Байки нашего аэродрома

Байки нашего аэродрома.
Вася-парашютист.
***************
Было это давно и неправда. Был да жил, служил да не тужил на этом самом аэродроме Вася-парашютист. Был он молод, но уже тридцать раз и еще трижды занимал на соревнованиях первое место по точности приземления с верным своим «крылом». Сам начальник аэродрома за руку с ним здоровался, души в таком спортсмене не чаял.

А еще была на  этом аэродроме Настенька-летчица, краше которой не было во всем округе. Слушались Настю и хрупкие «ЯКи»,  и неповоротливые «АНы», и даже один могучий «ИЛ», что подобрала она когда-то совсем маленьким со сломанным крылом и выходила на славу.

Многие на аэродроме вздыхали тайком под Настиным окошком, но никому не отдавала предпочтения гордая красавица. Напрасно топорщили закрылки молодые пилоты, напрасно наперебой ухаживали за ней в летной столовой. Единственной любовью были для  Насти самолеты, а больше всех – тот самый «ИЛ», что взрастила она с младенческих лет.

Вася-парашютист тоже любил Настю. Страдал молча, виду не подавая, но что ни  день – ждал ее смены, чтобы подняться в воздух вместе с любимой. И только облака слышали, как оттолкнувшись от среза, уходил он в затяжной и, дергая кольцо, выкрикивал ее имя.

Это присказка, не сказка, к основному – запаска. Долго ли, коротко ли, только однажды приехал на тот аэродром новый летчик. Звали его Максим, был он заносчив да глуп, самодоволен да груб. Увидал Настю, и не стало ни ему покоя, ни ей – прохода. Стал Максим к ней в гости захаживать, с коньяком заморским да шоколадом пайковым, да только Настя и слушать его не стала, а как-то раз дверь у него прямо перед носом захлопнула, да так, что со стрехи осиное гнездо упало, да прямо на крыльцо навязчивому ухажеру под ноги.

Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Как-то раз вышла Настя из домика ночью, и услышала голос, будто кто-то около штаба разговаривает, да тихо так, грустно. Испугалась Настенька, схватила стойку от шасси и пошла поглядеть, кто это добрым людям ночью спать не дает, да внутренний распорядок нарушает возмутительно. Обошла она кругом – никого. Смотрит – а на первом этаже, в парашютохранилище №3 свет горит. Переложила Настенька трубу железную из руки в руку, на носочки под окном привстала, и видит – Вася-парашютист «крыло» свое укладывает, да запаски утягивает и поет. Прислушалась она – песня незнакомая, не эстрадная, не дворовая, а про облачка белые да чувства нежные и про нее, про Настеньку-летчицу. Дрогнуло сердце девичье, увидела она плечи его сильные да лицо приветливое, уронила стойку от шасси и лицо в ладонях спрятала, а щеки так и горят. Прибежала домой, на кровать бросилась, а сердце так и стучит – вспыхнуло в нем чувство ответное.

Стала наша Настя рассеянная да задумчивая, на пилотов как не глядела, так и по-прежнему не глядит, зато стоит Васе мимо пройти – расцветает прямо. И вот однажды в скором времени облетела аэродром новость: пришло время всему летному составу зачет по прыжкам сдавать. Кто хмур ходит, кто весел, кто совсем нос повесил, у кого коленки дрожат, у кого руки – в общем, не до скуки. И надо же совпадению случиться – назначили Васю-парашютиста инструктором. Все хнычут, у кого за спиной два прыжка,  у кого – так и вовсе один, а у Настеньки – так еще ни одного не было, только месяц назад летные курсы закончила. Вася как заметил, так начал ее успокаивать – сам при ней ее купол уложил, подвесную закрепил, все карабины утянул да отрегулировал. И вот стоят они на взлетной полосе – вроде бы со стороны к прыжкам готовятся, а сами друг с друга глаз не сводят. Поправляет Вася на ней ремешок – по плечу гладит, запаску пристегивает – невзначай за руку возьмет. Уж о чем они там на старте говорили тогда – сейчас и не узнать, да только будто бы само время для них остановилось. Чуть на старт оба не опоздали.

