Неоконченная повесть

                Посвящается сыну


Часть 1. ПЛЕМЯННИК КАПИТАНА

Глава 1.

     Солнце медленно опускалось за Волгу. Был летний вечер субботы. Огромный город, раскинувшийся у слияния двух рек, казался нарядным и праздничным. По глади воды почти бесшумно двигались похожие на больших белых лебедей пассажирские теплоходы. Солнце отражалось в зеркальных стеклах классных салонов. Ветерок лениво перебирал занавески в открытых окнах кают. Люди, столпившиеся у борта судна, обращенного к берегу, пели. Из динамиков слышалось "Прощание славянки". Изогнутый нос судна, похожий на горделиво выгнутую лебединую шею, медленно раздвигал гладкую воду, отражаясь в ней ослепительно красной полосой. Вот под кормой появился, все увеличиваясь и увеличиваясь, белый пенистый бурун. Теплоход пошел  быстрее и быстрее, выходя на стрежень реки. Над водой потянулся густой звук - белоснежный красавец прощался с городом.  С палубы махали оставшимся на берегу. Люди, гуляющие по набережным, смотрели на этого белого лебедя и гадали, куда же он повернет: если вверх по течению - то на Москву, если вниз - значит на Астрахань. Корабль повернул на Москву. И теплоход, и река, и небо - все было увлечено величавым движением в этом мире, наполненном сверкающим золотым солнцем.
     Даже речной вокзал, похожий на огромный белый корабль, всеми своими бесчисленными стеклами отражал солнечные блики, и, казалось, тоже куда-то плыл.
     По сходням причала на теплый асфальт спустился молодой человек. Впрочем, молодым человеком его можно было назвать пока с большой натяжкой. Скорее, это был юноша. Щеки, не знающие бритвы, и длинные светлые выгоревшие на солнце волосы выдавали в нем вчерашнего школьника. Высокий ростом, он слегка сутулился.
    Перед тем, как уйти с причала, он долго махал одному из уходящих в Москву теплоходов, стараясь, чтобы его прощание было видно не только  высокой фигуре на капитанском мостике, но и стройному силуэту в светлом платье на верхней палубе. Еще час назад все было великолепно, и жизнь казалась прекрасной.
    Позади у него остались выпускные экзамены в средней школе приволжского города. Жаркий июль повис над Волгой, сжигая суховеями заволжские степи и стирая краски Жигулевских гор. Улицы города обезлюдели, а на берегах реки с утра до вечера не смолкали звонкий смех и плеск воды. Но он не купался за Волгой, не ловил раков в ее теплых протоках, как это было в прошлое лето. Почти сразу после выпускного вечера он опять засел за книги. Это была его финишная прямая. В конце ее лежал этот город причудливо раскинувшийся на крутых гористых берегах. Почти в центре его было расположено величественное  серое здание с прямоугольными колоннами. Здесь юноши становились моряками. Из пыльных аудиторий этого здания дороги вели в сверкающую даль моря. "Штурман" - так называлась эта профессия. Как раз год назад, когда нужно было выбирать окончательное направление в жизни, он узнал об этом здании.
      Выросший на Волге, он ежедневно видел проходящие по ней суда. Они были в его представлении такой же неотъемлемой частью реки, как берега и небо. Они приходили из-за горизонта, появляясь между двух высоких гор, называемых Жигулевскими воротами, и снова уходили за горизонт, теряясь среди низких песчаных берегов, заросших ивняком и вербой. Подобно большинству жителей этого города, он проводил на Волге почти все свое свободное время. И всегда, сколько он себя помнил, в его жизни присутствовали корабли. Они были разными: белоснежными, горделивыми, сверкающими латунью и медью с царственной осанкой или  чумазыми, широкими, низкобортными, тихоходными, трудолюбиво раздвигающими прямыми форштевнями голубую волжскую воду. Иногда они были маленькими суетливыми,  тарахтящими своими двигателями.  Или легкими, стремительными, несущимися над водой на острых крыльях.      
     Как-то в домашней библиотеке он обнаружил толстые тома с названиями "Порт-Артур" и "Цусима". За несколько дней он буквально проглотил эти книги, и флот, героический русский флот захватил его воображение. Его школьные тетрадки были испещрены рисунками, изображавшими миноносцы, крейсера. Он стал искать другие книги по интересующей его теме. Читал множество журналов. Неясные еще, его мечтания стали постепенно приобретать внятную форму
      По Волге на пассажирском теплоходе ходил его дядя. Регулярно бывая в доме брата, наблюдая, как растет и развивается племянник, волжский капитан однажды рассказал ему, что в этом городе есть такой институт. А в нем готовят штурманов для моря. С тех пор у племянника появилась ясная  цель.
     Способный, но не слишком собранный, а, временами, просто ленивый, он понял, что нужно работать над собой. Засел за учебники. Поступил на курсы в университет. "Тройки" по физике сменились на твердое "отлично", подтянул математику. Научился экономить каждую минуту. Год подготовки пролетел незаметно.
     И вот три дня назад, глубокой ночью он ступил на палубу спящего корабля. На этом судне его дядя был капитаном, и он пообещал доставить племянника до места. Племяннику доводилось ходить по Волге и раньше. Но тогда он был мал и всегда был только пассажиром. Теперь же он шел на этом судне учиться мореплаванию. У него было ощущение, что он находится здесь по праву. И когда наутро его пригласили в рулевую рубку, он вошел туда с бьющимся сердцем.
     Капитан стоял у открытого окна и смотрел на волноломы аванпорта. Перед носом теплохода расстилалось безбрежное сияние водохранилища, по которому вдаль точками убегала цепочка буев. Когда капитан предложил ему попробовать стоять на руле, он понял, что его мечта начинает сбываться. Рулевой уступил место у штурвала.
     Штурвал напоминал рулевое колесо автомобиля. При вращении вправо или влево раздавался легкий щелчок, и приходила в движение стрелка, расположенная выше штурвала на круглом циферблате. Стрелка показывала отклонение от продольной оси корабля перьев рулей. Рули были расположены  далеко под его кормой в толще воды в вихревых потоках, несущихся от вращающихся винтов. Назывался прибор мудрено - аксиометр.
     Сначала у него ничего не получалось. Теплоход начал уходить вправо. Нажав на штурвал, он заставил стрелку прибора торопливо побежать влево.  Но, видимо, она убежала слишком далеко и быстро, потому, что нос корабля остановил свое движение вправо и резко повалился влево. Ладони у него вспотели, а во рту пересохло. Ни судно, ни стрелка упорно не желали слушаться его.
     В какой-то момент, от отчаяния, он отклонил стрелку в сторону, противоположную движению носа судна, больше, чем хотел. Испугавшись содеянного, резко нажав, вернул ее на ноль. Неожиданно непокорный нос плавно сместился туда, куда и требовалось.
     - Правильно, - услышал он спокойный голос дяди, - давай-ка я покажу тебе кое-что еще.
      Постепенно дело пошло на лад. Ведомый опытным наставником, он почувствовал ход корабля, и стрелка прибора уже не металась ошалело по шкале, а плавно отклонялась, послушная его воле. Пенистый след за кормой стал ровнее, полосатые буи слева соблюдали дистанцию до борта, как на параде. Уже он в бинокль рассматривал номера буев и докладывал их капитану. На штурманском столе лежал огромный альбом, называемый "лоция". Они находили по номеру буй и определяли, какое расстояние прошло судно от порта. Это занятие так увлекло его, что время вахты пролетело незаметно. Ему не хотелось уходить из рубки. Там, внизу на палубах, среди пассажиров, ему стало бы нестерпимо скучно. И он попросил разрешения остаться стоять на руле.
     Капитанская вахта закончилась, и на свою вахту заступил второй штурман. Штурман был жгучим брюнетом с кудрявыми волосами и большим горбатым носом. Шутник и балагур, новый вахтенный начальник сразу повел себя с ним, как со старым знакомым, чем мгновенно очаровал его. Теплоход шел ровно, уверенно слушаясь руля, и жизнь никогда не была такой прекрасной.
     Когда вечером он спустился из рубки вниз на палубы, ему казалось, что он плавает с этими людьми целую жизнь. Промелькнул вечер с традиционными танцами на корме. Он ждал утра, чтобы снова почувствовать, как многосоттонная махина, послушная движению его руки, легко скользит по воде. Переполненный впечатлениями, заснул, как убитый, без снов. 
    Но когда он проснулся, за окном был очередной город. Нестерпимо медленно тянулись часы стоянки. И только после обеда они снова пошли в рейс. Не теряя ни одной минуты, он бегом взлетел по трапу в ходовую рубку, и, получив разрешение, снова встал на руле. Водохранилище кончилось, буи обступали их с обоих бортов, и нужно было найти между ними путь, называемый фарватером. Сегодня у него получалось лучше, чем вчера. Новая, интересная жизнь заполняла его целиком, обещая незнакомые радости на неизвестном пути. И они не замедлили прийти.
     Поглощенный расхождением со встречным танкером, он не сразу обратил внимание на поток шуток и каламбуров, доносившийся со стороны штурманского стола. Он захотел выяснить причину происходящего и обернулся.  Причина сидела на высоком штурманском стуле. У нее были вьющиеся светлые волосы, короткая юбка и длинные загорелые ноги. На мгновение у него возникло ощущение, что корабль сильно накренился на волне. За окнами рубки гладкая и сверкающая, как растопленный металл, расстилалась Волга. Волны не было. "Эй, смотри на аксиометре!" - закричал рулевой. Стрелка на приборе катилась влево, а вместе с ней летел влево и нос теплохода. Он только сейчас почувствовал, что онемевшей рукой сильно прижал штурвал. Совместными усилиями равновесие было восстановлено, и он был отстранен от управления. "Для отдыха", как было заявлено ему.
     А причина всего этого переполоха, победно помахав им рукой, выпорхнула из рубки. Оставшееся время он сосредоточенно "рулил", ни на мгновение не отвлекаясь от разматывавшейся голубой ленты реки. После вахты штурман предложил  составить ему компанию на танцевальном вечере на корме второй палубы.
    Теплая безлунная ночь опустилась на реку, лишив берега очертаний. Только бортовые огни освещали лица танцующих. В мире полутеней мелькнуло знакомое лицо. Вьющиеся волосы... Она! "Это ты?... Я". Весь вечер они танцевали вместе. Голова его шла кругом, дыхание перехватывало. Ближе к полуночи, когда теплоход затих во сне, они встретились на палубе. Поставили рядом кресла. Непослушными, дрожащими руками он обнял ее.  Летняя гроза упала внезапно, озаряя вспышками небо, реку и ее глаза. Целоваться он не умел, потому что целовался, по большому счету, первый раз в жизни, одноклассницы не в счет. От волнения его бил озноб. Струи дождя обрушились на тент, отделяя их от остального мира. Молнии сверкали почти непрерывно. Внезапно неподалеку, всего в нескольких метрах, вспышка молнии высветила капитанский галун и фуражку. Ни живы, ни мертвы, они сидели не шевелясь, пока высокая фигура не прошла к трапу и не поднялась на мостик. Потом спустились вниз.
     Следующее утро было солнечным и чистым, словно умытым. По берегам тянулись зеленые леса и желтые песчаные пляжи. Волга сузилась еще больше и стала очень извилистой. Он снова стоял на руле, весь сосредоточенный на управлении, чувствуя себя героем и богом одновременно. Летняя беззаботная теплоходная жизнь носилась в воздухе, искрилась на солнце, переливаясь задорным смехом. Он физически ощущал счастье. Последние часы пролетели, как одно мгновение. Ближе к вечеру слева по носу открылись высокие берега. На них красный, словно игрушечный, кремль. И вот он на причале.
     Расставание на трапе среди чужих глаз. Гудок. "Прощание славянки".  Появилась полоса воды, разделяющая их.  Ее ширина увеличивается. Сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее. И вот уже не разобрать лиц людей на палубе. А затем и люди у борта слились в одну разноцветную ленту. Он видел только ее стройную фигурку, стоящую на корме верхней палубы. Не отрывая взгляда от нее, он смотрел и смотрел, пока белоснежная громадина судна не исчезла за серой бетонной стеной с надписью "Стрелка".
     Солнце село. Опустели причалы. Над рекой загорались огни. Отражаясь в темной воде, они дрожали, змеились в изгибах пологой волны, разведенной торопливым буксиром. Делать на причале было нечего, нужно идти в город. На улицах шумела и смеялась загорелая летняя публика. Перезванивались красные трамваи. Город жил беззаботной жизнью субботнего вечера.
     Его вдруг охватило чувство бесконечного одиночества, как будто оказался на необитаемом острове. Он физически ощутил запах ее волос, почувствовал вкус губ, и это еще сильнее обострило его страдания. Все, что составляло смысл его существования последние три дня, осталось там, на палубе корабля, уходящего в вечерние тучи над Волгой. А он один на улице незнакомого города, где его никто не знал, и никому не было до него дела. Захотелось домой.
     Но откуда-то, из дальнего уголка сознания, сначала тоненьким ручейком, а затем могучим потоком вырвалась мысль, подчинившая его волю, и, в конце концов, целиком и полностью завладевшая им. Как он мог забыть? Ведь он приехал сюда, чтобы выучиться и подняться на капитанский мостик по праву. Чтобы сияние воды за окнами рулевой рубки стало для него не редкостным праздником, а местом его жизни и службы. Он поднял чемодан и пошел вверх к остановке трамвая.

