едаков. – Просто, очень добросовестный человек. Он и сейчас, небось, мучается за чужие грехи.            
    - Конечно, - согласился Шплинт. – Мучается он сейчас с твоей рыжей.          
     Судя по тому, как быстро Нонна ответила на телефонный звонок и ее бодрому голосу, она не спала.               
    - Немедленно ко мне. С Хоперским, - распорядился Едаков, показывая гостям офиса, кто в нем хозяин.               
     У явившейся Нонны был обеспокоенный вид без признаков сна. Лицо Кривозадова также скорее было измучено бессонницей, чем усладами Морфея.  Притом на лбу у целителя Едаков заметил свежую шишку, служившую веским доказательством его добросовестности.               
    - А я что говорил?! – возопил Кривозадов, выслушав нестройный рассказ потерпевших. – Зачем вы туда поперлись? Какого хрена? Вы что, у меня не могли спросить? Я тут вкалываю! Копеечку вам добываю! А теперь все кобелю под хвост! Вот связался-то я с вами! Теперь к утру жди. Нагрянут! Надо бечь! Нонка, собирай вещи! Эх, допрыгались! Доигрались! Концерты, мать вашу!               
    - А он еще папку секретную стырил? – доложил Едаков, указав на Шплинта.               
    - Какую папку? – припал взглядом целитель к физиономии Шплинта, и явно готовясь прийти в еще больший ужас.               
    - Вот эту, - растерянно показал папку Шплинт.               
    - Ну-ка, дай сюда, - вырвал папку из рук рекетира целитель.               
    - Зачем? Зачем она тебе? А? – навзрыд вопрошал Кривозадов, развязывая папку трясущимися руками. – На хрена ты ее спер?               
    - Мне Бог поручил, - признался Шплинт.               
    - Бог ему поручил! – ошалело оглядел присутствующих экстрасенс. – Какой Бог? Ты что, Моисей или Магамет? Это ж дьявол тебя надоумил!            
    - Ну, вы это, на Бога-то не надо так тянуть, - нахмурился Шплинт.               
    К этому моменту Кривозадову удалось развязать папку, и он вытряс на стол два листка бумаги с нарисованными квадратами, один из которых был закрашен.               
    - Что это? – опешил целитель.               
    - Это вот такие квадраты нас ведьма заставила заштриховывать, - пояснил Едаков. – От них у нас и начались галлюцинации.               
    - И какие были галлюцинации? – добивался Кривозадов.               
    Излагать содержание галлюцинаций никто из потерпевших не захотел. И Едаков ответил уклончиво:               
    - Ну, вот Шплинту Бог привиделся.               
    - А, теперь понятно, - догадался Кривозадов. – Мало тебе галлюцинаций было. Так ты еще с собой прихватил. А ты знаешь, что с нами за эти шифровки сделают? И никакой твой Бог нам не поможет.         
    - А может, здесь, действительно секретная информация? – сказал Едаков, взяв один из листков с закрашенным квадратом и разглядывая через прозрачную авторучку.               
    - Вот, притырок, - с досадой сплюнул целитель. – Чего ты там увидишь-то без ведьмы? Это ж ведьма напускает галлюцинацию. Может, она вас уже испортила.               
    - Не-е, не успела, - уверенно заявил Шплинт. – Хотела, но не успела. Бог нас спас.               
    - Бог, - с отвращением сплюнул целитель.               
    - Спокойно, - вдруг сказала Нонна.               
    Все это время она не сводила глаз с Рыбова и даже иногда шевелила стрелками бровей, будто силясь сообщить ему что-то существенное. Рыбову даже показалось, что ее восхищает его умение владеть собой на фоне общей паники. Теперь же Нонна обвела присутствующих твердым взглядом.               
    - До утра  полно времени, - сказала она. -  Наверняка, еще можно кое-что сделать. Вот вы рассказываете, что поросенок говорил с вами человеческим голосом. Но таких поросят не бывает. Значит, это было наваждение. Я правильно говорю, Матвей Степаныч?               
   - Правильно, - хмуро подтвердил Кривозадов. – Ведьма может хоть в кого превратиться. Были случаи, когда видит человек, что катится ему навстречу решето. Взял он это решето, да на кол повесил. А наутро глядь, а на колу-то старуха висит, соседка. Ведьма, значит, была.               
   - Вот именно, - указала на это Нонна. – Быть может, поросенок-то у нее для отвода глаз. Чтоб никто не догадался, что она сама в поросенка превращается.               
