Я вам так благодарен, уважаемый мартирос

-Я вам так благодарен, уважаемый Мартирос, что вы посетили мой дом и согласились посмотреть мои работы. Это для меня такая честь.
 С этими словами художник Бажбеук-Меликов обратился к своему гостю, известному художнику, чью фамилию я называть не буду, тем более, что для читателя не составит большого труда догадаться о ком речь.
 Мартирос С. уже тогда, а я говорю о событиях тридцатых годов прошлого столетия, был одним из ведущих художников страны, и имел самые высокие звания и регалии, которые мог иметь тогда художник.
 Бажбеук, как его все называли, был лет на десять моложе своего именитого гостя, не имел никаких званий и наград, и единственное чем обладал, был талант и любовь к живописи. Любил он не только живопись, но еще и кое- что другое, но это уже тема для другого рассказа.
 - Что ты Бажбеук, - ответил снисходительно и лаского Мартирос, - мне самому интересно посмотреть твои работы. Я кое -что уже видел и считаю тебя интересным и самобытным живописцем.
 От этих слов маститого художника сердце Бажбеука затрепетало от счастья и волнения. Ему нетерпелось услышать мнение ведущего художника Армении и всего Советского Союза.
 - Я так давно мечтал вам их показать и  послушать ваше мнение.
- Давай, показывай, что у тебя есть,- сказал лениво Мартирос,-не стесняйся.
- Вот они, они все висят у меня на стенах, - ответил Бажбеук.
 Надо сказать, что квартира Бажбеука была небольшой и скромной, две маленькие комнаты. Но эту убогую квартирку украшали работы ее хозяина, которые плотно были развешаны на стенах комнат,  и, таким образом, прикрывали обшарпанные стены. И работ, что висели на стенах, было  ровно сто десять, больше не помещалось. И после каждой вновь написанной работы, Бажбеук снимал какую-нибудь из старых работ, которую считал наименее удачной, и на ее место вешал новую, а старую... уничтожал. Ибо на стенах его маленькой квартиры помещалось ровно сто десять работ, и ни одной больше. Ну а работа, которой не нашлось места на стене, должна была быть уничтожена. Во всяком случае, так считал Бажбеук, и так и поступал.
 Мартирос внимательно и молча стал рассматривать живопись своего молодого коллеги, и его острые глаза из-под бровей буквально пронизывали одну за другой работы Бажбеука.
 - Да, интересные у тебя работы, Бажбеук, - произнес менторским тоном Мартирос, - но почему они такие темные, что это за черная живопись.
 Услышав эти слова, Бажбеук вздрогнул. Его живопись того периода действительно была темной, но отнюдь не черной. Он тогда увлекался Рембрандтом, ему нравился коричневато-золотистый колорит картин великого голландца, им он восхищался. Таких слов от художника, которого он очень уважал и с мнением которого так считался, он не ожидал. Если бы Бажбеук не считал Мартироса большим художником и не считался с его мнением, то, поверьте, реакция была бы не такой. Но он верил Мартиросу, и в этом была его беда. Все остальное, что говорил Мартирос, уже не имело значения. Самое страшное он уже сказал. Вернее, своими словами, он вынес приговор творчеству Бажбеука последних лет. А Бажбеук среагировал на это в своем духе.
 Сразу же после ухода Мартироса, Бажбеук, долго не думая побросал в печку, а тогда была зима, и в доме горела печка, около сорока своих работ последнего периода, исполненных в коричневато-золотистой гамме. Так грузинская, а вместе с ней и армянская живопись лишились около сорока шедевров. И хотя в тот день в доме Бажбеук-Меликова было тепло, горели брошенные в печь, вместе с рамами, его работы, но сердце художника сжимал ледяной холод. Больше в его доме Мартирос не бывал.