Метастазы коррупции

               
   Года четыре назад, на встрече в школе с выпускниками, приятели  Скворцов, Воробьев, Ферапонтов и Кошкин условились встречаться почаще, и с тех пор почти каждую пятницу они собираются вместе в небольшой бане-сауне.
   Бывшие одноклассники невольно очутились в пучине рыночной круговерти, им посчастливилось не опуститься на самое дно, и теперь они относят себя к числу, пусть не крупных, но вполне состоявшихся предпринимателей. К среднему, как говорят сейчас, классу. Скворцов, назвав свой гараж автосервисом, ремонтирует в нем легковые машины; Воробьев на отцовской «Волге» занялся частным извозом, Ферапонтов извлекает доходы, спекулируя кожевенной галантереей, а Кошкин – из небольшого пельменного цеха и случайных разовых сделок, выступая в них посредником между покупателем и продавцом.
   Все они примерно одного возраста – каждому минуло тридцать. Скворцов и Кошкин закончили вузы, Воробьев и Ферапонтов после школы нигде не учились. Разность в уровне образования не мешала дружбе этой четверке и не влияла на род их занятий: занятия не требовали ни особого интеллекта, ни инженерных знаний и опыта, а больше – расторопности, хваткости, а с этими качествами у молодых людей все было в норме.
   В бане приятели расслаблялись после суетных предпринимательских дел: потели, забившись в перегретую комнатушку, окунались в холодную воду, снова потели и снова охлаждали распаренные тела, а потом, обернув себя простынями, садились за стол, распивали  спиртные напитки и вели  беседы на самые разнообразные темы.

   В этот день застольный разговор начал Кошкин, низкорослый упитанный парень с короткими светлыми волосами и вздернутым носом. Разомлевший и немного хмельной, он поковырялся вилкой в банке с салатом и, не обращаясь ни к кому персонально, сказал:
- Взял вчера вечером книжку, чтобы поскорее заснуть, а там такая галиматья напечатана – обхохочешься! Например, пишут, что подарки намного приятней дарить, чем их получать!.. Не бред ли, придумать такое?!..
   Оставив в покое салат, он обвел вопрошающим взглядом приятелей, но те отнеслись к его реплике с безразличием. Ферапонтов и Воробьев лихо щелкали нардами, играя на интерес, Скворцов смотрел передачу по телевизору и смачно прихлебывал пиво из банки.
- Лично я приятное чувствую только тогда, когда самому мне что-то подарят, - продолжал Кошкин. - Пусть какую-то мелочь, пусть безделушку, – приятно. Но чтобы приятней было дарить?!.. И главное – не родным, а кому-то другому?!.. Я сначала подумал, что в книжке ошибка, что редактор прошляпил, но нет – и дальше все в том же духе… Всю ночь эта загадка вертелась у меня в голове…
   Скворцов, не отрываясь от телевизора, проворчал:
- Жареный петух не клевал тебя, видно, в это самое место. Вот когда клюнет, все тогда и поймешь.
   Никакой ясности в голове Кошкина от этой фразы не наступило, наоборот, туману в ней только добавилось: причем тут петух? Да еще жареный? Как он может клевать, если он жареный?.. Молодой бизнесмен продолжал размышлять над занимавшим его парадоксом и в субботу, и в воскресенье, но так и не нашел толкового варианта разгадки.