   - А что? – рассудил Едаков. – Очень даже может быть. Она же сама посмеялась над физиком. И сказала, что говорящих поросят не бывает.            
   - А Улейкин вам что рассказывал? Что ведьма встретила его у околицы. Правильно?               
   - Ну, да, - поддержал Нонну Едаков.               
   - Так может, она там все время околачивается? Что ей делать в деревне-то? Кого там морочить? Поэтому-то она вас сразу заметила, когда вы приехали, и пока вы там искали трусы Улейкина, она успела добежать домой и обернуться говорящим поросенком.               
   - Ну и что дальше? – выразил общую озадаченность ходом мысли Нонны краевед.               
   - Это нам и нужно, - пояснила Нонна. – Надо поехать в «Крысиные дворики» и сцапать этого поросенка, который на самом деле – бабка.       
   - И посадить ее на кол! – обрадовался Едаков. – То есть, в начале поросенка насадим, а к утру получится ведьма.               
    - Ни в коем случае, - пригрозила ему Нонна. - Мы ее возьмем в заложники. Тогда Федулыч не рыпнется.               
   - Ох, придумала…- начал было целитель, но осекся под взглядом племянницы.   
   - А кто будет цапать? – насторожился Едаков.               
   - У нас для этого есть специальные люди, - объявила Нонна.               
   В глазах присутствующих появилось недоумение в смеси с надеждой.               
   - Которым за это платят деньги, - пояснила Нонна и посмотрела на Шплинта. – Кто же это еще может сделать, кроме нашего уважаемого Шплинта. Ведь у него в подчинении целая банда. И она наша «крыша». Вот пусть и «крышует». Правильно, Борис Борисович?               
   - Конечно, - солидно кивнул Рыбов.               
   - Несомненно, - столь же солидно кивнул Едаков.               
   «Ну и поганка», - подумал Шплинт.               
   И это мысль сверкнула в его голове таким сумасшедшим светом, что он не удержал его и выпустил в Нонну сквозь сощуренные глаза.               
    «Знали бы они, как она деньги за «крышу» себе взяла. Надо будет помолиться Богу, чтоб эта стерва окривела.» - размышлял Шплинт, в то время  как Нонна продолжала:               
   - Если ведьма будет не в виде поросенка, а в виде бабки, то Шплинт может приблизиться к ней под предлогом возвращения секретных документов. Мол, хочу извиниться, бабуля, нечаянно взял у вас эти бумаги. А сами ее окружайте, и в мешок. Вообщем, к утру, чтоб бабка была здесь, хоть под видом поросенка, хоть под видом ведьмы. Понятно задание?               
    В конце голос Нонны звучал уже совершенно по командирски.               
     - А ты Едаков, - обратилась она к директору «Ковчега». – Скачи на перехват Улейкина. Дежурь у его подъезда хоть всю ночь. Как только явится, сюда его, на допрос. Он нам под пыткой все расскажет.               
     При этом глаза Нонны блестели такой боевой решимостью, что никто не посмел ей возражать. Едаков, впрочем, взглянул на Рыбова в надежде, что уж тот не стерпит и ниспровергнит новоявленного полководца. Но тут Нонна сказала:               
    - А Борису Борисовичу я найду свободный номер. Он должен отдохнуть. Ему и так досталось больше всех.               
    Догадка о том, будто Нонна хочет заманить его в постель, разбудила эго Рыбова, и оно стало приятно ползать внутри его организма, производя щекотки и шевеления. Но Рыбов знал, что если это его эго окажется обманутым в своих надеждах, то оно в отместку намотает на себя все его внутренности. Поэтому он всегда боялся не сбывшихся вожделений и стремился завоевывать женщин по формуле «чем меньше женщину мы любим». То есть, Рыбов позволял женщинам завоевывать себя. И в случае с Нонной произошло как раз такое редкое сбережение его достоинства. Более того, Нонна выделялась из ряда завоевательниц Рыбова, готовых при удобном случае валиться в его объятья с криком «делай со мной, что хочешь». Она, каким-то образом смещала акценты так, что Рыбов будто бы сам валился ей в руки.               
