Расплата. Гробница героям - вся Земля

Трагические события обезволили вождей ахейских совершенно. Главной заботой полководцев было не допустить мщения. В расположение микенцев направился Нестор красноречивый, второй после Одиссея медовый язык ахейцев. Лучше бы к ним разъярённым пошел Одиссей многоумный, но помятый колёсами, он лежал и тяжело охал, хоть и охать ему болезненно из-за сломанных рёбер.

Диомед, сукин сын, повредивший копейным остриём Киприде запястье, и бога самого войны Ареса не устрашившийся, раной гнойной уметивший его, (чтобы не путались под ногами, когда смертные выясняют отношения), предусмотрительно настропалил свою дружину: в случае заварушки, быть готовыми вступить с элитной частью ахейцев в смертельный бой, но мести разгореться не позволить.

Неоптолема в Теламонидов полк направил Менелай для усмирения воинственного духа, хотя свой жребий предводитель саламинцев выбрал сам. И все потом к Одиссею возвратились.

– Грузите саламинских псов на корабли! – прошипел Одиссей тяжело. – И пусть отчаливают, гоните шелудивых, пока микенцы их не загрызли. Да богиню раздора задобрить жертвой не забудьте. О, Кронид1, позором мы себя покрыли, допустив царя предательски убить. Жезл предводителя отдайте Диомеду,  он первый среди нас, ему я присягаю,– Одиссей поискал глазами царский посох, ему подали, он потряс им, говоря: – Сейчас же силою разоружить микенцев, чтоб не подняли бунт, и вслед за саламинцами отправить. Сегодня ночью погреб героев на Иде совершить. Двойной достигнем цели: обряд свершим и огненную весть пошлём на Лемносский утёс. Ему ответит гора Афон и дальше эстафету передаст Макиста скалам. Там сторожам уж слёзы очи выели, они зажгут костёр от факелов горящих постоянно и караульщикам на кручах Киферонских блеск его летучий вручат, будя сознание стога тростникового, десятилетие спящего подряд. Над озером Горгониным тот свет жар-птицей пролетит к высотам Эгипланата, и вспыхнут снопы сухие трав на гористом бреге Саронских вод, ему откликнется утёс Арахны рядом со столицею ахейских городов. Мы терзать себе сердца погребением вождей измучимся, а Родина победно заликует. Два конца сведём мы вместе – тризну тяжкую и пир весёлый.- Одиссей скривился, тяжело ему далась речь, прерываемая вздохами с трудом.

Эшмун и я решающее слово вождя слыхали, царя Итаки пользовал целитель, он корсет из прутьев, панцирь, наложил на туго перевязанную грудь. Вождей он попросил  в покое оставить мудреца.

Диомед бразды правления успешно принял, не даром Сириус его путеводная звезда, синим блестящий серебром в осенние ночи. Вдруг мудрым и хитрым стал как Одиссей. Над палацем Приамовым орлов этолийских вывесив на входе, он вестника послал к предводителям фаланг микенских, собрать их будто бы для дележа оружия трофейного, сокровищ, хранящихся в подвальных казематах. Тысяцких и сотских и десятских связали враз, а там простых солдат разоружить не составило трудов. Лишь клятву взяв с командира полка аргивян не учинять в лагере никакой смуты, ему велел выступить с ратью своей на вершину священную Иды, груз волоча на ослах от подножья до самого пика, груз тот, что в прах превратится. Следом за грузом печальным плакальщицы пусть волосы рвут, и стогны к небу возносят, рать церемонно пусть топчет мрамора скол, в руках неся факелы трескучие. За ней овец и коз, быков отборных гнать, нести венки, вино в сосудах. Для костра дрова на мулов по пути грузить, захватив топоры древорубные.