Глава 2
    
      Серый фасад здания с колоннами был перечеркнут непонятной надписью "МСМХХХ". На барельефах изображения якорей. Тяжелые дубовые двери пропускали в большой прохладный вестибюль. На стенах изображения кораблей, людей в морской форме, изогнувших шеи портальных кранов.
      Широкий коридор был заполнен такими же, как он, молодыми парнями. Иногда в толпе мелькало девичье лицо. В аудитории с надписью "Приемная комиссия" женщина время от времени подходила к доске и, заглядывая в бумажку, мелом выводила на доске цифры, означающие количество поданных на специальность заявлений. Найдя свою графу, он увидел три цифры, сообщившие ему, что вместе с ним, на одно и тоже место претендуют уже более пяти кандидатов. Заполнив ворох бумаг, он получил взамен разграфленный листок со своей фамилией и бумажку с печатью. Бумажка давала право на койку в общежитии на все время экзаменов, а листок направлял его путь в конец коридора, где на двери висела табличка "Медпункт". Внутри помещения в разных направлениях двигались раздетые по пояс юноши, поочередно заходя в кабинеты. В кабинетах сидели врачи, которые проверяли здоровье будущих мореходов. После посещения каждого кабинета на листке прибавлялись разноцветные закорючки, которые обозначали степень пригодности испытуемого. "Лор", "Окулист", "Хирург"…Пока дела у него шли неплохо: "Жалоб нет", "Зрение в норме", "Припадки отрицает".
      Невысокая полная женщина с крашенными перекисью волосами оторвалась от своих записей и надела на его предплечье черный хомут. Зафыркала резиновая груша и серебристый столбик ртути стал расти, упираясь в деления шкалы. По сосредоточенному взгляду женщины он понял, что столбик ведет себя неправильно.
- Сто сорок на восемьдесят, ты что ночью делал?
- Спал.
- Давление у тебя.
- Вообще-то я здоров.
- Приходи завтра, перемеряем. Да, чаю крепкого не пей… Следующий!
     Он оказался за дверью кабинета. На листке среди радужных закорючек  сиротливо белела графа напротив слова "Терапевт". Не оглядываясь, он пошел по коридору.
     Когда он сказал женщине, что  здоров, то, в общем-то, покривил душой. Девять лет назад в сырую оттепельную ноябрьскую пору он сорвался в строительный котлован, упав с пятиметровой высоты на бетон. Смерть прошла мимо. Но памятью о том полете остались сильные головные боли. Потом головные боли стали проходить, но на медкомиссиях врачи все чаще обращали внимание на излишне высокий подъем ртутного столбика манометра. Он боролся против этого, занимался греблей, проводя много времени в волжских протоках на узкой длинной лодке, называемой "скифом". Зимой бегал на лыжах и выполнил первый разряд. Считал себя здоровым, надеясь, что спорт помог преодолеть недуг. Он почти забыл о нем. И вот здесь, на пороге новой жизни всплыла старая болячка.
     Над городом висела жара. Он шел по раскаленному асфальту. Над головой расстилалось синее без единого облачка небо, а под ногами лежала гора, покрытая зелеными кронами деревьев. Ниже, за этими деревьями синела Волга. Это место называлось Откос. В висках пульсировала кровь и вместе с ней билась мысль: "Что делать?" Была, правда, слабая надежда на то, что завтра будет прохладнее, и, может, кровь не будет так сильно биться в висках.
     Но завтра снова была жара. И снова столбик ртути в манометре поднялся слишком высоко. Оставалась третья, последняя попытка. Чтобы отвлечься от грустных мыслей он сидел за книгами непрерывно, спускаясь один раз в день в студенческую столовую, и, выходя вечером в ближайший продуктовый магазин, чтобы купить что-то на ужин. В такие минуты подступало отчаяние. Он все откладывал эту последнюю попытку, но жара не спадала. А первый экзамен приближался неотвратимо. Потом он не мог вспомнить, как в его листке появились цифры с результатом измерения и надпись "не годен".
     Председатель приемной комиссии. Доброжелательный взгляд за стеклами очков. "Можем предложить Вам механический факультет - там требования по здоровью ниже. Вы проходите." Ну как объяснить, что гибнет мечта! Что нет сил ходить по палубе и знать, что никогда не встанешь на капитанский мостик. Никогда!!! Лучше берег…"Я на кораблестроительный…" Удивленный взгляд. Факультет-то трудный. Какая разница, если не штурманом…
     В общежитии весело гомонили будущие мореплаватели. Медкомиссия позади, завтра первый экзамен. А он уже отрезанный ломоть: время экзамена другое, чем у них, другая аудитория.
     На огромной черной доске расписаны варианты письменного экзамена по математике. Время пошло. Накопившаяся за эти дни внутренняя энергия нашла выход, и со своим заданием он справился неожиданно легко и быстро. Прошло сорок пять минут. Проверил все еще раз и не нашел ошибок. В принципе, можно сдавать. Краем глаза поймал взгляд соседа по парте. Такой взгляд бывает у собаки, которую побили. Перед соседом лежит чуть исписанный лист. Почти не останавливаясь, он решил соседский вариант, пододвинул ему решение и, не оборачиваясь, встал и вышел из аудитории.
     В общежитии соседи по комнате сочувствовали ему, и это было тяжелее всего. За дни, проведенные в ожидании медкомиссии, он привык ходить из института в общежитие пешком. Выходя из серого здания с колоннами, он шел на Откос. В эти дни Волга была его лучшим другом. Это была река, на берегах которой он вырос. Она встречала его на Откосе каждый день. Время, проведенное на ее берегах, не пропало даром, и он научился различать издали большинство волжских судов. Сверху было хорошо видно, как по рейду проходили белоснежные пассажирские красавцы, без суеты двигались сухогрузы и танкеры.  Пролетали стремительные "Ракеты" и "Метеоры". Здесь, глядя на Волгу, он успокаивался. Казалось, она говорила ему: "Строить корабли, это ведь тоже интересно - посмотри, какие они разные!"
     В один из дней над двухэтажным мостом, пересекающим Волгу, поднялись языки пламени и столбы жирного черного дыма. Катера с громкоговорителями сгоняли отдыхающих с пляжей. А по Волге несло горящую нефть. В институте в эти дни было много разговоров: "В Сормове взорвался танкер. Почти вся команда погибла… И половина пожарных!" В газете "Большая Волга" соболезнования в черной рамке.
     Результаты первого экзамена обнадежили - "отлично". У доски с результатами он познакомился с Петром. Энергичный доброжелательный взгляд. Высокая подтянутая фигура с широкими плечами. Горьковчанин, занимается подводным плаванием. "Будем учиться на корфаке вместе!" Корфак - это, оказывается, кораблестроительный факультет так называется.
      Череда экзаменационных дней бедна событиями. Завтрак. Занятия. Обед. Занятия. Ужин. Сон. Сосед по комнате иногда доставал гитару и пел "Вот твой билет, вот твой вагон" Высоцкого. Однажды вечером гитара осталась в чехле. "Математика, - пара нам". Наш круг стал еще теснее на одного гитариста.
     Физика - "отлично," устная математика - "отлично". Прошел слух, что после трех экзаменов у судоводителей недобор абитуриентов на специальности "Судовождение на внутренних водных путях". Ноги сами принесли его к двери с надписью "Деканат судоводительского факультета". Около деканата маялись еще несколько несчастных, хорошо сдающих экзамены, но не годных по здоровью. Невысокий полноватый человек, выслушав сбивчивые объяснения, вынес вердикт: "Нужно было до первого экзамена приходить, сейчас уже поздно. Оканчивайте первый курс - после поглядим".
     Послезавтра последний экзамен - сочинение. В этот день в городе снова останавливается теплоход, на котором он приплыл сюда. Неужели прошло уже три недели? С утра ему в голову пришла шальная мысль: до зачисления еще шесть дней, а так хочется снова ощутить палубу под ногами. На сочинении, сидя бок о бок с Петром, писали что-то о Печорине, безбожно сдувая фразы друг у друга. Прибежав в общежитие, лихорадочно собрал вещи и скатился с Откоса вниз, к речному вокзалу. Теплоход уже стоял у причала. Дядюшка, выслушав просьбу племянника, взял его с собой.
     А на борту все словно и не изменилось. Как будто только несколько часов назад он сошел на берег. Только пассажиры другие. И нет ее. И вот он снова в ходовой рубке. Когда отошли от причала и прошли мост, открылась картина недавней трагедии. У берега в воде лежал полузатонувший обгоревший остов того, что еще недавно было танкером. Вывернутые и искореженные листы обшивки торчали из воды. На обугленном косогоре разбросаны обломки каких-то труб. Солнце садилось, окрашивая обгоревшие надстройки танкера в цвет свежей крови. В этот вечер на танцы он не пошел.
    
