Рассказка 7, про мальчика Олежека

Рассказка № 7, про мальчика Олежека, слабого умом, но сильного духом

О сколько нам открытий чудных
Готовит просвещенья дух.
А .С. Пушкин

There are more things in heaven and earth, Horatio,
Than are dreamt of in your philosophy.
W. Shakespeare

Далеко-далеко, за днепровскими порогами, в городе, расположенном среди бескрайней украинской степи жил мальчик Олежек. Являл он собой уникальную по-своему личность, резко выделявшуюся на фоне не только ровесников, но и всего своего окружения в целом. Не отличаясь большим умом и каким-либо прилежанием в учебе, обладал он при этом просто необъятным самомнением и страстным желанием доказывать всем и каждому наличие у него мощного интеллекта. На самом же деле интеллект его находился на достаточно низком уровне, но это с лихвой покрывалось бурной фантазией и страстью к запоминанию умных слов, значение которых, впрочем, Олежек по большей части не знал. Но умные слова, неподкрепленные практическими знаниями, имеют малый вес для социума, а потому Олежек мог в лучшем случае по окончании школы заправщиком на бензоколонке работать без возможности продвижения по служебной лестнице.

И учителя, и родители видели и осознавали эту очевидную и ясную как день истину. Физический труд сделал из обезьяны человека, - рассуждали они, - авось, и из Олежки через копание лопатой в земле, получится нечто достойное называться добропорядочным членом общества развивающегося капитализма. Мозгами-то его, несчастного, Господь Бог в любом случае обделил.

И все, говоря об Олежеке, твердили нечто подобное, кивали головами и дружно соглашались друг с другом. Не согласен был с подобными рассуждениями и выводами только сам Олежек. Он полагал, что все просто ненавидят его и завидуют мощи его интеллекта. «Люди, - говорил он, - просто еще не доросли до моего уровня, и даже понять не в состоянии той высоты, которой я достиг в своем развитии. Это станет понятно  лишь через два-три поколения. Тогда-то человечество ясным взором и увидит, что то, что я думаю и каковое имею рассуждение о разных вещах и предметах и есть их самое правильное видение!».

Такое о себе Олежеково мнение было бы не более, чем поводом похихикать, если бы только на всякое несогласие с ним по любому вопросу, он не отвечал вспышками ярости – весьма часто неконтролируемыми и приводящими к довольно неприятным последствиям. Не меньший гнев вызывали в нем и похвалы в чей-либо адрес в его присутствии, а уж если Олежека с кем-то сравнивали не в его пользу, то только держись! Ведь он считал себя самым умным и непревзойденным во всем, что касалось мыслительной деятельности в любой сфере.

Совершенно естественно, что окружающие совсем не замечали те выдающиеся качества, которыми Олежек, по его мнению, был наделен. Рассуждая об этом на досуге после сытного обеда, он пришел к выводу, что поскольку гениев вообще никогда не признавали при жизни, то и он один из этих отмеченных Господом Богом. Это временно успокаивало его, и он с презрительным высокомерием вспоминал всех своих знакомых, однокашников и учителей, всех этих глупых болванов, не верящих в его богоизбранность. «Ничего, тупицы, - самодовольно рассуждал он, - мы еще посмотрим – о ком останется слава в веках! Если кто и запомнит таких ничтожных, смердящих, копошащихся в куче дерьма, червей, то только благодаря тому, что я жил с ними в одном месте и в одно время!».

Считая себя человеком в высшей степени образованным, Олежек имел обыкновение брать ежедневно в руки какую-либо книжку, и пытался вникнуть в суть написанного, хмуря брови и деловито издавая «Гм!», особенно, если кто-то находился рядом. А уж ежели кто спрашивал – а что за книгу он читает? - то радости Олежека не было предела. Довольный, что нашел человека, желающего слушать его мудрые высокоинтеллектуальные и в высшей мере поучительные речи, он деловито, с важным видом, пересказывал содержимое книги, частенько вставляя фразы вроде «Нечто подобное я встречал у профессора Слонодуева. Это схоже с его концепцией расщепления равносильных параллелограммов под воздействием упрощенной модели партикулярности, помещенную в кислую среду регулятивности». Или: «Автор явно ошибается по этому вопросу, потому что это нарушает теорию равновесия квазитронных процессов в околовакуумной субстанции на малой орбите атмосферы спутника Плутония, развернутого к Солнцу на 32 % своего северного полушария». Слушатель открывал от удивления рот, пораженный глубокими познаниями Олежека в областях, недоступных его пониманию, а сам Олежек, крайне довольный произведенным эффектом, с замиранием сердца подумывал о том, что, возможно, встретил одного из тех, кто станет его учеником и понесет его мудрое учение, которому еще предстоит быть полученным от Господа, по всему лицу мира.

К слову говоря, книги он читал не только научные, но предпочитал рассуждать именно на ученые темы, даже если держал в руках художественное произведение. Но и среди научной, и среди любого иного рода литературы, Олежек предпочитал поглощать то, что, как ему казалось, должен знать всякий современный образованный человек. Во-первых, никаких классических трудов – это все консервативный отстой и старье, мешающее продвижению всего нового и прогрессивного. Во-вторых, истинно гениальное произведение, научная концепция или просто хорошая мысль, непременно должны быть непризнаваемы старыми заскорузлыми, так называемыми специалистами, этими запыленными, покрытыми вековой плесенью, реакционерами-старикашками, ни черта не понимающими в гениальных и новаторских идеях!

Так, месяц за месяцем впитывал Олежек в свой мозг все самое новое, передовое и прогрессивное во всевозможных отраслях науки и культуры, и с каждой книгой считал себя все умнее, все избранней, все культурней и прогрессивней. Особенно большого развития  Олежек достиг после окончания восьмого класса, когда на каникулах, оторванный от благотворного влияния мудрых педагогов, и, находясь вне коллектива, не позволяющего слишком много возомнить о себе, он совсем впал в самомнение, и каждое утро просыпался в ожидании гласа Божьего, повелевающего ему нести ничтожным глупым людишкам свет знания.

Эта перемена стала заметна в первую же неделю нового учебного года, когда класс писал сочинение на тему «Как я провел лето». Олежек долго думал над тем как бы поумней накалякать свое сочиненьеце, напрягал свой могучий мозг, тужился-пыжился, и, в конце концов, написал: «Летом я не учился, потому как не может быть никакой плодотворной учебы в такую офигенную жару. Итак, помниться, ранней весной стоял такой духан, что продохнуть невозможно было от смердящего запаха потных человеческих тел, набившихся в кабинет, аки селедки в бочку. А ведь сие не токмо отвратительно для эстетического мировосприятия тонкого склада моей души, но и грозит потерей моего драгоценного сознания! Но, несмотря на то, что жара и не думала спадать, на экзамене в июне я едва не грохнулся оземь от невыносимой вони  со стороны моего одноклассника, имени которого я не называю по причинам своего исключительного благородства. После окончания экзаменов я стал учиться программировать компьютерные игры. Теперь я умею выводить окошечко с надписью «Хелёу, уёльд!»».

Олежек еще подумывал написать о том, что летом он ел, гулял, спал и читал умные книги, но, потея от потуг, все же решил, что не следует писать то, что он делал не только летом. Но даже для Олежека было очевидно, что сочинение получается слишком коротким, и он, вспоминая о событиях прошедшего лета, продолжил писать: «В августе выдался хороший урожай абрикос. Я объелся их, и меня не по-детски пронесло. Но я не терял времени даром, беря с собой в туалет умные книги, возвышающие мой дух даже в таком месте. А в конце июля я нашел в нашей речке дохлую кошку. Это навело меня на мысли о скоротечности земного бытия! Ах, почему люди совсем не задумываются о том, что их ждет после окончания их столь короткой жизни!». Посчитав, что этого достаточно, чрезвычайно довольный своим стилем, он дописал в конце «Скорей бы лето», поставил торжествующий восклицательный знак и закрыл тетрадку.

Учительница литературы сочинение Олежека оценила размашистой двойкой, занимавшей почти две строки – так велика была ее досада, что девятиклассник мог написать подобную галиматью. Но Олежек, будучи уверенным в том, что его сочинение тянет на отлично с двумя-тремя плюсами, был немало поражен и возмущен подобной, по его мнению, вопиющей несправедливостью.

- За что двойка?! – громко воскликнул он прямо на уроке, ознакомившись с оценкой своему творению.

- За глупое сочинение, - невозмутимо ответила учительница. – Тебе, Лакунин, необходимо читать больше. Лучше всего, если это будет классическая литература. Достоевский, к примеру, или любые другие классики. Тогда, возможно, у тебя выработается хоть какой-то литературный вкус и способность излагать более изящно свои мысли.

- Да на фига мне эти классики?! – едва не вскочил с места Олежек. – Они что – лучше меня знают, как я лето провел?!

- Прекрати так вести себя, Лакунин! – на этот раз строго сказала учительница. – Не то получишь неуд еще и по поведению!

Подавив в себе вопль справедливого возмущения, Олежек гортанно простонал и постарался взять себя в руки. Чтобы успокоиться, он впился зубами в кулак своей правой руки. Это немного помогло – гнев кипел в нем, но уже не в такой степени. «Как же так, Господи! – восклицал Олежек (ибо надо сказать, что он был чрезвычайно набожен!). – Где же твоя справедливость?! Ты знаешь все, Господи! Ты знаешь, что, отмеченный твоим талантом, я не мог написать плохого сочинения! Так за что ж мне такое тяжкое наказание?! Почему я должен терпеть столь неподобающее по отношению ко мне поведение от людей грешных и нечестивых?! Ведь ты добр, Господь, и справедлив, и всегда накажешь нечистого перед твоими глазами! Пусть же, пусть собирает эта глупая тетка гнев Твой святый на свою пустую голову! Пусть наполняет меру грехов своих! Господь накажет ее! Боженька – он всё видит и всё слышит!».

Олежек, высказавший все Богу, облегчил тем самым душу и уже готов был окончательно успокоиться, но тут учительница имела неосторожность похвалить сочинение Маши Кавункиной – девочки сидящей прямо перед ним. Учительница расхваливала изящный Машенькин стиль, великолепное изложение сюжетной линии, удачные аллегорические обороты и прочую дребедень, прописанную в ее сочинении.

Олежек, заслышав, как кого-то расхваливают сразу же после его позора, так и заерзал на стуле, не в силах справиться с новой волной ярости. Он лишь мычал и вертелся. Лицо его раскраснелось, руки лихорадочно ерзали по голове, взъерошивая волосы. Наконец, он не выдержал и что было силы грохнул кулаком о парту.

Учительница, зачитывающая из сочинения Маши наиболее понравившийся ей отрывок, вздрогнула, как от выстрела. Взглянув в сторону удара, она встретилась взглядом с пылающими гневом глазами Олежека, смотрящими на нее в упор из-под сдвинутых к переносице бровей. На несколько секунд она даже испугалась, что заметно отразилось на ее лице, но быстро постаралась взять себя в руки, и срывающимся, но все же строгим и громким голосом обратилась к хулигану:

- Лакунин, что ты себе позволяешь?!! Ты не в балагане находишься! Немедленно выйди вон!

Олежек тут же выпрямился во весь рост с такой скоростью, будто бы в нем была заложена огромная пружина, и, демонстративно громко топая ногами, покинул помещение, хлопнув на прощание дверью так, что стекла в окнах задрожали.

- Да что эта училка о себе воображает?! – цедил он сквозь зубы, быстрым шагом продвигаясь по коридору к выходу на улицу. – Она думает, что она самая умная? Закончила какой-то вшивый педагогический, а строит из себя академика! Да может и не заканчивала вовсе ничего, а купила диплом в подземном переходе! Да, пожалуй так и есть – иначе как такая дура с куриными мозгами могла бы даже школу окончить?!

Олежек вышел из здания и уселся на ступенях, продолжая рассуждать о несправедливости по отношении к себе.