Сели летчики в самолет, Вася с ними полетел. Закрутились винты, побежал асфальт прочь, оторвался АН от земли, стал высоту набирать. Сидят летчики, в поручни повцеплялись да Богу молятся. А Настя все на Васю смотрит, как он стоит, за тросы держится.

Заложил АН вираж, дал левый крен, замирала под потолком красная лампочка. Выпустил Вася всех, смотрит – Настя самая последняя. Подвел он ее к срезу, поцеловал в губы да по плечу хлопнул: «Пошла!». Глянул вниз на купола раскрытые, отыскал среди них Настенькин, да шагнул за порог. Подхватил его ветер, в лицо холодом хлестнул. Летит Вася мимо, поравнялся с Настей и кольцо рванул. И закачались они оба меж небом и землей, будто птахи небесные, голубки сизокрылые. Как увидела Настя Васю-парашютиста, так весь страх свой позабыла, летит, солнышку улыбается. И такое счастье к ним пришло, что ни в сказке сказать, ни пером описать, кто в небе не бывал – все равно не поймет.

Стали встречаться Вася и Настя. Ходят за ручку, она ему про самолеты рассказывает, он ей – про парашют, а глаза у обоих счастливые-счастливые. Увидал это Максим, и аж весь затрясся от злобы.  Дружки его знай хохочут: погляди-ка, летун, не зря она тебя осами травила – знать, давно прыгуна присматривала. Еще пуще взъярился Максим, хлопнул по столу в сердцах и поклялся, что будет Настя его. Услышала Настенька-летчица, как Максим перед дружками в столовой похваляется, вспомнила подарки дорогие, да взгляды тяжелые и испугалась. Стал ее Вася утешать, что пока он жив, никому разлучить их не позволит. Успокоилась Настя, в небо посмотрела, а в небе облачка плывут кучевые и на мачте колбаса полосами играет. Улыбнулась она, снова повеселела.
 
Вслед за летом красным осень золотая пришла. Поэты знай в окно глядят, да стихи сочиняют, детишки в школу пошли, а Вася-парашютист не ест, не спит – к соревнованиям готовится, тренируется, чтобы честь родного аэроклуба отстоять. И вот как-то раз идет он со старта, а навстречу ему – Максим. Остановил он Васю, да и говорит эдак небрежно, будто бы с ленцой, а глаза-то молнии мечут.

   -   Ну что, спортсмен-чемпион? А спорим-ка, что я самолет на такую высоту смогу поднять, с какой прыгнуть у тебя кишка тонка окажется?
Усмехнулся Вася, парашютную сумку на плече поправил, да и отвечает:
 -    Я на своем «крыле» вообще-то с десятки летал – ничего, живой, гляди-ка. Что ж это за высота такая, чтоб я испугался, а, Максим? Никак, стратосфера?
Хмыкнул летчик презрительно:
 -      На «крыле»-то любой дурак сможет, это и так ясно. А слабо на «дубе», чтоб небо с овчинку показалось?
 -    На «дубе», говоришь? – призадумался Вася. – А  на что спорим-то хоть?
Потемнели пилотские глаза, будто туча грозовая ясное небо  затянула.
 -   На что, говоришь…
А сам вдаль глядит, а там вдоль ангара хрупкая девичья фигурка идет. Настя…
 -   А вот, - Максим говорит, в ее сторону кивая – тебе и предмет спора. Проигравший должен уйти, все по-честному. Как тебе, прыгун, такой вариант?
Посмотрел Вася-парашютист на любимую, повернулся к Максиму и головой покачал:
 -    Нет, Максим, не будет у нас с тобой спора. Не дело это – за живого человека решать. Настя свой выбор уже сделала, так что прости. Все, что нужно, у меня уже и так есть, а за большим я не гонюсь, так-то вот!