Глава 3

     "Ракета" начала сдерживать свой стремительный бег по водной глади. Слева на рейде стояли несколько белоснежных кораблей, сверкающих свежей краской. Золотистый полированный металл в буквах названий бросал на воду солнечные блики. Внимание пассажиров "Ракеты" привлек один из кораблей, отличавшийся от других стремительностью линий и щеголеватым нездешним видом. Он даже стоял чуть в стороне от основной массы франтов, как бы подчеркивая свое зарубежное происхождение. "Только вчера из Австрии пришел", - пояснил кто-то.
     Основное русло Волги осталось за кормой. По правому борту потянулись низкие песчаные острова, заросшие мелким кустарником. На берегу открылась панорама судоремонтного завода. Растянувшись на несколько километров вдоль берега, высились закопченные корпуса заводских цехов. Около них на берегу и на воде стояли теплоходы. Сверкали синие огоньки электросварки. Портальные краны двигались между цехами, изгибая длинные шеи, перенося в клюве огромные куски металла, окрашенные в коричневый цвет - секции корпуса будущего судна.
     Маленький дебаркадер вынырнул из-за мыса неожиданно. Прогрохотал по тенту трап, и пассажиры стали выходить на влажный после дождя береговой песок. Большинство направилось к заводским воротам, часть людей свернула в поселок. Прямо от ворот по территории завода шел проезд, выложенный бетонными плитами. По обе стороны проезда поднимались корпуса кораблей, стоящих на деревянных клетках, выложенных из шпал. Между ними сновали портальные краны, погрузчики, трактора и разная другая техника. Люди, пришедшие на "Ракете", хорошо ориентировались в этом скоплении металла и механизмов. От движущейся основной группы по разным направлениям по двое, по трое отделялись речники, приехавшие на свои суда.
     Постепенно группа становилась все меньше и меньше, и, наконец, к заводоуправлению подошли всего двое молодых людей. Один из них отличался высокой крепкой фигурой, темными слегка вьющимися волосами и приятным лицом. На нем привлекал внимание неуловимо  косоватый разрез глаз, выдававший уральское происхождение. Когда он улыбался, косина становилась более отчетлива, и это придавало улыбке обаяние. Его спутником был наш знакомый, повзрослевший на два года.
     С того момента, как он, не дожидаясь результатов последнего экзамена, ушел вместе с дядюшкой на теплоходе, произошло много событий. Главным из них было то, что он нашел себе друга. Сергей, "пермяк - соленые уши", оказался доброжелательным и покладистым. Судьба свела их в одной комнате огромного старого здания в самом центре города. Это здание стало их домом на все время обучения. Толстые стены хорошо защищали от зимних морозов, так, что даже в самые лютые зимы им не приходилось заклеивать окно с широченным подоконником. Одинокая лампа на потолке,  койки с панцирными сетками, тумбочки, шкаф и стол - вот весь нехитрый интерьер их жилища, сохраняющийся десятки лет во всех общежитиях страны. Он будет сохраняться и дальше не одно десятилетие, до тех пор, пока будет существовать само понятие - общежитие. Чемодан с вещами под койкой, пачка сигарет на тумбочке - все твое достояние. Жили весело. Если не было денег, выручал хлеб со сливовым повидлом и чай.
     Они проводили вместе много времени. И все у них было, как у людей. Первая "картошка" с тяжелой работой и вечерними кострами возле заброшенной школы, в которой они жили, в деревушке со смешным названием Прудовка. Занятия в институте, который они еще долго по привычке называли "школой". Студенческие застолья, скромные по количеству и качеству выпивки и закуски, но выдающиеся по размаху веселья и молодецкой удали. Романы с разными девушками, красивыми и не очень. Встречи с интересными плохими и хорошими людьми.
     После первого курса он все-таки предпринял еще одну попытку перевестись на судоводительский факультет. Снова прошел медицинскую комиссию в поликлинике речников, расположенной в двух маленьких теремках на берегу Оки. Получив оценки "Годен" у всех специалистов и уже предвкушая успешное окончание дела, он снова предстал перед строгими очами полной женщины с крашенными перекисью волосами. Ася Андреевна была последней медицинской инстанцией, которая решала судьбы студентов, стремившихся в море. Тщательно изучив санитарный паспорт будущего моряка и результаты его анализов, еще и еще раз измерив ему давление, она вынесла свой приговор:
     - Послушай, твое давление останется с тобой навсегда. Даже если я тебя сейчас пропущу, спустя несколько лет ты все равно не сможешь пройти медкомиссию и останешься на берегу. Причем, останешься, практически, без специальности. Оканчивай кораблестроительный и все у тебя будет хорошо.
     Когда ожидаешь удар, он легче переносится, по крайней мере, психологически. А за одного битого двух небитых дают. В качестве моральной компенсации они с Сергеем окончили курсы водителей моторных лодок и получили серые с якорем корочки. Мотолодки у них не было, так что с того? Зато они имели право ею управлять! Они сделали первый шаг к капитанскому мостику.
     Зима второго курса опустилась на город трескучими морозами. На новогодние праздники морозы поставили очередной рекорд, еще потом долго не превзойденный. Эту зиму они провели в угольной кочегарке областного военкомата. Кочегарка располагалась в подвале маленького особняка, расположенного на миниатюрной круглой площади неподалеку от общежития. Учились они в целом неплохо, и в деканате им все-таки дали разрешение на работу. Обязанности кочегаров заключались в поддержании тепла во всем здании, посредством загрузки потребного количества угля из угольной ямы в маленькую прожорливую топку. Когда уголь в угольной яме иссякал, (обычно это было глубокой ночью), приходилось перевозить его из склада тачкой и скидывать вниз, в подвал. Иногда им казалось, что это не особняк, а старинный пароход. Также ревел вентилятор принудительной продувки, также их покачивало после бессонной ночи. По договоренности с начальством, они имели право бегать на лекции, (не в ущерб теплу батарей, конечно). Иногда они пользовались этим правом, чаще нет. Высшей математике и сопромату они предпочитали Ремарка и Хемингуэя. Ночью здание затихало. Во всем особняке оставались три человека - дежурный офицер, связистка и кочегар. И если далеко за полночь батареи начинали остывать, то офицер, замерзнув со связисткой под шинелью, отправлял боевую подругу в подвал - растолкать заснувшего лодыря. Иногда к кочегару в подвал спускался подвыпивший старый капитан. Связистками он особо не интересовался, а больше любил поговорить. Юным младшим лейтенантом он попал в чехословацкие события, его рассказы об этом были весьма занимательны.
     При первых признаках весны друзья начали готовиться к навигации. Дело в том, что после второго курса им полагалась плавательская практика - один месяц в составе группы круговым рейсом до Астрахани. У них созрела идея: уйти на теплоходе не на один месяц, а на все лето, и не практикантами в группе, а матросами в штате. Сказано - сделано. Безбожно прогуливая занятия, тряским промерзшим автобусом друзья добирались до занесенных снегом поселков, возле которых дремали вмерзшие в лед суда. Придя в барак с надписью "Отдел кадров", излагали просьбу отправить их в плавание. Чаще они встречали непонимание, иногда получали уклончивые  предложения подождать до открытия навигации. И только на этом заводе друзья получили твердый ответ, что матросы нужны, и если они хотят работать на судне, то должны не позже конца марта пройти медкомиссию и написать заявления. Тогда при первой возможности они получат места в экипаже.
     Легко сказать - пройти медкомиссию! А если тебя уже начинает трясти при виде матерчатого нарукавника, соединенного красными шлангами с черным эбонитовым корпусом. Что делать тогда? Но другого пути на флот нет, и он, сцепив зубы, снова пошел в теремок, стоящий у заснеженной Оки.  Окулист - "годен", хирург - "годен", лор - "годен". Анализы, прививки - все в норме. Все ближе и ближе страшная дверь с надписью "Терапевт". Миловидная женщина обернулась к вошедшему и кивнула на стул. Зафыркала резиновая груша, столбик ртути привычно устремился к границе, за которой берег. Но, видимо, сегодня ему везло. А может женщина, посмотрев на него и поняв, что нельзя лишать человека флота, чуть приподняла стетоскоп. Вместе с ним она боролась за каждый миллиметр и в конце испытания назвала величину на целых десять единиц ниже роковой черты. Годен!
     Не чувствуя ног, он взлетел в гору, прибежал в свою комнату на четвертом этаже, где ждал верный Серега. В отделе кадров приняли их заявления и назвали теплоход, на котором им предстояло работать. Быстро пролетело время, заканчивается сессия, через неделю друзья должны были садиться на судно. И вот этот срочный вызов.
     Начальник отдела кадров, пожилой мужчина с седыми висками, одетый во флотский китель, кивнув, предложил садиться. Поинтересовался, видели ли австрийского красавца на рейде. Получив утвердительный ответ, выдержал паузу, и, затем, объявил, что на этом корабле для них есть два свободных места в экипаже, при условии, что они смогут прибыть на борт завтра к вечеру. Дав им перевести дух, он выслушал ответ и заполнил два направления.
     На обратном пути "Ракета" прошла почти под кормой нового корабля, и они сумели прочитать название. Золотистые буквы сложились в две строчки "ЛЕВ ТОЛСТОЙ. ГОРЬКИЙ".
    

