к е к с

Четырнадцатое февраля, воскресенье. Как  символично, что в День Влюблённых я отдыхаю. Единственный мужчина, подаривший мне сегодня  сердце со своим логотипом – мой Интернет-провайдер «Спарк»; спасибо, родной!

Своего последнего сильно  обнаглевшего «фрэнда» я выставила недели четыре назад. Впрочем, сказать «выставила» - вовсе не означает, что  я осталась в своей квартире при своём интересе, а он – на лестничной площадке с одной зубной щёткой.

В былые времена мужчина уходил от женщины по-мужски – прихватив с собой одно только мужское достоинство.

- Эй, там, на галёрке! Я сейчас о серьёзном, между прочим.

Нынешний мужик измельчал. За подвигами - «всё нажитое непосильным трудом - машину, квартиру, два магнитофона, пиджак замшевый … два,  - жене и детям оставил», - не гонится и пословицу об обиженных (читай – гордых) хорошо помнит. А потому, расставаясь, составит список, подобьёт всё до  копеечки, прибавит ещё заслуг своих, а когда речь о женских зайдёт, глубокую амнезию обнаружит. Короче говоря, как ни крути, а женщина всегда в неоплатном долгу остается.

Но хватит о грустном, праздник же! Пора делом заняться – в квартире прибрать, вкусненького приготовить. Вот и рецепт новый кстати:
стакан кефира – как раз недопитый пакет в холодильнике завалялся…, 
пачка маргарина – есть такое дело,
сахару - неполный стакан,
лимон – о! вчера словно почувствовала, что может понадобиться, ухватила на углу, когда с работы бежала…,
ванилин, изюм – не хитро всё… должен получиться кекс. Попробуем?

- Ниннон! Сладенького хочешь?... – в ответ молчание. Где-то задним планом бубнит телевизор и время от времени раздаётся, но тут же обрывается мелодия звонка её  мобильного «Всё для Тебя – рассветы и туманы, для Тебя – моря и океаны…»

Ниннон – это моя взрослая дочь. Такая взрослая, что я теряюсь, пытаясь разрешить её проблемы. Разрешить - для себя, поскольку Ниннон в моих советах давно не нуждается. Царственная особа: рост под метр восемьдесят и почти всё - ноги, белые прямые волосы - небрежными прядями, такими же небрежными мазками взгляд на мир, едва различимый голос с оттенком «Гспди… ну, не всё ли равно..», - это и есть моя дочь. Нинкой язык не поворачивается её называть.
 
Как и положено царственной особе, большую часть времени проведённого дома, Ниннон возлежит в подушках, наматывает на пальчик белоснежный локон, дует жвачкою пузыри и тупится в экран постоянно работающего телевизора. Компактная «Юность», обрамлённая хрупким пластиковым корпусом, - привилегия Ниннон, и я всерьёз завидую своей дочери. У Ниннон есть то, чего нет у меня: юность, любящий мальчик, даже телевизор теперь в её в комнате есть, а в моей – нет. Гробина с диагональю 101 сэмэ, приобретённая моим благоверным задолго до знакомства со мной, уехала предпоследним рейсом по дороге в светлое будущее.

Отбытие Его от перрона моей жизни было затяжным. Состав подали загодя. Единственный пассажир и куча багажа. Я вычеркнула себя из списка провожающих, потому что таких долгих проводов моя психика выдержать не могла. В качестве «дежурной по вокзалу» оставляла Ниннон. Униформа железнодорожного служащего безразлично серого цвета очень подошла бы к её равнодушному личику. Опершись лопатками на дверной косяк своей спальни,  держа царственные бёдра на весу, Ниннон молча наблюдала, как отъезжающий трёт подошвами пол, пыхтит и краснеет от натуги. Так проводница вагона скорого поезда, каждый день взирая на вокзальную суету, откровенно скучает, зная наперёд, что любой рейс конечен и каждый вокзал до смешного похож на другой.