– Кого из жён троянских заклать на могиле главнокомандующего? – вопросил собрание вождей.
– Андромаху с преемником престола Приамидов! – бессердечный молвил вождь спартанский  Менелай.
– Только лишь младенца, принцессу не отдам,– наложил запрет Неоптолем.
Он кормящей матери молочной грудью упивался.
– Ахилла сопроводит Поликсена через Стикс. Она сама того желает,– молвил  Тевкр, побочный сын Теламона.– А брата моего Кассандра пусть проводит, за то, что каркала: «Почто вы гибель в Трою волочёте?!»
– Решено,– сказал Диомед.– Долг велит Патрокла гроб разрыть и кости с костями друга поместить. И эпитафий пусть рапсод наш сочинит и тут же в золоте увековечить.
– Гомеру Сарпедон глаза зеркалом выжег,– сказал внук Миноса, царь Крита Идоменей, предводитель ополчения критских городов. Восемьдесят наилучших кораблей новейших спустили верфи Крита на войну.
– Золото похитят и будут гробы немы, – резонно заметил Филоктет, беднейший царь в коалиции греков.
– Остался змей без яда, но уполз. - О Сарпедоне отозвался Диомед.- А с золотом ты прав, герой наш Филоктет.

Здесь в гостиную вошёл вестник и подал Диомеду папирус, скатанный вокруг деревянного валька.
- От Сарпедона весть,– сказал посланник.

Диомед развернул рулон и пробежал глазами письмо.
– Не прост ликийский царь,– задумчиво промолвил Диомед, вороша пальцами кудри. – О возможном отравлении резервуаров, что Трою снабжают водой, он нас предупреждает. Послушайте, что пишет: «Яд – оружие бессильных, его я отвергаю, но может сыскаться безумец и бросить в чан холерный труп».

Вожди ахейские молчали, хмурились и прятали глаза.
– О троянах тщится их союзник,– буркнул неохотно Менелай.
– Нас больше в десять раз и пьём мы ту же воду. Поставь, Атрид, надёжный пост, а к Сарпедону Скамандрия сопроводи. Пусть царствует он в Ликии после приёмного отца. Хватит крови!
– Будь по-твоему,– ответил Менелай.
– И прекратить насилие, резню. Из мирмидонцев полицию и суд военно-полевой я назначаю. Мародёров сбрасывать со стен.

Прочитав последнее место, я прослезилась. Автор с высоты своего христианского милосердия, а может по другой причине, приписал не свойственное захватчикам святое чувство. Они его никогда не выражали, или проявляли в малой толике. Но чтобы наследника отдать, угрозу будущему своих детей, такого снисхождения пленникам не оказывали. Если автор решил  повысить честь Диомеда, то нужно было начинать с площади перед эшафотом, вслед за Аяксом Теламонидом. Я тоже не вступилась за Елену. Неважно призрак ли лежал за ширмами, живой ли человек. Войска на площади не лучший пример наблюдали. В строю стояла молодёжь Эллады. Побуждал к казни «зелёный» старец, и только два вождя отвергли казнь. В граде Саламин потомки храм Аякса воздвигнут и учредят праздник аянтин. Спустя 800 лет Фемистокл и его воины вознесут молитвы богу и попросят помощи Аякса. 200 кораблей потопят греки, потеряв всего 40. Жестокий бой продолжится даже ночью. Устоят против таранов греческих триер лишь бронированные бронзовыми листами корабли царицы Галикарнасской, что даст право Ксерксу сказать: «Сегодня женщины были мужчинами, а мужчины – женщинами».

Искалеченного Одиссея тоже повезут на Иду, а мы при нём. Кого благодарить, не знаю, цепь причин длина, но погребение героев и игры в их честь я увидела. Такого зрелища мне не случится пережить.

Нестор возразил: на Гаргар высоченный в оставшийся довесок дня не втащишь все приготовленья; царей хоронить – не псов сжигать взбешённых. И с ним Диомед согласился. На следующую ночь перенесли прощанье.

На Гаргаре стоял алтарь в честь сочетания Зевса с Герой. И здесь же с помощью пояса Афродиты обольстила надушенная и напомаженная супруга державного мужа, усыпив любовью, чтобы время дать богам союзным отвратить от кораблей троян. Ещё знамениты подножия Иды тем, что обнажённые Гера, Афина (как смогла девственная богиня оголиться перед мужчиной?) и Афродита здесь предстали пред очами Париса, чтобы он оценил их достоинства, и выбрал красивейшую из них, которая съест молодильное яблоко из сада Гесперид. Особенно крутилась перед Парисом Гера, но, увы, её лоно не скрывал соблазняющий пояс Киприды. Но раньше всех этих событий знаменитых на Иде обольстилась Киприда Анхизом. Везёт же пастухам! Эней от них, от смертного с бессмертной.