Глава 4

     Синяя занавеска отодвинута. За приоткрытым иллюминатором темная сентябрьская ночь. Корпус судна подрагивает. Где-то в его глубине слышен шум работы мощных механизмов. Волна, отходящая от корпуса, белеет в ночной темноте барашком, шипит и всплескивает. Изредка виден мигающий огонь проплывающего мимо буя. В каюте темно, только над столом горит настольная лампа. За столом сидит человек, склонившись над чертежами. Розовато - синяя бумага с множеством линий и надписями на незнакомом языке занимает всю поверхность стола. В руках у человека остро оточенный карандаш. Перед ним линейка и лист синей миллиметровки. Человек что-то чертит на миллиметровке, время от времени чертыхаясь и стирая нарисованное. Верхняя койка, находящаяся у него за спиной, задернута занавеской, нижняя койка открыта, видно, что она застелена, но белье не смято. Из-за занавески доносится похрапывание. Человек смотрит на часы: "Скоро Серегу будить,  до его вахты осталось полчаса."
     Тогда только на "Ракете" они смогли придти в себя. Происшедшее напоминало волшебный сон. В самых смелых мечтаниях они не могли представить себе, что им доведется работать на лучшем теплоходе пароходства, да что там, на лучшем судне Советского Союза, в составе первого экипажа. Правда, завтра с утра экзамен по деталям машин. А на борту теплохода нужно быть не позже шести вечера, потому что после он уйдет на рейд без них. Значит, экзамен должен быть сдан любой ценой, только и всего. Вчера подвыпивший дипломник в коридоре общежития сказал: "Что такое защита? Двадцать минут позора, а потом диплом на всю жизнь." Возьмем на вооружение.
    Последняя ночь на берегу пролетела быстро. Июньские ночи короткие. Аудитория, заполненная запахом лип, врывающимся через открытые окна. Пачка билетов, разложенных веером на столе. Червячный редуктор. В целом вопрос был ему знаком, и он отвечал почти механически. После что-то отвечал на дополнительные вопросы, изредка поглядывая на часы, на которых, как ему казалось, часовая стрелка скакала, как угорелая. Когда времени оставалось совсем в обрез, экзаменатор изрек:
-    "Три" могу поставить сейчас. На "четыре" буду еще спрашивать.
- Ставьте "три".
Скорей в общежитие. Серега уже там. Достать сумку из-под кровати.
Закинуть туда  самое необходимое. Не забыть магнитофон, купленный у дипломников за два литра. Бегом на трамвай. Слава богу, рядом конечная, которая называется экзотически - "Черный пруд". На первом курсе он обошел все окрестности, отыскивая пресловутый пруд, пока не сообразил, что на месте водоема вырос скверик, что лежит в центре трамвайного кольца. Трамвай, грохоча и подпрыгивая на стыках рельсов, пересек «Свердлов – штрассе» и устремился вниз мимо краснокирпичных кремлевских стен на Маяковку. Успели.
     А дальше все, как в сказке. Чистенькая двухместная каюта. Койка с хрустящим накрахмаленным  бельем, в которое заправлено верблюжье одеяло. Форма парадная. Форма повседневная. Роба. Ужин в кают-компании куда лучше, чем обеды в студенческой столовой. Это называется мудреным словом - колпит, (а проще - коллективное питание). Боцман Алексеич объясняет: "Ваша вахта с четырех до восьми, утром и вечером. Утром - уборочная, вечером - делать, что скажет вахтенный начальник, старпом или я. До утра - свободны". В коридоре твиндека столкнулись с двумя: одна высокая, стройная, глаза карие, смотрит прямо в душу. Вторая похожа на Мальвину. За поворотом коридора слышно - прыснули. Ничего, разберемся так потихоньку, по ходу дела. Время  к одиннадцати, до вахты осталось только поспать. Все напряжение последних месяцев спало, он ощутил себя счастливым и мгновенно уснул.
     На корабле снятся корабельные сны. Если на суше может сниться всякая ерунда, то на корабле должны сниться шторма и ураганы. Или, например, человек за бортом. Капитан командует: "Человек за бортом. Вахтенные и подвахтенные вверх. Стоять по штатному расписанию!" Классный сон!!! Утром на разводе Алексеич поинтересовался, почему новички не прибыли по тревоге "Человек за бортом". Оказывается, в полночь один из матросов, будучи в подпитии, вывалился за борт, упав в щель между бортом судна и дебаркадером. Тревога была настоящей, мореманы… Матроса спасли и списали на берег.
     Теплоход был почти морским судном. Его старший брат-близнец работал на Енисее, выходя в студеные воды Северного Ледовитого океана, к острову Диксон. В первую навигацию рейсы младшего братца были проложены Волго-Балтийским водным путем до Ленинграда и волжским фарватером до Астрахани. Молодежь, впервые пришедшая на флот, увидела прелесть и красоту речного путешествия. Белые ночи над Ладогой, роскошь Невского проспекта и фонтаны Петергофа, деревянное многоглавие Кижей, волжское раздолье и утесы Жигулевских гор, рыбное изобилие и залежи полосатых арбузов в Астрахани - все это поражало воображение, наполняя ощущением полноты жизни.
     День матросский состоит из различных работ. Они продолжительны и разнообразны. Начинается день без пятнадцати четыре утра. В этот момент вахтенный тихонько трогает тебя за плечо и говорит: "Вставай, вахта". Поеживаясь от утреннего холодка, подвахтенные поднимаются в ходовую рубку на развод. В рубке капитан и второй штурман. Второй штурман - это наш вахтенный начальник. У него курносый нос, карие глаза и рыжеволосая красавица - жена. Второй носит фуражку, сбив ее на затылок. Вахту сдал - вахту принял. После этого начинается уборка. Сначала укрепим палубную мебель на фальшборте. Моем палубу тяжелой шваброй. Сначала первой мокрой, потом второй, чуть влажной, почти сухой. Судно больше ста метров в длину, около шестнадцати в ширину. Вот и прикидывай, какова площадь палубы. А палуб четыре. После вытираем планширь. Потом мебель. Потом мебель расставим. Оглянулся и увидел, что пока мыл и расставлял, из дымовой трубы вылетела сажа. Черная жирная сажа лежит на голубой чисто вымытой палубе. Скоро встанут пассажиры и разнесут сажу по всему судну. Скорей, скорей подотрем и перемоем. Идет старпом с белым платочком, изображает, что он на клипере. Миловидным пассажиркам пыль в глаза пускает. Уф, успели. Дело к восьми, скоро развод. Вахту сдал - вахту принял. Завтрак. Что на завтрак? Манная каша. Да я, кажется, слона бы съел. Теплоход идет ночью. Днем стоит. Скорость у него, будь здоров, тридцать километров в час, без малого, семнадцать узлов. После завтрака к борту теплохода подходит машина с продуктами. Погрузка провизионки - это тоже обязанность матросов. Ящики, бочки, мясные туши в камеру глубокой заморозки, овощи, фрукты, зелень. Вторая машина. Молоко, кефир, лимонад, пиво, вино. Третья, четвертая…  Наконец обед. После обеда до вахты час. Хорошо, если погрузка закончена, а может и продолжаться. На вахте, тоже, что-то моем, что-то носим. Готовим к спуску мотобот, спускаем, после поднимаем, моем, чехлим. Красим якоря или драим переменную ватерлинию. Хорошо, когда во время вахты шлюзы, тогда стоим на швартовах и не делаем больше ничего. Швартовы металлические, крутятся змеей, того и гляди, ухватят за ногу - колышек называется. Поначалу, мы неопытные, давали швартову слабину и он, стальной, рвался, как бельевая веревка. Корму теплохода относило от стенки, и он перегораживал шлюз. Страшно, но интересно. Алексеич, поминая нашу родню до десятого колена, вместе с нами ликвидировал аварию, а потом до ночи сплетал новую петлю на тросе. Дело к восьми вечера. Вахту сдал - вахту принял. Ужин флотский, первое и второе. До утренней вахты осталось шесть часов. Упал на койку, и вот уже вахтенный снова тихо трогает тебя за плечо.
     Но зато, если нет погрузки, то сразу после утренней вахты можно уйти в город и бродить, наслаждаясь чистым утром, свежей зеленью деревьев, горящими на солнце золотыми куполами. Можно сходить на берегу в кино на утренний сеанс, потому что "Волгу-Волгу" в корабельном кинотеатре крутят уже двадцатый раз. Можно присоединиться к экскурсии, и вместе с туристами послушать о гибели царевича Дмитрия. А зеленые стоянки? Винновка, Девушкин Остров, Никольское… Во время зеленых стоянок весь экипаж отдыхает. Мы ловим рыбу, раков и черепах. Мы уходим в пески и купаемся там вместе с проводницами. У них стройные фигурки и очень экономные купальники. Они веселые и компанейские девчонки. Ту, которая встретилась в первый день, зовут Аллой, ее подругу - Ларисой. Экипаж молодежный, поэтому между палубной командой, проводницами и официантками перманентно возникают романы. Старпом, второй и третий штурмана ненамного старше, но они все со своими женами, и это придает им солидности. Самый старший - Алексеич. Он доверенное лицо капитана, они много лет вместе плавают. Он командует матросами, его жена - проводницами. И тот, и та пытаются держать подчиненных в "черном теле", но у них это плохо получается. Машинная команда - сама по себе. У механиков коллективная страсть - рыбная ловля. На любой стоянке "дед" (старший механик) с электромехаником застывают с удочками у фальшборта на корме, и никогда не остаются без рыбы. После того, как в Чебоксарах "дед" изловил на удочку стерлядь, он был единогласно признан "рыболовным гением". Капитан редко показывается команде. Флотские традиции, ничего не попишешь. Только на разводе, если судно в рейсе. Он находился на судне с момента его закладки в Австрии в течение двух лет. Поэтому он знает теплоход лучше всех и управляет им виртуозно. Тысячетонная махина слушается  его руки беспрекословно. Когда он ведет судно вдоль стенки в шлюз, зазор между бортом и стенкой можно измерять циркулем. Судно идет, как по струне, и останавливается в нужном месте.
     Именно капитан в первом же рейсе распорядился обучать матросов. Судно новейшее, построенное в центре Европы, комплектовалось почти всем миром. Шлюпбалки английские, шпили норвежские, сауна канадская… Все это нужно знать, со всем этим нужно уметь обращаться. Необходимо знать свой корабль! И они учились. Учились швартоваться и отдавать якоря, спускать шлюпки и управлять лебедкой. В перерывах между вахтами принимали друг у друга зачеты, как подготовить к спуску мотобот или выбрать якорь.
     В юности ничто не трудно. И в те дни, когда не было стоянок, они все свободное время посвящали управлению теплоходом, отстаивая дополнительные вахты в ходовой рубке. Рулевой, повинуясь приказу штурмана, уступает тебе место на руле, и вот уже огромный, как дом, корабль отвечает каждому движению твоей руки. Упоительное чувство! Ощущение, что ты летишь над водой. Ему вспоминался дядюшкин "пузырь", (так называли волгари теплоходы этого проекта, имеющие развитую надстройку, из-за чего их сильно сносило ветром). Уютный, домашний, он не шел ни в какое сравнение с этим чудом техники. Три тысячи лошадиных сил несут корабль по волжской глади, обгоняя всех на своем пути. Вот трудяга - толкач с баржами, вот танкер, вот самоходка - все остаются позади. Стоит чуть-чуть переложить руль, и корабль, подобно послушному псу устремляется туда, куда ему приказал хозяин. Но если ты зазевался и сделал это слишком резко, а потом стал сам себя поправлять, корабль начинал негодующе раскачиваться - огромная мощность, приложенная к винтам, кренила судно, а оно не хотело наклоняться. И вот уже в рубку звонят проводники - половину вахты собирали воду из паласов вокруг бассейна, а она опять выплеснула, и вся работа насмарку. Солнце клонится к закату - скоро опять на вахту. Свою. Матросскую.
     Кроме работы, друзья должны были подготовить отчет по практике. Им необходимо было пересмотреть сотни чертежей, чтобы увидеть за их непривычной формой изящество технических решений. Двух друзей приняли в экипаже очень тепло. В них видели будущих специалистов речного флота и обучали всему, что знали сами. Штурмана учили их управлять судном, механики в центральном посту рассказывали о дизелях, генераторах и других хитрых агрегатах в машинном отделении. Системный механик показывал трубопроводы, рефмеханик - холодильники. Электрики помогали разобраться в путанице непривычных электросхем. Капитан разрешил им доступ в святая святых - каюту, где хранились толстые папки с судовой документацией. И нарастало восхищение возможностями этого прекрасного корабля, полетом мысли специалистов, создавших этот технический шедевр. Их покорила красота инженерных решений, нерусская тщательность отделки судна. Понимая, что объем информации огромный, друзья разделили судно пополам: один описывал корпус и палубы, другой сердце корабля - его машины и системы. С первого дня их поразил непривычный зарубежный дизайн интерьеров помещений. Это было так непохоже на суда, которые они видели раньше! Светильники отбрасывали искрящийся свет, подобно россыпи драгоценных камней на черном бархате. Переливающиеся всеми цветами радуги панели обрамляли трапы, стремящиеся ввысь. Огромные окна, через которые солнце освещало любой уголок кают и салонов. Жалюзи, одним движением погружающие помещение в полумрак. Помещения, трансформирующиеся из парадного салона в уютный бар. Однажды они стояли борт о борт с флагманом пароходства. Носящий на борту имя вождя, построенный огромными усилиями в полуголодной послевоенной стране, он должен был символизировать достижения отечественной промышленности. Тяжелые полированные панели из красного дерева, тусклые светильники, массивные двери произвели на них тягостное впечатление. Тянуло к себе - в обстановку легкости и изящества. Вот тогда у него первый раз и возникло чувство, что ему мало только управлять таким судном. Хотелось создавать что-то похожее.
     За работой, учебой и другими заботами пролетело лето. Все ближе и ближе конец навигации. Позади осталась уборочная вахта, теперь они классные специалисты. Швартуются ночью на баке в любую погоду - это уже признак мастерства. Один из друзей стоит вахту со старпомом, второй - капитанскую вахту.  Времени не хватало, и они писали отчет ночами. Десятки эскизов ложились в папку, сохраняя изящество решений австрийских инженеров из маленького городка около Альп.
      До начала занятий оставались считанные дни. Узнав, что друзья собрались списываться на берег, капитан был категорически против. Только не сейчас, необходимо подготовить себе замену. Еще один рейс!
     …Секретарь положила на стол декана кораблестроительного факультета радиограмму: "Просим продлить срок практики имярек связи производственной необходимостью. Капитан теплохода…"
     Человек встает, поворачивается к верхней койке и запускает руку за занавеску. Привычно находит плечо друга и слегка потряхивает. "Вставай, паря. Скоро твоя вахта."