   Прояснение пришло к нему позже, и было оно в весьма убедительном виде.
   В понедельник он получил письмо из мэрии города, и оно впечатляло: фамилия, имя и отчество Кошкина были указаны полностью, напечатаны в типографии, а не вписаны от руки в размноженный бланк. В письме говорилось, что он, Кошкин, как преуспевающий предприниматель, включен в список лиц, удостоенных чести быть на приеме, посвященном презентации книги «Наш родной город», в написании которой принимал участие сам многоуважаемый мэр.
   Кошкину льстили и форма обращения к нему, и само его содержание. «Ишь ты, - думал он, ощущая прилив наслаждения, - преуспевающий! Наконец-то заметили и оценили!.. Надо будет отцу показать – пусть увидит свои предрассудки!..
   Родители Кошкина не понимали, как это он, человек закончивший институт, получивший диплом инженера, опустился до уровня банального спекулянта, превратился в барыгу, как с презрением выражался отец. А сын, спрятав подальше диплом, с головой погрузился в непредсказуемый океан рыночных отношений и был этим, кажется, очень доволен. На деньги, скопленные от спекуляций, он приобрел себе цех по изготовлению пельменей, купил машину, квартиру, его стали называть бизнесменом, и только отец продолжал считать его занятия легкомысленной суетой и пустым прожиганием жизни.
   На жизнь у Кошкина и его отца были полярные взгляды. Отец, воспитанник советской системы, был убежден, что превыше всего должны быть интересы общества, государства. Общество должно иметь цель, достойную уровня эволюции человечества, а человек, член этого общества, обязан вносить свой вклад в достижение поставленной обществом цели. И чем больше человек образован, тем вклад его должен быть больше – ведь государство его для этого обучало. Делая вклад, нужно, чтобы каждый осознавал его необходимость и пользу, и вносил его бескорыстно.
   Сын же считал, что ничего он государству не должен. В этом у него была своя логика: в институте он учился за деньги, работу искал себе сам, без всякой помощи со стороны государства. Была в его взглядах и такая изюминка, услышанная им как-то по телевизору от одного из идеологов современной доктрины: если каждому отдельному члену общества будет хорошо и комфортно, то хорошо будет всем. К сожалению, идеолог тот не сказал, когда такой период наступит, и каким образом человек должен добиваться личного благополучия. Но жизнь исправила эту оплошность и привела примеры таких ловкачей: Березовский, Ходорковский, Гусинский и еще ряд подобных фамилий. Правда, самые ушлые из них с деньгами из страны убежали, их теперь называют преступниками, но это уже издержки новой формации общества. Неотвратимые, закономерные издержки подчеркнул бы отец.

   Кошкин любовно вертел в руках документ, приятный ему во всех отношениях, то прятал его обратно в конверт, то вынимал его вновь, и думал о том, как бы ему половчее использовать это письмо.
   Он вспомнил один разговор, в котором он  высмеял обожаемую отцом плановую систему:
- Неужели из Москвы надо было планировать производство спичек на какой-нибудь бирюлькиной фабрике или выпуск патефонных иголок? - язвительно спрашивал он. - Неужели в Москве чиновники лучше знали когда, что и как нужно сеять в каком-нибудь заволжском колхозе?..
- Недостатки были, не спорю, - отвечал ему на это отец. - Иногда действительно опускались до мелочей, перестраховывались, но насчет посевных площадей ты не прав - указание давали не с бухты-барахты, не по чиновничьим прихотям, а по научным рекомендациям. И везде был полный порядок…
- В чем был порядок?! - домогался Кошкин. - Порядок я вижу сейчас, когда я сам себе – и плановик, и работник!
   Гладя рукой послание мэрии, он опять чувствовал свою правоту.

   Приятные мысли прервал телефонный звонок. Звонил Зарубин, помощник мэра по связям с общественностью. С ним Кошкин еще не был знаком, но голос в трубке звучал панибратски:
- Письмо с приглашением на презентацию получил?..
   Кошкину понравилось фамильярное начало беседы. Это позволяло и ему вести себя непринужденно.
- Получил. Какая установлена форма одежды? – отвечал он шутливо.
- Желательно, в смокинге, - хихикнула трубка. - Но это не главное. Слушай внимательно: каждый из приглашенных обязан внести определенную плату в это мероприятие. По мере сил и возможностей. Мы тут прикинули – с тебя причитается десять штук баксов… Десять тысяч американских рублей…
   Кошкин оцепенел. Он машинально слушал, как помощник мэра объяснял назначение финансовых податей: приглашены иногородние гости, для них в гостиницах сняты лучшие номера, в программе – рестораны, экскурсии, словом, все будет по высшему уровню.
- Когда присылать за деньгами? - подытожил чиновник свою пространную речь. - Или ты сам привезешь?..
- Да я еще не уверен, смогу ли я быть, - промямлил в замешательстве Кошкин. - У меня тут намечено одно серьезное дело. Связано с выездом в другой регион. Когда вернусь, неизвестно…
- Дело – прежде всего, - одобрила трубка. - Езжай, куда хочешь. Откровенно говоря, ты сам-то не очень и нужен, ты, главное, бабки гони!
   Кошкин чувствует, как волной по нему разливается гнев. «Фигу вам, а не бабки! Они мне не на елке достались! Я их нервами, можно сказать, добываю, а вам подавай их задаром, прямо на блюдечке! Дудки!»
- Свободных денег у меня сейчас нет, - сказал он и положил трубку.
   Весь оставшийся день он кипел возмущением, а ночью ему снились кошмары, в которых он отбивается от банд рэкетиров.
   К утру гнев его выкипел, и во вторник он отгонял от себя мысли уже такого характера: как бы чего не вышло плохого из-за моего несогласия, чиновники – мастера на всякие каверзы!..