Первым делом Он вывез свои носильные вещи. Это понятно – не голым же мужику ходить. Вторым заходом перекочевали «на улицу» напольные колонки-истуканы на ножках-иглах и мраморные подставки под них (это для чистого звучания, кто не в курсе). Всего неделю тому, как, порвав на себе последнюю рубашку, он утверждал, что идти ему некуда. Верите? А я верила.

Следом покинули наше семейное гнёздышко рыбацкие принадлежности: резиновая лодка, гидрокостюм, парадная коллекция блёсен и воблеров - она у нас в большой комнате на стене в специальном стенде висела. А рядом с витриной этой, как звёзды за сбитые самолёты на фюзеляже, красовались фотки в рамочках: «Я и Сазан» - оба бликуют на солнце пузатыми боками, «Мой лучший улов» - на этой фотке я держу кукан с вереницей нанизанных крапчатых щук, ставших странно мягкотелыми после выуживания… (или мне казалось, что держу Я, а на деле – сама на кукане висела?); ещё несколько снимков в том же боевом духе, - их тоже забрал.

В один из дней, когда по «вокзалу» должна была дежурить Ниннон, мне на работу позвонила соседка:

- Что ты себе думаешь?! – кричала соседка в трубку, - Он всю квартиру без тебя вынесет! Коробками барахло тащит! Замок бы уже давно сменила!

Соседка тётка Ирка знала меня почти с пелёнок. С её дочкой Олесей мы дружили с тех пор, как наши матери получили жилплощадь в этом доме. Две квартиры, распахнувшиеся крыльями бабочки по обе стороны от общей стены узкого коридора и похожие друг на друга, как сёстры-близнецы, были нашим обиталищем. В каждой из квартир по три женщины. В нашей – мама и я с младшей сестрой. За стенкой – тётка Ирка со старой глухой  матерью и дочкой. Одинаковая мебель на кухне, одинаковые люстры в комнатах – всё это покупалось в период тотального дефицита; одинаковая неустроенность быта по причине отсутствия мужских рук. Иногда мне казалось, что по образу и подобию наших квартир устроен, а точнее – НЕустроен весь мир. 

Как-то сразу всё стало общим: тамбур, табуретки, соль, слёзы. За прошедшие годы квартира-бабочка сильно постарела. Крылья обветшали, население  заметно поредело. Вначале я похоронила мать – рок или неосторожность водителя, - не всё ли теперь равно.
Следом, будто бабочка, во что бы то ни стало, стремилась сохранить симметрию, умерла тётки Иркина мать. 2:2. Равновесие воцарилось ненадолго. Начался сильнейший перекос - в нашей квартире появились сначала мужчина, потом ребёнок (4:2). Для компенсации младшей сестре пришлось сменить место проживания (3:2). Это обстоятельство не помогло, и вскоре мужчина тоже ушёл. Всё вернулось на круги своя - мы с Ниннон остались вдвоём.

Принцип действия этой шаткой конструкции мне втолковывала моя давнишняя подруга Римка. Я слушала, прилежно вникая в эту эзотерическую чушь. Я всегда слушала Римку. И откуда берутся такие умные?! Она лучше меня училась в школе. Она смогла поступить в институт, чего я даже не пыталась сделать. Римка всегда была «выше» и лучше. В одном ей не везло - с мужчинами не складывалось. Объяснений этому Римка искала во всякого рода нетрадиционной литературе. Набравшись теории, считала себя вправе давать практические советы. И почему я раньше не послала её в известном направлении? Всё слушала, слушала; книжки, которые она подсовывала, читала старательно.

Очень хотелось семейной идиллии. Я много думала о маминой жизни и о том, почему мама – красивая, сильная, смелая, - оставила нас с сестрой без отца. Мне казалось, что я многое поняла и сумею разорвать порочный круг безбрачья. И я опять привела в дом мужчину.
За стенкой всё так же оставались тётка Ирка с Олеськой. По закону римкиной логики обеднение нашей половины на одну человеко-единицу можно было предвидеть. И, вспоминая смерть матери, я думаю, что последняя потеря не так уж и велика. 


