Вампиризм

Тяжелее всего признаваться в своей жестокости. Себе. Не на публику или для красивого словца. А по-настоящему. Лежа ночью в постели вдруг произнести это вслух: «Я тебя убиваю».
Да чего там. Этого не объяснишь на пальцах. И дай бог самим вам этого никогда не почувствовать.  А, возможно, не доведется никогда и встретиться-то с таким. Вот тогда вам повезло. Тогда я вам завидую даже. Я, на самом деле, сама с таким никогда не сталкивалась. Это хорошо. Это говорит о том, что нас мало. Таких. Ладно. Чего я хожу вокруг да около? Я вампир.
Нет. В полнолуние у меня не отрастают клыки размером в два перочинных ножечка. И крылья тоже не отрастают. Да и глаза не горят. Красным по крайней мере. Как это показывают в дешевых экранизациях чего-нибудь. Да и донорскую кровь в больницах я не скупаю, в отличие от героев особо кассовых фильмов. Я вообще крови боюсь очень. При одном виде голова кругом идет, тошнит. Ну, да что я рассказываю, вам, наверное, самим знакомо это ощущение. Вот даже подумала – уже не по себе стало.
Смешно наблюдать за изобретательными подростками, гордо присваивающими звания всякой традиционной нечестии: вурдалак, ведьмак, демон, вампир…
…вампир…
Я питаюсь вашей жизнью.
Когда я голодна, мои глаза становятся еще больше на фоне серых мешков – и хоть спи до потери пульса, ешь до потери пространственной ориентации – не помогает. Усталость будто въедается в бледную кожу. Кровь медленнее и медленнее пульсирует в венках, просвечивающихся сквозь нее. Теряется итак неустойчивое сознание. Когда я была маленькой, родные бросались в такие периоды мерить мне давление, ужасались, поили меня крепким кофе, гранатовым соком, от которого потом болел живот, и кормили беспрестанно горьким шоколадом. Я с тех пор не ем шоколад вообще. Да и кофе не очень как-то. Все равно не помогает.
Я голодна. Я ищу глазами в толпе того, кто мог бы утолить мой голод. Большими серыми, почти прозрачными глазами. Кажется, на этом лице не осталось ничего кроме глаз. Я вся обращаюсь во взгляд. И я ощупываю присосками этого взгляда рельефы головного мозга, проникая сквозь смотровые отверстия. Я знаю, кто будет долгой батарейкой, а кого не хватит и на пару дней. Кто слаб и пойдет за мной сразу, а кто будет стоять за себя до последнего. Тут сразу не подберешься. Но если все-таки удастся укусить такого, заряда хватает на год, а то и больше. Я ищу. 
Я курю, рассматривая сквозь сладковатый дым спектры энергетических полей. Меня не интересуют тела – они безвкусны. Мне нужны глаза. 
И вот я выдергиваю из многоцветия запахов, нужный мне.
Я не знаю, почему они всегда попадаются на этот крючок. Наверное, потому что я смеюсь. Оживаю, чувствуя прилив энергии. Я очаровательна, когда смеюсь. Кажется, что разлетаются золотистыми искорками лучики моего взгляда. Появляются силы. Я прыгаю, танцую, шучу, беру за руку. И он забывает обо всем. Он слышал обо мне многое. Он видел искалеченных мной. В их глазах нет жизни. Они стеклянные. Будто сломалось что-то в теле куколки. Ниточки оборвались. Но он забывает. И кладет доверчиво себя в мои светящиеся ладони: сжимай! Сжимай так крепко, чтобы раствориться, чтобы не утечь сквозь пальцы, а впитаться через треугольно сцепленные трещинки. Такие маленькие, что и заметить-то трудно невооруженным взглядом. И вот уже поломанная кукла висит на своем нумерованном   гвоздике. И молчит…молчит… и только в глазах стеклянных дрожит моя заливистая улыбка.
Я всегда так жила. Встречаю школьных знакомых иногда…знакомых? Друзей? Тех, кем я питалась в свое время. Встречаю и ужасаюсь. Кто-то пострадал больше, кто-то – меньше. А только видно всех. Я, кажется, могла бы узнать их всех по запаху в темной комнате, битком набитой народом.
Я давно поняла это. Лет в одиннадцать, наверное. Почувствовала вкус. Но понять – одно. А вот поверить. Признаться себе в этом…
Это возможно контролировать. Но невозможно остановить. Если я хочу продолжать существовать, конечно.
В какой-то момент я даже нашла прекрасный выход для себя: не заводить никогда серьезных отношений. Использовать людей только в качестве аккумуляторов. Сейчас объясню. Когда рядом появляется человек, которого ты по каким-то причинам не можешь оставить – неважно совершенно по каким – автоматически перекрывается доступ энергии. Нельзя просто пройтись по улице или, скажем, сходить в клуб и привести с собой одноразовую батарейку. Потому что дома есть человек, за которого ты несешь ответственность. И тогда начинается принудительное голодание. И хочешь ты того или нет, ты начинаешь есть того, кто с тобой рядом. Пользы тебе от этого мало. Основной запас был поглощен на так называемой стадии флирта. А того что осталось, не хватает и ему самому.
Остается один выход: расставание. Причем совершенно не обязательно официальное или даже физическое. Для того чтобы питаться человеком, не нужно с ним спать или жить. Но если вампир вышел на охоту, его уже нет дома, рядом с пустеющей второй половинкой. Даже если в этот момент он лежит на диване, смотрит новости и ест попкорн. Его глаза где-то следят за жертвой, уже привязывающей самостоятельно ниточки к собственным рукам. Наверное, есть флегматики, которые могли бы это терпеть или же вовсе не замечать этого состояния. Но мне такие не попадались.
Когда ты голоден, ты готов бросить все. Тебе хочется ехать, искать новые города – катакомбы невостребованной человеческой энергии. Хочется сменить работу, бросить учебу, развестись.  Но ты ограничиваешься перестановкой мебели в своей комнате. Потому что не можешь. Потому что знаешь: когда ты уйдешь, тот, кто с тобой рядом, сломается окончательно. Пока ты держишь его за руку, прижимаешься к его спине ночью, расправляешь запутанные волосы, все короче становятся ниточки, все толще. Тебе уже не разорвать их одним красивым движением.
Но что делать, если ты понимаешь: еще немного и от него не останется ничего. Он просто растворится в воздухе. Или не в воздухе – в тебе.
А он плачет, чувствуя. Ему больно. Больно с тобой и без тебя еще больнее.
Ты любишь его? И рвешь нити. Ты перегрызаешь эту пуповину сейчас, пытаясь спасти то, что от него осталось. Но как бы остро ни был наточен скальпель и как бы бережно не наносил ты мгновенный и точный надрез, шрам останется. Да такой, что никакая пластическая операция его не возьмет, никакой татуаш не заретуширует. Будет ходить, пряча от тебя глаза. Пустые, как две стеклянные колбочки.
«Зачем тебе все они?»
Да как тебе объяснить…
Интересно, какими будут их дети?
Какими будут дети, если и мама, и папа выпиты были в свое время до капельки. Живыми?
Как тебе объяснить…