Карантин

                Карантин
 
В прокуренной комнате пересыльного пункта кто-то монотонным голосом читал статью о Таманской дивизии.  За длинным дощаным столом дремали полтора десятка новобранцев, одетых в гражданку. Статья сообщала о славном пути подразделения, героях и подвигах гвардейцев в Отечественной войне, об учебной и боевой подготовке в наши дни. За штампованными бездушными фразами, напыщенными словами и цифрами угадывалась какая-то неведомая суровая жизнь.
Митрюк смотрел в запотевшее стекло, там за металлическим забором шумели машины, доносились людские голоса – гражданка. Как она теперь далека… Душу в холодные тески брала тоска и обида не столько на неизбежную  перемену в жизни, сколько на казенное фиглярство журналистки.   
Когда наступила гнетущая тишина, за спиной у новобранцев  прозвучало:
- Что притихли, духи ?.. Таманская дивизия… Тамань вас ждет. Там нюхнете, что такое служба отечеству. В Тамани плац с мылом солдаты драют и в сортир строевым ходят. Это вам не щи лаптем хлебать.
Все разом повернулись на голос и увидели стоявшего в дверном проеме круглолицего  напоминающего Швейка солдата, который перед этим старательно выметал асфальт перед зелеными воротами с большими красными звездами.
- А ты сам откуда знаешь какая там служба ? – спросил
Митрюк, удивившись смелости, с которой обратился к служивому.
- Да так, слышал от ребят, - обмякнув, ответил тот.
- Сколько сам прослужил ? Полгода ?..
- Ага.
- А сюда как  попал ?
- Повезло… – Добродушное лицо парняги расплылось в улыбке.
- А че повезло ?.. Двор метешь да сортир моешь, небось, за пересыльными… Что хорошего…
- Ну вот, попадешь в учебку или в ту же Тамань, сразу поймешь, - обиженно проговорил парень и ушел.
После ужина новобранцы затеяли потасовку. Началось с того, что Дмитрий кинул флягу с вином не просившему ее Роману, а Митрюку. Отпив глоток, тот перебросил ее Дмитрию, Роман бросился к Митрюку, потом к Дмитрию. К нему присоединился Василий, затем еще несколько человек, а вскоре вся толпа разделилась на две половины,  устроили кутерьму.
Призывники бегали по столам, валялись на полу. Вход пошли лавки.; азарт отчаянья овладел ребятами.
Круглолицый солдат и прапорщик, который привез их на пересыльный с опаской смотрели на этот побоище, не осмеливаясь вмешаться.
Ранним утром, еще засветло ребят разбудил прапорщик и построил во дворе пересыльного пункта. Тускло горел фонарь, под которым стоял капитан. Перекладывая листы, он зачитывал фамилии новобранцев. Те выходили из строя и становились рядом с прапорщиком, державшим номер команды. Прапорщиков-купцов было трое; они быстро набрали свои группы и отправились с ними на вокзал. Ряды существенно поредели. Вечером ребята тихо лежали на нарах и гадали, скоро ли  приедут их купцы.
Митрюку  хотелось лишь одного – поскорее одеть солдатскую робу, шинель, стать в солдатский строй,  чтобы  обрести уверенность в  том, что служба  идет, а ты  на законном основании можешь считать дни до неизбежного дембеля и желанной гражданки.
* * *
Раскидистые тополя у забора, пустой двор с краснозвездными воротами и круглолицый Швейк с метлой в руках в сонном московском переулке остались позади.  Суета и нервозность при погрузке на Уралы, получасовой переезд по городу развеяли неопределенность. Напряжение сникло, и новобранцы оказались в части с чистым плацем, трехэтажными казармами и тополями, напоминавшими кочерыжки капусты. Вэчэ 61899 - здесь им предстоит провести два года. Всего лишь два года. И целых два долгих, неумолимо долгих, года.
Время как-то неожиданно изменило свой бег. Сквозь щели в брезенте мелькали огни большого города, затем закрылись за ними зеленые ворота, не дав осмотреться. Все буднично и четко. Новобранцев завели в трехэтажное здание. Здесь они стояли у двери с надписью «каптерка» и ожидали появления сержанта.
Сержант с суровым лицом, выражавшим брезгливое недовольство, зачитал  фамилии будущих солдат, бросал им сначала нижнее белье, затем робу - брюки, куртки, шапки, сапоги. Выдал погоны, материю на подворотнички, портянки и куда-то исчез, проронив  на ходу: «У кого размер не совпадает, меняйтесь между собой».