   Неделя прошла без особенностей, правда, в пятницу встреча приятелей в бане не состоялась: у всех появились важные и не отлагаемые дела. В воскресенье по телевизору шел показ презентации знаменательной книги. Кошкин смотрел передачу с двойственным чувством: с завистью – ведь и он мог быть в числе этих вальяжных господ, фланирующих на телеэкране, и со злорадством – мне-то уж точно известно, каким путем и за какие коврижки вы попали туда!
   А понедельник начался с неприятностей. Утром к нему нагрянула группа санитарных врачей, прислали их, как было сказано в предписании, с целью проверки санитарного состояния пельменного цеха. Поводом для проверки послужила жалоба в мэрию пожилой горожанки на плохое качество купленных ею пельменей. Проверяющие признали обоснованность жалобы и обнаружили в цехе целый ряд таких нарушений, серьезность которых требует немедленного закрытия данного цеха. Состояние производства пельменей, по мнению санитарных врачей, оказалось таким ужасающим, что акт проверки они решили направить в прокуратуру на предмет возбуждения уголовного дела.
   Кошкин ожесточенно спорил с врачами: нет, и не должно быть такого – только неделю назад санитарная инспекция этот цех проверяла, есть акт о нормальном его состоянии, не мог же он всего за неделю превратиться в гадюшник, как это следует из нового акта!
- У вас имеется право обжаловать наши выводы, - сказал бесстрастно председатель комиссии и предложил Кошкину расписаться в акте проверки, от чего тот категорически отказался.
   Едва врачи покинули пельменное производство, как Кошкина известили о новой напасти – задержана арендованная им автомашина с горючим.
   В конце прошлой недели Кошкин, по договоренности с солидным иногородним фермером отправил тому большую цистерну с дизельным топливом. Сделка была оформлена договором с жесткими санкциями на случай невыполнения сторонами его условий. Кошкин, как он считал, свои условия выполнил, и вот ему сообщили, что эту цистерну задержали при выезде из города на посту ДПС, и там она стоит с самой пятницы!
   Кошкин, не помня себя от тревоги, помчался на пост ДПС, в его голове прыгали цифры неминуемых штрафов: неустойка, просрочка кредита, задержка автомашины в аренде…
   На посту ДПС ему пояснили, что в числе документов, сопровождающих груз, отсутствует главный – разрешение на вывоз стратегически важных для региона товаров, и что солярка включена в этот стратегический перечень: на пороге весна, канун страды сельхозтехники.
   Водитель арендованной автоцистерны полушепотом доложил, что он пробовал договориться с инспекторами, но те от предложенных денег в этот раз отказались.
- Может быть, ты мало давал?..
- Да нет. Как всегда. По ихней же таксе.
   Впавшему в уныние предпринимателю старший лейтенант подсказал: нужное разрешение он может получить только в мэрии города.