– Там роща священная Зевса, а в храме ему же алтарь,– рёк Диомеду вернувшийся с вершины сын Ахилла,– Уместна ли могила рядом?
– Для великих – да.
– Но костёр – он рощу спалит.
– Срубить деревья близкие к огню.
– Священные дубы? Я за это дело не возьмусь.

Диомед задумался, прошёлся по гостиной, где смыли кровь троянских венценосцев. И с дальнего угла кудрявый, с курчавою бородкой, прямой, сказали бы сейчас греческий, нос направил на Неоптолема, вскинув голову.
– Кто их освятил? – спросил и сам ответил: – Троянские жрецы, а мы пленили их. Мой друг, тяжела твоя задача. Ты вспомни, как отец распоряжался тризною Патрокла. Не просил, приказывал Ахилл. Возьми жрецов за патлы и разрешения добейся у богов.

Жреческая коллегия дала добро за свободу от рабства. И потянулись вьючные животные на вершину Иды, и топоры в священной роще застучали. И мы на другой день на вершину уже покрывшуюся снегом брели вослед повозке с Одиссеем, едва удерживая хлемы на плечах, срываемые ветром остужённым. Высокий сруб  из сосен медных, шершавою корой, смолой пахучей крытых, сжал квадратом место будущего гроба. Ста стопам равнялась сторона. Пеньки дубов белели на поляне, а стволы, распиленные бронзовой пилой, толстыми кряжами, маслом политые, лежали вперемежку с сосной и елью. Хворост, сучья хвойные, жадные к огню, и всякий сухостой покрывали основную пищу пламени, которая насытит языки костра, и жар произведёт для плоти. А плоть вождей в убранстве царском лежала в середине дровяной горы, обложенная хвойными венками.

Ревел в загонах скот. Чувствительно животное к закланью. Ноздрёй ноздри касаясь, храпели кони, гривы сотрясая, вплетённые в них ленты вились траурной волной. Гремели рогами лиророгие быки и к небу хмурому взывали трубным басом. Концерт подняли овцы, спрятав головы под животы соседок, они вымекивали жалобный мотив. На козлином языке козлята вопль вопили.

В глубине рощи сидели на земле трояне молодые, в оковах руки-ноги, с ошейников рабских от  каждого цепь тянулась к дубу, узлом завязана. Они молчали. Ни слова ободрения, ни плача с толпы враждебной к ним не обратилось. Что видели они в жизни краткой? Едва начав ходить, отцов и братьев окровавленных встречали с битвы. Тщились меч поднять и щит и дрот, и шлемы примеряли.

Я вошла в их круг, и будто бы браслеты тяжёлые из бронзы запястья мои сжали, обручем сдавило грудь. Я прижала голову подростка, и он заплакал мне в подол. Присела, стала целовать мокрые глаза и ощутила тупой конец копья между лопаток.
– Госпожа, не делай ему хуже,– сказал мягко солдат.
– Ты мирмидонец?
Воин кивнул.
– Мать тебя ждёт?
– Не заводи со мною эти речи.

Стянув с пальца перстень с бриллиантом, я сунула ему в ладонь. Ладонь сжалась в кулак.
– Отведи его в лес, будто по нужде и освободи.
– Десятника не обойти.
Избавляю уши от подвесок, и воин с мальчиком скрываются за дубами. Спустя время воин появился с другой стороны, ко мне не подошёл.

Похоронами руководили Менелай, сын Ахиллеса Неоптолем, сводный брат Теламонида Тевкр и царь Афин Менесфей. У меня созрел план. Цари стояли у жаровни, протянув руки к углям. Овчинные накидки укрывали их плечи, такие же косматые шапки почти скрывали глаза. Суровая обязанность сделала их неразговорчивыми, что не касалось прямых приготовлений к кремации. Возле них стоял возок с Одиссеем. Подумала, возможно, мудрый вождь присоединится к моему плану. Всё было готово, ждали ночи, чтобы свет костра послужил сигналом для Микен. Подошла к царям и протянула синие руки к медному тазу, стоящему над огнём на треножнике.