И пошел себе дальше Вася. Не стерпел Максим тона его спокойного, да взгляда светлого, оскалился как пес, да и крикнул в сердцах:
 -    То-то и вижу я, что ты трус! Ай да Настя, не могла себе получше найти…

Остановился Вася как вкопанный, обернулся медленно, кулаки сжаты. А Максим того пуще: сказанное еще раз повторил, чтоб обидней вышло. Вот тут-то и вспыхнул наш Василий ровно порох, и добро бы – обидчику морду набил, а то…
  -    Трус, говоришь? Поглядим завтра, кто первым из нас от своих слов откажется. Я на твои условия согласен. Проиграю – так уйду, да только не мне, а тебе чемоданы укладывать пора!
С теми словами развернулся, да пошел в сторону штаба. Поднялся по лесенке, забежал в парашютохранилище, бросил на полку свое «крыло», а сам пошел запаски для молодежи к завтрашнему дню укладывать. Дело небыстрое, нудное да неказистое, вот и поостыл слегка наш парашютист головой и сердцем. Сел на ранец, «лапшу» в пальцах перебирает, да думает, как дальше быть. Что же он натворил-то в горячке, на подначку как карась на уду попался! Кабы добром, а то выходит, будто в карты они с Максимом станут на дорогого человека играть.

Тихо дверь скрипнула. Вздрогнул от неожиданности Вася-парашютист, обернулся – кого это на ночь глядя в штаб занесло, да еще и на второй этаж? Смотрит – а в дверях Настенька стоит и улыбается. Вроде как помогать пришла, а может, просто соскучилась. Сидят они на полу, купол в четыре руки налистывают, край коленками прижимают. Молчал-молчал наш спортсмен, а потом слово за слово взял да и рассказал Насте об их с Максимом недавнем споре. И умолк тут же, голову в плечи втянул: не простит ведь. А Настя вместо этого вздохнула, ближе придвинулась, обняла за плечи да и говорит:
 -     Ничего не бойся. Выиграешь ты у него, я ль тебя не знаю! А чтобы не думал ты, что на меня играешь, я тебе вот что скажу: как бы не вышло, а я все равно с тобой останусь, и Максиму то же самое повторю…

И поцеловала его в губы, да не ласково, а настойчиво так.  Сначала просто поцеловала, потом плечи начала гладить, а на парне из одежды – только брюки спортивные, да и те до колена засучены. Привлек Вася любимую к себе, как была – в тоненькой маечке голубенькой. Ну а дальше: любовь да природа – страшная сила, никакая осень ей не помеха. Так на расстеленной, да так и не уложенной запаске любили они друг друга всю ночь. И не заметили они, от счастья слепые да пьяные, как за приоткрытой дверью тень мелькнула.

Увидал Максим в щелку, как его зазноба с Васькой-парашютистом милуется, так от ярости да ревности совсем голову потерял. Как ошпаренный по лестнице скатился, со злости по стене кулаком саданул. И пришла ему в голову мысль подлая, черная. Побежал он в парашютохранилище, отыскал нужную полку, да Васино «крыло» на пол из сумки вытряхнул. Оглянулся по сторонам, как вор, достал стропорез, да по четыре стропы с каждого края срезал. «Ужо будет тебе веселуха, герой!» - думает. «Погляжу я, как ты полетишь с крыши на чердак. Ай-яй-яй, горе-то какое: сам Вася-парашютист запаску раскрыл, будто одуванчик лопоухий. Поглядим тогда, как ты после такого позора Насте в глаза посмотреть осмелишься, щенок!»

С этими мыслями уложил он искалеченное «крыло» точь-в-точь как было, и обратно в сумку убрал. Знал летчик, что Вася свой ранец всегда лейкопластырем пломбирует, а чтобы наново старую пломбу закрепить, ума большого не нужно.  Убрал на место весь укладочный инструмент, да и пошел восвояси.