- А Машка?! Писательница, ёпрст! Да она же просто дурочка! Что она понимает в настоящей литературе?! Она стопудово не читала про 50 заколдованных архистратигов, противостоящим трезубым инопланетным завоевателям с планета Наришма-Карунба, пытающимися покорить Землю с помощью новейших разработок в области НЛП!   Или о Волшебнике темного Заканалья, борющимся с сонмами Оранжевых демонов! Вот где вещь! А они мне о каком-то нудном Достоевском, прикрывавшем отсутствие таланта пространным словоблудием! Тоже мне – писатель, едрен корень! Да я лучше умру, чем буду читать всю эту вредную и бессмысленную глупость, место которой давно уже на свалке истории! Эх вы, отсталые ретрограды и заплесневевшие снобы, не желающие отряхнуть со своих ног пыль прошедших веков!

Так он сидел и рассуждал до самой перемены. Прозвенел звонок, и школьники повыбегали  из коридоров школы на свежий воздух. Олежек умолк и с неодобрением поглядывал на стоящих, бегающих и разговаривающих детишек.

Рядом с ним опустился на ступеньку один из немногих его приятелей Дима. Он был на год младше Олежека, и с удовольствием слушал его речи, почти всегда во всем соглашаясь и никогда не переча. Олежек полагал, что Дима слишком уж фамильярно ведет себя с тем, кому в скором времени предстоит быть гласом Божьим на Земле, но не выказывал по этому поводу никакого недовольства, списывая этот Димин грешок на его молодость и пока еще недостаточную просвещенность. При этом Олежек начинал чувствовать свое необыкновенное великодушие и снисходительность к человеческим слабостям, что было свойственно всем величайшим пророкам и широким натурам. Человечество ведь еще так несовершенно! – рассуждал Олежек – Ему еще только предстоит узнать совершенную истину, которую я принесу ему!

Дима закурил дешевую папироску, сразу же создав вокруг себя ореол сизого дыма, и, прищуриваясь, поглядывал на Олежека, внимательно слушая рассказ о совершеной по отношению к нему вопиющей несправедливости.

- Быдло! – категорично заявил Дима после услышанного, пыхтя папироской. – Просто тупые курицы – и училка, и Кавункина! Какой на фиг Достоевский с Гоголем, когда на дворе 21-ый век?! Вот дуры набитые! Вот деревня! Рамдамазулова читать надо!

- Во! Во! – радостно развернулся к нему Олежек. – И я то же самое думаю! Рамдамазулов – эт то что надо! Или Цибуленков тоже супер! Вчера в пятый раз перечитывал «Ночная вахта огненного мутанта-трансексуала Гальманелы». Это нечто! Я прочитал тысячи книг, но ничто не идет ни в какое сравнение с этим шедевром! Каждый раз, читая его, я просто тащусь и выпадаю в осадок!

- Наш человек! – выказал свое одобрение Дима, хлопая Олежека по плечу.

Настроение у Олежека тут же поднялось. Радостно хлопнул он в ответ по плечу Диму.  И столько чувств нахлынуло на него, что он едва не расплакался. Как приятно все-таки общаться с умным человеком, знающим толк в современной литературе! Да и по другим вопросам у Димы почти всегда было правильное мнение – то есть такое, которое полностью совпадало с мнением Олежека.

- Как мало все-таки нас – умных людей! – проникновенно произнес он, глядя Диме в глаза.

- Согласен! – сказал Дима, держа папироску в углу рта, и, протягивая к Олежеку свою шершавую руку, добавил, – Дай краба!

Друзья крепко пожали друг другу руки. У Олежека выступили слезы на глазах от переполнявших его чувств и едкого дыма Диминой папироски. Тут прозвенел звонок, и приятели, еще раз с чувством обменявшись рукопожатием, пошли на урок.

Оставшиеся уроки Олежек отсидел с чувством глубокого довольства. Он даже простил и учительницу, и эту противную зануду Машку, чья русая коса непрерывно маячила у него перед носом. Видя, что злоба в нем совершенно улеглась, Олежек начал сам себе поражаться: до чего ж он, мать его так и разэдак, добр, милосерден и всепрощающ! Придя к осознанию этого, Олежек вообще преисполнился глубочайшего умиления к самому себе, а заодно – и к окружающим. Захотелось сделать доброе дело. Лучше, если сделать его, как учил нас Господь наш, кому-нибудь из наших врагов.

Почему бы вот не облагодетельствовать Машку? Сделать ей что-нибудь приятное, показать свое высочайшее благорасположение. Ведь она, в сущности, не так уж и плоха. Глупа, конечно, глупа, как пробка - это да, но да что ж поделать, коли Господь ее такой сотворил! Не всем же быть такими необыкновенно умными, каковым является он! А что она проста, как ребенок, - так это ее достоинство! И выглядит, вроде,  ничего так. Далеко не грация, даже не помешало быть пару десятков кг скинуть, но кто сказал, что красота должна быть обязательно тощей, как у этих манекенщиц заморских? Это всё на безбожном западе напридумывали какие-то нелепые эталоны для красоты, а нам это ни к чему. Несомненно, истинная красота и выглядит в точности именно так, как вот у Машки!

Олежек оценивающим взглядом окинул затылок и массивные плечи впередисидящей Маши, еще раз убедившись, что да, она - ничего так; есть за что подержаться, однозначно. Такой вот баба и должна быть – упитанной, добротной, пышущей здоровьем. Мысленно расхваливая Машины достоинства, Олежек к концу последнего урока уже был влюблен в Машу по самые уши и даже глубже. Он так увлекся, что не удержался и поправил по центру Машину косу, слегка отклонившуюся вправо.

По окончании школьных занятий, Олежек, полный самых благородных планов в отношении Маши, решился покорить ее своей мудрой речью, которая, вне всякого сомнения, должна была расположить к нему сердце луноликой красавицы. Он некоторое время, внутренне подготавливаясь, шел немного позади Маши, весело болтающей на ходу со своей подружкой Олей о какой-то там бабской чепухе, а затем поравнялся с ними и, желая привлечь внимание, громко прочистил носоглотку.

Девчонки аж подпрыгнули от неожиданно раздавшихся рядом с ними гортанных звуков. Опасливо глянув на Олежека, они тут же ускорили шаг, по всей видимости, желая оторваться от него. Их обеих порядком напугало его поведение на уроке литературы. Потрясенные произошедшим, на перемене они обсудили это и пришли к выводу, что Лакунин за лето совсем уже сбрендил, и лучше держаться от него подальше. Учитывая таковое мнение юных девиц о нашем герое,  вполне понятно было и их абсолютное нежелание общаться с ним.

Олежек этого, однако, не знал, и даже знать не хотел. Он пошел рядом с девчонками тем же быстрым шагом, что и они. Снова громко откашлялся и обратился к Маше.

- Куда это ты, Машка, спешишь так?

- Домой, - бросила на ходу Маша, даже не поворачивая в его сторону головы.

- Вот и замечательно. Значит нам по пути.

Маша ничего не ответила, лишь, отвернувшись к Оле, состроила гримаску, призванную отобразить – какое глубокое отвращение вызывает в ней эта Олежекова идея.

- Ты, как я понял, Машка, много читаешь? Это похвально, - начал Олежек важным голосом, - Чтение – это окно в мир непознанного, которое манит пытливый ум естествоиспытатателя, желающего напитать свой разум познанием вселенной; это мост, перейдя который с замиранием сердца, мы открываем новые, неведомые ранее, красочные миры. Миры, населенные злобными орками и благородными эльфами; миры, открывающие тайные знания древних визардов и полумагнатов, благодаря которым мы вот-вот подключимся непосредственно к матрице, управляющей доэтосторонностью; миры, в которых звучат изречения и размышления древних архистратигов о смысле бытия, дающие пищу для разума юного мозга! Эти миры пока еще большей частью на бумаге, но приходит уже время, когда созреют плоды мирового урожая, и то, что было в книгах, будут воплощать в реальность супергерои Нового мира! И сам Бог будет покровительствовать им!

«Здорово сказал!» - в восхищении от самого себя подумал Олежек, и с еще большим пафосом продолжил:

-  Но, возможно, ты всего этого пока не понимаешь. Думаю, что ты малознакома с последними прогрессивными течениями в современной литературе, о которых человек малосведущий и не знает даже. Ведь по большому счету в общественных библиотеках дрянь одна, образованному высокоинтеллектуальному человеку и почитать нечего. Чтобы найти что-либо хорошее надо брать огромную интеллектуальную лопату и копать-копать-копать… Не всегда находишь по настоящему ценную книгу, но тем выше радость, когда натыкаешься на жемчужину среди всей этой снобистской и низкосортной макулатуры. Тебе, Машка, надо непременно почитать про Гальманелу. Ты будешь поражена мощью описательных конструкций, созидающих невообразимое богатство философских построений в метафоричесих иносказаниях омонимических запределий! То, что ты еще не читала до сих пор ничего подобного, в еще большей степени будет способствовать тому культурному шоку, который вызовет в твоем, еще не вспаханном плугом прогрессивной мысли,  девственном мозгу.

Много еще и другой, подобной вышеприведенной, чепухи говорил Олежек Маше, и все более, все более восхищался собой: «Эвон как я завернул эту мыслищу-то! Как обернул сию словесную конфету в обертку красноречивой загогулины! Ну, кто посмеет после этого сказать, что я не гений?! Есть ли равный мне в силе слова?!».

Однако девицы отнюдь не разделяли Олежекова восторга к его речам. Чем больше они слушали о Гальманеле, тем больше им становилось не по себе. Переглядывались они между собой уже не столько с досадой, столько выражая немалый испуг. Обе они старались и не смотреть на Олежека, питая надежду, что он поймет все же, что он сам по себе, а они сами по себе, и его рассуждения им абсолютно неинтересны. Но, увлеченный собой, Олежек не замечал этого, и скажи они ему об этом, был бы просто поражен тем, что можно не испытывать восхищения глубиной его мыслей! Он все более и более входил в раж, раскраснелся, начал махать руками, из взрывающегося огненными речами рта на девчонок в изобилии летели слюни… Это был уже не важный солидный Ментор – о, нет! Это был пророк! Живое воплощение гласа Божьего, разящее огненным словом в самые сердца слушателей!

- Но сказания о Гальманеле – не просто драгоценные в плане духа фолианты, на страницах которых раскрывается жизненная мудрость, даются ключи к тайным знаниям исчезнувших цивилизаций и где раскрывается истинное предназначение человека во всей его углеродной сущности! Посвященный, прочитав о Гальманеле, поймет и уразумеет, что это не какие-нибудь сказочки. Однажды Великий Вождь возглавит поход всех светлых сил мира сего против злобных орд, противящихся власти добра! И сокрушит он их ударом стальной рукавицы своей, в которую будет облачен мощный кулак его!

Олежек, в экстазе от представившейся в его воображении величественной картины, пришел в исступление, и, сам, потрясая кулаками, громко живописал могучего Гальманелу в ратных доспехах, с мечом обоюдоострым в одной руке и огромным чугунным молотом в другой, едущего на могучем коне, также облаченном в латы к кровавой рати!

И, когда сорванный на петушиный крик, голос Олежека истошно изобразил боевой клич Воинов Света, нервы у девчонок не выдержали, и они что было силы, рванули вперед. Олежек поначалу, ошарашенный их внезапным бегством, остановился на месте, потом пробежал за ним десяток метров, но, в конце концов, решил, что не к лицу ему бегать по улице. «Вот глупые курицы! – досадливо подумал он. – Не хотят внять голосу Духа! Погрязший в материализьме мир не желает служить добру и возвращаться к своему истинному Господину. Слепые и глухие, они не понимает, что теряют при этом! Глупое бабье, им бы только шмотки да поцелуйчики при Луне! Об истинном предназначении человека они и не подумают даже!» В таких вот тяжких размышлениях, удрученный материалистическими путями заблудшего человечества, и побрел Олежек домой.

А обе девочки, придя в ужас от впавшего в экзальтацию Олежека, удирали во всю прыть, даже не оглядываясь. Лихо взлетели они по лестнице к Машиной квартире, заскочили внутрь, и там, тяжело дыша, устало опустились на пол.

- Он сошел с ума, - произнесла Оля, - Психус натуралис. Таких изолировать надо от общества!

- Что ему от нас надо было?