   Кошкин был когда-то знаком с нынешним мэром – они жили на одной улице неподалеку. Со временем это знакомство забылось, быльем поросло, как нехоженая тропинка в лесу: Кошкин ни разу не обращался к бывшему своему соседу ни с какими проблемами. Теперь другого пути он не видел.
   Заехав домой, он извлек из тайника деньги – аванс за цистерну с дизельным топливом, отсчитал пять тысяч долларов, половину суммы от той, которую ему предлагали внести в презентацию злопамятной книги, и положил их в чистый почтовый конверт.
   Кошкин исходил из практических соображений: презентация книги уже состоялась, все расходы на нее уже в прошлом, но к чиновникам не ходят с пустыми руками. Немного подумав, он положил в другой конверт еще тысячу долларов. На всякий случай: он уже знал повадки и аппетиты чиновников, этих акул возрождаемого российского капитализма.
   С зыбкой надеждой, что мэр вспомнит про их былые добрососедские отношения, Кошкин появился в приемной. Но тут оказалось, что на прием к мэру посетителю нужно предварительно записаться. Секретарша, изящная светловолосая девушка с большими голубыми глазами, деловито сообщила ему, что на ближайшие приемные дни запись закончена и что он, Кошкин, может попасть к руководителю города, в лучшем случае, только через пару недель.
   У Кошкина от такой перспективы зашевелились волосы на его недавно подстриженной голове, в глазах опять запестрели ужасные цифры убытков. Он, запинаясь, сказал голубоглазой блондинке, что с мэром он лично знаком и может рассчитывать на исключение из правил приема. Секретарша на это, улыбнувшись, заметила, что их мэр – очень общительный человек, что знакомых у него очень много, и если делать для них исключение, то ей придется заводить новую очередь.
- Впрочем, я сейчас спрошу у него… Борис Михайлович, - говорит она по селектору, - к вам Кошкин пришел на прием. Говорит, что он ваш хороший знакомый…
- Какой еще Кошкин? – послышался раздраженный голос в динамике. - Не знаю такого! Пусть приходит на общих основаниях!.. Но лучше, чтобы он вовсе не приходил…
   Кошкин под ироничный взгляд секретарши покидает приемную. Он удручен. Его ноги стали, как ватные, ощущая их ненадежность, он с трудом добирается до окна в коридоре и прерывисто дышит, в бессилии прислонившись к стене. Мимо него проходят какие-то люди. Окинув его настороженным взглядом, они ускоряют свой шаг и скрываются за нужной им дверью. Никто не спросил об его состоянии, никто не предложил ему свою помощь.
   А Кошкин находился в прострации. Он сейчас только болезненно ощущал пресловутую связь между временем и деньгами. Каждая минута приближала его к финансовой бездне.
   И тут он вспоминает о помощнике мэра, звонившем ему неделю назад: «Наверно, этот коварный удар нанесен из его кабинета… Пойду, повинюсь – не волк же он, в конце-то концов! Должен же он войти в мое положение!..»
   Кабинет помощника мэра по связям с общественностью был рядом с приемной, его Кошкин определил по табличке, висевшей на двери. Он постучал в нее костяшками пальцев и, дождавшись разрешения, вошел.
   Зарубин был мужчина лет сорока с подвижным лицом, на нем был  серый костюм и рубашка с расстегнутым воротником. Услышав фамилию Кошкина, чиновник наморщил свой лоб, изображая нагрузку на память. Память отозвалась не сразу. Наконец физиономия помощника мэра очистилась от морщин, и он произнес с видом крайне уставшего человека:
- Да-да, Кошкин. Припоминаю такого… Что же привело вас сюда?..
   Кошкин торопливо поведал о навалившихся на него бедах.
- И чем же мы вам можем помочь?
   В хрипловатом баритоне чиновника дрожавшему Кошкину послышались нотки сочувствия, но он ошибался. Это было сочувствие крокодила, который, как слышал Кошкин, пускает даже слезу перед тем, как растерзать свою жертву.
- Понимаю я вас, - говорил Зарубин с наигранным сожалением, - но все-таки объясните: чего  вы ожидаете от меня? Каких действий?..
   На Кошкина в упор смотрели ледяные глаза.
- Если у вас имеются доказательства нарушения работниками санитарной инспекции или ГАИ каких-либо норм, - продолжал учтиво Зарубин, - вам это следует обжаловать в установленном законом порядке. Мэрия не может влиять на правомерные действия этих органов.
   Формально Зарубин был прав, и со стороны могло показаться, что посетитель просит чиновника вмешаться не в свои полномочия, но Кошкин был уверен в его причастности и к наскоку санитарных врачей, и к агрессии инспекторов ДПС.
- На обжалования нужно время, а где оно у меня?! - воскликнул в отчаянии он. - Я уже сейчас на грани банкротства!.. Поверьте мне! Я все уже понял! Я понял, что был абсолютно неправ, и больше со мной никогда такого не будет!..
   Помощник мэра долго рассматривал Кошкина тяжелым испытующим взглядом. Кошкин тоже смотрел на него, но совсем по-другому: преданно,  по-собачьи, смотрел так, что мог бы растрогать даже бездушного сфинкса. Но Зарубин не был гранитным созданием, он состоял из плоти и крови, он имел потаенную душу, и ему хотелось чего-то более веского, чем собачий преданный взгляд.
- Ну, хорошо, - сказал он голосом, роняющим искру надежды, - давайте завтра продолжим нашу беседу. Нужно в деталях рассмотреть и изучить ваш вопрос, а у меня сейчас просто нет для этого времени.
   Кошкин правильно понял необходимость перерыва в их разговоре.
- У меня все, что надо, с собой! - воскликнул он горячо, и тут же, поймав предостерегающий взгляд Зарубина, уточнил: - Все документы!.. Вот!..
  Он вытащил из кармана первый конверт и протянул его помощнику мэра. Зарубин взял конверт, будто нехотя, заглянул в его внутренность, потом он опять пытливо и долго рассматривал Кошкина.
- Вот здесь еще у меня… В качестве компенсации…
   Зарубин принял и этот конверт, тоже заглянул внутрь его, потом оба конверта неторопливым движением руки отправил в карман пиджака.
- Эх, Кошкин, Кошкин, - вздохнул он с упреком, - не сиделось тебе беззаботно под крылышком, захотелось гонор свой показать. Ну, показал, а что из этого вышло?.. Мы просто убрали прикрытие, и ты стал доступен любым сквознякам, открыт для любой непогоды… И себе, и нам создал только лишние хлопоты… Ладно, оставь координаты: где и кто на тебя наезжает. Попробую что-нибудь сделать, исключая, конечно, издержки по сегодняшний день – за строптивость необходимо платить.
   Деньги Зарубин принял как должное. На его лице не было ни краски стыда, ни тени смущения – все-таки взятка! Уголовное преступление!
   Но и Кошкин сейчас об этом не думал. С елейным выражением лица он попрощался с чиновником и вышел из кабинета.