Наутро, чуть солнце встало, начали старт готовить. Выложили в чистом поле «льдину», флажками границы отметили. Разложили каски да запаски, старый ЗИЛок «юшки» да «дубы» привез. Народу много собралось: и пилоты, и спортсмены, и перворазников десяток-другой. Стоит Максим возле АНа да руки от нетерпения потирает: ну где же этот щенок? И тут смотрит: по полю Вася идет, как ни в чем не бывало. Налегке идет, песенку насвистывает, на облачка высокие щурится. Усмехнулся Максим криво, рукой о крыло самолета оперся  небрежно, да и спрашивает:
 -    Че, прыгун, струсил? «Крыла» твоего что-то не вижу, передумал, никак?
Усмехнулся в ответ и Вася:
 -    Не дождешься, летун. А «крыло» мне сегодня ни к чему. Уговаривались ведь, что на «дубе» полечу, или забыл уже?
Скрипнул пилот зубами с досады, что не удалось ему Васю провести, да и полез в кабину. Расселись парашютисты в салоне, Вася с ними, как всегда – выпускающим. Разбежался АН по чисту полю, замер, обороты набирая, загудел как шмель, да пошел на взлет. Максим все выше и выше поднимается, виражи в небе закладывает. На тысяче метров Вася первую партию орлят своих выпустил, люк захлопнул, ждет. Как на второй круг зашли – оставшихся проводил, посмотрел вослед – вроде бы все в порядке. Только успел люк закрыть, как самолет начал высоту набирать, да так резко, что в ушах зазвенело. Тысяча восемьсот… две… две двести… Стоит и ждет, «дуб» тяжелый плечи оттягивает. И вдруг сквозь шум винтов слышит Вася, как Максим ему кричит:
-    Две четыреста! Все, предел… Не летает он выше, зараза! Прыгай давай, если не струсил!
И дал левый крен.

Распахнул Вася стальной люк, глянул вниз. Ветер воздух рвет в клочья, слезы из глаз вышибает. А внизу не то что «льдины» - самого аэродрома не видать. За спиной «дуб» все восемнадцать кило – так опрокинуть и норовит, после легкого «крыла» нейлонового – точно камень. Встал Вася на срез, выдохнул, с мыслями собрался, вспомнил Настенькины глаза, да шагнул в пустоту. Отсчитал задержку, рванул кольцо с левого плеча. Летит Вася и чувствует: не вышел вытяжной, завяз. Стал он его из ранца руками вытягивать, кое-как выбрал, а дальше нейдет. Земля навстречу как ядро летит, приближается, делать нечего – пора запаску раскрывать. Тут-то и вспомнил Вася, за что Д-6 помимо веса «дубом» кличут: не срабатывает запасной при открытом основном, хоть даже и застрявшем. Пока основной отцепил, пока пряжки скинул – до земли еще меньше лететь осталось. Вот уже и старт видно, и «льдину», люди вокруг суетятся как муравьи. Дернул Вася кольцо запасного, да и тут же понял – поздно. Это с тысячи метров на трех с половиной сотнях спасет, а с двух четыреста на квадратном из затяжного выходить – труба. В общем, сел он в чистом поле, да к ветру не спиной, а лицом, как был, да еще и в овражек угодил, в кусты да заросли. Покалечился порядочно: плечо выбил, оба запястья переломал. Только успел с земли подняться: парашют под ногами путается, карабины расстегнуть – и то руки не действуют. Тут ЗИЛок подлетел, за рулем  - Настенька, бледная вся, губы прыгают. Ваську – в кабину, «дуб» треклятый – в кузов, да на всех парах в райцентр, до больницы.

Два месяца не появлялся Вася на аэродроме. Соревнования в ту осень так и проиграли, победа конкурентам досталась. Дралась команда нашего аэроклуба до последнего, да толку-то без чемпиона? Кое-как на пятое место вскарабкались, быть бы нашему аэродрому последней в округе размазней, если бы не отдельный зачет по фигурам высшего пилотажа. Как поднялся в небо Максим, как пошел в синеве «бочки» да «восьмерки» крутить, так и отвалились все соперники, далеко в хвосте остались, шипя с досады. Как приземлился он после выступления, только шаг по взлетной полосе ступил – а навстречу целая толпа девчонок. Визжат от радости, в ладоши хлопают, с победой поздравляют. Вот и вышел Максим спасителем чести нашего аэроклуба, а про Васю на вручении наград никто и словом не обмолвился, словно и не было его никогда.