- Откуда ж мне знать? Может, он маньяк какой! Вчера по ящику показывали, какие психи бывают – изнасилует, придушит, порежет на части и разошлет по почте друзьям и знакомым…

- Какой ужас! - содрогнулась Маша, широко распахнув свои голубые глаза. – Да как же такое может быть?!

Здесь стоит отметить, что Машины родители – профессора философии в пятом поколении -  старались держать ее в стерильных условиях, вне тлетворного воздействия окружающей среды, матом не ругались и голос выше 40 децибел никогда не повышали. О том, что существуют телеканалы помимо «Дискавери», Маша узнала лишь в 12 лет, придя в гости к Оле.

Старались родители Машенькины контролировать и ее взаимоотношения с окружающими, поэтому друзей у нее большую часть ее не очень длинной жизни не было. Исключение составляла Оленька, к которой Машины старики, хотя и испытывали подозрительность, но серьезно придраться ни к чему не могли, тем более, что сама Маша была настроена решительно – иногда у нее получалось проявить характер.

Сблизилась Маша с Олей на дополнительных занятиях по домоводству, когда их уважение друг другом от достижений в области выпечек, вязаний и прочего тому подобного переросло в понимание того, что они, однозначно, родственные души.  И это даже несмотря на то, что родители у Оли не были профессорами, а к телевизору были подключены четыре десятка каналов, по которым едва ли не круглые сутки шла пропаганда насилия и секса.

Учитывая Машенькино воспитание и ее тонко чувствующую эстетическую невинную душу, можно понять, с каким неподдельным ужасом восприняла она мысль о том, что некто с перекошенным безумием лицом ее жестоко изнасилует и порежет на части.

- Как изнасилует? Как порежет? – чуть ли не плача, спросила Машенька у подруги.

- Известно как… Ножичком, - ответила после короткой паузы Оля, - видала, с каким видом он скакал вокруг нас?! Уже, небось, не терпелось накинуться. Когда маньяк входит в раж, его хрен что остановит. Так что мы сегодня чудом спаслись. Но впредь будем осторожней! Лучше с газовым баллончиком ходить!

- А что хуже, - спросила Маша, - быть изнасилованной или порезанной?

- Ты надеешься, что этот ненормальный тебе выбор предложит?! Как меню в ресторане?! «Мария Яковлевна, а вы что пожелаете сегодня: изнасилование или нож в сердце?». Машка, ну нельзя быть такой наивной! Он и изнасилует, и зарежет, причем необязательно в этом порядке!

- Так что ж делать теперь?!

- Это вопрос, - помолчав, ответила Оля. – Надо подумать. Давай пожуем, а заодно и подумаем.

Девочки отправились есть, не оставляя разговоров о сексуальных маньяках. При этом Оля рассказала Маше массу подробностей из жизни маньяков, виденных ею в художественных и документальных фильмах, по ходу дела объяснив чистой разумом и телом Маше истинное значение  слова «изнасиловать».

В конце концов, подруги решили непременно купить на следующий день по баллончику самого едкого газа, который только найдется в магазине, и при необходимости не мешкая пустить его в ход.

 А неведавший о произведенном на юных дев впечатлении Олежек, придя домой записал все события прошедшего дня в свой дневник, после чего начал анализировать свои действия с точки зрения на то Высшего Разума. Порассуждав, он пришел к тем же выводам, что и всегда (а это только доказывало их истинность!): люди глупы, а Олежек слишком, просто до безобразия, добр! И вместо того, чтобы плюнуть на человеческую глупость и лишь снисходительно посмеиваться над ней - как то и годится мудрейшему из мудрецов, он злится, не желая смиряться с человеческими недостатками! «Я слишком люблю людей – это ведь любимое творение Божее, - дописал Олежек в своем дневнике,  - а потому не могу без боли в сердце смотреть на то, как они заблуждаются и идут на поводу у собственного невежества, поклоняясь идолам материализьма! Моя доброта – моя самая большая добродетель и мой же самый тяжкий порок, превозмочь который выше моих сил. Должно быть, это мой крест, нести который предназначено мне свыше. И я несу его, хотя это и причиняет мне страдания, и расшатывает мою нервную систему!».

Олежек понимал, что так нельзя, что спокойствие его духа драгоценно для Господа Бога и грядущих поколений, которые ему еще предстоит спасать. Так ведь и до инфаркта недалеко! Чтобы укрепить самообладание, Олежек решил ежедневно заниматься йогой и медитировать перед портретом Благословенного Гуру Бхатадрахмапутхисатвой Четырнадцатым, который висел у него на стене между портретом Ленина и иконой Николая Угодника. И действительно, промедитировав до 4 часов утра, Олежек почувствовал, что в его духе наступило просветление, близкое к погружению в абсолютную  и необратимую нирвану, чакры основательно прочистились, шлаки обильно вышли, а на макушке распускается Лотос Сахасрара, на благоухание коего, вне всякого сомнения, будут слетаться ангелы Божии.

Так что, наутро Олежек, хотя и проспал всего несколько часов, встал бодрым и совершенно умиротворенным, чего нельзя было сказать о Машеньке, которая промучилась всю ночь, борясь со своим воображением, живописующем ей ужасы, касаемые ее жизни, чести и здоровья. Когда ей удалось перед рассветом, вконец утомившись, забыться сном, ей приснилось, что она большой, с глазами и русой косой, кусок окровавленного мяса, летящий в почтовом самолете в самый дальний от дома уголок планеты.

Проснувшись от трезвона будильника, Маша прежде всего мысленно спросила саму себя: а обязательно ли ей идти сегодня в школу, подвергаясь гипотетической опасности быть выпотрошенной. Но впечатление от описанных Олей ужасов, которые послужили прекраснейшей иллюстрацией к безумному поведению Олежека, уже несколько померкло. Маша даже начала подумывать: а не преувеличила ли ее дрожайшая подруга степень угрозы со стороны Олежека? Ведь, если так вот здраво рассудить, то, по сути, нет никаких серьезных оснований полагать, что будто бы он хочет ее изнасиловать и убить! Нет, ну он, конечно, явно не в своем уме и сам не ведает что творит, но какое это имеет отношение к психосексуальным патологиям и девиациям (так это, кажется, называла Оля)?! Хотя, с другой стороны, кто знает – чего можно ждать от сумасшедшего?

Так вот Машенька и мучалась, все же понимая, что в школу она рано или поздно пойдет, а вот Лакунин никуда из нее не исчезнет, если только не произойдет чудо. Но она была уже достаточно взрослой девочкой, чтобы понимать, что чудес не бывает, а бывают причинно-следственные связи, которые и могут помочь избавиться от ненужного человечка. Но вот как избавиться? Заявить на него в милицию, рассказать что в ее классе учиться потенциальный маньяк? Нет, ну это просто смешно!

Маша даже начала злиться на себя. Ведь что этот полоумный сможет с ней сделать, когда вокруг так много народа?! Да и собирается ли делать? А школа была вещью почти святой для Машеньки, пропустить урок для нее - было равносильно потере чести. А тут, если предаться своим страхам, то так можно всю жизнь дома просидеть в ожидании, когда Лакунину свалится на голову кирпич или переедет трамвай. Стараясь больше не думать об этом безумном маньяке, Маша начала собираться в школу.

Выйдя на улицу, она и вовсе позабыла о своих страхах. Ласково светило утреннее солнышко, воздух был наполнен ароматом опавших листьев, тихо шуршавших под ногами. Атмосфера умиротворенности снизошла на Машу, и она, неспешно бредя через дворы к школе, мысленно декламировала неожиданно вспомнившиеся строки любимого поэта.

Но вдруг у самого ее уха раздался вкрадчивый, леденящий душу голос: «Здравствуй, Маша…». Она резко повернула голову вбок и увидела, что чуть ли не вплотную к ее телу стоит Лакунин и как-то странно, перекошено улыбается. Взгляд его из-под бровей, с глазами полными энергии беспредельного веселого безумия, не предвещал ничего хорошего. Во всем его облике, как в зеркале, отразились все ужасы и страхы, мучившие Машу на протяжении суток.

Волосы на ее голове встали дыбом, включая метровую косу, которая вопреки всем законам гравитации, также поднялась вертикально ввысь. Маша завизжала и кинулась наутек с невиданной для ее веса (83 кг!) прытью, за несколько секунд скрывшись из поля зрения потенциального маньяка.

Олежек был немало обескуражен увиденным, но вскоре снова принял самодовольный вид. «Она убежала, потому что увидела прилетевшего на благоухание лотоса Сахасрара Ангела Господня с мечом обоюдоострым, пылающим огнем неугасимым! – решил он. – Других объяснений просто нет! Вон ведь как шуганулась! И даже часть энергии Цзи ей передалась, от чего и коса ее стала дыбом!»

Олежек решил проверить свою теорию, здороваясь с другими, совершенно незнакомыми людьми, но те, хоть и поглядывали на него с некоторой подозрительностью, но наутек не пускались и волосы у них оставались в прежнем положении. «Значит, случилось так, что всю энергию я передал Машке, - пришел к логическому выводу Олежек. -  Видно она обладает мощными экстрасенсорными способностями. Это лишний раз говорит о том, что Машка – это то, что надо для будущего Вождя человеческой расы! Наши дети станут шагом в новом развитии человека. Нет, не шагом, но гигантским скачком! Скачком через пропасть, образовавшуюся в результате владычества темных князей века сего, скрывающих от простых людей свет истины!». В школе Олежек пребывал в самом благодушном настроении. Несколько уроков он просидел с умилением глядя на затылок Машеньки, которая почему-то сидела почти совершенно неподвижно и  как-то напряженно. У Олежека аж руки зачесались сделать ей расслабляющий массаж плеч, но он не решился на это, опасаясь, что любое колыхание такого еще несовершенного сосуда, как Машка, расплескает всю энергию, которую она в изобилии получила утром. «Буду ждать знака от Господина Вселенной – что мне делать дальше», - подумал он, и погрузился мысли о том, как они с Машкой создают новую расу совершенных людей. Процесс этот в воображении Олежека выглядил не только в высшей степени необходимым, но и более чем приятным. Он отстранился от действительности и всецело предался своей больной фантазии, не оставляя ее даже на переменах, отчего выглядел еще большим идиотом, чем обычно, сталкиваясь с людьми, стенами и дверьми.

Может, в таком состоянии он и просидел бы тихо и спокойно все уроки, медитируя под музыку звучащей в его голове цитары, но случилось так, что уже в начале пятого урока будто бы ангел Божий коснулся его и сказал: очнись, пророче, и внимай! После чего до слуха его, сначала невнятно и далеко, а потом явственно и отвратительно приземленно, донесся голос учительницы Натальи Наумовны.

- Вселенная, по всей видимости, возникла более 13 миллардов лет назад из сингулярного состояния. После Большого взрыва началась эпоха Планковского времени… Ну что такое, Лакунин? – недовольно спросила учительница у Олежека, вытянувшего свою руку во всю длину в направлении потолка.

- Мне хотелось бы знать, предлагается ли нам какая-либо альтернатива излагаемой вами теории? – терпеливо, но дрожащим от волнения голосом, спросил Олежек.

- А чем тебя  эта не устраивает? Ты что – сектант?– еще более недовольно и несколько грубовато спросила Наталья Наумовна, и, не дожидаясь ответа, продолжила, - изучать будешь то, что тебе по школьной программе положено! В школе не может быть никакой иной альтернативы, кроме научной!

- Извините, но я с такой постановкой вопроса согласиться не могу! И не кажется ли вам, что вы ограничиваете в познании мира не только учеников, но и саму себя?! Ведь вы нам чепуху впарываете! Любому разумному человеку совершенно очевидно, что вселенной 155 с половиной триллионов лет, что соответствует половине жизни Брахмапутры, да распахнутся пред ним врата преисподней и да будет он угоден Аллаху!

Как всегда довольный своей речью, Олежек оглядел в поисках поддержки класс, но ни в одних глазах он не сумел заметить одобрения, хотя он сам видел на многих из учеников  нательные кресты, что должно было свидетельствовать об их вере.

- Лакунин, свою религиозную пропаганду будешь вести в свободное от школы время! А сейчас ты сядешь и будешь внимательно слушать то, что я тебе буду излагать согласно программе! – уже разозлилась Наталья Наумовна.