– Царь Менелай, – начала, будто ровня ему,– державы не живут одним днём. Сегодня они в ссоре, а завтра будут нуждаться во вчерашнем враге. Тогда вспомнятся добрые дела. Есть притча на Востоке. Одна женщина за всю жизнь ничего плохого никому не сделала, но и ничем хорошим не запомнилась. После смерти попала в аид. Как и в Египте, там тоже есть весы, на которых взвешиваются благородные и низкие поступки. Чашки весов замерли равновесно, потому что на них её двойник,  ничего не положил, и судьи в затруднении, куда же её отправить, на муки или на острова блаженных. И тут одна тень положила на оправдательную чашу  луковицу. «Что это?» – спросил судья. «Эту луковицу она мне подала, когда я ходила по селениям с протянутой рукой». Сегодня у вас,– я оглянула царей и встретилась глазами с каждым, – есть возможность пополнить запас добрых дел. Помилуйте несовершеннолетних, я вас умоляю.
– Кто такая? – спросил Неоптолем.
– Старая знакомая,– прежде меня с усмешкою ответил спартанец.– Пророчица. Предсказала мне… – и запнулся. Чуть не проговорился, что знал давно о призрачности Елены…– Что я останусь жив под Троей.
– Когда? – живо царь Афин.
– До войны.
– Тогда, ого!
– Надоела ты мне, честно говоря,– с досадой буркнул Менелай.– Разжалоби притчей свою бабушку. Никакой державы Троянской уже не будет. Всё под корень. Не тот случай, когда забирают контрибуцию и облагают данью. Род Приамов выкорчеван. Кто в рабство, кто в аид. А что до дел богам приятных, то часть из них могу отдать тебе. Обитель блаженных мне обеспечена.- Похоже, очерствела душа царя.– Впрочем, как решат цари. Их рабами я не распоряжаюсь. Раб моего союзника не мой.

Внимание моё на самом молодом, Неоптолеме, который оказался мерзкой сволочью.
– Я запомнил стражника, которого ты подкупила. Пленники пересчитаны. Когда обнаружится недостача, он подставит горло под нож. А укажет на тебя, ты отца проводишь через Стикс.
О, Мелькарт, затми ему очи. Немезида, сними повязку с глаз, и ты увидишь здесь несправедливость. Аполлон мой сребролукий, где твои стрелы? Спаси солдата, сохранившего жизнь мальчику.

– А ты глазастый, царь,– заметил Менесфей.– Конечно, сзади глаз не имею, а то закрыл бы их на этот случай.
Неоптолем гавнистый отрок, отцовская слава его испортила.
– Как понимать тебя, Менесфей? Если моих мирмидонцев покупает шлюха, а не наоборот, то зачем мне такие воины.

Менесфей, видать, был витязь не из пидорасов, фарт не фарт, а Тесея, свернувшего рога Минотавру, он скрутил. Ко мне он обратился: – Не бойся никого, ты под моей эгидой. Тебя как дразнят? Астартой? Ничего. Храм в Угарите? Тогда тем более. Откройся, что дала стражнику?
– Сто быков.

Царь Афин ошалело выкатил синеву глаз и осветил ею царей: – Не утверждаю кто как, а я тоже бы купился. Сто быков не пожалела! Это следует понять. У неё же нет счёта в Кипрском банке.- Царь будто бы вина хелбонского не в меру выпил. Он выступил вперёд и поднял руку. Не на собрании и скипетра при нём не было.– Достославные цари, соперники за руку Елены, скинем ризы гнева! Я, царь Афин, милую не способных носить оружие, которые числятся в моей добыче,  их освобождаю.

В жаровне щелкнуло, Неоптолем завизжал и закрыл ладонями лицо, крупная искра влепилась ему в глаз. Эшмун был тут, как тут. Его остановила.
– Проморгает, он неположенное видел, наказан Аполлоном.
Менесфей быстро наложил повязку на глаза пострадавшего вождя, чтобы тот не тёр их и отправил к Подалиру, который развернул палатку скорой помощи в храме Зевса. Затем подозвал казначея и сказал громко: – Сто быков золотом выдай Астарте.

За Менесфеем последовали Тевкр и Филоктет, Идоменей,повелитель Крита. Диомед отсутствовал, он был занят на равнине приготовлениями к погребальным играм. Как амнистию воспримет предводитель? Я отвела Менелая от треножника и показала знакомый ему перстень, говоря: – Только он укажет тебе путь к Елене. Если любишь жену, отпусти подростков.
– Сто быков,– оценил царь свой подарок, хотя он того не стоил: три драхмы1 золота и монограмма.