- Пусть вывозит, - как можно более безразлично ответила я соседке, но звонок меня  разволновал. Больше всего боялась, что заберёт стиральную машину. Придётся покупать новую, да ещё заново морочиться с её установкой. Набрала домашний. К моему удивлению в трубке услышала не Ниннон, а Самого.

- О!... – паузой я старалась замять свою растерянность, - а чё это ТЫ трубку берёшь, а Ниннон где?

- Откуда мне знать, где она. Приехал – никого.

- Хм…, - я уже немного справилась с собой. - И как ты себя чувствуешь – один дома?

- Нормально! – нагло, почти с вызовом.

- странно…, а мне как-то неловко, - говорю на автомате, а себе думаю: "У тебя всегда всё нормально, ты всегда поступаешь как ТЕБЕ удобно".

Молчал.

- Ты это… машинку стиральную оставь. Если хочешь, я за неё заплачу – мне же всё равно потом покупать.

- Не волнуйся, - говорит (заботливый!), - машинку и прочее не трону. Приеду на неделе, сядем-подумаем-прикинем – что, сколько и как.

От этих слов я оторопела и медленно положила трубку.

Итак, наперво, чтобы ЕМУ не тащить телевизор на своём горбу, мне было предложено выложить тридцать штук.

В момент оглашения благоверным этого, так тяжело давшегося ему, решения, я опять завидую (не часто ли?) своей Ниннон – лопнуть бы сейчас перед его физиономией розовым пузырём клубничной жвачки, медленно собрать её потом обратно в рот, нарочито посильнее высовывая язык, выпячивая губы и двигая челюстями из стороны в сторону, а после сказать:

- …за это барахло?! а ты десятку накинешь и тоненький LED купишь? щщщасс… ага…

Но я говорю только:

- Зачем он мне нужен? Забирай конечно, - и даже не смею заикнуться о некогда имевшемся «Горизонте», перекочевавшем вместе с несколькими секциями маминой мебельной стенки для обихаживания помещения по месту службы Бывшего.

Его всё равно перекривило. Он от предыдущей «жены» ушёл с одним этим телевизором и сейчас рвёт на себе вторую последнюю рубашку: «Пятнадцать лет коту под хвост!»

«Какие пятнадцать? Мы с тобой семь, не больше, живём…», - хочу возмутиться я, но вовремя понимаю, что он свой семейный стаж целиком считает. Как говорится, «не по следующей, а по единой!» - от первой жены, мелкими перебежками к следующей большой любви… Биатлонист, блин! Прибежал-прилёг-пальнул, побежал дальше. Из пяти мишеней первые четыре – в молоко, лыжи сломаны, дополнительные патроны выбраны, штрафных кругов – ясно как Божий день - не избежать, так последнюю – давай, разорви на мелкие кусочки голыми руками, затопчи ботинками, заколи лыжными палками – отыграйся сполна за все предыдущие неудачи.



Вернувшись с работы, застаю свою Ниннон в приступе истерического смеха. Чтобы ввести её в такое состояние надо очень постараться. Интересуюсь причиной. Оказывается,  собравшись попить чаю, Ниннон обнаружила пропажу своей любимой кружки, а заодно и всего набора стеклянной посуды Luminark. Набор покупался Бывшим по случаю Дня Восьмого Марта. Мать его нехай! (и Бывшего, и Международный Женский День - в придачу).

Finita la comedie! В полумраке большой комнаты, свободной теперь от телевизора и громоздкой стереосистемы, под занавес опускающейся ночи, вдвоём с Ниннон мы танцуем ламбаду и дерём глотки диким смехом. Никто из нас двоих больше не рассчитывает на мужское благородство. Если уж дело дошло до посуды, то нетрудно представить итог по счёту, который выставит мой рыцарь после этого вот - «сядем-подумаем-прикинем – что, сколько и как..». Жаль, что не могу сказать, небрежно кивнув в сторону оконного металлопласта: «Забирай, конечно, мне ни к чему».