- Может, вы и в бога не веруете?!! – ужаснулся неожиданной догадке Олежек.

- Я сказала: сядь! – рявкнула безбожная училка.

Олежека так и подмывало сказать слова истины, которые, если и не обратят учительницу в правую веру, то хотя бы призовут гнев Божий на ее голову. Но взгляд учительницы с 30-летним стажем дрессировки норовистых подростков заставил его покорно поместить свое тело в исходное положение.

- Вам сейчас всюду пытаются внушить, будто вселенную и всё обитающее в ней сотворил некий бог, - холодным тоном продолжила Наталья Наумовна, после того как Олежек сел, - но это все антинаучный бред, не имеющий ничего общего со здравым смыслом. Никакого бога нет! И даже скажу более – никогда не было! Он даже не умирал! Это все сказки тунеядцев-священников, самым бессовестным образом сосущих кровь из рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции! Религия ничего не дает, окромя как усыхания мозгов и притупления воли к жизни! Истинный человек – тот, который с большой буквы – руководствуется в своей жизни не бредовыми выдумками, а  только своей честью, совестью и здравым смыслом, каковые…

- Жалко мне вас... – подал голос с места не выдержавший еретических речей Олежек. -  Как же вы дальше жить-то будете? Что вас впереди ждет?

- Лакунин, еще одно слово – и я скажу что тебя впереди ждет: мы отправимся отсюда прямиком в кабинет директора!

Идти к директору Олежеку совсем не хотелось, ибо сие было чревато неприятностями многими. А потому, сцепив зубы и закрыв глаза, он погрузился в транс, намереваясь в состоянии таковом досидеть до конца урока, а затем – буде на то воля Господа – телепортироваться сразу же домой, не видя ни учительницы, ни этих подлых рабски настроенных учеников, от веры отцовской позорно отступивших.

Однако же сидящий позади него богоненавистник и единомысленник сатанин, Цурин Андрюха, подстрекаемый врагом рода человеческого, а особливо всех его святых и пророков, совершил поступок премерзейший, полагая, что оный весьма развеселит весь класс и освободит их до конца урока от нудных речей учительницы. Взяв булавку, он воткнул оную прямо в упитанную филейную часть Олежека.

- Эх, етить твою налево! Мать-моя-богородице-и-сонмы-святых-воздающих-хвалу-брахмапутре! – от дикой боли молитва, произносимая Олежеком в уме в медиативном состоянии по методике Кришны, громко и явственно прорвалась наружу.

Учительница хотя и знала о том, что Олежек нравом буен и несдержан, но тут просто остолбенела с широко открытыми глазами, пока тот несколько десятков секунд изрыгал священные мантры и заклятия супротив боли телесной. Едва же он утих, так и учительница пришла в себя, и решительно подойдя к нему, схватила за руку и поволокла за собой из классной комнаты. Олежек сопротивлялся, пытался доказать, что он тут не при чем, что он, несмотря на ее закостенелое безбожие, вопиющую несправедливость и диктаторские замашки, желал сидеть тихо, а причиной его криков была острая боль в правой ягодице, но учительница была непреклона.

По пути он упал, а она, кипя гневом, молча тащила его за собой по коридорам школы, будто привязанного к лошади преступника, вопящего о помиловании. Двери кабинетов открывались, и оттуда выходили посмотреть на диковинное зрелище удивленные истошными криками педагоги. Не ведая о возможой опасности, на пути следования парочки оказался учитель русского языка и литературы Сергей Моисеич. Уступая дорогу, он слегка замешкался, а Олежек, ищущий спасения, с криком «Помогите!!!», успел схватить его за ногу. Первый рывок Сергей Моичеич выдержал, но когда Наталья Наумовна, даже не удосужившаяся глянуть - что там ей помешало, дернула сильней во второй раз, старенький учитель рухнул как подкошенный, и в свою очередь тоже начал истошно вопить что-то там про сломанную руку. Только после этого злобная училка соизволила обернуться.

Несмотря на нанесенный здоровью Сергея Моисеича ущерб, Олежек не выпустил его ногу, полагая только в ней единое для себя спасение. Учитель же, забыв о педагогической этике и прочей красивой мишуре, ругал Олежека матами на чем свет стоит, требуя отпустить его драгоценную ногу. Но поскольку тот не внял просьбам, учитель свободной ногой несколько раз двинул прямиком в просветленный лик пророка. Не помогло и это, равно как и дальнейшее дергание за Олежекову руку Натальи Наумовны. Не видя для себя иного выхода, Сергей Моисеич, чей разум уже помутился от невыносимой боли в руке, призвал на помощь своих дражайших учеников, обещая им всем выставить по четверке в четверти, ежели они спасут его от этого клеща! Ученики немного помешкали, глядя на своего учителя и рассуждая о том, что, может, доторговаться до пятерки, но после того, как  Сергей Моисеич пригрозил поставить всем двойки, вне зависимости от уровня их знания, те зашевелились.

Началось нещадное избиение поверженного наземь Олежека. Одни били его по чувствительным местам, иные пытались вывернуть руку, схватившую учителя. Олежек оказался буквально погребен под грудой шевелящихся тел, и лишь его сдавленные хриплые крики свидетельствовали о том, что он еще жив.

- Не прощай их, Господи! – кричал он. – Ибо ведают, супостаты окаянные, что творят!

Стоял столь нешуточный шум, что к директору и идти уже не надо было, поскольку он сам, движимый любопытством, появился на месте трагедии. Он был несколько удивлен тем, что двое учителей руководили линчеванием одного из вверенных им учеников, и при этом глаза их горели такой дикой и радостной яростью. Однако же, когда ему несколькими ударами тэквондо удалось разогнать толпу, он всё понял, и при иных обстоятельствах и сам вбил бы ногу в эту мерзкую, ныне расквашенную в кровь, рожу, однако же, положение обязывало проявить недовольство избиением, и он довольно фальшиво пожурил устроивших самосуд.

Приехала «Скорая помощь» и двух пострадавших отвезли в больницу, по пути в которую тоже не обошлось без инцидентов – Сергею Моисеичу так понравилось пихать в эту столь ненавидимую им рожу свой грязный ботинок, что он и в машине продолжал это делать, несмотря на бессознательное состояние своего несчастного ученика. Пришлось санитарам самого учителя привести в такое же состояние.

В школе же по поводу избиения была веселуха всеобщая и чуть ли не гулянья народные, ибо учителя от смеха были не в состоянии вести уроки, и занимались исключительно тем, что обсуждали с учениками произошедшее радостное событие. Даже директор, который принял вид строгий и озабоченный, войдя в свой кабинет, хряпнул стопарик водки по случаю. А подумав, что случай достоин лучшего – хряпнул еще два. Так что, когда в школу явились два милиционера, которых вызвал какой-то подлый тип, директор был немножко нетрезвым. А милиционеры те еще подлецы оказались – заграбастали столь уважаемого, солидного и интеллигентного человека в очках, при галстуке и в костюме от Армани в вытрезвитель!

Олежека в больнице прооперировали, заштопали, и заковали в местах перелома костей в гипс. Несколько суток он находился в бреду, но любой из тех, кто его знал, ничуть бы этого не заподозрил, ибо вел он себя так же, как и обычно: обличал окружающих, молился Всевышнему и излагал квазинаучные теории. 

Пришедшие к нему после операции родители надеялись, что Олежек усвоил жестокий урок, но, - увы! – их постигло жестокое разочарование!

- Приветствую тебя, мать моя единокровная! И ты здравствуй, отец мой, хотя и не отец ты мне, ибо одного отца имею – Небесного! – такими словами встретил их родной сын. – Да и чего мне приветствовать вас, ежели не имеете вы ни малейшего понятия о материях высоких! И даже - стыдно сказать при посторонних – не знаете ничегошеньки о полях торсионных, которые пропахивает единожды в три луны Сет, запрягши Ганешу своего златочелочного сохою сребротканою! Ах, как блестит сбруя на Ганеше, когда он, пританцовывая в такт флейте Кришны, ведет за собой соху! Почему же вы, маловерные, не воздадите хвалу единому Богу нашему и пророку его Гальманеле?! Как смеете вы называться родителями моими?!

У отца зачесались руки, чтобы по обыкновению, заведенному в семействе ихнем, дать ему хорошей взбучки, но нельзя же было в самом деле рукоприкладствовать при данных обстоятельствах?! Так что он лишь схватился за свою седую голову и убежал, проклиная себя за то, что не пользовался в свое время презервативами. А через 10 минут после него ушла и мать, вопрошая Бога: за что же он так жестоко покарал ее! А Олежек, ничуть не мучаясь тем, что нагадил родителям в самую душу, уснул сном праведника, каковым, впрочем, себя и полагал.

По пробуждении Олежеку захотелось показать кому-нибудь какой он умный и образованный, и за неимением других собеседнков, обратился он к соседу по палате. Тот лежал, по-видимому, в коматозном состоянии, а посему был просто идеальным собеседником для Олежека.

- Попал я сюда, батенька, за то, что встал на защиту чистоты научной мысли, а также за веру в Господа и пророка его Гальманелу, - обратился он к коматознику. – Лжеучителя, которые суть инопланетные захватчики, внедряются в наши земные школы и учат по своим альфа-центаврским учебникам! Ты бы только послушал какие страшные вещи она рассказывала о нашей вселенной!

На другом конце палаты раздался смех. Это был еще один сопалатник Олежеков, страдающий от какой-то тяжелой болезни, но, в отличие от коматозника, могущий говорить, а потому автоматически записывался великим пророком в пособники дьявола.

- Дружище, ты или очень веселый парень, или полнейший дурак! – сказал сопалатник. – Но в любом случае слушать тебя интересно! Говорят, что смех полезен для здоровья, так что давай, продолжай!

Весьма оскорбился Олежек на такие речи, и даже сохранял молчание минут пятнадцать, думая: продолжить ли ему общаться с приятным во всех отношениях коматозником, предать ли анафеме безбожника, посмевшего смеяться над пророком Божиим, или же просто помолчать? Последнее было выше Олежековых сил – молчать бы он не смог, даже если б ему платили по унции золота за минуту тишины. А потому, поразмыслив, счел он за лучшее продолжить интересную беседу, игнорируя безбожника, и даже в глубине души надеясь, что тот, услышав насколько глубоки, широки, да и просто бездонны, мысли Олежековы, покается во грехах своих, падет на колени и начнет умолять указать ему путь спасения.

- А еще был случай, - снова раздался в палате голос великого пророка, – когда у другой училки речь зашла о жизни на планете Земля. Такую, право, билиберду несла, что человеку ученому и образованному и слушать такое неприлично было! Ведь всякому, кто знаком с предметом не на уровне сантехника с четырьмя классами образования, известно, что развиваемая в биополе трансконтинентального шлейфа наносфера поверхности живых организмов находится в устойчивом состоянии лишь усилием некой Божественной энергии, дающей жизнь всему и всем! Эти болваны от науки, которая на самом деле лженаука, и рады бы объяснить, откуда берется жизненная энергия, ан фигушки! Без бога тут ничего объяснению не поддается! Все "убедительные доводы" этих жалких шутов, построенные на лжи, подтасовках или манипуляциях, рассыпаются в прах перед реальностью Господней! Да и как может быть иначе, если не ведают они о четырех благодатных истинах, исключительно чрез которые и получает человек Спасение!

- Это шо ж за истины такие? – весело спросил тот, к кому, собственно, и была направлена речь.

