Легенда о Золиной горе

Стояла на правом берегу Кана одинокая изба. Жила в ней семья охотника Гоши. По тем временам — совсем маленькая семейка: сам Гоша, жена его Матрёна да дочка Золя. Вообще-то имя её по крещению было Зоя, но девочка в детстве, когда у них однажды остановились на несколько дней лесные добытчики, застигнутые шугой или бурей, наименовала себя Золей. Да так навек ею и осталась.
Диковатая была. Глазищи в пол-лица. Щёки яркие, как заря. А на них ямочки.
Один из добытчиков посмотрел тогда на это, ещё несмышлёное, дитё и сказал, что судьба у неё будет непростая. Хотя она в тайге родилась, но не в таёжную силу удалась. Может, он колдун был, может, бери выше — пророк.
Мать Матрёна тогда заплакала, даже попросила того человека слова свои назад взять. Но ведь известно, что слово не воробей, вылетит — не поймаешь. С тем и росла Золя.
Удалась в такую красавицу, что отец с матерью, сами по виду совсем неказистые, пугались её красоты. Косу отрастила до самой земли, а вдоль лба кудряшки и кудряшки, беленькие такие и непокорные, как пружинки в ходиках. Лицо дивное, как будто изнутри каким светом подсвечено. Ну, совсем наподобие китайской тонкой чашечки, какую когда-то китайский купец отцу подарил. Его Гоша с риском для себя с льдины снял весны две назад.
Брови у красавицы — как два баргузинских соболя, что друг от дружки разбегаются. Голос певучий. И что предивно, так это руки её. Какую бы грязную работу они ни выполняли, всё равно грязь к ним не приставала. Пойдёт Золя к речке, вынет из-под берега глины голубой, руки намылит ею — и, глядишь, белей белёхонького. Может, от неё пошла поговорка: к чистому грязь не пристанет?
И мягкие были руки, хотя она и сено гребла, и лодкой с шестом ловко правила. Вымоет их и вершком, с молока снятым, смажет. Так каждый день.
Что ни наденет, всё будто праздничное на ней, даже потёртая плисовая жакетка ей к лицу. А уж понёва так и вовсе боярышней её делала. Хотя досталась ещё от бабушки.
Надевала Золя эту диковинку только на церковные праздники, когда все они отправлялись на службу в часовенку, что была в Ильинке.
Сравнялось ей шестнадцать. Переехали они в Троицын день через реку. Отец по делам пошёл — соболей посдавать. А Золя и Матрёна зашли к Золиной бабушке. Вот тут и начало сбываться то, что тогда прохожий таёжный добытчик напредсказывал.
В избе у Золиной бабушки на постое стоял иркутский купец — молодой молодец. Привёз он товару разного в этот край. И остановился как раз посерёдке — в Ильинке. Чтобы, значится, с любой стороны края близко было иттить.
Купцу-то, может, годов двадцать всего. Зубы белые и ровные, как чеснок зимний. Кудри чёрные, шёлковые, усы и борода ещё только пробиваются. В талии тонкий, а грудь и плечи широкие. На ногах хромовые блескучие сапожки, рубаха-косоворотка алая, расшитая, а поверх рубахи поддёвка бархатна. Да ещё кушак витой с золотыми кистями из-под поддёвки выглядает.
Но самая его краса — в его глазах. Они серые-серые, каким заяц-русак по весне бывает. И распахнуты удивлённо, ну, ровно родники какие лесные и чистые.
Ну что мне рассказывать вам, как эта самая треклятая любовь промеж ними в один миг пролетела? Встретились взгляды синих девичьих глаз с очами серыми приезжего молодца — и всё! Глянул он на красу неописуемую из-под своих пушистых ресниц и ранил её невинное сердце.
Матрёна только на миг увлеклась разговором со своей матерью, а тут уже без слов всё решено было. Рванулось материнское сердце спасать свою ненаглядушку, ан уже поздно! Заторопилась в часовенку, схватила Золю за руку. Вышли они из избы, а купец выскочил за ними.
— Как звать тебя?
— А Золей меня кличут!
— А живёшь-то где?
— А на том берегу!
Мать волокла её за руку, стыдила, называла бесстыдницей. Не бывало такого ни за одной деревенской девушкой, не говоря о таёжной дикарке. А тут будто с цепи сорвалась девушка.
Матрёна, чтобы увести Золю от соблазнителя городского, и на службу не пошла. Свернула к своей лодке. Они сели и уплыли.