Даже двадцатилетние пленники ответили на вопрос о возрасте, что им нет ещё восемнадцати.
В сумерках прибыл на колеснице Диомед в парадных доспехах. Но ночь глаза не раскрывала, зрачки-звёзды зашорили тучи. Оркестр исполнил гимн Афине. К воинам со словом обратился командующий.

– Сыны Эллады, ныне оставляем последний гроб на чужбине. Ныне прощаемся сердечным целованием с героями, отдавшими бесценные жизни за честь родины. Они любили нас, поэтому во время брани не сидели в кущах, но с копьём в руке первыми грозных троян встречали, шли грудь на грудь с самыми отважными врагами. Десять лет неимоверных по тяжести трудов отдал царь Микен руководству войсками. Если бы не его стойкость и твердость, не его терпение беспредельное, равное божественному, мы не покрыли бы себя славой, а, возможно, с позором разбежались бы по домам. Слава Агамемнону!
– Слава, слава, слава! – вскричали аргивяне, бряцая оружием
– Ныне прощаемся с героем Эллады, царём Фтии Ахиллесом, сокрушившим первого рыцаря Трои. Благодаря Ахиллу пала высокая твердыня, древний Илион. Благодаря Ахиллу запомнят народы Диомеда, Патрокла, Аяксов Теламонида и Оилида, Протисилея, первого павшего героя, Идоменея, повелителя Крита, Менесфея, царя Афин, Неоптолема.

При упоминании последнего имени предводитель повернулся к сыну Ахилла.
– Прими и передай матери наше искреннее сочувствие. За эту потерю вы ни в чём не будете нуждаться, пока я жив. Вижу повязку у тебя на глазах, что случилось?
– То Аполлон меня отметил, искра в глаз попала. Подалир уже мне помог.
– Благодаря подвигу Ахилла, – продолжил слово полководец,– потомки запомнят царя Спарты Менелая и всех бесчисленных павших и здравствующих витязей. Слава Ахиллу!
– Слава, слава, слава! – покатился ответ войска со склонов Иды.

С прощальным словом Менелай: – Испытанная в боях дружина, мужи ахейские, мы начали эту войну, чтобы восстановить попранную честь. Не мою, тьфу на меня! Как сказал великий Агамемнон: «Царей в Элладе много, за всех не повоюешь. За честь страны копьё я поднял, чтобы не повадно было варварам умыкать ахейских жён». Не то добро, которым на добро соседа отвечаешь, его творишь ты по обязанности, но на зло если ответишь добрым делом, то и запомнится. Мы здесь прививку сделали троянам от бесчестья, не только им, а всем грядущим в след нам народам – не поступать бесчестно, гостя у друга. Мы хороним героев не в чужой земле, гробница доблестных – вся земля. Нам прискорбно сообщать родине о той трагедии, которой вы свидетели. Не закроешь всем уста и не сотрёшь из памяти сцену гибели Агамемнона и Теламонида. То сразился Аполлон с Афиной, и герои пали последними жертвами враждующих богов в этой войне.

Как далёк был от правды царь. О последних жертвах Афины я расскажу позже. А сейчас я мёрзла, и как все, ожидала той минуты, когда разожгут погребальный костёр.
– Прощаясь с братом,– продолжал речь спартанец,– клянусь увековечить его на земле микенской. Слава геройским сыновьям Ахейи!
Что и свершилось, Агамемнон стал богом-покровителем пелопонесских племён.

Наконец, после речи Одиссея многоумного, страдальца, не успевшего начинить Еленин «пирожок» царской начинкой, стали с четырёх углов поджигать дрова. И ни в одном углу не воспламенялся хворост, сколько факелов ни подносили. Хватились жреца-хранителя алтаря Зевса. Жрец и помощники с пением гимна Афине обошли сруб, и каждый угол окропили водой из святого источника. Ритуал ни к чему не привёл, факелы гасли. Ну, конечно же, боги ждут требы.