Олежек сразу просиял, как всегда бывало, когда к нему обращались с просьбой что-нибудь объяснить. В таких случаях он каждый раз считал, что его убедительные доводы не могут не обратить собеседника в последователя единственно верного учения. А потому он тут же с силой прочистил горло, сплюнул слизь на пол и начал вещать елейным голосом:

- О, слушай же, возжелавший познать Бога, ибо открою я тебе сокровенное от начала мира! Вот четыре благодатных истины его, ведущие к вечной радости! Во-первых, Бог у всех один. Только называется по-разному и воплощение у него то одно, то другое. А потому, в какой бы ипостаси его не оскорбили – сие есть богохульство тяжкое! Во-вторых, мы живем очень-очень много жизней. Когда-то начинали с вируса герпеса, потом коровьей оспы, а затем – свинного гриппа и имунодефицита. После того же переходим мы к более высокоразвитой жизни, уровень которой зависит от того, вели ли мы достаточно праведно предыдущую жизнь – жили ли в соответствии с заповедями Господними, не уклонялись ли от пути, предначертанного нам. Так вот постепенно мы в очередном перерождении волею Вишну и воплотились в человеков. Однако же, человек - это не последнее звено в цепочке перерождений! Далее предначертано нам быть ангелами небесными, ежели мы во всем следовали за словами пророков Божиих! Тут-то мы логически подходим к третьей благодатной истине: к цели нашей жизни! А цель сия состоит ни в чем ином, как в развитии того единственно ценного что у нас есть, чем мы собственно и являемся, будь мы хоть герпесом, хоть человеком, а именно – нашей бессмертной души! Сравнимо сие с тем, как учимся мы в школе: успешно ли – тогда пожалуй познать радость стать из вируса свинного гриппа солитером, а провалился – так оставайся на второй год, будь и в следующей жизни гриппом, ибо не по воле Божией живешь и смеялся при этом над пророками Божьими! И, наконец, четвертое – то что помогает нам жить праведно: религия – это прежде всего мировозрение, а не ритуалы! Это глубоко внутри нас, а не где-то там снаружи! Ведь что, если человек веру свою основывает на Библии?! Ведь докажи кто, что она неверна, то чего и вера его стоить будет?! А то что здесь, внутри, - Олежек, насколько мог в гипсе, указал рукой на свою побитую голову, - его ж, ядрен корень, ничем не опровергнешь! Всё ведь – железно и незыблимо!

После этих слов на другом конце палаты снова раздался смех, столь громкий и жизнерадостный, что с трудом верилось, что он может исходить из столь тщедушного тела.

- Ну ты кадр! – после продолжительного смеха сказал однопалатник. – В жизни так не смеялся! Расскажи еще что-нибудь!

До крайности оскорбленному Олежеку захотелось бросить в дьяволопоклонника – как он уже окрестил однопалатника  - чем-нибудь тяжелым.  Для этой цели прекрасно подошел бы лежащий на тумбочке толстый том лучших произведений Цибуленкова, но - увы! - перебитые и закованные в гипс руки не давали возможности даже схватить его, а не то, что запустить в обидчика.

Но ведь нельзя ж было оставить без внимания столько возмутительные насмешки над человеком Божьим. Возникла мысль: а не плюнуть ли в супостата? Однако, после предварительных расчетов примерной траектории полета плевка и возможного места его падения, стало очевидно, что не стоит и пытаться делать это. Великая досада взяла Олежека. Видя, что никакими физическими методами дьяволопоклонника не вразумить, он прибегнул к вербальной атаке.

- Эх вы, безбожники-материалисты! – менторским голосом обратился он к зубоскалу. – Да что вы вообще знаете об этом мире?! Откройте глаза свои, и взгляните на него под другим - нетупым - углом. Допустите в свою закостенелую башку мысль, что вы что-то упустили, чего-то не увидели. А потом посмотрите по-новому. Иногда помогает!

- А ты сам-то смотрел? – раздался в ответ все такой же веселый голос. – Допускал мысль, что ты бредишь просто, а не истину вещаешь?

- О видит Господь! – возвел Олежек свои опухшие после жестокого избиения глаза к потолку. – Видит Господь, что я пытался вразумить тебя, о враг всякой правды! Но ты не внял истине! И теперь за то так и будешь бесконечно перерождаться в этом гниющем теле! Не видать тебе крыльев ангельских и арфы из чистого золота, падла ты безбожная! Сломал бы челюсть тебе, да сил меня демоны окаянные лишили!

Но, несмотря на словесную атаку, смех не смолкал. Олежеку уже становилось дурно от этого смеха, а верней – от ярости, который тот в нем производил. Хотелось порвать обидчика на мелкие кусочки, разорвать и скормить какому-нибудь левиафану в местном зоопарке, чтобы и молекулы не осталось от этого мерзавца, подлеца, безбожника, негодяя! Олежек пытался натянуть скованными гипсом руками себе на голову одеяло, чтобы не слышать этого громкого смеха, такого отвратительно жизнерадостного! Но все было бесполезно, смех звучал и звучал. В конце концов, пророка божия словно перемкнуло, и он начал истошно вопить, вопить сколько хватало воздуха в легких. Когда же воздух закончился, он набрал еще, и снова крик – протяжный, истошный, отчаянный, словно у матери, потерявшего своего единственного дитятю.

Однопалатник, видя, что дело совсем плохо, уж и смеяться перестал, а Олежек, полагая, что сам дух великого Виниту вселился в него и успешно заглушил смех супостата, продолжал так же дико  орать. Но больница – совсем не то что родной дом, где Олежек целыми днями безнаказанно громко распевал священные мантры тибетских монахов, пугая соседей в подъезде и прохожих на улице. В больнице же с таковыми разговор короткий – пять кубиков галоперидола, несколько крепких ударов кулаком в челюсть и  один раз металлической уткой по голове – и спокойствие восстановлено. А для надежности поставили его на каждодневную капельницу, чтобы медперсонал зазря не беспокоил и от телевизора в разгар чемпионата по футболу не отрывал.

Так что очнулся Олежек нескоро. Уже и однопалатника-зубоскала выписали - здоровье его неожиданно быстро пошло на поправку, чему и санитарка удивлялась, отвечая на вопрос Олежека. Олежек же не верил, что столь неугодный пред Богом человек мог выздороветь быстрей него, и нашел объяснение этому исключительно в том, что дух Виниту, который ему удалось вызвать пред впадением в бессознательное состояние, выйдя из его тела, вошел в этого негодника! А произошло это, должно быть, по той причине, что Олежек слишком уж сконцентрировался мысленно на дьяволопоклоннике!

Поначалу Олежек был готов локти кусать по этому поводу. Ведь как же так – его могучие экстрасенсорные способности были использованы не во благо, а страшно подумать – для торжества зла, насмехающегося над четырьмя благодатными истинами! Но потом подумал, что посеянное в дьяволопоклоннике семя истины вполне может дать благодатные всходы – и он поймет - кому обязан своим исцелением, и покается, и обратится к Богу.

На место же насмешника поселили мужчину средних лет с вечно сдвинутыми к переносице бровями. Олежек, подумав, что уж сей-то субъект точно не будет смеяться над истиной, обратился к нему с речью.

- Вы, я вижу по всему, человек серьезный, и к глупостям ничуть не склонный, а следовательно, являетесь собеседником, расположенным к разговорам духовным, посвященным спасению души…

- Да пошел ты со своей душой, сектант хренов! – тут же оборвал его строгий мужчина. – Не желаю я слушать никакого дерьма о душе!

«Однако же, снова безбожник на той койке! - недовольно подумал Олежек. – Должно быть, там феншуй некошерный!». Так что счел он за лучшее помолчать. Но Олежек не был бы собой, если бы все так просто надолго оставил как есть. И действительно – уже на следующий день он после мучительных размышлений приступил к продолжению налаживания контакта. Решил он применить уже опробованный на предыдущем безбожнике метод: разговаривать с коматозником в надежде на то, что человек – ежели он здравомыслящий, конечно, – непременно заинтересуется мудрыми речами, в которых сокрыта истина.

- А еще я хотел поведать тебе, о мой погруженный в нирвану немногословный друг, - прервал мертвую тишину тихого часа Олежек, – что живем мы на стыке двух эр, и вот-вот грянет апокалипсис, и силы добра под предводительством Великого Гальманелы одержат сокрушительную викторию над всеми врагами света! Ведь подходит к концу эра рыб, в которой ложью пропиталось абсолютно всякая вещь под солнцем! Извращены не только политические и религиозные системы, но даже науки! И математика, и физика, и…

- Да заткнись ты уже! – рявкнул сосед. – Я же тебе сказал, что не нужен мне твой сектантский бред!

- Позвольте, - состроил невинную физиономию Олежек, - но я разговариваю вовсе не с вами, а с моим другом. Кроме того, не могу сказать, что излагаемое учение…

- Ты что – совсем больной?! – снова перебил его сосед. – Он ни фига не слышит что ты там ему толкуешь!

Олежек снисходительно усмехнулся на это.

- Экий же вы наивный, батенька! Право же, просто смешно слушать вас! Как же не поймете вы, что то, что я глаголю есмь духовно отфильтрованная истина, правда в ее чистейшем виде! А слушать таковую надобно не ушами, но сердцем!

К огромному удивлению Олежека, такие убедительные аргументы вовсе не убедили злобного безбожника, но напротив – еще более привели в ярость. Он в самой грубейшей форме высказал мнение об отсутствии у Олежека  мозгов, сопровождая свои слова матерными ругательствами и страшными угрозами.  Олежек был крайне возмущен таким поведением,  однако же, не решался дать адекватный ответ, опасаясь быть жестоко избитым за слово Божье, еще не успев придти в себя после последнего гонения за веру. Но разум его, чем более переваривал имевший место быть конфликт, тем более закипал, и, казалось бы, не было никаких сил все это терпеть. Так вот Олежек и разрывался в течение получаса на две части, как вдруг мысль ниспосланная ему не иначе как Кришной, осенила его могучий мозг: необходимо проклянуть супостата, пожелать ему мучительной смерти именем Господа Нашего Иисуса Христа!

Сделав лицо, которое казалось ему строгим и одухотворенным – а  на самом деле выглядело просто по-идиотски - Олежек повернулся к нечестивцу и начал громко вещать:

- О ты, погрязший во всех смертных грехах! Нечестивец, прогневляющий Бога, осмелившийся хулить самое святое, что только есть на этой Земле! Вот переполнилась чаша терпения Его и готовится для тебя суд праведный и неотвратимый! Да падет на тебя гнев Божий справедливый и да погибнешь ты от руки пророка Его Гальманелы!

Эти слова вконец разозлили и без того слишком уж нервного однопалатника. Он подскочил на кровати, схватил костыли и двинулся в направлении Олежека, изрыгая ужасные проклятия и грозясь «добить гниду собственными костылями». Олежек уже приготовился, если и не к смерти, то к очередному жестокому избиению, как тут противник слова Божьего, в спешке рванувший к нашему герою, споткнулся о стоявшее на пути его ведро с надписью «Для полов» и потерял равновесие. Велико было падение его и подобно грому небесному прогрохотало ведро металлическое. Пал супостат окаянный, поверженный во гневе Божьем, как то и предвещал величайший из ныне живущих пророков. Прибежал медперсонал, схватили недвижимое тело с разбитым в кровь лицом и увезли скорым ходом в реанимацию.

Величайшее торжество, смешанное с чувством какой-то особой приближенности к Всевышнему, овладело Олежеком. Отдельные мысли о том, что он избран свыше, не раз посещали его и грели сердце, но тут! – тут он воочию увидел, что это несомненно так! Бог с ним и действует через него не токмо глаголом сердца разящим, но и физически ощутимо – отправляя прямиком в ад врагов истины!

Эта мысль засела в голове Олежека сильней, нежели меч в камне из известной легенды, и вытащить ее оттуда уже не представлялось возможным ни для одного мозгоправа. Он и до того психиатрам никакой надежды не подавал, а тут совсем плохой стал. Никто уже не мог спокойно войти в палату, чтобы ни услышать призывы к покаянию и проповедь о благотворном влиянии на спасение души произведения «Ночная вахта». Ясное дело, что не нашлось ни одного человека, желающего слушать всю эту галиматью, а потому Олежека вновь подсадили на какое-то мощное успокоительное.

Все время до самой выписки из больницы Олежек провел в забытьи, лишь изредка приходя в себя. Но его самого такое состояние ничуть не удивляло – ведь он считал, что Всевышний, желая еще более укрепить его в вере, ввел в почти перманентное состояние медитации.


* * *

- Господи Иисусе, времени уже сколько! – неожиданно прервала рассказ старушка, всплеснув руками. – Вот ведь что называется – история не только поучительная, но и интересная! Не так ли мои дорогие?

Шахерезада Михайловна с нежностью и любовью взглянула на внучат. На их же лицах отразилось недовольство.