В карантине не хватило одной койки, и Митрохину пришлось свою первую ночь провести на втором этаже в роте среди солдат. На его долю выпала честь спать на койке старшины карантина,  сержанта Бражникова.
После отбоя, когда выключили свет и казарма погрузилась торжественную тишину, кто-то из солдат окликнул Митрюка:
- Эй, новобранец, ну ты как …Доволен, что попал сюда ?»
-Да.
-А почему ?
-Да вроде бы часть нормальная…
-Нормальная ?..
-Ага.
-А что бывают ненормальные ?- раздался голос с другого конца казармы.
-Ну да.  Говорят, в Тамани там плац с мылом драят и в сортир строем ходят…
В казарме наступила звенящая тишина.
-А ты куда попал ?
-Не знаю, - неуверенно проговорил Митрюк. – Прапорщик сказал - часть 61899.  В ответ раздался оглушительный хохот, не смолкавший минут пять. Солдаты смеялись до слез. Митрохин даже приподнялся на локтях, чтобы понять, в чем дело.
Наконец отдышавшись, сосед по койке, просветил его:
-Да ты, мужик, в этой самой Тамани и находишься.
Утром кто-то тронул Митрюка за плечо:
-Товарищ сержант… Товарищ сержант, без пяти шесть.
Оказалось, дневального забыли предупредить, что сержант Бражников ночевал в другом месте. Скорее всего, он был в самоволке. Митрюк спокойно оделся и спустился в карантин, когда дневальным был объявлен подъем.
С удивлением Митрюк наблюдал, как сыпались с коек новобранцы, натягивали брюки, куртки, мотали и перематывали портянки. Перед ними ходил злой Бражников и с нарастающим темпом кричал:
- Резче ! Резче ! Время идет… 45 секунд прошли… Не успели…  Раз, два, три… восемь человек. Всем стать в строй !
- Рядовой Беймурзаев ?
- Я ! –  с надрывом выкрикнул щуплый киргиз.
- Покажите вновь прибывшим как укладывается роба. И в каком порядке надо ее одевать по команде «подъем».
Скрывая злость, Бекбулатов принялся снимать куртку, брюки, сапоги, складывать робу на табурете, а портянки обматывать вокруг сапог. Затем он стал снова натягивать брюки, схватил было куртку.
-Отставить !- скомандовал сержант Бражников.
-А кто будет объяснять, что за чем следует надевать. Начните все сначала.
И Бекбулатов, пыхтя и гневно зыркая на сержанта, своими раскосыми глазами объяснял и показывал что за чем надевает. После его инструктажа, Бражников равнодушно прошел к тумбочке дневального, и развернувшись к строю скомандовал:
-Отбой !
Все бросились к своим койкам и стали поспешно раздеваться, в то время как сержант, казалось, совершенно безразлично посматривал на циферблат своих часов.
Когда все улеглись в свои кровати, лишь один полный киргиз все еще никак не мог стащить брюки, прыгал на одной ноге возле тумбочки.
        -45 секунд прошло.  48, 50… Рота подъем !
Снова послышался грохот падающих сверху тел, скрип кроватей, сопение, стук сапогов. И опять, когда уже все стояли в строю, толстый киргиз все никак не мог натянуть на ногу сапог  и смешно подскакивал у своей кровати.
- 45 секунд прошло… Рота отбой !
Что-то отчаянно выкрикивает в кровати по-киргизски Бекбулатов. Потом  вскакивает, на бегу хватает ремень и принимается наотмашь бить им соплеменника по голове.
* * *
Утренняя физзарядка, заправка постелей, туалет и сразу же построение на завтрак. После завтрака – строевая подготовка, физо. После обеда политзанятие и огневая. Вечером мы с Романом и Дмитрием перенесли из каптерки кровать и установили ее возле окна. На следующий день мне уже приходилось подниматься и отбиваться вместе со всеми. Бражник, так за глаза называли сержанта новобранцы, поднимал и отбивал нас раз по десять-двадцать, пока все не научились укладываться спасть в 45 секунд.  Где-то на третий или четвертый день, когда жизнь стала входить в колею, во время строевой подготовки, кто-то выразил радость, что наконец-то и Алишеров, тот самый толстый киргиз уложился с первого раза в положенные 45 секунд,.
Солдат, проводивший занятие прокомментировал:
-Это, курки, не окончательное время, со следующей недели Бражник будет отбивать и поднимать вас по спичке.
- Как это ?
- А так, вы должны будете  отбиться, пока не догорит спичка.
Вечером того же дня Митрюк написал домой первое письмо, в
котором с удовольствием мазохиста отметил: «Теперь я солдат, мама! »