Пуще прежнего распустил Максим перья. Ходит по аэродрому павлином, вроде бы и ни слова бахвального, ни взгляда нахального, просто все свои награды из шкатулки достал да на грудь нацепил – аж глаза режет. Был надменным да самодовольным – тут и вовсе зазнался, раньше хоть хвастался, а теперь все больше молчит, даже здороваться перестал, только кивает важно. Девицы с него глаз не сводят, только Максим на них и не глядит. Снова к Насте стал захаживать с коньяком да конфетами. Настины подружки вздыхают завистливо: повезло же дурехе, надо же, какой парень видный за нею ходит, не прежнему голодранцу чета! Твердят ей: забудь, не вернется твой парашютист, все, отлетался он. Ты сама-то подумай: каково ему теперь будет на тебя, летунью беспечную глядеть? Глаза разуй, глянь, какой парень вокруг тебя ходит: неженатый да приличный, с пропиской столичной.
А Настенька молчит, только плачет, да с крыльца всех поганой метлой гонит. Или пойдет в ангар, к верному старому Илу под крыло забьется, гладит его вдоль заклепок и разговаривает тихо-тихо, будто с живой душой.

Только однажды, ночью ненастною, слышит охрана на КПП, как кто-то в ворота стучится. Помянул дежурный матушку пришельца незваного словом дурным, выполз из караулки, в решетку фонариком посветил, глядь – а там Вася-парашютист. Удивился дежурный, Васю узнавши, калитку открыл.

 -     Чего это, - говорит, - ночью дома тебе не спится? Хоть утра бы дождался.
А Вася глянул исподлобья, нехорошо так, по-злому, да и отвечает:
 -      Недосуг мне утра ждать. Должок у меня здесь остался, вернуть бы надо…

И пошел по асфальтовой дорожке к штабу. Возле клумбы направо свернул, мимо старой водокачки в сторону пилотских домиков. Вот и оно, Настенькино крылечко, рябина рядом вся от тяжелых ягод к крыше клонится, в старой бочке душистый табак цветет. Постоял Вася, вздохнул и дальше пошел по аллее, туда, где в свете фонаря другой домик белеет, с урной, бычками да пивными банками замусоренной. Пару раз в окно постучал, а когда за дверью шаги раздались, то сказал негромко:
 -    Открывай, Максим. Вернулся я. Дело есть.
Охнул летчик, дверь открыл, смотрит спросонья на Васю, точно «одуванчик» - на «крыло» заморское. Думал – драка будет, напрягся на всякий случай А Василий стоит себе спокойно и слова неспешно цедит.
 -    Помнится, у нас с тобой, Максим, давным-давно спор вышел. Проиграл я тебе тогда вчистую. Уговору обратного хода нет, сказал, что уйду – вот и ушел как видишь.
 -     Чего ж тогда ты опять здесь делаешь? – смеется Максим.
 -     Да вот хочется мне напоследок честь свою спортивную вернуть. Чтоб на «крыле», как положено, с двух тысяч... Выше так уж и быть, не полезу. Подбросишь?
Расслабился Максим, снова крутым себя почуял, ровно яйцо динозавра, начал над Васей насмехаться. Слово за слово, перепалка громче стала, в окнах свет загорелся. На шум Настя прибежала, на ходу куртку полетную застегивая. С первых слов поняла, что тут происходит, и безо всякого дурного слова Васе на шею – прыг!
 -    Дурачок ты, Васька! – говорит. – Да неужели ты и вправду поверил, что какая-то случайность, спор дурацкий да купол драный что-то изменить способны? Меня бы кто из вас спросил сначала! Да я этого павлина дутого, будь он хоть трижды чемпион, и на порог не пущу…. Мой ты, я твоя, а другого – и даром не надо.