- Опять до вечера ждать? – зло спросил Акоб.

- Милый, ну я же не могу совсем без сна?! А самое главное – вам ведь учиться надо, уму-разуму набираться! А то будете совсем глупыми, как мальчик Олежек, который учителей не слушал, и наставлениями их пренебрегал. А уж то, как он обращался с родителями своими – так совсем достойно всяческого осуждения! Ведь старших в семье надо уважать более всех на свете, угождать им во всем, слушаться! Они ведь только добра желают своим детям и внукам. Не забывайте об этом!

- Бабка, ты вместо моралей могла бы еще немного об Олежеке рассказать! – заявил Макоб.

- Ой, и то верно! – согласилась старушка. – Совсем я уже старая стала, глупая и болтливая. Как начну тараторить, так уж и не остановить! Так что баиньки, баиньки!

Она тут же сразу откинулась на кресло и громко захрапела. Братья, более недовольные, чем обычно, грубо закинули бабушку в сундук и заперли его.

В школе братья, измученные хроническим недосыпанием, уснули на первом же уроке. Учителя не беспокоили их, боясь возможных недоразумений, так что они отдохнули вволю. Впрочем, конфликтов избежать не удалось. Акоб очень сильно осерчал, что его не разбудили на обеденной перемене, и даже едва не поколотил учителя за это.

После школы отправились к Азамату, чтобы поговорить с ним по-мужски. Того дома не оказалось, зато там их встретил некий бородатый дядька. Он пустил их, много распрашивал об их житии-бытии, сочувствовал им, вздыхал и охал, а в конце предложил заработать.

Братья сразу же с готовностью согласились, и спросили: а что, собственно, за работенка такая? Да работенка простенькая, - ответил дяденька, - надобно, чтобы один из них обвязался динамитом, да и взорвался в людном месте, а другой получит за это денежку.

- Где же ему надо взорваться? – тут же спросил Акоб, указывая на Макоба.

- На слете православных байкеров, который состоится послезавтра, - ответил дяденька. - Это будет мощный удар по нашим врагам!

- По рукам! – воскликнул Акоб, но тут вмешался Макоб.

- Моя взрываться совсем не хочет! – заявил Макоб. – Моя совсем молодая! И кто позаботится о моей бедной бабушке, если я умру?! Давай лучше твоя умрет!

- Вах! Сам говоришь, что совсем молод! – возразил Акоб. – А потому, как можешь позаботиться о старушке, если не можешь помочь даже себе?!

Начался спор, братья убеждали друг друга пожертвовать собой, приводя десятки аргументов. Наконец, дядечка разозлился и выгнал из квартиры обоих, сказав, что, если они что-то решат, то пусть приходят завтра. Братья, не переча, пошли прочь. Тем более что на сегодня у них деньги уже были – ловкий Макоб успел стащить у дядечки бумажник.

Поскольку денег там оказалось не так уж и мало, братья, привыкшие жить одним днем, пошли в кабак и сразу все спустили на жратву, выпивку и шлюх. Но не забыли и о бабушке – всю непотребленную в ресторане еду завернули с собой.

- Ешь, бабка, да рассказывай дальше! – сразу же заявил Акоб. – И без лишней болтовни! А не то…

Кинжал блеснул в его волосатой руке, и бабушка покорно заработала вставной челюстью.

Поела, утерлась и продолжила рассказ…


* * *

В мире за пределами больницы все уже так привыкли к отсутствию Олежека с его заунывными глупыми речами, что  возвращение его стало крайне неприятным сюрпризом. Даже старушки на лавочке засуетились и, сорвавшись с мест, поспешно ретировались, едва завидели его идущую самоуверенную фигуру. Впрочем, одна их них, Поликарповна, замешкалась, за что и поплатилась – она на собственной шкуре убедилась, что старые и больные легко становяться жертвами хищников.

- О Поликарповна, - тут же обратился к ней Олежек, - ты прожила уже немало лет, но так и не удосужилась потратить ни единой минуты из своей никчемной жизни на то, чтобы познать смысл эпистемического бытия, а также отягченное алетическими модальностями предназначение человека, которое есть не что иное, как трансмутация в квазиквантовое пространство! Неужели ты и вправду думаешь, что загрязнение окружающей среды путем выплюхивания непотребляемых в пищу отходов от семян подсолнечника и есть то, ради чего ты явилась в этот мир?! Нет – говорю я тебе! Нет и еще раз нет! Откинь от себя ветхие одежды отжившего себя редуцировано-пассивного мышления и облачись в одеяния трансцендентности, которые дарует тебе Бог чрез пророка своего Гальманелу! Покайся, Поликарповна, покайся, мать твою за ногу вдоль и поперек полигональности и ортоскалярности! Приготовься к переходу в сферу высоких вибраций плазмоидной массы! А не то повергнешься ты во прах тут же передо мной, как то уже не единожды случалось с противящимися гласу Бога истинного!

Последние слова Олежек вопил уже диким срывающимся голосом, что обычно свидетельствовало, что он впал в божественный раж и экзальтацию. Старушка же на протяжении речи испуганно смотрела на пророка, а под конец дико выпучила глаза, схватилась за сердце, как-то странно изогнулась и медленно стала сползать по спинке лавочки вниз, пока не плюхнулась безвольным телом на землю. Олежек, посчитав, что его миссия выполнена, осенил старушку крестным знамением и преспокойно отправился домой.

Дома он сразу же достал свой дневник и записал: «Прежде всего, до того, как я опишу достойные изумления вещи, произошедшие со мной в больнице, хочу я поведать сим страницам о встрече со старушкой Поликарповной. Встретив ее сегодня, я услышал глас глаголющий мне: вещай истину! И тут же, послушный гласу сему, приступил я к вышеозначенной Поликарповне и вещал, и распинался, и жег сердце ее глаголом огненным! В результате дух Рамаяны коснулся ея, и началась квазитронная мутация. Не сомневаюсь, что в следующий раз встречу Поликарповну в новом возрожденном теле! Возможно, я даже не узнаю ее, если только на то не будет воля Великого Виниту!». Далее Олежек начал излагать в дневнике свои больничные приключения. Описание их заняло больше места, чем он смог первоначально подумать – он не дошел еще и до описания однопалатника-насмешника, который есть дьяволопоклонник, а уже замарал своим корявым почерком семнадцать страниц.

В глубокой задумчивости, все еще рассуждая о путях Господних, отправился Олежек на кухню, дабы чего-нибудь пожрать, ибо хотя душу его и переполняла неописуемая духовность, плоть его трансмутировала не до такой степени, чтобы совсем отказаться от пищи. «И это все не потому, - рассуждал он, - что я недостаточно духовно зрел для этого, а оттого, что отпусти Всевышний тормоза моего развития, так я сразу же, моментально преобразуюсь в сияющего херувима 12-го класса! Но ведь у меня еще столько дел, которые нужно содеять на Земле в этом несовершенном теле! Я еще не дал начало новой расе биологически активных людей!». И едва подумал он об этом, как, подойдя к холодильнику и бросив взгляд в окно, увидел он не кого иного, как саму Машу Кавункину! И его осенило: неслучайно мысль о новой расе возникла в тот момент, когда Маша появилась в поле его зрения – ведь именно она и должна стать праматерью человечества шестой цивилизации посредством принятия семени пророческого!

Олежек аж о еде забыл! И еще бы – вот ведь еще одно доказательство, что Господь ведет его, и даже каждая Олежекова мысль является божественным откровением. Быть может, у него и собственных мыслей не осталось, а только божественные в голове роем роятся. У Олежека от очередного открытия мурашки пробежали по телу. Торжество и радость переполняли душу юного пророка. Ему хотелось срочно с кем-нибудь поделиться этим новым откровением. И даже не с кем-нибудь, а с конкретным человеком, а говоря совершенно точно – с дорогой Машенькой, которая еще, наверно, и не подозревает о той Великой Миссии, которая возложена на нее Творцом Вселенной! Олежек как был – в домашних тапочках, трусах и майке – рванул на улицу.

А бедная Машенька, пребывая, как обычно с ней бывало, наедине с собой, в поэтическом расположении духа, медленно шла домой, рассуждая о красоте медленно падающего в безветренном воздухе снега. Она ловила снежинки на рукавицу и пыталась разглядеть их узор, изумляясь красоте их простой, но совершенной формы. Воздух был свеж и чист, и приятно было совершать небольшую прогулку, размышляя о всяких маленьких, но приятных радостях жизни.

Но внезапно дикий вопль донесся до ее слуха. Кто-то орал ее имя так, будто его резали, и только одна она могла спасти его от беды. Маша обернулась и к своему просто неописуемому ужасу увидела, как прямо на нее, напрямик, минуя тротуары, пролагая путь в снегу, несется Лакунин в одном исподнем. Шок был так силен, что она застыла на месте, и лишь когда их разделяло лишь метров пять,  сорвалась с места и побежала со скоростью, уже виденной однажды Олежеком.

- Машка, ну куда же ты! – орал он. – Не будь дурой! У меня для тебя есть благая весть! Ты избрана Брахмапутрой для особой миссии! Выслушай же меня!

Но Машку ничто уже не могло остановить. Казалось, на одном дыхании пробежала она пару километров до двери своей квартиры, даже не оглядываюсь, чтобы узнать, оторвалась ли она от погони. И это неудивительно, ибо страх ее перед безумным поведением Лакунина лишь усилился со времени их последней встречи. Подружка Оленька, видя ее полную безграмотность в вопросах сексуального и иного насилия, дала ей почитать книгу «50 самых кровавых маньяков», которая произвела на нее впечатление куда более шокирующее, нежели «Преступление и наказание» - а ведь, надо сказать,  после этого произведения ей несколько ночей снились кошмары.

Про какого бы из 50-и маньяков из книги Машенька ни читала, каждый из них в ее воображении приобретал какие-либо из черт, присущих Лакунину – будь то внешность, привычки или характер. У Машеньки уже начало складываться мнение, будто Лакунин – это не иначе, как воплощение всех (или, по меньшей мере, 50-и самых кровавых) маньяков, живших когда-либо на Земле. Всё самое отвратительное и звериное в человеке сконцентрировалось в нем, вызывая страх и омерзение. Но, если до сегодняшнего дня всё это сама Машенька, как человек рассудительный, могла списывать лишь на свое воображение, то теперь она собственными глазами увидела, как он несся к ней почти голяком с явно недобрыми намерениями.

Машеньке никогда бы и в голову не пришло думать о том, чтобы лишить какого-либо человека жизни, но сейчас, стоя в своей квартире, заплаканная и тяжело дышащая, она думала только о том, что как было бы хорошо, если бы Лакунин умер – все равно каким способом, только бы больше не видеть его нервно дергающегося лица, не слышать визгливого голоса, и ни в коем случае не ощутить хотя бы малейшего прикосновения его вечно потных рук с грязными искусанными ногтями.

Маша вздрогнула от неожиданного стука кулаками в дверь.

- Машка, открывай! Я знаю, что ты дома! – орал безумный маньяк. -  Через дверь я не могу говорить так, чтобы слышала только ты, а ведь дело, которое я имею честь открыть тебе, интимного свойства, и не хотелось бы, чтобы его узнали твои соседи раньше положенного Богом срока!

На этот раз отец Маши оказался дома. С выражением крайнего удивления на лице он появился из своей комнаты и осторожно посмотрел в дверной глазок. Произнес глубокомысленное «гм!» и, встав в позу мыслителя, начал размышлять, как ему поступить, ибо отрок, буйствующий за дверью был с одной стороны слишком молод и значительно уступал ему в весе, но с другой стороны, сумасшедшие обычно гораздо сильней, чем кажутся с первого взгляда.

Его размышления прервала Маша.

- Папа, ну что ты стоишь?! Убей его!

Папу просто шокировало это заявление его собственной плоти и крови.

- Маша, как ты можешь говорить подобные вещи?! Мы же вегетарианцы!

Между тем дверь начала трещать под ударами Олежекова тела. Маша, уже пребывая в полуистеричном состоянии, подошла к двери и завизжала:

- Убирайся! Я не хочу тебя видеть!