   Зарубин лукавил, говоря, что чиновники мэрии не влияют на действия городских надзирателей. Влияют, и как! В этот же день санитарная служба сняла запрет на работу пельменного цеха, а машина с дизельным топливом ушла по маршруту с поста ДПС. Все разрешилось просто, без волокиты, как будто и не было никаких нарушений и запрещающих актов!

   Дома, вновь переживая случившееся, Кошкин вспомнил о разговоре с отцом, послание мэрии которому он так и не показал. Вспомнил с искренней завистью: «Еще бы вам не хвалить свое время! Жили тогда за пазухой у самого государства! Все-то было у вас как на блюдечке: заказчик продукции, ее покупатель, поставщик материалов - все продумано было до мелочей, ты только работай! И никто-то тебе не мешает. Вокруг только помощники! Покрутился бы ты сейчас в нашей шкуре бараньей среди клыкастых волков!»

   В пятницу была очередная банная встреча, и Кошкин подробно рассказал приятелям о своих злоключениях. Слушали его очень внимательно.
- Они только убрали прикрытие! - воскликнул Ферапонтов с сарказмом, его возмутила эта лицемерная фраза. - Как же, убрали! Они спустили с цепей свою свору!
- А тех даже не надо науськивать, они сами ждут случая порвать нас на части, - продолжил эту мысль Воробьев. - Они и жалобу-то, я уверен, сами же сочинили! Дали подписать ее какой-нибудь бабке: сейчас много таких, которым все равно, что подписывать!.. Кстати, о бабках… У бабок сейчас очень не сладкая жизнь, а они и бабок щиплют без зазрения совести. У нас одна старушка приспособилась семечки продавать. Купит на базаре у кавказцев бидончик сырыми, поджарит их дома на сковородке и садится у магазина, торгует стаканчиками. На хлеб, говорят, себе зарабатывала. А мимо нее ходил на службу капитан из милиции. Сначала он ее припугнул:  ты, говорит, злостно нарушаешь закон о торговле. Чтобы торговать, ты должна оформить лицензию и должна заиметь санитарную книжку. Старушка струхнула. Ладно, говорит капитан, насыпь мне пока пару стаканов, подумаю, как с тобой быть. И так каждый день он брал у нее по паре стаканов, а это – весь ее приработок. Бабка стала хитрить – стала выходить позже, после того, как  капитан, по ее расчетам, должен уже быть у себя на работе, но ничего не вышло – капитан был матерый. Он ее выследил и конфисковал у нее весь товар.
- И чем все это закончилось? – спросил заинтересованно Кошкин.
- А тем, что бабка  свернула свой бизнес. Теперь голодает на пенсию…
   Обычно скупой на слова Скворцов тоже разговорился:
- Держат  людей кого в нищете, а кого - в строгих ошейниках, - произносит он хмуро. - Поводок от ошейников передали в лапы чиновников. Весь народ эти вислобрюхие господа обирают до нитки!.. Коррупция неистребима!.. Как бы ни повышали свои голоса на хапуг Президент и Председатель правительства, ничего у них не получится. На горло здесь не возьмешь: сама система заквашена на мздоимстве!
- А что, если тебе взять и обжаловать всю эту бодягу? – предлагает Кошкину Ферапонтов. - Не будут же они опять останавливать цех и догонять машину с соляркой.
- Что ты, что ты! – говорит испуганно Кошкин. - С меня хватит того, что я уже натерпелся! Они сразу найдут, к чему привязаться!
- И я не советую с властями бодаться, - поддержал его Скворцов. – Себе выйдет дороже. Один мой клиент говорил, как его родственник попробовал обличить в печати местную власть. Послал заметку в редакцию и ждал публикации. Но ее, конечно, не напечатали – всю прессу тоже загнали под ноготь. Письмо его переслали туда, на кого он катил свою бочку – тем же чиновникам. Те отписались: замечания, дескать, проверим, изучим и учтем в дальнейшей работе, а сами стали точить на него свои зубы. Сразу прищучить его не смогли – пенсионер, ветеран. Ждали удобного случая. И вот случилась беда: пьяный сосед газом подорвал их подъезд, в доме стало жить  невозможно. Всем пострадавшим власти выделили терпимые жилища, а семье обличителя – клоповник, трущобу. Он пришел в мэрию, а там ему – не имеем лучшей возможности. Вскоре человек этот умер, и ему не нашлось на кладбище приличного места! Похоронили там, где хоронят бомжей.
- Чем же он им так насолил, что даже похоронить не дали достойно? - спросил подавленно впечатлительный Ферапонтов.
- Точно не знаю… Но писал он не о своих личных проблемах, а что-то по поводу казнокрадства, на любимую мозоль наступил. Из-за этого-то, видать, они на него так и окрысились: не буди лиха пока оно тихо!..

- Теперь начинаю я, кажется, понимать, какое удовольствие может испытывать дарящий, - говорит задумчиво Кошкин. - Как только спрятал он конверты с деньгами, чувствую – у меня словно гора с плеч упала… Радость, действительно, ощутил небывалую!..
- Скоро тебе предоставят не один еще повод для радости, - произносит с усмешкой Скворцов. - Радости будет полные штаны: летом губернатор отмечает годовщину своего губернаторства. Гулять намечают с размахом. Вот тогда и нарадуешься!.. Потом на горизонте – День города, его тоже надо будет достойно отметить… Словом, захлебнешься ты скоро от радостных подношений…
- А почему только я?.. - обиделся Кошкин.
- А мы не имеем пельменного цеха. Мы – мелюзга, мы не интересны для крупного хищника. Из нас сосут кровь паразиты другого калибра… Но ты не завидуй: еще не известно, кто из них  мерзопакостней…

   В этот день приятели расставались без обычного оптимизма. Они, возможно, впервые, как бы со стороны, взглянули на текущую жизнь и  задумались над ее содержанием.
2010 г.