Часть 2. КОРФАК

Глава 1.

     Огромные окна аудитории распахнуты. Бабье лето наполняет дали за Волгой пронзительной голубизной. Листва старых лип, заглядывающих в окна, чуть подернулась желтизной, но, в основном, еще сохраняет летнюю зеленую окраску.
     За окном раздается бодрый марш, исполняемый духовым оркестром. Это давняя традиция. Курсанты речного училища, направляющиеся на занятия колонной, возглавляемой духовым оркестром, проходят мимо здания института. От одного и до другого его угла оркестр играет марш. Здесь в высокой, нагорной части города издавна расположены два учебных заведения речного флота - институт и училище. С момента их создания, которое произошло почти в одно и тоже время, студентов и курсантов обоих учебных заведений охватил дух соперничества. Соперничество это развивалось по многим направлениям, начиная от спортивных состязаний на призы баскомфлота и заканчивая крайними формами в виде рукопашного единоборства наиболее отчаянных представителей сторон в кустах на Откосе. Дополнительным катализатором этого соперничества были студентки медицинского, педагогического, политехнического и других институтов, расположенных здесь же, у кремля. Старшекурсники до сих пор рассказывают легенды о том, как темной ночью в районе Сенной площади происходили битвы, в которых принимали участие до нескольких сотен горячих голов с каждой стороны. После долгих лет борьбы между соперниками установилось перемирие, обусловленное равенством сил.
     Героические времена остались в прошлом. Памятью о них является эта традиция, согласно которой, проходя мимо здания института, оркестр курсантов исполняет марш. Многочисленные попытки договориться на высшем уровне со стороны ректора и профессуры  не привели к успеху. И теперь ежедневно лекторы прерываются и терпеливо ждут те пять минут, пока курсантский духовой оркестр не свернет за угол.
     Профессор читает нам сегодня лекцию по теории корабля. Это сложная наука, описывающая различные виды поведения корабля в воде. Она восходит к древнегреческому ученому Архимеду, заложившему свой закон, в качестве первого кирпичика, в ее фундамент. Эта наука является одной из основ мореплавания, и все моряки, начиная от античных средиземноморских рыбаков, кончая пиратами Карибского моря, вольно или невольно, трудились над ее развитием. Первым русским моряком, постигнувшим тонкости этой науки, был Петр Великий, поехавший за этим в далекую Англию. С петровских времен наука сильно усложнилась, приобрела, выражаясь современным языком, интерфейс, включающий массу формул, диаграмм и других усложняющих элементов. Но, как и раньше все, в конечном итоге, сводится к вопросу, что будет, если корабль примет этот груз и, находясь в пути, получит пробоину в этом месте корпуса.
     Профессор имеет огромный опыт и багаж знаний. Иллюстрируя тот или иной пример, он произносит: "…Вот, когда мы с академиком Крыловым готовили в Швеции к погрузке пароходы, у нас возникла похожая проблема..." При этом он уносится мыслями в те далекие времена, когда он был не адмиралом - инженером, а молодым специалистом, готовившим с основоположником отечественной корабельной науки перевозку морем пароходов для голодной послереволюционной России.
     Позже, расставшись с туманной Балтикой, он осел на волжских берегах в этом городе, который считается волжской столицей. Создал кафедру, построил опытовый бассейн, заложил основы для развития целого семейства многокорпусных судов - катамаранов. Работу крупного ученого совмещал со страстью к горам и любовью к женщинам. Горам уделял месяц в году, совершая восхождения на Кавказе, а женщин любил всегда. Свою кафедру укомплектовал самыми красивыми, умными и самыми любимыми из своих учениц. Годы идут, профессор состарился. Его ученицы, читающие большинство курсов кафедры, уже годятся нам в мамы, но при этом, в основном, сохраняют свою красоту и привлекательность. И мы смотрим на них отнюдь не с сыновним почтением. Они это знают, и нам иногда кажется, что им это нравится.
     Мы - это корфак. Кораблестроительный факультет. Место, где учат строить корабли. Корфак состоит из деканата, четырех кафедр и пяти студенческих курсов. Должность командира этой структуры много лет исполняет Галина Николаевна, или, как ее за глаза зовут студенты,  Галина.
     Она - талантливый ученый, прекрасный инженер. Профессор кафедры, один из создателей нового перспективного типа судов, автор многочисленных книг, кандидат, лауреат и прочая, и прочая, и прочая. Статная, обаятельная женщина, наконец. Но тысячам своих выпускников она запомнится тем, в чем она была поистине велика и незаменима. Она Декан корфака! Она у нас царь, бог и воинский начальник в одном лице. Ее слово на факультете - закон. Лишь она одна вольна карать или миловать свою буйную вольницу. Даже ректор не решается вмешиваться в дела факультета.
     Со своими будущими питомцами Галина знакомится на зачислении. Наблюдает их за работой на первой "картошке", лично инспектируя условия труда и быта. Присматривается к ним на многочисленных "производственных совещаниях", которые проводятся несколько раз в семестр. По установленному порядку на этих совещаниях преподаватели оглашают накопившиеся у студентов курса проблемы. Этим они формируют, не слишком положительный, но вполне объективный образ большинству лодырей и разгильдяев. Подводя итоги, Галина, как правило, "мечет громы и молнии", а впоследствии применяет разные "управляющие воздействия" различной степени эффективности. Для многих из нас эти "производственные совещания" стали прообразом заводских планерок. И "фитили", получаемые впоследствии от начальства за срыв тех или иных сроков, оказались ничуть не страшнее "оргвыводов" нашей Галины.
     Только став совсем взрослыми, мы оценили ее систему. Учиться на факультете было трудно, множество заданий наслаивались одно на другое. Регулярные "оценки" наших успехов, сделанные преподавателями, своевременно ориентировали нас, постепенно прививая самодисциплину и самоконтроль. А Галина, также, своевременно получала информацию для  воздействия на того или иного разгильдяя. Но, даже, несмотря на это, отсев студентов за пять лет все равно был приличным и доходил порой до половины поступивших на курс.
      День Галины часто начинался с "разбора полетов". На стол ложились рапорты с описанием художеств ее питомцев, произошедших накануне в общежитии. Виновные на ближайшей перемене вызывались "на ковер". В ряде случаев, отсутствуя на очередной лекции, они опрометью бежали из общежития «пред высочайшие очи». И снова "гремел гром, и сверкали молнии". Справедливости ради нужно сказать, что вылететь "за дисциплину" с корфака было все-таки затруднительно. Нужно было совершить что-то экстраординарное. Кое-кто лишался на время права проживания в "общаге", но учиться продолжал. Как следует, пропесочив "героев", она заставляла всех их писать объяснительные записки. Эти записки хранились у Галины все оставшиеся до выпуска авторов годы. А на выпускном вечере под оглушительный хохот она зачитывала эти документы, а затем вручала их авторам, как сувениры, на память.
     Не было случая, чтобы она не дала еще одного шанса удержаться студенту, которого она считала преданным факультету и выбранной специальности, даже когда этого шанса уже и быть не могло. Многое прощала она тому, в ком видела будущего специалиста флота, пришедшего к ней на факультет по призванию. Был случай, когда один из разгильдяев, заваливший экзамен, от переживаний закурил в коридоре института, чем нарушил строжайший приказ ректора. Более того, этот курильщик был тут же лично ректором изловлен. Студента любого другого факультета мгновенно бы отчислили. Но не корфака. Забрав его в деканат и, как следует, пропесочив на совете факультета с участием преподавателей, Галина заставила разгильдяя написать заявление с обещанием бросить курить. После чего факультет взял курильщика на поруки. И студент был оставлен в институте. Курить он действительно бросил. И сейчас, спустя четверть века, ему кажется, что он, в дальнейшем, ни разу не дал повода Галине пожалеть о принятом решении.
     Но горе тому, кто хотел уйти с корфака на другой факультет. Независимо от успеваемости их путь лежал только в одном направлении - в армию. Один из устойчивых "середнячков" на третьем курсе попросился на судоводительский факультет. Кто знает, что именно послужило причиной. Усталость? Несчастная любовь? Уговоры не подействовали, парень оказался настроен серьезно. Насколько терпима и великодушна была Галина в описанном выше первом случае, настолько же безжалостна и решительна, она оказалась во втором! Парню пришлось восстанавливаться в институте, только отслужив солдатом два года. Причем, снова на корфаке, который в этот раз он уже закончил.
     О своих питомцах Галина заботится с начала обучения и до самого его конца. Как известно, концом обучения является распределение. Выпускники корфака распределяются по всему пространству великой страны - от Магадана до Бреста. Десятки больших, маленьких заводов и ремонтно-эксплуатационных баз флота подают заявки на выпускников корфака. Они заказывают их так же, как электроды, металлический прокат, сварочную проволоку и краску. Уедет один - пришлют другого.  Пришлют - хорошо, нет - закажем на следующий год. Нужен один, закажем трех, может, хоть одного да дадут. Подавляющее большинство этих предприятий относилось к той же структуре речного флота, что и институт. Большинство их обладало весьма несовершенным производством, на десятилетия отстававшим от того уровня, к которому готовили специалистов на корфаке.  Как-то так сложилось, что корфак выпускал неплохих специалистов. Усилия преподавателей не пропадали даром, и многие из тех, кто сумел закончить факультет, обладали ясной головой, высокой работоспособностью, солидным багажом знаний и, главное, желанием работать. Работать по специальности. Некоторые быстро добивались успехов на производстве, становились начальниками цехов, главными инженерами. Даже директорами заводов. С ними Галина поддерживала связь, регулярно приглашала в гости к студентам старших курсов. Их фотографии красовались на стендах около деканата.
     Но очень часто бывало и по-другому. Порой, приезжая на место, выпускники сталкивались не столько с бытовой неустроенностью, (это было привычно), сколько с производственной отсталостью. "Забудьте, чему вас учили в институте, как кошмарный сон" - этот девиз, к сожалению, был очень актуален. Молодой специалист часто не мог применить свои знания на практике, а учился отлавливать пьяных котельщиков для сверхурочных работ. Год-два, и специалист переставал стремиться к чему-либо. Многие бросали профессию. Кое-кто спивался.
     После института очень важно было снова оказаться в обстановке, когда требуется мобилизация всех знаний, умений и навыков. Чтобы работа позволяла совершенствоваться в полученной специальности и даже требовала этого. Такую возможность предоставляла работа в Судпроме, где военный характер производства предъявлял повышенные требования к квалификации специалистов. Выпускников корфака туда брали с удовольствием.  Понимая это, как никто другой, Галина каждый год боролась с вышестоящим управлением за места в Судпроме, наживая себе немало врагов среди чиновников управления. Но мест этих давали немного, а она готова бы отдать в Судпром хоть весь выпуск…
     Согласно традиции, студенты выпускного курса к "Последнему звонку" рисуют огромную, от потолка до пола стенгазету. На ней изображаются выпускники и преподаватели в соответствии с характерами и жизненной правдой. Чтобы было полное сходство, приклеиваются фотографии. В газете обыгрываются различные забавные (и не очень) ситуации, происходившие с персонажами  в течение пяти лет. Студенты абсолютно вольны в выборе и трактовке сюжетов. Как правило, преподавателей студенты не щадят, порой изображая их весьма едко, порой сатирически. Обижаться на выпускников нельзя - это тоже традиция. Единственный раз Галина попросила очередного главного редактора стенгазеты не использовать сатиры по адресу одного профессора, который был к тому времени неизлечимо болен. (Никто и не собирался).
     И вот день "последнего звонка". К моменту обнародования произведения искусства около него собирается весь факультет. Целый день висит у деканата стенгазета, вызывая хохот и восторг будущих корабелов, а также косые, завистливые взгляды студентов других факультетов - у них такой традиции нет. Но не было случая за много лет, чтобы Галину не изобразили в виде королевы, царицы-самодержицы, богини - громовержцы и т.п. И это не подхалимаж, дипломник, ведь, лицо почти независимое. Нет, это глубочайшее уважение к хозяйке факультета, много сделавшей, чтобы он стал за пять лет студенту почти родным домом. 
     А вечером газету унесут и повесят в зале, где за праздничным столом сойдутся все изображенные. И Галина скажет: "Много лет я боролась с вашим пьянством. Но сегодня я говорю - давайте выпьем! Выпьем за нашу профессию, за вашу удачу, за то чтобы все вы стали настоящими инженерами!" И последние ее слова потонут в реве восторга, заглушившем звон бокалов с шампанским. Будьте счастливы и Вы, Галина Николаевна! Счастливы и здоровы! Мы знаем, сколько труда и сил Вам приходится тратить, чтобы настал для нас сегодняшний день.
     Но все это будет потом. А сегодня у нас теория корабля и профессор начинает рисовать на доске диаграмму Рида.