- Машка! Машка! – послышался голос Олежека. – Машка, слушай! Впусти меня, я расскажу тебе, что поведал мне сегодня Всевышний о тебе! Следуй его указаниям, и нас с тобой ждет счастливая жизнь! Синергетический переход уже близок, ибо нарастают колебания космических потоков! Новая раса людей – вот наша совместная судьба!

- Я не хочу тебя слышать! Не хочу видеть! Убирайся вон!

- Машка, ну чего ты так сразу резко обрываешь все точки над і? Ты поразмысли сначала, пораскинь мозгами. Зачем тыкать палки в колеса барицентрически аплобированной колеснице эволюции?! Тебе не уйти от своей судьбы! Хочешь ты того или нет, но воле Божьей никто не в силах противостоять!

Пока они перекрикивались через дверь, папенька Машенькин, поразмыслив, пришел к выводу о том, что принципы вегетарианской диеты ни в чем не идут вразрез со звонком в милицию. Однако, только он взялся за телефонную трубку, как внезапно наступила тишина, а затем раздались грозные ругательства.

Как оказалось, их соседу Антон Семенычу порядком надоели крики полоумного парнишки,  и он вышел разобраться что к чему. Олежек же, видя перед собой огромного мужика с недобрым взглядом, тут же подумал, что лучше ему уносить ноги. Но Антон Семеныч оказался ловким мужчиной, и успел схватить Олежека за трусы. Тот же, еще более испугавшись, рванул сильней, и, оставив в руках Машенькиного соседа остатки своего исподнего, покатился вниз по лестнице.

Скатившись, он тут же вскочил и, несмотря на ужасающую боль в ноге, а также утерянный тапочек, не оглядываясь, выбежал на улицу. А там, не сбавляя ходу, понесся домой с еще большей скоростью, чем бежал оттуда. Прохожие с превеликим удивлением смотрели на бегущего, трясущего причиндалами, парня в майке и одном тапочке. Увидела это из окна своей квартиры и Машенька, которую вид Лакунина без трусов лишь окончательно убедил в ее предположениях. Она и не сомневалась, что в дверь к ней он стучался уже при полном маньяцком параде, готовый изнасиловать и убить!

«Как много событий для одного дня! – думал Олежек, отогревая под горячим душем свой окоченевший орган, который должен был послужить орудием для формирования новой расы. – Меня едва не покалечили и не лишили жизни! И стоит ли этому удивляться – ведь чем ближе я подхожу к совершенству, тем сильней ополчаются против меня силы зла! Разве не рассказано в свяшенных книгах, как подвергался всяческим гонениям Гальманела – страж ночной вахты…» И тут его осенило, словно громом ударило.

- Как я не догадался об этом раньше?! – воскликнул он. – Ведь я и есть предсказанный в священных книгах пророк Гальманела! Не так ли он должен был пострадать?! «В поругании, окруженный людской злобой, должен пройти Гальманела путь свой» - не таково ли пророчество?! Чрез избиение тела своего и публичную наготу очистил я дух свой, унизился, дабы возвыситься! Теперь осталось только одно – совершить суточный пост, чтобы совершенно быть готовым к принятию нового имени – имени, подготовленного мне прежде сотворения мира! Олежек Гальманела – это звучит!

Просто счастливый от нового божественного откровения, он вылез из душа и прежде чем пойти поститься и медитировать, решил основательно подкрепить свой желудочно-кишечный тракт, дабы мысли о плотском не отвлекали его дух от высоких материй. Нажравшись за троих, Олежек уведомил своих родителей, что уже готов трансформироваться в новое квазиквантовое тело, и для этого ему нужно лишь погрузиться на сутки в нирвану, а потому он требует не создавать ему никаких неудобств на это время. Отец выругал его слегка, но, на самом деле, родители этому были только рады, ибо не видеть и не слышать Олежека было для них пределом радости, да простит их Господь за это!

Новоявленный пророк Гальманела чинно прошел в свою комнату и уселся на пол в позу лотоса. Он самодовольно подумал, что просто потрясающе выглядит со стороны, и уже даже начал жалеть, что запретил родителям беспокоить его – ведь никто другой не мог оценить всего совершенства его подражания Будде. Тут же ему взбрело в голову, что это свидетельствует о том, что он последний из череды будд, и вообще последний будда и пророк Гальманела – это, вне всякого сомнения, одно и то же лицо. То есть -  лицо самого Олежека.

С таким мыслями, самодовольно улыбаясь, Олежек просидел час, после чего погрузился в крепкий здоровый сон. Пробудившись от того, что стукнулся лбом об пол, Олежек взглянул на часы, полагая, что этот выход из нирваны знаменовал окончания медитации, однако, к удивлению своему обнаружил, что не прошло еще и трех часов. Он вздохнул и попытался сосредоточиться на медитации, читая древнетибетские сутры на языке оригинала. Но медитация вновь закончилась глубоким погружением в сон и последующим громким челобитием. Несмотря на очевидное, сам Олежек не желал признаваться даже перед самим собой в том, что уснул. Он посчитал, что никакой это не сон, а самое обычное погружение в нирвану, а то, что он грохается лбом об пол, объясняется тем, что дух Великого Шивы склоняет его в поклоне перед портретом Благословенного Гуру Бхатадрахмапутхисатвы Четырнадцатого.

На седьмом часу бдения после очередного поклона перед портретом все того же гуру с длинным именем, Олежек почувствовал чувство голода. Он мужественно боролся с происками грешной плоти, однако же, чувство это только усиливалось с каждым челобитием, которое заметно участилось. Наконец, решив, что постная пища ничуть не противоречит сути и духу медитации, пошел на кухню и умял яблоко, апельсин, пару бананов и несколько пирожков с капустой.

Еда сделала свое благотворное дело, и когда Олежек в очередной раз плюхнулся оземь, он преспокойно продолжил спать, несмотря на крайнее неудобство позы. Проспав столько, сколько такое неудобство ему позволяло, он продолжил размышления о неисповедимости путей Рамы, пока голод вновь не дал о себе знать. Олежек отправился на кухню и подкрепился тарелкой борща, убеждая себя, что не такая уж это и скоромная пища. А к исходу суточного бдения он слопал еще и кусок сала с хлебом и луковицей, говоря совести своей, что -  ну уж такой маленький кусочек вообще ничего не значит, особенно, если принимать его в позе лотоса.

По окончании медитации Олежек почувствовал себя обновленным и даже преобразованным. Теперь он в полной мере ощущал себя пророком Гальманелой, последним буддой, вождем сил добра. Оставалось только одеться так Гальманела, в соответсвии с тем, как то описывалось в пророческих книгах Цибуленкова. Кирзовые сапоги он нашел сразу; майка с огромной намазюканной синей гуашью буквой «Г» уже была на нем; маску омоновца смастерил он из старой вязаной шапки с бубончиком; развевающийся за спиной плащ изображала простыня, щедро вымоченная все в той же гуаши – на этот раз красного цвета; и довершали картину трусы а ля супермен, в которые для мужественного вида была засунута солидная картофелина.

Приодевшись подобным образом, Олежек встал перед зеркалом и воскликнул от восторга – все было именно таким, как было предсказано в священных книгах! Но, несмотря на прямо-таки безумное нетерпение предстать перед человечеством в подобном виде, Олежек переборол себя, решив, что появится в таком костюме не в будничной обстановке, а именно в какой-нибудь кульминационный момент. Так что, припрятав свои пророческие шмотки в ранец, отправился он, впервые за долгий перерыв, в школу.

Нельзя сказать, что возвращение Олежека в школу сопровождалось ликованием, каковое заслуживает явление пророка народу. Напротив, при воспоминании о том, как было весело в день его линчевания, у всех чесались и руки - надавать ему тумаков, и ноги – отвесить хороших пендалей. И все понимали, что, хотя Олежек и ведет себя пока тихо, однако же, тумаки и пендали – лишь вопрос времени.

Собственно, Олежек и пришел в школу не за знаниями, а дабы нести свет Божественной истины. Но все как-то не решался, хотя на первых четырех уроках ему было что сказать в знак протеста против изложения так называемыми учителями извращенных наук непросвещенным массам. К тому же, сильнейшим ударом по всем его чакрам было отсутствие ранее сидящей перед ним праматери Шестой расы Машеньки Кавункиной. Она, все еще не сознавая великой чести, возложенной на нее свыше, пересела за самую дальнюю парту. Боязнь быть избитым в присутствии дамы своего сердца заставляла его держаться подальше от нее и на переменах. А угрозы раздавались там и сям, и просто удивительно было, как ему все-таки не намяли бока. Все дело, видимо, было в том, что Олежек старался сохранять хладнокровие и идиотски выражать на лице любовь Божью ко всем окружающим, лишь мысленно желая им долгой мучительной смерти.

На пятом уроке, на котором была лабораторная по физике, сущность Олежека все же прорвалась наружу, подгоняемая мыслью, что на Машку надо-таки произвести впечатление.

- Анатолий Макарыч, у вас свинец есть? – обратился Олежек к учителю.

- Свинец? – удивился тот. – Зачем тебе свинец, Лакунин? Мы определение удельного заряда электрона изучаем сегодня, если ты вдруг читать в больнице разучился.

В классе раздались издевательские смешки.

- Я подумал, что всем будет интересно посмотреть процесс получения золота из свинца, - терпеливо объяснил Олежек.

- Вот оно что! Может, тогда для начала хотя бы из ртути попробуешь? – усмехнулся учитель и обратился ко всему классу: - Есть у кого-нибудь ртутный градусник для Лакунина?

Класс дружно утонул в смехе, ибо все только и ждали, когда Лакунин подвергнется, если не физическому, то хотя бы моральному издевательству.

- Я не понимаю причин вашего смеха, - произнес Олежек. – Давно уже известно, что плавление свинца по периодической таблице нитратидов позволяет распадаться несущему комплексному оборудованию на бета и гама-заряды, в результате чего образуются нейтроны упомянутой вами ртути и протоны золота, опадение которых на дно центрифуги способствует образованию золотого осадка, каковой после испарения свинца остается лишь остудить и поставить на нем гербовую печать. Это, можно сказать, вибрация микроскопически малых петель позитронной энергии в энтропии квазикварков.  Обычная ядерная реакция, одним словом!

Учитель, пораженный недюжинными познаниями Олежека в науках, немного помолчал, потом хмыкнул и с плохо скрываемой иронией спросил:

- Так ты хочешь тут сейчас провернуть эту ядерную реакцию? В школьной лаборатории? А на кухне не пробовал?

Класс снова утонул в смехе, который продолжался не менее минуты.

- Анатолий Макарыч, ну я же не идиот! Я понимаю, что здесь это невозможно никоим образом! Здесь надобен другой подход! Дело в том, что превращение свинца в золото с точки зрения элементарной физики без воздействия опасных радиационных излучений выглядит следующим образом. Сознание имеет информационную суть с носителем торсионного поля, в котором уже давно, словно переключатели на электрическом щитке, расположены любые механизмы изменения так называемой существующей  реальности. Следовательно, при соответствующем умении и уровне прав доступа к матрице материи, натренированное долгими бдениями сознание может управлять любыми изменениями в нем.

- То есть, ты хочешь продемонстрировать нам чудо? – выражение веселья на лице учителя становилось все явственней. Было похоже, что он даже об уроке забыл.

- Чудо – всего лишь событие, которое невозможно объяснить с помощью известных физических законов, - терпеливо объяснил Олежек. – Но Всевышний – он открывает любой из законов, еще неведомых грещникам, избранным своим! Разве не ведаете вы, что ныне подошла уже наука к доказательству существования Творца Вселенной?! Физика, по крайней мере, уже оперирует таким понятием, как «первичное информационное поле» которое суть не что иное как первооснова существования материи! То есть, если вы не в курсе, то мы в матрице! И как можно отрицать существование Бога, ежели, само наличие этой матрицы, управление ею извне, а порой и внутри, самым красноречивым образом свидетельствует о том, что Некто сотворил это!

- Знаешь что, Лакунин, все это, конечно, чрезвычайно интересно, но давай все-таки вернемся к теме лабораторной работы! – вдруг вспомнил учитель. – А ядерные реакции будешь где-нибудь в своих торсионных полях проводить, где людей поменьше, и где я не являюсь лицом материально ответственным!