Вася как стоял так и замер, рот закрыть позабыл. Настю к себе прижал, по волосам гладит. Поглядел на это Максим, плюнул в  сердцах, да только собрался обратно спать идти, как Вася его окликнул:
 -    Стой,  Максим, не спеши. Не поговорили мы еще. Один раз я на твою подначку попался, на родного человека сдуру пари заключил, вот за то мне и наказание вышло. Только теперь понял. И все равно – охота мне напоследок имя свое доброе, да четь спортивную назад получить. Ты с «крылом» обращаться научен, вот и поглядим, кто из нас лучше.
 -    Да ты что, совсем без ума, что ли? – не стерпел Максим. – Ночь на дворе, ветер все десять метров – колбаса колом стоит!
 -    Плевал я на ветер, - Вася отвечает. – На «крыле» погоды лучше не найти. Настя, заводи движок!
Упер Максим руки в бока.
 -    Вот еще я с калекой не тягался! Корысти-то в такой победе, невелика слава! Хоть ты и чемпион, да бывший, а я вот – настоящий.
Ох и зря он это сказал… Вспыхнул Вася, в глазах не то что искорки – молнии грозовые скачут.
 -    Ах, вот как… С калекой, значит? Вот и поглядим, как ты калеке проиграешь, то-то славы будет!
 -     Шел бы ты… - отмахнулся летчик.
 -     Трус!
Ну уж тут и Максим голову потерял. Мечется Настя меж ними, образумить пытается – куда там! Нашла коса на горюч-камень, только искры летят. Вокруг уж народ собрался, кто бранью кроет, кто до утра подождать советует.
 -    Заводи машину, Настена! – уперся Вася. – Покажем им всем!
 -    Заводи! – вторит Максим.
Делать нечего, пошли к ангарам, хвать – а баки все пустые. Стали искать заправщика, а тот еще вчера в город уехал, ни бензина, ни шланга – ничего нет. Тут кто-то про ИЛ вспомнил, что стоит в дальнем ангаре. Кинулись туда. Уж невесть каким чудом осталось в нем полбака бензина. Села Настя в кабину, выкатила своего любимца из ангара на взлетную полосу. По ночному времени старт вместо флажков кострами разметили, чтобы свысока видно было, на взлетной полосе аварийное освещение включили. Влезли оба упрямца в салон. Зачихал двигатель, закрутились винты – по полю трава волной пошла.

Попытались на старте спорщиков в последний момент образумить: ветер сильный, самолет старый, ночь… Ни в какую – что один, что второй. Молча ранцы надели и на борт поднялись. Разбежался ИЛ по взлетной полосе, по зеленой траве, по чисту полю, от земли оторвался, шасси втянул да пошел вверх, в темноту ночную. Настя за штурвалом, Вася  с Максимом в салоне. Гудит старый ИЛ в ночном небе, высоту набирать. Пока на тысяче метров шел все хорошо было, ветровая высота внизу осталась. Смотрит Настя на приборы, вот уже тысяча двести, тысяча триста.. Как стрелка до 2400 доползла, услыхала Настя, что в крыле стучит. Вспомнил старый ИЛ рану свою тяжкую, как человек застонал. «Ну, еще немножко, родной» - шепчет Настя, а сама видит – влево крен пошел. Сначала удавалось выправлять, потом труднее стало, а под конец и вовсе лег самолет под 450 . А высота уже к трем тысячам приближается, дрожит самолет, борется со стихией: оказался он в струе верхового ветра.
 -   Не смогу долго держать! – кричит ребятам Настя. – Крыло не держит, и топлива мало, прыгать надо!
Встал Максим, карабины проверил – хорошо ли держат:
 -   Извиняй, Вася! – говорит. – Мне дальше слабо, я пошел.
Сказал, открыл люк, да за срезом исчез в темноте. Только не стало его в салоне, Вася к Насте в кабину кинулся. Видит – воюет девчонка со штурвалом, а толку нет, как шел ИЛ креном, так и идет.
 -    Что случилось? – кричит он. – Поломались, что ли?
 -     Прыгай! – отвечает Настя. – Удержу как-нибудь, мне б сейчас вираж вправо, да боюсь, что топлива уже не хватит. Иди.
Только сделал Вася шаг прочь, слышит как мотор зачихал в левом крыле. Сначала стучал, потом и вовсе остановился.
 -   Хрен с ним, с прыжком! – кричит он. - Давай на посадку заходи.
Кивнула Настя, снижаться начала. Прыгает стрелка на приборной шкале, будто чье-то сердце колотится. Поняла тут Настя – не слушается ее больше ее верный ИЛ, носом вниз зарылся. Бензина в баках – на донышке, если вовремя выровнять получится, то должно до посадки хватить, вот только далеко ли улетишь на одном-то крыле? Закусила Настя губу от напряжения.