Всё, баста! Пора забыть и начинать с чистого листа.
Алименты?! Хорошо – выплачу я тебе алименты. Из нас двоих должен же кто-то быть мужчиной!
 
Вернёмся к кексу. Рецептом, кстати, Римка поделилась. Пачку маргарина в миску, на самый слабый огонь; кефир, муку, сахар – в ёмкость от миксера, венчики в боевое положение, щелчком пальца по кнопке  «Power». Всё легко и просто. Самое противное - натереть на тёрку лимон. Накануне маникюр как раз сделала, - пальцы щиплют, а лимон всё не истирается. Уж, я его и так, и эдак; измяла весь, губы от усердия поискусала; еле осилила. Надо было в мясорубку его сразу…
Пригоршню изюма промыла, на полотенце высыпала, чтоб обсох; тефлоновую форму с рифлёными краями, как следует, маслом сливочным промазала; духовка уже разогрелась до 200С. Уфф.. - жаром в лицо пахнуло. Порядок. Можно передохнуть.

Противным зуммером пищит городской. Беру трубку – Женечка (мальчик Ниннон). Удивляюсь – почему на городской звонит, а не на трубку Ниннон.

- Ниндом? – скороговоркой.

- А где «здрасьте»?! – возмущаюсь, хотя знаю – от смущения забыл поздороваться.

Женечка у нас нежный. Мама его одна растит. У одиноких мам мальчики либо нежными получаются, либо отъявленными; нам повезло.

- Ой, извините, тёть Ань, здравствуйте. Нина дома?

- Дома. Если не с тобой, не в институте, где ж ей быть. А чего на трубку ей не звонишь?

- Я звони.. отруба.., - слова глотает. Представляю его – долговязого - в этих смешных, непонятно на чём держащихся, широких штанах, в большой, не по размеру  толстовке с собранными гармошкой до локтя рукавами, в бейсболке, отвёрнутой козырьком назад, и с клоком рыжих волос на лбу, торчащих из полукруглой выемки, какую делают на бейсболках сзади, и чувствую, как ходит обидой резко очерченный кадык.

- Поссорились, что ли, Жень? – в ответ только сопение, - Поднимайся! - командую.

С Ниннон разговаривать бесполезно. Знаю наперёд те несколько слов, которые она скажет. В переводе на человеческий язык: «Надоел. Звонит каждую минуту, если не вместе. А вместе когда, ревнует к каждому столбу. Как маленький. Надоело».

Не берусь судить – кто прав из них, кто виноват. Но знаю наверняка – лет через пятнадцать, расставшись с очередным КАВАЛЕРОМ, Ниннон, при всей своей самодостаточности и равнодушии, жгуче захочет восхищённых глаз,  прохладных нерешительных губ и дрожащего нетерпением мальчишеского, чистого ещё голоса.

Вмешиваться не имею права. Да и что я могу сделать, чтобы моя холодная Ниннон потеплела, а нежный Женечка (хоть раз) проявил мужскую жёсткость.
А может и надо с мужиками так, как Ниннон? Они – нас, а мы – в ответ. Соревнование на жестокость. Команды по половому признаку. Победителей не судят. Проигравших – презирают за слабость, о них забывают, они  в ы м и р а ю т ..

«Ах, жизнь-жестянка! А ну её в болото!»

Одного взгляда на Женечку хватило, чтобы понять – держится из последних сил, слёзы  не проливаются только за счёт силы поверхностного натяжения. Пришёл с подарком в День Влюблённых к девочке, которую два года считает своей, и… - от ворот поворот. Мне бы тоже было обидно. Что делать? Что делать? Что дела…

- Плюнь на неё, Женька! Слышишь – плюнь! Ну, чего ты унижаешься? Не заслуживает она этого, ей-Богу.

- Люблю я её, тёть Ань. Сильно люблю.

Эээ-э… так дело не пойдёт. Голову свесил, носком кроссовки штрабит порожек двери, сейчас разревётся.