Полсела в этот день развлекалось на улице. Ничего, кроме взглядов да короткого разговора, меж Золей и купцом молодым не было. А пошла про них молва. Хотя и говорится, что грязное к чистому не пристанет, а вот пристало.
Ну, о парне никто и речи не вёл. А вот о девице — на всю вселенную. Сперва шептались, а потом уже в открытую начали говорить. И так до самых сумерек.
В эту пору отец Золи, Гоша, вернулся в село с покупками. Так ему тут же доложились! На паром он взошёл уже в бешенстве. А как домой пришёл, учинил по всей форме допытание и по всей строгости наказание. Матрёна пыталась дочку защитить, так и ей вожжами по рукам досталось.
А наутро вошли в их избу купец с местными мужиками — сватать Золю. А она, избитая отцом, и не показалась. Купец сказал Гоше, что поедет в Иркутск к отцу — спросить разрешения — и приедет за Золей. Гоша сильно разгневался, что, мол, тот сначала опозорил невинную девицу, а теперь хочет по живому всё залатать. Шум стоял такой, что сваты из избы горохом высыпали.
Кто кого перекричал — неведомо. Только наутро действительно купец уехал, а товар свой оставил здесь. Ехать-то было далеко. И не так быстро можно было вернуться.
Жизнь у Золи стала хуже каторги. Отец мытарил её и следил за ней денно и нощно. Даже капканы ставить не ходил в тайгу. Жене надзор за дочерью не доверял.
Золя сохла и бледнела день ото дня. А перед самым Яблочным Спасом выскользнула-таки из-под отцового глаза, села в долблёнку и уплыла на другой берег. Решила про себя ждать за селом возвращения своего любого. А там как Бог даст! Забралась она на гору, через которую шла дорога, и там затаилась. Как заслышит стук копыт, так и верит, что это он, её сероглазый. Но его всё не было.
Сидела она на самой вершине, на камне. И начала горькие слёзы лить, да так, что забурлили от её слёз ручьи, сбежала вся земля чернозёмная с горы. До самой осени ждала и всё плакала. Искали её, звали, а она не откликалась и только дальше и дальше в кусты забиралась.
Питалась ягодками да грибками. А потом и вовсе от слёз и голода слегла, а слёзы всё лились из её глаз и лились. А уж перед самой смертью явилась ей прекрасная женщина, каких в их краях никогда не бывало. И сказала:
— Зовут меня Зарянушкой, я — дочь Властителя Здешних Гор. Когда-то больше жизни полюбила Вожака Лебединой Стаи. Отец за ту любовь выгнал меня из дому. Родилась ты, доченька моя. А чтобы не гневить отца своего, подложила тебя в родильную постель Матрёне. И пока ты росла, всё время за тобой издали наблюдала да красоту твою берегла.
И точно — вспомнила Золя, что ей всё время казалось, будто кто-то ходил за ней следом. А как обернётся — и нет никого. А ночью во сне кто-то её чудесные волосы расчёсывал и руки белые холил.
А ещё часто видела во сне белых лебедей, а наяву ходила к заводям, где эти дивные птицы плавали. А одна, самая величавая птица, давалась ей в руки, подплывала близко-близко к берегу.
Только сейчас поняла Золя про эту птицу и сны свои разгадала. А Зарянушка сказала умирающей дочке, что не такой судьбы хотела для неё. Думала, что среди людей она вырастет, как все люди, и очень боялась: вдруг найдёт её грозный дед — Властелин Здешних Гор. И то, что оказалась Золя на этой горе, совсем неспроста. Заманил её сюда грозный дед и замучил до смерти. А она, мать её настоящая, ничем помочь не могла, потому как услал он её саму в далёкие Саяны людей попугать, какие на белогорье начали лазать да снега вечные беспокоить. Хитрющий старик!
И уже когда у Золи совсем дыхание стало останавливаться, сказала Зарянушка:
— Люди никогда тебя не забудут, вечно будут называть эту гору Золиной.
Не стало на свете Золи. А как наладился санный путь, приехал молодой купец с богатыми подарками. Примчался к родителям Золи и узнал страшную правду. А о причине своей задержки сказал, что сильно захворал его отец. И он никак не мог старика больного оставить.
Пошёл из избы молодой купец куда глаза глядят. Шёл берегом Кана, перешёл речку Баргу. Забрался на самую высокую гору-скалу Колокольню и бросился на острые скалы вниз. Не захотел он на свете без любимой жить.
Вот какая прежде любовь была — от одного взгляда до самой смерти.