Как приземлился Максим, так «крыло» даже сворачивать не стал, сразу к старту побежал. Подбегает, а там…
Мат стоит под небеса, кто-то из пилотов про подсудное дело кричит, напротив него – техник бледный в  одном ботинке, видать, с постели подняли. Про какую-то заглушку бормочет. Максим и думать не стал, отвесил технику подзатыльник позвонче, чтоб без скулежу и матерщины дело говорил. Выслушал, так за голову схватился. Давно ИЛ в ангаре  стоял, никто не летал на нем. Вот и решил техник движок перебрать, на всякий случай, да никого, ясное дело, об этом не предупредил. Перебрать-то он перебрал, да на место не все детали поставил, не успел: ну откуда ж ему было знать, что посередь ночи кому-то старый самолет может понадобиться! Понял Максим, что дело – дрянь, выхватил у кого-то наземную рацию, и заорал, просто, без всяких позывных уже:
 -   Настя! Слышишь меня? Садись немедленно, слышишь? Неисправен самолет, садись быстрее. Руль высоты закрепи и по ветру планируй!
 -   Не могу! – трещит в динамике Настин голос. – Не слушается он руля и бензин на исходе!

Выругался Максим сквозь стиснутые зубы, подскочил визиру, смотрит как ИЛ к земле несется. Понял тут летчик, не спасти самолет, людей спасать пора.
 -   Слышишь меня, Настя? – говорит, - Вася там еще?
 -   Здесь.
 -   Бросай все нафиг, хрен с ней, с железякой» Прыгайте оба, пусть падает – невелика потеря! Спасайте себя, «крыло» двоих выдержит!

Жалко было Максиму самолет, сил нет, как жалко. Ну какой же летчик своего самого верного друга бросит, крылатую свою машину, что берег как зеницу ока? Настя за штурвалом слезами давится, ИЛ ей своей жизни дороже. А Вася, хоть разговора и не слышал, сразу догадался, что дело плохо – начал второпях подвеску с плеч скидывать.
 -   Не пойду я никуда, - плачет Настя. – Уходи, спасай себя, если Ил разобьется, я все равно жить не смогу.
Вот тут-то Вася впервые в жизни голос на нее повысил.
 -   Не валяй дурака! Илов много, а ты у меня одна. Оба спасемся, помнишь, как в тандеме летают?
 -   Так то парашют тандемный нужен, на него и подвеска другая… - сопротивляется Настя.
 -    Ничего! Хуже точно не будет! – улыбнулся Вася. – Полезай вперед!
Набросила Настя ремень на штурвал, чтоб самолет из стороны в сторону не мотало, втиснулась в подвеску спиной к Васе. Поджала ноги, Вася вместе с ней вперед к люку шагнул. Вывалились они за борт, Вася даже задержку отсчитывать не стал, сразу кольцо рванул. Выстрелил вверх вытяжной куполок, за собой основной вытащил. Ветер загудел, «крыло» собой наполняя, вот уже где-то далеко мимо ИЛ гибнущий по небу пронесся. Перевел Вася дух, и только собрался Настеньке что-нибудь сказать утешительное, как где-то вверху треск послышался.  Поднял Вася-парашютист глаза и обмер: стропы с углов ровненько обрезаны, еле держатся. Был бы он один – так и выдержали бы его стропы, даром что купол управление бы в воздухе потерял. Да только в подвеске-то – двое, а ветер такой, что ни продохнуть, ни крикнуть. Подтянулся Вася повыше, ухватился за оба свободных конца, стропы в пучок собрал и намотал на кулаки. Впились веревки, кровь из-под них брызнула. Ветер «крыло» рвет, стропы трещат и не видно в темноте, далеко ли до земли, сколько еще терпеть осталось. И в эту минуту ИЛ наземь рухнул, носом воткнулся. Хорошо еще, что не на сам аэродром упал, а подальше в поле. Тяжкий стон испустила железная птица, будто зверь умирающий, крылья сложила, от удара треснула надвое. Вскрикнула Настя, в подвеске дернулась – тут у Васи с одной руки, той самой, что когда-то сломана была, стропа соскользнула, лопнули последние ниточки. Встало крыло парусом, да и погасло. Стал парень обрывки ловить, да не углядел в темноте, только зря воздух хватал. Тут их обоих земля и встретила.