Глава 2.
 
     Зимняя ночь. Лежит огромный уснувший город.  Беззвучно кружатся снежинки, исполняя затейливый танец с множеством па. Время от времени в ущелье, образованное двумя высоченными домами, сворачивает трамвай, наполняя его гулом и скрежетом. Красная неоновая надпись на соседнем здании то загорается, то гаснет. Время давно перевалило за полночь и на улицах безлюдно. Только вспыхивают желтыми огнями светофоры на перекрестках. Окна домов темны. Люди спят. На четвертом этаже одного из больших зданий в эркере светятся окна. Высокая форточка приоткрыта и из-за нее доносится ритмичная музыка, напоминающая о солнце, тропиках и голубом море. В воздухе витает крепкий запах кофе. Но на вечеринку происходящее похоже мало.
     Большой зал освещен дневным светом. Он уставлен столами, на которых наклонно разложены чертежные доски. Почти за каждой доской склонилась мужская или девичья фигура. Под рукой у каждого несколько разноцветных карандашей с надписями на незнакомом языке, похожие на пакетики жевательной резинки ластики,  окрашенные во все цвета радуги и что-то, отдаленно напоминающее хвосты неизвестного зверя. На белоснежных листах ватмана змеятся сплошные линии, перекрещиваются штрих - пунктиры, выстраиваются ровными рядами прямоугольники сеток. Корфак чертит очередной курсовой проект.
     Черчение - это главный предмет, которым пугают абитуриентов корфака мамы и члены приемной комиссии. "Смотри, - на корфаке пять лет "простыни" чертить", - рефреном повторяют поступившим первачкам солидные пятикурсники, курящие в коридоре общежития. И все они правы. Корабельный инженер должен уметь излагать свои мысли внятно, четко и точно. Изложением технической мысли является чертеж. "Черчение - язык техники", - гласит лозунг, прибитый над дверью кафедры графики и начертательной геометрии. На собственной шкуре первачки корфака убеждаются в том, что они пока еще немые, в лучшем случае косноязычные. Школьные уроки черчения помогают мало. Первое же задание по черчению повергает в шок: огромный формат (в два раза больше, чем в школе!) нужно исписать прописными и строчными буквами родного алфавита, печатными и курсивом, в точном соответствии с тоненькой книжкой, называемой смешно - ГОСТом. Времени в обрез, потому что нужно сделать много всего по другим предметам. На принесенном чертеже, на который потрачено столько сил и времени, преподаватель мгновенно находит три ошибки в написании букв и возвращает чертеж на доработку. Три ошибки - это "два", "Неудовлетворительно", выражаясь институтским языком. А впереди уже маячит следующее задание - сопряжения кривых. К заданиям по черчению добавляется начертательная геометрия. Здесь нужно, например, построить сечение параболического гиперболоида двумя непараллельными плоскостями. Выполнить на ватмане в двенадцатом формате. Требования - как к любому чертежу.
     К середине первого семестра первачок приходит к выводу, выстраданному многими поколениями его предшественников: ночь - лучшее время для черчения. Если задачи по высшей математике или сопромату ночью решать затруднительно, голова все-таки не слишком свежая, то чертить вполне можно. Ведь черчение – это, в первую очередь, труд. Труд, требующий кропотливости, тщательности, упорства и аккуратности. Включил магнитофон погромче, поставил музыку поэнергичнее, заварил кофе покрепче - и черти. До утра. Но где чертить?
Одни соседи по комнате уже сдали задание, другие еще не начинали, но и те, и другие хотят спать. Поэтому в комнате тебе места нет. В огромном трехсотметровом коридоре дует, да и темновато. В туалете негигиенично - ватман должен быть белоснежным.
     Поэтому те, кто проектировал здание общежития в 1936 году, мудро предусмотрели на четвертом "корфаковском" этаже чертежный зал. Больше ни у кого такого нет. Ни на пятом этаже у механиков, ни на втором у экономистов. Зал, в котором только столы, на которых лежат чертежные доски. В этом зале каждую ночь собираются те, кому этой ночью нужно чертить. "К утру должно быть готово, а ночь твоя", - на корфаке этот принцип возведен в ранг государственной политики. Днем в чертежном зале безлюдно - все в институте. Ближе к семи вечера начинают подтягиваться первые работники. Полночь - самое многолюдное время. Все работают. Во время перекуров обсуждают нарисованное и дают советы. Ближе к трем ночи ряды начинают редеть. Утреннюю зарю встречают самые стойкие. И ночной комендант, разгоняющий курящих полуночников с лестничных клеток по комнатам, никогда не заходит в чертежный зал. Здесь люди работают. Значит им так нужно. К утру.
     Адаптировавшись за два года, сдав кучу заданий кафедре графики, студенты третьего курса, уверенные в себе, приходят на кафедру теории корабля. И здесь их ожидает холодный душ: "Пришли? Хорошо. Будем учиться чертить… Для начала мы научим вас точить карандаши!" Полный шок!
     Впоследствии все привыкнут чертить сразу тремя карандашами - твердым, заточенным "иголочкой" и двумя мягкими - "иголочкой" и "лопаточкой". Правдами и неправдами в закрытом городе мы доставали карандаши "Кохинор", изготовленные из розовой, ароматно пахнущей древесины. Они давали ровную линию, грифель не осыпался, не слоился, мало ломался. В чемодане  каждый из нас хранил коробочку с этими карандашами, оберегая их, как зеницу ока, и используя только для черчения. К концу института мы привыкли чертить только ими. По распределению каждый из нас уезжал, увозя свою заветную коробочку карандашей: кто знает, можно ли будет их достать в сибирской глуши или во тьме Заполярья? Как же без них чертить? Спустя десятилетия у меня еще хранится эта заветная коробочка. Твердым карандашом наносишь на ватман первичный рисунок, мягкими обводишь: "лопаточкой" - прямые линии, "иголочкой" - кривые. Карандаши точишь медицинским скальпелем, поправляешь каждые пять минут шлифовальной бумагой. Ластики используешь только мягкие, затвердевшие безжалостно выбрасываешь. Стертое сметаешь беличьим хвостом. Законченные участки чертежа  закрываешь бумагой, закрепленной кнопками. После чистишь весь чертеж мякишем зачерствевшей белой булки. Ну что, вот так отлично? Нет, только "хорошо".
     Бывают случаи, когда приходится применять карандаши с грифелем по твердости мало уступающему алмазу. Ведь алмаз, если разобраться, тот же графит, только обработанный другим образом. Эти карандаши применяются для нанесения сетки теоретического чертежа. Эта сетка "нарезается" карандашом на ватмане и после этого она уже больше не может стираться. Теоретический чертеж представляет собой корпус корабля, рассеченный тремя взаимно перпендикулярными семействами параллельных плоскостей. Он меньше корпуса в пятьдесят - сто раз, поэтому ошибка на чертеже в доли миллиметра превратится на реальном корпусе в большое количество сантиметров. Разбивка сетки теоретического чертежа сродни хирургической операции. При этом для построения перпендикуляров нельзя применять угольники и другие приспособления. Только циркуль и линейку. Штрих, штрих, засечка, засечка - и вот на бумагу легла еще одна перпендикулярная линия. Прежде чем студент "нарежет" сетку карандашом "алмазной" твердости, ее проверяет преподаватель. Измеритель в его руках порхает, танцуя произвольный танец, отмеривая иглами диагонали ячеек. В конце танца измеритель должен снова оказаться в углу сетки. Если вторая иголка удалилась от угла больше чем на половину миллиметра - вся работа насмарку.
     Но сетка это еще даже не полдела. На ней должны разместиться кривые, обозначающие основные сечения корабля: шпангоуты, батоксы, ватерлинии. Для их черчения применяются затейливые плоские фигурки из тончайшей, но прочной древесины - корабельные лекала. Каждая сторона лекала образована какой-то кривой, вплоть до спиралей. Комплекты корабельных лекал изготавливают модельщики в подвале, рядом с опытовым бассейном. Модельщики - это столяры - краснодеревщики виртуозной квалификации. Они могут сделать из дерева абсолютно все. Могут сделать затейливый шкаф. Могут сделать инкрустированную шкатулку. Могут сделать скрипку. Здесь они делают модели кораблей в пятьдесят раз меньше настоящего. Ровно в пятьдесят, миллиметр в миллиметр. Готовая модель закрепляется на каретке и скользит вслед за ней по зеркальной глади воды опытового бассейна. Чуткая аппаратура регистрирует показания приборов и помогает сделать вывод о том, какими качествами будет обладать корабль, построенный по этой модели. А в сентябре каждого года модельщики делают лекала.
     Ты прикладываешь лекало к трем точкам на сетке, через которые должна пройти ватерлиния. Кроме совпадения со всеми тремя точками лекало должно совпасть с уже имеющимися участками линии. Не совпадает… Выбираем из пачки лекал следующее. Потом еще…Наконец совпало! Проводим линию.
     Постепенно сетка покрывается изогнутыми линиями, обозначающими борта, днище, палубу. Наконец за разрозненными линиями начинает угадываться весь корпус судна, и ты видишь, как оно поднимается на волну, как кренится под ветром. Ты создал корабль! Пусть пока только на бумаге.
     Теперь чертежи уже не кажутся нам огромными, хотя они в десятки раз больше по размерам формата первого задания. Начались курсовые проекты, в каждом из которых таких чертежей уже три-четыре. Судно в разрезе. Корпус в разных видах. Судно сверху. Корабль сбоку. Машинное отделение изнутри. Все кафедры требуют от нас черчения. Двигатели, винты, каюты, трапы, мачты… Все больше ночей мы проводим в чертежном зале. Квинтэссенцией этого процесса станет диплом - двадцать листов чертежей размером больше стола! Перефразируя известную поговорку, можно сказать: чтобы научиться чертить, нужно чертить. Мы научились.
    
