И тогда был ангел?

 


Напишу сейчас не рассказ, запишу свои размышления. О себе, о своём отце, о законах жизни на этой неспокойной, но прекрасной земле. Подтолкнуло меня к этим размышлениям письмо украинской писательницы Галины Погутяк. Человек вдумчивый, тонкий, радости и горести людские знающий не понаслышке. Сохранившая в жизненных невзгодах душу чистую, как родник. И потому пишет она, как ручеёк от родника течёт чисто и живительно. И если несёт на своих струях он упавший с дерева, закончивший недолгую жизнь листок, или перо, потерянное подстреленной лихим охотником птицы, то это только рассказ о дереве или птице. Или об охотнике. Рассказ о жизни, прекрасной или горькой, счастливой или трагичной. И ничто, упавшее в этот ручеёк, несомое на его тихо журчащих перекатах и водоворотах не замутит его. Потому, что родник чист.

    Я не буду приводить здесь весь текст, заставивший меня так задуматься, поскольку не согласовывал с автором письма моего права на это. Скажу лишь, что есть там короткое, но ёмкое размышление о себе и времени. И заканчивается оно общей фразой, которая позволит мне продолжить разговор на тему времени. Вот эта фраза: «У каждого человека свои отношения с временем.» Вот и у меня - своё. Сейчас, на склоне лет, когда лучшим собеседником стал, образно говоря, лист бумаги, выяснилось, что всё, о чём бы ни начинал писать и размышлять, ложится на основную канву, называемую «временем». И ещё что замечательно, стоит внимательно оглянуться на прожитую часть жизни и увидишь узелки. Жизненно-образующие узелки. В судьбе своей и своих близких, связанных с тобой узами жизни. Или людьми, странным, казалось бы, образом оказавшихся рядом в этих жизненных водоворотах, повлиявших на дальнейшую судьбу всех его участников. 
 
    Семидесятые годы теперь уже прошлого века. Больничный парк. Я чуть ли не каждый вечер навещаю больного отца. Онкология. Через несколько дней он перенесёт тяжелейшую операцию и проживёт ещё почти два года. Но сейчас мы ещё не знаем, что его ждёт. Неизбежно только одно — операция. Отец в больнице меньше месяца. Ни он, ни мы ещё не смирились с мыслью о неизбежности трагического конца. Случаи излечения в те годы исчислялись порядком цифр меньше единицы. Нет необходимости описывать душевное состояние больных и посещавших их родных и близких.
   Так вот,  в эти дни отец заговорил. Сдержанный, немногословный человек заговорил. С сыном. О прожитом. И так откровенно, что было понятно — говорится о самом сокровенном. О чём раньше, не только не говорилось ни с кем, даже, возможно, не вспоминалось. И большей частью это были рассказы о войне. Не о подвигах и победах, а о жизни на войне.

    Вот его рассказ, который я буду помнить до последних дней своей жизни. Сороковые, огненные, того же прошлого века. Война. Отец, Щербаков Павел Иванович — офицер. Командир подразделения, охраняющего аэродром. Что это за подразделение, рота, взвод или ещё что-то, я не помню. Этого я не запоминал. А может быть он этого и не говорил. Для него в рассказе это было не главное. Хотя, может быть, он был более подробен в рассказе, я же буду пересказывать то, что запомнил и считаю важным. Итак. Где-то на территории аэродрома, по-видимому, вблизи кухни, растёт большое дерево. Под деревом столы. И за этими столами персонал принимает пищу, по-армейски говоря.

    Это произошло, когда подразделение отца сидело за столами под этим деревом. Налетели немецкие самолёты, или один самолёт и сбросил на аэродром бомбы. Естественная ситуация. Немцы нашли аэродром противника и прилетели разбомбить. Одна бомба попала в это самое дерево, ударило на высоте в ствол и разорвалась над землёй. Ни сам взрыв, ни осколки этой бомбы никого не задели. А отец, на подлёте бомбы, скомандовал - «ложись!». Положенная команда в таком случае. И всё бы обошлось. Но от близкого взрыва детонировали гранаты. А гранаты эти находились на поясах бойцов. Понятно, что бойцы упали лицом вниз, и гранаты взрывались под ними. Тяжело описать отца, рассказывающего этот эпизод. Я повторюсь, что отец сдержанный, умеющий сдерживать эмоции человек. А рассказывал это со слезами на глазах. Он был один, офицер, у которого не было гранаты на поясе. И он остался невредим. Он не помнит, продолжался ли налёт, и сколько прошло времени. Он ползал между своими бойцами и, ничего не соображая, собирал разбросанные в пыли кишки бойцов и заталкивал их «на место». И молодые ребята, с которыми он только что сидел за столом и, возможно, шутил, умирали у него на глазах. Один за другим. Близкий взрыв, контузия, дикие сцены смерти выбили человека из человеческой колеи. А дальше произошло то, что в те времена происходило во фронтовых условиях повсеместно. Арест. Полевой суд. И расстрел.

    Так что же произошло, всё-таки, дальше? Почему я появился на свет? Почему мы сидели через тридцать с лишним лет в больничном парке, и он вспоминал это? Мы называем сейчас это мистикой. Он так не говорил. Он просто сказал мне, что он не знает, что произошло на самом деле. Он не помнит. Вернее всё, что он помнит, происходило, как бы, во сне. Человек уже прошёл через суд «тройки». Он уже без погон, без пояса. Он уже у стенки! Что там можно запомнить?! И всё же. В последний момент появляется офицер и матом, криком, командами отменяет приговор. Дальше невероятное. Отец остаётся в старом звании, на той же должности, и без царапинки заканчивает войну. У него достойный ряд медалей и орден «Красной звезды».

   А теперь послушайте, что ещё осталось в памяти человека стоявшего у «стенки». Офицер отменивший приговор не только кричал и ругался - он размахивал шашкой! Или саблей. Это не важно. Важна такая деталь. Аэродром приморский. Весь состав эскадрильи и обслуживающий персонал носил военно-морскую форму. Все до одного! Это я видел на его сохранившихся фотографиях. Это он подтвердил во время своего рассказа. Откуда сабля? Кавалерии там на сотни километров рядом не было. Человек размахивает саблей. А спасенный это запоминает на всю жизнь. Что получается? Что странный, не имеющий внятного объяснения случай дал жизнь мне, моим детям, моим внукам? Стоит ли говорить о том, что в прожитой жизни мной было совершено немало поступков, повлиявших на судьбы других людей? И цепочку эту можно продолжить.

    А отцу я тогда, к сожалению, не сказал главное: «Отец, это был ангел с мечём». И он не дал прерваться цепочке, которая была предопределена.