- Подумаешь – любишь! - говорю я и зачем-то делаю при этом неопределённый круг головой. - Разлюбишь. Другую полюбишь. Красивую. Добрую!

- Нина самая красивая. Я жениться на ней хочу, тёть Ань.

Приехали.

- А хочешь.., - говорю я Женечке, сующему мне в руки шуршащий пакет с подарком «ПерьдайтеНине, япойду», - женись на мне?!

Парнишка от удивления рот раскрыл. Не поймёт - всерьёз я или шучу, и - разве можно в такой трагический момент шутить. А что делать, если не шутить? Скажите, мне, люди добрые: как с паскудой этой, что жизнью назвалась, бороться, если чувства юмора не иметь???
И я продолжаю:
 
- Нет, правда. Я хорошей женой буду. Обижать тебя, как Нинка, не стану. Готовить я, ни в укор никому будет сказано, умею и люблю… Хочешь, я с мамой твоей поговорю – перейдёшь к нам, будем жить под одной крышей душа в душу, Ниннон ещё локти кусать начнёт, - продолжаю до тех пор, пока Женька не начинает глотать вместе с соплями смешинки.

- Да, ну Вас, тёть Ань! – бросает повеселевший Женька, разворачиваясь на одних пятках, и сбегает вприпрыжку по лестнице. Так-то лучше.

Перегнувшись через перила, кричу в просвет звонкого лестничного марша:

- Так ты подумай хорошень…

- тыподумай, тыподумай-ка…, - вторит эхом подъезд, знающий меня почти с пелёнок.

…

- Привет, - говорит трубка римкиным голосом.
- Привет, - я вяло в ответ.

- Как дела? – зачем спрашивает, знает ведь всё. Первой – ей - всегда всё рассказываю.

- Как-как?! АБЫКАвенно… Слушай, хрень какая-то, а не кекс по твоему рецепту получился.

-  В смысле? – удивляется Римка. Вообще-то я редко разговариваю с ней таким тоном, Римка для меня авторитет бесспорный.

- В смысле – выбросила. И не пойму я: что это за тесто без яиц???

На том конце провода надолго повисает тишина. Я дую в трубку, кричу по очереди «Эй!», «Аллё!» - без реакции. Мне начинает казаться, что на линии обрыв. Но трубка вдруг оживает и слегка хрипит застоявшимся голосом.

- …дааа… с яйцами-то я тебя подставила…, - Римка прокашливается и продолжает, - В общем так, подруга, - рано или поздно ты всё равно узнаешь.

По дурацкой привычке - шутить, когда мне плохо, я пытаюсь скалиться - типа «Всё дело в яйцах!», но Римка на шутку мою не ведётся:

- там вообще-то по рецепту два яйца кладётся, видно я пропустила, когда тебе диктовала. И раз такое дело с яйцами… короче, Ань, Твой у меня.

- Кто «мой», не поня…ла..? – мысли бегут быстрее, чем поворачивается язык. Перед глазами сменяются картинки:
То самое Восьмое Марта. Я прибежала, запыхавшись, с работы, Римка была уже у нас. Сидела на табурете в кухне и во все глаза смотрела, как Сашка готовит противень с горячим для духовки. Картошку крупно нарезал, грибы горкой выложил, лука – щедро – добавил; сметану из банки вытряхнул, пальцем каплю подхватил, поднёс ко рту, облизал (он всегда так делает); манжеты у сорочки закатал, перстень с пальца снял (он всегда так делает), и, запуская на самое дно – сначала пальцы, потом почти целиком ладони, - стал тщательно перемешивать; делал это медленно, со знанием дела и с нескрываемым удовольствием. Римка уставилась так, словно ей откровенное эро показывают. На что угодно поспорить могу – в тот момент Римка потекла.

- Надеюсь, ты уже достаточно мудра, чтобы всё понять правильно...


..я не слушала, что говорила Римка в трубку. Да и зачем мне теперь было её слушать.