               
                50. ЗАЛОЖНИК      
     Прежде Рыбов никогда не играл в слона. Он даже не подозревал  о существовании такой эротической игры. Возможно, эта игра была придумана Нонной, что, несомненно, делало честь ее фантазии. Слоном, разумеется, был Рыбов, а Нонна изображала хозяина слона. Хлыстик, в котором, впрочем, угадывался  грубый пастуший кнут, цепочка от велосипеда и каблучки Нонны позволяли ей успешно управляться со своим слоном. Само собой, Рыбов не выдержал бы нагрузки пребывания в шкуре слона всю ночь. Поэтому он был еще лошадью. Старой ожиревшей клячей, от которой требовалось скакать все быстрее и быстрее. Был он и котом, готовым слизывать шампанское откуда придется, и коровой, пригнанной с пастбища… Но самое ужасное, что то, к чему шла подготовка Рыбова, вдруг оборвал телефонный звонок Шплинта, доложившего о своем прибытии с визжащим поросенком на руках. Поэтому поросенок был отчасти прав, когда завидев директора «Галиона», принялся визжать еще ожесточенней, ибо глаза Рыбова были, как у голодного волка. Обеспокоенность поросенка, видимо, передалась даже Кривозадову, который, появившись в офисе, стал бросать на Рыбова неодобрительные взгляды.               
    - Так, так, с приездом, бабуля, - нагнулась к поросенку Нонна. – Ну что, будем превращаться или как?               
    - Теперь превращаться ей нет смысла, - заверил Рыбов. – Я бы на ее месте попытался убедить нас, что я настоящий поросенок.               
    - Это и так понятно, - проворчал Кривозадав, и, упреждая ответный взгляд Рыбова, подвинулся к поросенку. – Так ты говоришь:  «бабка»? – спросил он у Шплинта, - А это что у него там?               
    И он указал пальцем под брюшко поросенка.               
     - Что? – не понял Шплинт.               
     - Поросенок-то парень, - пояснил целитель.               
     - Ну и что? – напрягся Шплинт.               
     - А бабка, она ж не парень, а самка, - укоризненно ответил Кривозадов.         
     - Да ладно вам придираться! – возмутился Шплинт. – Если бабка превращается в поросенка, то ей все равно парень он или самка. Может, она специально маскируется, чтоб не узнали.               
     - Нет, тут что-то не так, - недоверчиво поводил носом Кривозадов. – Где ты его взял?               
     - Да прям под знаком поймал. Могу забожиться, - горячился Шплинт. – Смотрю, гуляет. Я к нему с этой папкой. Мол, извините, не ваша? Пока он в эту папку зырил, я его в мешок и в такси.               
      - Ну, конечно, - примиряюще  сказала Нонна. – Кто же своего поросенка в такую ночь выпустит одного. Ясное дело, что это тот самый. Или та самая. Так что номер не пройдет, бабуля. Надо теперь, чтобы Улейкин появился побыстрее.               


    К моменту появления Улейкина в сопровождении Едакова, поросенок успел нагадить на пол, и в офисе шел ожесточенный спор, кому следует убирать поросячий понос. Шплинт наотрез отказался это делать. Он заявил, что рассматривает предложение Нонны убрать за поросенком как попытку «опустить» его, в то время как он готовится стать вором в законе и, вообще, подумывает принять мусульманскую веру, которая запрещает иметь дело со свиньями.               
    Кривозадов тоже потребовал на него не рассчитывать на том основании, что еще неизвестно, что это за поросенок,  а сам он готов вынести любые измывательства, но только не пытку поросячьими испражнениями, от которых его неприятно воротит.               
    - Что за вонь тут у вас? – сообщил Едаков, входя вслед за Улейкиным в помещение офиса.               
    - Да, что это за вонь тут у тебя? – навел на него Рыбов негодующий взгляд. – Что за свинарник ты здесь развел?               
    - Я? – изумился Едаков. – Так меня же здесь не было. Я Улейкина караулил, - попытался оправдаться он. – А что, уже поймали?               
    - Узнаете? – спросила Нонна торжествующе.               
    - Это ж Горби, - узнал поросенка Улейкин. – Горби! Горби!               
    Поросенок навострил уши и уставился на Улейкина.               
    - Во! Отзывается! – разделил радость с присутствующими Улейкин. – А что он тут делает?               
     - Ты что, еще не сказал ему? – спросила Нонна у Едакова.               
     - Мгу-мгу, - многозначительно помотал головой Едаков, давая понять, что является образцовым заговорщиком.               
     - Так вот, Улейкин, - начала Нонна. – Этот твой Горби, который тебя знает, на самом деле не Горби, а кто?               
     - Кто? – растерялся Улейкин               
     - Это твоя ведьма, - подсказал Шплинт. – С которой ты там, в кустах,     любовь крутил. Узнаешь?               
     - Чего? – с недоуменьем отозвался Улейкин.               
     - Она, она. Приглядись, - настаивал Шплинт. – Если этого Горби сейчас на кол посадить, то утром получится старуха.               