Откуда-то появился услужливый лайдак ахейцев Полиместор с гоплитами. Загремели цепи, к углам сруба подвели по заложнику. Липовые союзники троян стали резать пленников, как баранов. Двое держали, третий, задрав за волосы голову, кривым ножом перерезал горло. Представление не тронуло ничью впечатлительность. Это же враги, они хуже зверей, по их вине десять лет без отпуска, жилья, в не стираных рубахах пребывали. Чего их жалеть. Им и так оказана честь умереть на высокой могиле. Полиместор старался угодить на этот раз захватчикам, потому что его гоплиты смыкались туда-сюда, и даже побили аргосцев. Он надеялся на то, что после разрушенной и сожженной Трои пропускным режимом через Геллеспонт будет заниматься Херсонес Фракийский.

Внизу по равнине стало разливаться зарево.
– Пожар! Пожар! – закричали со всех сторон.– Троя горит!
 Захватчики взирали на него с неравнодушным любопытством. Там горит, а здесь нет, недоумевали цари.
– Что скажешь, Калхас? – обратился Менелай к гадателю.
Калхас сосредоточил внимание на том, как древний Илион превращался в костёр.
– Херсонесцы зажги,– угадал.– Дать им факелы.
Сам Полиместор сунул смольный факел под розжижку. Тщетно. Принесли паклю, мох, бересту – ничто не загоралось. Цари занервничали. Если не зажигается наиболее горючий материал, то понятно, что здесь колдовство. Калхас теребил бороду в глубокой задумчивости, пытаясь найти способ расколдовать чьи-то чары. Он обводил всех взглядом магических глаз, и когда впился в меня, взор его прояснился.

– Это она, – указал.
– Это Афродита,– отвела обвинение.– Ахейцы её забыли.  Она недовольна тем, что победители казнят несовершеннолетних. Отмените человеческие жертвы!
Диомед резко отчеркнул ладонью. Исполнители поняли: уйти с виду.
– Оркестр, гимн Киприде! – крикнула звонко, будто главная здесь.
Мелодия грянула торжественно. Срывая голос, запела.

Радужно-престольная Киприда,
Ринься с высей горних,– кознодейка
Голос мой ты слыша издалече;
                Сжалься, богиня!
Я зову – ко мне сойди, крылатая
Наездница. Вскочи на колесницу,
Оставь Олимп, родное небо отчее!
Вот примчалась ты, предстала взорам,
Улыбаешься мне несказанным ликом...
«Астарта! Вот я! О чем ты молишь?
                Чем ты болеешь?
Что тебя печалит и безумит?
Все скажи! Любовью ль томится сердце?
Кто ж он, твой обидчик? Кого склонить
Под твоё иго?
Неотлучен станет беглец недавний;
Кто не принял дара, придет с дарами;
Кто не любит ныне, полюбит вскоре –
                И безответно...»

Пели жрецы, Калхас, троянцы, пели те, кто знал слова, пели истово, торжественно, каясь перед богиней.

Вызволи из напасти плена троянцев!

(Эту строфу ахейцы не пели, им легче ежа проглотить).

Стань, вооружась, в ратоборстве грозном
Мне на подмогу! Костёр разожги!
Костёр разожги, всеблагая!

У всех перед глазами мелькнуло облако чернее ночи, из него услышали голос: – Да удалится Диомед, ранивший меня  в руку.
Пристыженный вождь направился к своей колеснице, и как только она скрылась в темноте, раскололось чёрное небо. В сруб ударил столб огня. И не нашли на пепелище ни одной благородной косточки. Но холм насыпали и установили мраморные стелы с эпитафиями.

                АГАМЕМНОНУ

Убиен на чужбине, лежу в каменистой земле.
Виден утёс мне Арахны, Микены. В ноябре
Блеск запылавшего стога доносит привет мне с Эллады.

                АХИЛЛУ

Во цвете лет и в свете славы сошёл мой дух в аид.
Я здесь погиб не отомщённый. Не множь, мой сын,
сирот.

                ТЕЛАМОНИДУ

Здесь убийца лежит рядом с жертвой своей,
Иго изгнания он наложил на себя добровольно,
Самоубийцею став. Так велела исполнить Киприда.

                ОИЛИДУ

Жрицу познать я в лукавом коне деревянном вошёл
В Трою. Афина меня поразила копьём, сладострастца.