Только самолет упал, Максим водителю кивнул, оба в ГАЗик прыгнули да на всех парах к нему помчались. Глядят – лежит самолет, ударом надвое разломлен. Люк заклинило,  внутрь не попасть. Обежал Максим вокруг, в треснувшее окно кабины голову просунул – пусто пилотское кресло, а на штурвале Настенькин ремень намотан. Увидел он это, лоб утер с облегчением – кажись, все-таки успели. Значит, живы, сели где-то. Надо искать. Прыгнул в кабину, водитель фары на дальний свет включил, поехали на розыски.

До утра искали Васю-парашютиста да Настеньку-летчицу. Всю округу вдоль и поперек исходили да изъездили, звали, кричали – ничего. Уж потом только, когда спасательный вертолет подняли, углядели с высоты маленький бело-голубой четырехугольник Васиного «крыла». Так и нашли их в поле: «крыло» с оборванными стропами, а чуть поодаль – парень да девица мертвые. Так и лежали, обнявшись, даже смерть тех объятий разомкнуть не смогла.

Вот вам не то быль, не то сказка, то ль кривая запаска. Кто кивнет, а кто и заплачет, кто-то скажет, что бред собачий, а только всем нам наука: небо любите, да любовь берегите, не берите никогда дурных мыслей в голову, а стропореза – в руки…


P.S.
Вся эта печальная история рассказывается возле небольшого костерка в лесопосадке. Лесопосадка явно находится в черте большого города – периодически слышны дальние гудки автомобильных клаксонов. У костерка на бревнышке сидят две девицы: одна – лет девятнадцати в синем летном комбинезоне, другая – лет шестнадцати в пятнистой десантной х/б. Рядом валяются два пластиковых стаканчика, порванный полиэтиленовый пакет с надписью «Спасибо за покупку!», в землю воткнуты палочки, на которых недавно жарились сосиски. Возле обеих девушек – кучки сосисочных кожурок и яблочных огрызков, а возле девушки в зеленом – еще и кучка окурков. Завершает натюрморт пустая бутылка.
Девушка в синем (Петля):
  -  Ну как?
Девушка в зеленом (Макарона):
  -  По-моему фигня. Бред слезливый.
Петля:
  -   По-моему тоже. Налей.
Макарона:
- Дык все кончилось.
Петля:
  -    Пошли еще за одной?!
Макарона:
  -    Ты дорогу-то найдешь?
Петля:
  -    Да ты че, я на этом аэродроме второй год парюсь, он для меня как дом родной!
Макарона:
  -    Тогда пошли.

Через 2 минуты.

Петля:
  -    А что конкретно не понравилось?
Макарона:
  -    Принцип устройства Д-6 описан неправильно. У него две управляющих стропы. Потом крыло тоже…
Петля:
- А че крыло?
Макарона:
 -   Подмена пломбы – чушь, его все равно непосредственно перед каждым прыжком укладывают. Так что не заметить обрезанные стропы он не мог.
Петля:
- Ну… это же фольклор, а не учебное пособие.
Макарона:
- Сама сочинила?
Петля:
- Нет.
Макарона:
- Врешь!
Петля:
 -    Ну ладно, хрен с тобой! Да, сама, ну и что с того?
Макарона:
 -   А ниче, удачные моменты есть…



Через пять минут:

Макарона:
  -   Лен, мы по-моему здесь уже проходили…
Петля:
 -   Ни фига, думаешь я дорогу не помню? Ты лучше думай, че брать будем?
Макарона:
 -    Че думать-то, денег только на портвейн осталось.
Петля:
  -   А если без закуски?
Макарона:
 -   Так это без закуски и есть….

Еще через пять минут.

Макарона:
  -   Ленка, мы здесь точно уже проходили. Вон и пенек этот кривой. Кончай, блин, виражи закладывать.
Петля:
  -    Заткнись, я тут каждый куст знаю. Не было там никаких пеньков….

Стемнело.

Петля:
  -   Ну вот, все ларьки щас закрыты уже.
Макарона:
  -   Казармы тоже.
Петля:
 -    Ой, ёёё!
Макарона:
 -  Лен, ты умеешь ночевать в лесу, закопавшись в слой опавших листьев?
Петля:
 -   Нет.
Макарона:
 -  Я тоже…