Плюнуть хотел Олежек в веселое лицо учителя-ретрограда. Но не плюнул, ибо чувствовал, что дай учитель только знак, и снова толпа в веселом безумии будет терзать его только недавно исцеленное Божьей милостью тело. А потому проглатил, предназначенные для супротивника прогрессивной науки, слюни, молча взял свой ранец и быстрым шагом вышел из кабинета. Анатолий Макарыч не стал его останавливать, вполне разумно считая, что делу время, а потехе час. А с Лакуниным никакого дела не будет, одна только потеха и, по большому счету, просто трата времени, которое можно с пользой  провести, наставляя юношество в определении удельного заряда электрона.

Зло был настроен Олежек и яростно изрыгал, выйдя на улицу, проклятия и угрозы на голову Анатолия Макарыча, желая ему мучений при жизни и после смерти. Но даже в таковом состоянии он не мог заабыть о том, что все еще не дал знать Машеньке о миссии, возложенной на нее  Всевышним. Пройдя несколько сот метров, Олежек зашел в подъезд одного из домов, мимо которого должна была пройти Маша по пути домой, и там, по-быстренькому переодевшись в свой парадный костюм, стал ждать. Праматерь, однако, не торопилась появляться, а от мороза коченели все его, извините, члены. Картофелина в трусах, к удивлению Олежека, неприятно холодила, но вытаскивать ее оттуда он не собирался, справедливо полагая, что через то утратит весь свой мужественный шарм.

Раз полтораста выглянул Олежек из подъезда, прежде чем увидел милый сердцу образ. Несколько омрачало присутствие рядом с Машенькой ее несносной подруги Оли, но решимость его была так сильна, что он не стал отступать из-за этого. Он подождал, пока подруги подойдут как можно ближе, и выскочил прямо перед ними во всем великолепии своего наряда.

- Радуйся, благодатная! – возопил он своим обычным, бъющим по барабанным перепонкам, визгливым голосом. – Я прошу всего лишь минуту твоего внимания. Я не буду многосло…

Олежек говорил скороговоркой, боясь, что пугливая лань вновь пуститься наутек, но Маша даже не повернулась. Она вскинула руку с заранее приобретенным в магазине газовым балончиком, и, направив прямо в лицо Олежеку, жала на кнопку до тех пор, пока не убедилась в том, что он не представляет опасности.

Острая боль поразила глаза пророка, слезы потоком хлынули из глаз, которые невозможно было открыть от жжения. Он упал на землю и зарылся лицом в снег, пытаясь охладить жар в глазах. Громкие протяжные стоны вырывались из его глотки. Руки подгребали снег, покуда вся голова не исчезла под маленьким сугробом. Видимо, это помогло, потому что через 15 минут, когда Олежек приподнял над землей свою заиндевевшую голову, глаза его, хотя и не без труда, но открылись.

Маши и Оли уже не было видно. Они не стали дожидаться, пока Олежек придет в себя, и скрылись сразу же после его падения на землю.

Олежек встал и осмотрел свою майку, на которой гуашевая буква Г размазалась и расплылась так, что с трудом угадывались ее очертания. Он поерзал руками по ней, надеясь вернуть  ей былое значение, однако в итоге только перемазал руки. Примерно в таком же, хотя и немного лучшем, состоянии пребывал его красный плащ. Красная краска с него размазалась и по майке, и по трусам, и по самому Олежеку.

- Ну Машка с Олькой и суки, - пробормотал он, оглядываеясь в поисках утерянной пророческой шапки. - Я уже как-то и сомневаюсь, не ошибся ли Господь в своем выборе.

Но тут ему вспомнились Машины округлые завораживающие формы, и он сразу же смягчился. «Девушкам нравится казаться недотрогами, - снисходительно подумал он, – даже когда они пылают любовью. А Машку можно простить – я ведь ей так и не успел ничего толком объяснить. А выслушай она меня, так сразу прониклась бы идеей!».

Уши его и щеки после лежания в искусственном сугробе, казалось, совсем потеряли чувствительность. Он с силой потер их, отчего синяя краска с рук перешла на лицо, и придала ему оттенок какой-то жуткой потусторонности. Но Олежек этого, конечно, не видел. Он даже не вспомнил об оставленной в подъезде школьной сумке. Его беспокоило единственно то, как бы не отморозить чего важного, а потому скорым ходом двинулся домой, пугая по пути прохожих.

Возле своего подъезда он увидел большую толпу людей. Слезные причитания оглашали воздух. Олежек старался заглянуть через головы, однако, это представлялось затруднительным ввиду его малого роста. Работать локтями он не стал, ибо множество событий за последние полгода научили его тому, что лучше избегать вступления в конфликт без особого указания от Всевышнего.

- Что случилось-то? - осторожно спросил он у ближайшего к нему мужчины.

- Хоронят, - спокойно ответил мужчина, даже не оборачиваясь. Похоже, он сам не хотел пропустить ничего из церемонии, вытягивая шею по направлению к месту действия.

- Кого хоронят-то? – снова поинтересовался Олежек.

- Ксению Поликарповну из пятой квартиры, - все так же, не оборачиваясь, ответил мужчина.

Олежек подскочил на месте от таких слов.

- Ты лжешь! – воскликнул он. – Не далее как третьего дня она перешла в квазитронное состояние, и теперь смерть не властна над ее телом!

Многие люди обернулись на его слова, но тут же в ужасе отшатнулись прочь, крестясь и призывая имя Богородицы: перед ними стояло не иначе как исчадие ада. Глаза его, в буквальном смысле налитые кровью, ярко выделялись на мертвенном лице. Должно быть сам ангел смерти, перемазанный кровью грешников, явился за Поликарповной, чтобы утащить в ад ее душу.

Олежек, видя таковую на себя реакцию, решил, что все идет так, как и надо – агенты зла именно так и реагировали на пророка Гальманелу в книгах Цибуленкова. «Вот и настал мой час!» - торжествующе подумал он и что было сил заорал лозунг Гальманелы:

- Всем выйти на вахту, вислоухие архонты!

Крик этот произвел на толпу в аккурат то впечатление, которого и ожидал Олежек – все еще более шарахнулись от него. Это еще сильней убедило его в верности своих действий.

- Послушайте меня, люди! Я посланец Бога, пришедший возвещать о приходе новой эры! Наступает время, когда человечество должно переродиться и сотворить новую цивилизацию! Ибо взорвется светило небесное и пройдет чрез огненное крещение всякий человек, и либо в прах обратится, либо обретет новое плазмоидное тело, неподвластное тлению! Энергетическая сущность эгрегоров овладеет праведниками и муладхара их зазвучит мантрой хвалы в тысячи децибел, оглушая всякого гяура! И наступит по всему миру один сплошной Шамбаленд! Но не войдет в Новый Мир, сиящий праведностью, ничего дисперсного!

По мере того, как Олежек вещал слова от Бога, людям все более казалось, что какой-то подобный бред они уже некогда слышали, да и сам демон смутно напоминало что-то такое знакомое, и при этом крайне неприятное.

А Олежек тем временем подошел ко гробу Поликарповны, возле которого остались стоять лишь шокированные происходящим близкие родственники и поп с кадилом.

- И сейчас, о многогрешные, я докажу вам преимущества квазатронно-плазмоидного тела над тем, что имеется у вас! – продолжал орать Олежек. – Вы думаете, что Поликарповна умерла? Нет – говорю я вам, маловерные, - она дремлет! Вставай, Поликарповна, дабы посрамить врагов истины!

Однако, старушка, не то что не встала, но даже и бровью не повела. Чрезвычайно удивленный такой ее пассивностью, Олежек повторил свое повеление, и даже потряс Поликарповну за плечо, но реакция ее была в точности той же самой.

- Да это же Олежек, - внезапно сказал кто-то.

И тотчас же толпа возмущенно зашушукалась и пришла в движение, теряя всякий страх перед истерично вопящим уродливым существом. Выражение шока на лицах родственников сменилось негодованием и злобой. Олежек, видя, что дело плохо, начал сильней трясти старушку, умоляя встать и объявить его истинным пророком Божьим Гальманелой.

Но сын Поликарповны уже схватил брезгливо Олежека за его синее ухо с намерением увести прочь от гроба.

- Поликарповна! Не погуби! – завизжал Олежек, видя, что дело совсем плохо, и вцеплся в нее обеими руками.

Этот крик почему-то подвигнул толпу на то, чтобы всем миром, включая батюшку, накинуться на несостоявшегося пророка, с горячим желанием втоптать его грязное тело в асфальт. Олежек как мог прикрывался телом вытянутой из гроба Поликарповны, однако ярость толпы только нарастала. Труп выхватили из его рук, после чего один только Господь Бог, коего Олежек обзывал на все лады именами языческими, мог смиловаться над ним и пощадить эту всем отвратительную жизнь.

И Бог почему-то таки смиловался над ним, что еще более удивительно ввиду того, что трех человек в этой потасовке затоптали насмерть, множество покалечили, а труп Поликарповны вообще исчез и его никогда не нашли! Пришлось в гробу хоронить лишь один ее тапочек, невесть каким чудом сохранившийся в таком побоище.

А спасение пришло к Олежеку, потому как приехала милиция, вызванная кем-то из соседей еще тогда, когда Олежек только начал буйствовать. Ярость толпы была столь велика, что один из милиционеров был вынужден сделать пару выстрелов в воздух, прежде чем люди увидели, что лучше бежать, покуда их не посадили в КПЗ за свершение праведного суда.

Олежека тут же отправили в реанимацию, а оттуда в больницу, после чего по единогласному решению медицинского консилиума выдали пожизненную прописку в психиатрической больнице, где он и провел остаток своей жизни. Много чего забавного и небезинтересного произошло с ним там – чего стоит хотя бы лишь то, что Олежек, по-прежнему воображая себя неким суперменом, прыгнул с крыши здания и основательно покалечился. Но ведь рассказ наш ведется для того исключительно, чтобы вы вынесли из него мораль, а для этой цели поведанного вполне достаточно.

Ну а мораль сей рассказки такова: коли ты дурак, то не лезь в сферы духовные, для людей с соответствующим тонким складом души предназначенные. Равно, как и науку тебе не познать, интеллектом ниже среднего обладая. Маши лучше киркой или лопатой, или, на худой конец, иди в армию служить. А что для тебя лучше – об том у бабушки спросить надобно, она жизнь прожила, опыта набралась да мудрости.


- А что для меня лучше, бабушка? – поинтересовался младший внук.

- Пока для тебя лучше учиться! – наставительно ответила Шахерезада Михайловна. – Потому как только учеба выведет тебя в люди. Не извилистая тропа антисоциальной деятельности, а целенаправленное созидание себя как  всесторонне развитой личности!

- Ну всё, хватит! – решительно заявил Акоб. – Мне твоя болтовня уже вот так надоела! – он едва не перерезал себе глотку, показывая рукой, в которой был зажат кинжал, что он сыт по горло бабушкиными нравоучениями. – И мальчик Олежек мне не понравился! Никого не убил, не изнасиловал, и даже не покалечил!

- Э, внучок! Не всегда человек физической силой доставляет неприятности окружающим! Порой он так словесно достанет, что сил просто терпеть нету! Как говорится, словом и убить можно!

- Я не знаю как убивать словом, но мне известно, что холодное оружие прекрасно справляется с этим! Надеюсь, ты уже приготовилась к смерти!

- Да как же не приготовиться! В моем-то возрасте - и чтобы о смерти не помнить! Да ты шутишь, внучок! – старушка искренне рассмеялась. – Разумные люди – они завсегда к этому делу готовы! Знавала я одного мальчика, который, несмотря на свои юные годы, осознал простую истину о том, что жизнь коротка, а вечность не окончиться никогда! Так почему бы нам не использовать этой жизни на то, чтобы подготовиться к вечности? И я рассказала бы вам, как упомянутый мальчик приготовился к встрече со смертью, да только ж спать уже пора!

- Ну бабушка! – тут же захныкал Макоб. – Ну немножечко!

Бабушка, как то было у нее принято, начала ломаться, словно юная дева, незнавшая руки мужа, но страшные угрозы Акоба как всегда достигли своей цели.