Глава 3.

     Когда студенту можно жениться? На любом другом факультете вам немедленно ответят: когда сдал сопромат. Сопромат, или сопротивление материалов - это пугало, ночной кошмар и причина психических расстройств студента любой инженерной специальности. Сдача экзамена по сопромату это признак психологической устойчивости, жизненной зрелости и недюжинного здоровья. С такими качествами и в семейной жизни не пропадешь. Поэтому теперь можно и  жениться.  Но только не на корфаке.
     Студенты второго курса, проживающие в общежитии, постигают жизнь, не в последнюю очередь, благодаря советам старших товарищей.  Старший товарищ с четвертого курса в драном тельнике, тренировочных штанах с пузырями на коленках и в шлепанцах на босых ногах, попыхивая  беломориной, снисходительно выслушивает восторженные рассуждения молодежи о только что закончившейся сдаче сопромата. Погасив «бычок» изрекает: "У нас на корфаке говорят так: "Сдал СМК - ищи невесту, сдал РПСК - готовься к свадьбе, а сдашь ДРП - женишься". Это как раз будет пятый курс." И не торопясь, пошаркал в свою комнату, оставив за спиной гробовую тишину.
     В результате дальнейшего и более внимательного изучения вопроса молодежь сумела внести в него некоторую ясность. Оказалось, что за мудреными аббревиатурами скрывались дисциплины, преподаваемые кафедрой, расположенной на третьем этаже за дверью, обитой черным дерматином. За хитрыми буквами скрываются строительная механика корабля, расчет и проектирование судовых конструкций, а также динамические расчеты прочности. Дальнейшая конкретизация повергла всех в ужас - выяснилось, что это смесь сопромата с высшей математикой, возведенная в куб и умноженная на людоедские повадки преподавателей кафедры. И все это начнется на третьем курсе!
     Охваченные трепетом, в сентябре очередного семестра третьекурсники приходят на первую лекцию по строительной механике корабля. В аудитории их встречает подтянутый щеголеватый человек в строгом темном костюме. Умные глаза за поблескивающими стеклами очков цепко осматривают неофитов. И вот первая лекция началась!
     Но что это? Вместо мудреных формул и понятий человек излагает то, что мы два года перед этим изучали на кафедре высшей математики! А вот и то, чему нас учили на кафедре графики и начертательной геометрии. А вот и технология материалов замаячила… И совсем не страшно!
     Впоследствии выяснилось, что таким образом умудренные опытом преподаватели кафедры готовили новичков к первой встрече с исповедуемой ими наукой. Третий курс следует сразу за плавательской практикой. Прошедшие реки и водохранилища, просвистанные летним волжским ветром, выдувшим из лихих голов все накопленные за два года знания, вернувшиеся в аудитории прямо с палуб кораблей, студенты должны сразу встретиться с Ее Величеством Строительной Механикой Корабля! Нет, это невозможно!
     В древности, странника, удостоенного королевской аудиенции, долго мыли в бане, одевали в красивые одежды и душили драгоценным парфюмом.  Так и нас, прежде чем представить «пред высочайшие очи» очищали от невежества, умасливали благовониями крупиц необходимых познаний и вели под дрожащие руки к трону.
     Строительная механика корабля это не наука – это нечто большее – почти религия. Кафедра твердо уверена, кроме «строймеха» в мире больше ничего нет! Если ты познакомился с этой наукой, ты должен отдаться ей безраздельно, иначе у тебя ничего не получится. В подтверждение этого постулата на кафедре разработана твердая система, позволяющая убедить сомневающихся, что постулат этот – истина в последней инстанции.
     В семестре необходимо выполнить три расчетных задания. Рассчитать многопролетную балку, стержневую раму или еще какую-нибудь конструкцию. Выполнение задания требует от нескольких дней до нескольких недель работы. В случае если ты в срок не сдал первое задание, тебе дается еще одно, такое же. Не сдал в срок его – еще одно.
То же со вторым заданием. Третье, как правило, не размножается, так как до сессии остается уже не более трех недель. Но, все равно, лодырю может понадобиться выполнять вместо трех заданий семь. Преподаватели кафедры уверены, что такой подход способствует лучшему усвоению материала. Еще бы: весь мир вокруг студента уже после выполнения пяти заданий наполняется различными стержнями, пластинами, перекрытиями. И все это изгибается под действием распределенных нагрузок, скручивается под влиянием крутящих моментов, деформируется, вызывая к жизни касательные и нормальные напряжения. Действительно, ужас!
     Практические занятия дополняются лекциями, после которых и заглянуть в тетрадь делается страшно. От вида интегралов, дифференциалов, синусов и косинусов, перемежающихся рисунками различных стержней, соединенных шарнирами, опирающихся на пирамиды с колесиками нас и без того бросает в дрожь. Месяц следует за месяцем, тетради толстеют. Несколько лекций в неделю действительно вызывают ощущение, что кроме строительной механики в мире уже ничего больше нет.
     Но, как правильно сказал поэт, «так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат». Медленно, но верно, нас стали восхищать те точность и изящество, с которыми наша новая знакомая решала сложные технические проблемы, с которыми сопромат справиться решительно не мог. Сопромат на ее фоне уже представлялся чем-то дремучим, неповоротливым, напоминающим сонного бурого таежного медведя. Даже преподаватели на новой кафедре выгодно отличались от своих коллег двумя этажами ниже.
     Профессор, встретивший нас на первой лекции, оказался большой умницей. Увлекшись в молодости строительной механикой, будучи корабелом, по образованию и чувствуя недостаток знаний в новой области, он окончил, работая, мехмат университета. Основоположники возложили на него заведование кафедрой и не ошиблись. И кафедра, и студенты, обучающиеся на ней, работают с точностью механизма швейцарских часов.
     Читая лекцию, профессор никогда не позволит себе заглянуть в конспект. Решая на доске огромную систему дифференциальных уравнений, бог знает, какого порядка, он, подавляет нас силой своего интеллекта. Доска несколько раз покрывается орнаментом формул и очищается, после того как этот орнамент перекочевывает в наши лекционные тетради. Второй раз, третий, четвертый… После пятого раза вывод необходимых формул, описывающих деформацию перекрытия, заканчивается. Профессор достает из кармана темного строгого пиджака перфокарту и ставит номер формулы. Номера формул он в голове не держит… Немая сцена!
     Со временем даже у законченных лодырей и разгильдяев возникает что-то типа языческого преклонения и немого обожания перед этой блестящей наукой и ее носителем, как перед неким божеством. Уважения добавляла корректность и несомненная объективность отношений студентов и преподавателей кафедры. Со временем мы поняли главный принцип этой кафедры: «строймех» - есть «строймех», ничего личного.
     Наука требовала к себе все больше внимания. Мы не вылезали из читального зала библиотеки. Приходилось читать труды основоположников. Тяжелые тома в темных коленкоровых переплетах ложились на наши столы. С пожелтевших страниц написанные языком формул и схем поднимались ясные и четкие мысли, фиксирующие безупречную логику выводов, подтвержденных физическими принципами.
     Каждый семестр на кафедре заканчивается экзаменом. На экзамене ты можешь пользоваться любой литературой. Можешь принести хоть целую библиотеку, если хочешь. Никто тебе этого не запретит. Ты должен решить задачу и ответить на три вопроса. Если ты что-то из этого не сделал, то это «неуд». Если сделал все – это еще не «три». Когда у тебя все готово, садись к преподавательскому столу на освободившееся место.
      Вокруг преподавателя сидят несколько студентов. Вопрос одному, второму, третьему… Вопросы подразумевают понимание на качественном уровне, поэтому требуют быстрого ответа. После того, как задан вопрос последнему студенту, должен отвечать первый. Один круг, второй, третий… У тебя есть право на две ошибки. Каждая ошибка минус один балл, начиная с пяти. Если ошибся больше двух раз – до свидания. Четвертый круг, пятый…
     Однажды некий лентяй, умудрившийся заработать в одном семестре семь заданий вместо трех, пропустивший, поэтому, сдачу экзамена вместе со своей группой, сумел все же выкрутиться, и был кафедрой до экзамена допущен. Сессия была в разгаре, свободных аудиторий не было, поэтому экзамен ему пришлось сдавать прямо на кафедре, среди преподавателей и других, таких  же, как он, лодырей курсом старше. За окном сверкало солнцем лето. Зеленые липы заглядывали в открытые окна кафедры. В течение четырех часов, покрываясь потом, он писал, считал, объяснял, доказывал, обосновывал… Шесть или семь кругов дополнительных вопросов завершали это «пиршество интеллекта». Лентяй был в состоянии близком к шоку, когда в его зачетке появилась оценка «отлично». «Строймех» - есть «строймех», ничего личного.

Глава 4.