     -Да что это с вами? – попятился Улейкин.               
     - Ты же с нами был Улейкин, когда ведьма превратилась в поросенка и разговаривала из окна, - напомнил Едаков.               
     - Ах, вон оно что? – догадался Улейкин. – Так это ж был розыгрыш. Я ж потом Федулыча встретил, и он мне все объяснил. Оказывается Сократиха проделывает такой фокус: сует морду поросенка в окно, а сама разговаривает вместо него. Как в кукольном театре. Понятно?               
     - А я что говорил?! – тревожным фальцетом возопил Кривозадов. – Я ж сразу понял. Я ж в этих делах разбираюсь. У него ж даже понос поросячий.    
     - Вот это информация! – воскликнул Едаков, не скрывая гордости за своего разведчика. – А что там еще было?               
     - А где физик? – вмешался Рыбов, фокусируя внимание на Улейкине.            
     - Физик подружился  с Петром Ивановичем и «залудил» на всю катушку, - соврал Улейкин.               
     - А кто этот Петр Иванович? – продолжил допрос Рыбов.               
     - Бывший учитель истории. Ныне пенсионер и любитель местного самогона, - врал Улейкин.               
     - Ну а еще что там было? – выпытывал Едаков.               
     - Да вы все равно не поверите, - сказал Улейкин, стремясь как-нибудь развеять подозрения.               
     - Да поверим, Улейкин. Теперь уж поверим, - вымогал Едаков.               
       Решив нагнать страху на присутствующих и отбить у них охоту соваться к Федулычу, Улейкин рассказал о покойнике, его бесе, сеансе общения с мертвыми душами,  а также о том, как Федулыч упрятал беса в камень и выбросил в окно. Однако его повествование все время прерывали то возгласы Кривозадова «Я же говорил!», то требования Едакова подробностей, то вопросы Рыбова и Нонны, нацеленные на обнаружение неточностей и несоответствий. В итоге рассказ получился смятым, запутанным и еще менее достоверным, хотя физик мог бы подтвердить в нем каждое слово.               
    - А по-моему, это все можно и набрехать, - сделал вывод Шплинт. – Физика-то нет и не предвидится.               
    - Хрен с ним, с этим вашим физиком, - отрезал Кривозадов. – Надо о себе думать. Если в полночь было девяносто девять процентов, что они придут, то теперь все двести. За этого поросенка они нам устроят такую резню               
    - А откуда они узнают, что поросенок у нас? – попробовал отрезвить Кривозадова Шплинт.               
     - Узнают, не горься, - заверил Кривозадов. – Вон он тебе только что рассказывал, на что они способны. Может, этот Федулыч сейчас на нас через зенки этого поросенка смотрит!?               
     Все вновь воззрились на поросенка. В ответ поросенок сматривал с нескрываемой проницательностью.               
     - А мы ему глаза завяжем, - предложила Нонна.               
     - А уши? А пятачек? – канючил целитель.               
     - Да мешок ему на голову. И дело с концом, - сорвался Шплинт. – Давайте, я его зарежу. Мне как раз нужна жертва Богу, который нас спас.         
     - Зарежешь ты, огрызнулся Кривозадов, -  Психопат. За одни эти слова они из тебя всю кровь высосут. Да твоя песенка, вообще, считай, спета. Ты и ведьму напугал, и бумаги у нее спер, а теперь вон и поросенка уволок. Ведьма-то, небось, видела, как ты его сграбастал. Так что, по тебе уже можно справлять поминки.               
     - Ну, ну, ну. Подождем с поминками, - вмешалась Нонна. – Как я понимаю этот Горби им дорог. Правильно, Улейкин?               
     - Да, - подтвердил Улейкин. – Они его любят.               
     - Вот, - подняла палец Нонна, призывая всех ко вниманию. – Значит, ничего не меняется. В заложниках у нас будет поросенок. Ты, Улейкин, там уже освоился, и поэтому шпарь к Федулычу. Отвези ему эту злосчастную папку с извинениями и скажи наши условия. Он не трогает нас, а мы не трогаем его Горби. Мы его будем кормить и поить, как родного. А через две недели вернем. А сами за это время что-нибудь придумаем.               
     - Или ишак сдохнет, или… - воодушевленно начал Едаков, но не договорил, потому что подумал то же, что и остальные.               
    - Если поросенок сдохнет, - медленно и внятно произнес Рыбов, и добавил сурово. – Смотри, Едаков, ты лично отвечаешь за поросенка. И давай, убери эту гадость. Дышать невозможно.