     Летний день субботы в разгаре. На синем небе сияет солнце. Широкая река, вырвавшись из теснины Уральских гор, успокоилась, и, плавно изгибаясь, течет среди сосновых лесов вдаль к Каспийскому морю. Чистая вода ее прозрачна и холодна. На одном из поворотов реки на ее левом берегу раскинулись длинные здания с застекленными  стенами и крышами. От торца одного из зданий по полю тянулись несколько десятков рядов железнодорожных рельсов. Все линии рельсов были прямыми и параллельными, как иллюстрация в учебнике геометрии для средней школы. Но железнодорожную станцию это не напоминало. Не было видно локомотивов, тянущих коричневые и зеленые вагоны. Из огромных открытых ворот в торце здания доносилось гудение, издали напоминающее жужжание пчелиного роя.
     Вот из ворот показалась огромная, похожая на дом, серая конструкция. В отличие от дома, у нее не было вертикальных стен. Все стены были изогнуты, образуя причудливые, расходящиеся кверху поверхности. Гудение стало громче. В створе ворот появилась надпись «Нефтерудовоз – 34М», и тогда стало ясно, что это не дом. Это был корабль. Его темно-серый корпус медленно и величаво выдвигался из ворот здания. Казалось, он плыл по суше.
     Длинное застекленное здание имело звонкое название – эллинг. У него было еще и собственное имя - «Двадцать первый цех». Внутри эллинга на линиях стояли различные суда. За кормой «Нефтерудовоза – 34М» стоял другой его собрат, но нос и корма у него располагались отдельно друг от друга, а между ними ничего не было. Слева, вдоль застекленной стены стояли несколько буксиров. У одного не хватало носа, у другого - надстройки, а от третьего, пока, был еще только кусок днища с двумя установленными на нем дизелями.
     Выплывающий из ворот корабль имел все. Из-под его днища, там, где корпус расширялся, а борта становились вертикальными, раздавалось шмелиное жужжание. Собранные под днищем судна, распределенные несколькими рядами по всей длине и ширине корпуса, по рельсам двигались устройства, чем-то напоминающие песочные часы, поставленные на колеса. У каждого из «песочных часов» было по две пары колес. Деловито жужжа, соединенные друг с другом тросами, устройства неутомимо ползли по рельсам и везли на себе махину корабля. Они так и назывались – «судовозные тележки». Вокруг них сновали люди.
     Было жарко. Футболки потемнели от пота. Из-под зеленых касок с якорем над козырьком на лбы стекали струйки, оставляя канавки в пыли, покрывшей кожу. Время от времени человек смотрел на большой круглый прибор, установленный на каждой тележке и поворачивал большой черный выключатель. После этого в ровное гудение вторгался тарахтящий звук, и стрелка оживала. Она начинала, подрагивая, подниматься по циферблату. Когда стрелка достигала нужного деления, человек выключал механизм и шел к другой тележке, ползущей рядом по соседней паре рельсов.
     Если бы по рельсам шел поезд, он прошел бы это расстояние за минуту – две. Но корабль – не поезд. Со скоростью меньше метра в минуту медленно и величественно он движется вперед, отбрасывая тень на зеленую траву. Все – и тележки, и люди работают, как единый механизм, обеспечивая это плавное величавое движение.
     Впереди, в густой траве стали видны поперечные рельсы, ведущие к берегу реки. Они пересекаются с рельсами, по которым ползет «Нефтерудовоз – 34М», под прямым углом. В месте их пересечения нет травы, только бетонные плиты. Нос корабля выплыл на место пересечения. Все больше бетонных плит скрывается под корпусом. Вот они уже показались за кормой. Корабль остановился. Люди под корпусом забегали, засуетились. Среди тех, кто помогал двигаться «Нефтерудовозу – 34М», легко можно узнать наших знакомых, повзрослевших еще на один год.
     Корфак славится своими практиками. За время обучения их у студентов целых пять. После первого курса на учебно – экспериментальном заводе во дворе института первачки осваивают сварочное дело. Учатся держать маску и орудовать электродом, пытаясь соединить сваркой две стальных заготовки. Хитрость этого процесса заключается в том, чтобы не дать кончику электрода коснуться металла. Если это произойдет, электрод мгновенно «прилипнет» - приварится к заготовке. Если же кончик электрода будет далеко от поверхности металла, вольтова дуга не загорится, и металл не сварится. В темное стекло промежуток между электродом и заготовкой почти не виден, навыка поддерживать зазор у первачков нет, поэтому электрод время от времени «прилипает». Машинально убрав от лица маску с темным стеклом, первачок пытается выяснить, что же произошло, пошевелив при этом электродом. В образовавшемся промежутке возникает вольтова дуга, и яркий режущий свет ударяет по глазам. «Что, «зайца поймал»? – веселится мастер – наставник. К концу смены от пойманных «зайцев» глаза болят и почти не видят. Но рука привыкает держать электрод на нужном расстоянии, а глаза учатся смотреть сквозь темное стекло. Через месяц, когда первачки немного научатся варить, точить, пилить и гнуть металл, практика заканчивается.
     После второго курса палубы волжских теплоходов принимают практикантов на один кружной рейс от Москвы до Астрахани. Хорошо отдохнув и загорев после летней сессии, сходя на берег через месяц, большинство из них уже отчетливо представляет, как устроено судно. Хотя в отдельных отчетах по практике встречаются перлы типа «пустотелого электродвигателя двухпалубного брашпиля».
     Это третья практика – судостроительная. Полтора месяца на крупном заводе Судпрома, носящем с рекой одно имя. Все парни получили спецодежду, каски и громкое название – «судосборщик». Девушек направили в маляры. С утра до вечера вместе с кадровыми рабочими в составе бригад и звеньев они принимают участие в строительстве своего первого в жизни корабля.
     Руководящий народ на заводе подобрался суровый и практичный. Два с лишним десятка молодых сильных пар рук в период летних отпусков, когда каждый человек на счету, – это существенное подспорье, которое не должно простаивать. Поэтому будущим корабелам не приходилось скучать и искать, чем бы заняться. Начальник цеха и мастера делали все, чтобы приехавшая молодежь направляла свою энергию исключительно на мирные, созидательные, полезные для отечественного судостроения цели.
     Через несколько недель они уже освоились в этом металлическом лабиринте. Научились ходить по лесам, не задевая каской металлических перекладин, лазить по отсекам, спускаться и подниматься по скоб - трапам. Иногда им даже доверяют что-нибудь приварить или отрезать – малоответственную временную стяжку, например. Среди сверкающих с разных сторон огней электросварки они уже не «ловят зайцев». Конечно, в основном их работа сводится к переноске и перевозке различных круглых и квадратных тяжестей. Но с течением времени все чаще доводится сделать что-нибудь корабельное: разметить переменную ватерлинию на всем стометровом  борту или опустить отвес с самого конца форштевня на десять метров вниз. А под твоими ногами при этом только полуметровая площадка куска будущей палубы.
     За неделю их предупредили: в субботу они будут работать в спусковой бригаде, первый раз в жизни спускать корабль. Воображение рисовало картины, много раз виденные в кино: искрящиеся брызги шампанского на форштевне, корпус корабля, украшенный флагами, стремительно скользя по направляющим, разбрасывает фонтаны воды и горделиво качается на поднятых волнах. Говорятся речи, играет оркестр. Кому-то из них доверят выбивать подпоры, кому-то достанется заводить швартовы на буксир.
     В действительности все оказалось менее празднично. Уже третий час они ходят, пригнувшись под плывущим днищем рудовоза, и, время от времени, подкачивают и подкачивают верхние гидравлические домкраты, чтобы корпус на тележках не проседал.
     Когда корабль остановился в месте пересечения судовозных путей, производится поворот тележек. Верхний домкрат при этом ослабляется, после чего включается нижний домкрат. Из основания тележки выдвигается металлическая тарелка - плита и опирается на бетон (вот для чего он, оказывается!). Тележка при этом поднимается. После того, как колеса тележки оторвутся  от рельсов, по трое, по пятеро люди вцепляются в многотонную железку и усилием разворачивают ее на девяносто градусов. После этого колеса нужно совместить с головками рельсов,  нижний домкрат – отпустить, чтобы колеса встали на рельсы, и затем привести его в исходное состояние. Верхний домкрат после этого упирается в днище судна до тех пор, пока стрелка манометра не встанет на условную отметку. Эта тележка готова. Идем к следующей. Обливаясь потом, поворачиваем ее. Затем еще. И еще… После того, как все тридцать тележек оказались развернуты, они снова дружно зажужжали, и судно поплыло бортом к берегу реки.
     Им долго и хорошо будет вспоминаться эта практика. Здесь, на судостроительном заводе с бронекатером на постаменте у проходной, расположенном неподалеку от Уральских гор, они впервые прикоснулись к тому, ради чего, собственно говоря, и учились. Пропадая на заводе с утра до вечера, оказавшись втянутыми в самую гущу производственных дел, они чувствовали свою полезность.  Здесь они впервые поняли, что же это такое: строить корабли. Оказалось – увлекательное занятие.
     Изо дня в день ты видишь, как из листов стального проката и чертежей возникают отдельные элементы рождающегося судна, осененные огнями электросварки и автогена. После рождения они запеленываются коричневым грунтом и отправляются дремать в тишину промежуточных складов комплектации. Проснувшись, они грузятся на железнодорожную платформу и приезжают в эллинг, где схваченные стропами мостовых кранов, оказываются среди ровесников, которые раньше них начали формировать нос, корму или четвертый трюм. Постепенно промежутки между ними становится все менее заметными. Их заполняет, светясь алым ровным светом, электросварка. С шипением и морем искр, подобно фейерверку, празднует их присоединение к общей семье угольный электрод. И, наконец, сварочная проволока, изгибаясь блестящей змеей, закрывает ровной дорожкой шва место, где между ними когда-то была граница. Отныне они единое целое.
     Везде, начиная с рождения, и, кончая водворением на нужное место в эллинге, детали судна были объектом неустанной заботы корабелов: судосборщиков, сварщиков, трубопроводчиков, маляров. Работая в две, а то и в три смены, они растили корпус, развивали борта, возносили переборки. Каждое утро корабль был другим, чем вчера. Вот уже соединились нос и корма. Танки накрыла палуба, комингсы стали обрамлением бункера. Подслеповатые проемы окон надстройки заблестели стеклом иллюминаторов. Темно-серый цвет преобразил надводный борт, днище ярко засветилось апельсином свинцового сурика. Черно-белыми зебрами запестрели шкалы углублений. Теперь уже всем стало ясно: кораблю пора на воду. Скоро спуск.
     И вот он спуск! Все, что ему предшествовало, было только прелюдией. Увертюрой к рождению корабля. Долгие месяцы строительства в эллинге, дорога на тележках под летним солнцем от цеха к берегу реки, сопровождаемая трудолюбивым жужжанием и громкими командами по трансляции. Но теперь дорога окончена. «Нефтерудовоз – 34М» удобно расположился на треугольных тележках, называемых косяковыми, или в просторечии «косяками». Судовозные тележки, подобно табуну усталых лошадей, отогнаны подальше. Почти все участники события теперь стали просто зрителями. Главное действующее лицо представления находится в застекленной башне. Раньше его голос раздавался в громкоговорителях трансляции. Теперь умолк и он. Но с пульта уже подана команда, и «косяки», увлекая лежащее на них судно, поскрипывая, двинулись к воде. Друзья, расположившись на траве, смотрели, как мимо них проплывает борт, следом за ним винты и рули. Вот корабль коснулся днищем поверхности реки. Замер на некоторое время. Повинуясь команде «В отсеках осмотреться!», матросы караванной команды полезли в люки. Затем движение возобновилось, борт у корабля стал ниже, а оранжевая полоса на нем – уже.  Вот уже буксиры караванной службы, натягивая тросы, повели корабль к месту новой стоянки у достроечного причала. А друзья все продолжали сидеть на берегу реки, охваченные новым, доселе незнакомым ощущением: спущен корабль, построенный тобой. Твоими руками, твоим разумом, твоими усилиями. Пусть праздник был не таким ярким, как в кино. Но от этого он не перестал быть праздником. У них в жизни будет много кораблей. Но этот – первый! Один – на всю жизнь!
     Постигая от года к году принципы судостроительного производства, попадая на разные заводы, встречаясь на них с разными людьми, они никогда не забывали тех первых уроков, полученных ими в «Двадцать первом цехе». И всегда помнили о своем первом корабле, спущенном летним жарким днем в воды реки на Урале.