Триплет

  Звёзды расположились в какую-то косую переплётчатую решётку. Дверь родной квартиры напоминала бразильскую ёлку, из которой торчали одни повестки, около подъезда сидела незаметная по горе окурков и шелухи от семечек оперативная группа. Пришлось переместиться на конспиративную, снятую товарищем квартиру. Жизнь в подполье угнетала однообразностью и цикличностью: еда, телевизор и сон. Единственным развлечением становился поход в магазин за съестным.

 Усилием воли, вытолкнутая из себя борода, подкрашивалась корректором для печати и после сушки феном растиралась. Получался эффект двухнедельной бомжеватости с тревожными ночёвками на асбестовых коллекторах отопления. За щёки вставлялись женские тампоны, верёвочки отрезались, так как мешали говорить. Брови и усы зачёсывались против ворса, уши и лоб мазались сажей от свечки. На голове присутствовала кепочка, подарок польских антифашистов моему деду на десятилетие победы. Они её использовали вместо кляпа, когда добывали языков в стане врага. Предполагаю, что единственным её достоинством было то, что с тех пор она не стиралась. Болоньевый плащик тоже был под стать, хотя его никто не жевал. В руки бралась дырчатая авоська с двумя пустыми бутылками без этикеток. Такой дресс-код позволял спокойно, волоча по асфальту ноги в лыжных ботинках, перемещаться по городу и вдыхать запах свободы. Купленную еду, после оплаты, приходилось прятать по карманам и за пазуху. В магазине за тобой, как за vip персоной, всегда по пятам ходил полувялый охранник. Жить можно, но скучно.

  Подошёл момент покинуть родной город и в один из тёмных вечеров, накрытый пледиком, на автомобиле я отбыл в Архангельскую область. Конкретно куда мы направлялись, не знал никто, но прочитанные мною заметки Иосифа Бродского, натолкнули на мысль посетить столь красочно описанные и глухие места. Доехали без приключений, пару раз, с руки покормив прожорливых, светящихся в свете фар, существ на шапитошно разукрашенных машинах. Домик, где отбывал ссылку опальный поэт, мы нашли сразу. На крыльце сидела ещё живая избосдатчица, которая, судя по заметкам, пекла чудные оладьи. Она, избалованная туристами, показала на себя и сказала.
- Экскурсия – пятьдесят рублей.
 
  Мы протянули купюру, она взяла её, как бы раздумывая, пускать ли нас в храм истории поэзии и литературы, повернулась и пошла открывать сени.
Храм внутри оказался ещё страшнее, чем снаружи: одна большая комната, стол, две кособоких лавки, в углу печка, над столом икона из новодельных с незажженной лампадой. Судя по прозрачности оконец, в доме с момента постройки отсутствовала тряпка и веник. Первозданная паутина, пробитая мухами и молью, висела плетями. Рядом с печкой стоял ржавый велосипед без цепи и сиденья. Очевидно поэт, дабы не пачкать портки, использовал сиденье по назначению, а цепью отбивался от мух. Или бабуля, качая икры, крутила педали велотренажёра в свободное от экскурсий время.
 
  Вот, собственно, и вся экскурсия. На все наши вопросы бабуля улыбалась и качала головой, очевидно подсчитывая дневную выручку. Сообразив, что она недослышивает, мы стали кричать ей в ухо.
- А где поэт писал и спал?
Бабуля, странно на нас посмотрев, привела нас к приколоченному к задней стороне дома сортиру. Представилось, как опальный поэт, на корточках, с чернильницей, подогреваемой керосинкой, в лютую стужу, теребя гусиное перо зубами, пописывает заметки, а вокруг воют голодные ребристые злоглазые волки. Да, ссылка - не тростниковый сахар.
- Бумага – двадцать рублей, - сказала она.
Объяснить ей, что мы имели в виду, было невозможно, и мы поняли, почему эти места ссыльный считал глухими. Извинившись жестами, мы поехали в неизвестность по хорошей, кстати, дороге.

  Найдя подходящую по всем параметрам деревню, в которой отсутствует участковый, магазины и почта, пошли искать жильё внаём. Домов в деревне было пятнадцать, и уже во втором, к нам, толкая перед собой запах самогона и сдобы, вышла двухметровая баба Валя, и поторговавшись ради приличия, предложила осмотреть моё будущее гнездо. Это был уютный чердак с отдельной печкой, отдельным входом и даже аварийным, на крышу, выходом. Такое ощущение, что я не был первооткрывателем  этой чудной конуры. Предусмотрено было всё: глазок в двери, глухие шторки, запас дровишек и  даже встроенный шкафчик, закрывающийся ковриком с вышитой крестиком пасторалью. Сюжет был незамысловат: два петуха нападали на козлика, а на дальнем плане мальчик в австрийской шапке играл на дудочке. Всё было как-то символично. Оставалось только сделать дудку и играть в ожидании, пока в родном городе «наш» козлик забодает петухов.

  Товарищ мой, отобедав, вскоре уехал. Поближе познакомившись с хозяйкой, я выяснил, что она на пенсии, до этого работала на ферме, пережила трёх мужей и быстро и вкусно печёт пироги с любой, подвернувшейся под руку, начинкой. Сосед её, безработный Толик, и ещё несколько мутных личностей пару раз в месяц, в день получения пенсии, захаживали к бабе Вале. Вечеринки их длились по два-три дня с перерывами на тревожный сон, пока финансовый поток не прекращался. Причём, за горячительным в соседнюю деревню они гоняли на инвалидной мотоколяске. Одним из преимуществ данного транспорта являлся малый вес и скорость. Так как на обратном пути частенько происходили съезды в кювет и переворачивания, то трое полутрезвых мужиков могли всегда восстановить status qvo и двигаться дальше.

  Основной деревенской забавой была посадка, унавоживание, уборка и продажа  картофеля приезжим азербайджанцам. В перерывах между этими занятиями все дружно ждали пенсий, доедая прошлогоднюю картошку, и хлопали мух на окне газетой. Раньше все работали на лесозаготовках и охотились. Капиталистический вирус изгрыз сначала лесхозы, а затем и охотхозяйства. Да и денег на патроны у местного неработающего населения просто не было.
Работа нашлась и для меня. Мне перевели денег, и я, арендовав парочку погребов, стал скупать лесную ягоду и грибы у аборигенов. Весть о дармовом заработке разнеслась по округе и все жители большую часть времени проводили в лесу в коленно-локтевом положении, целясь транцами в Альфу Центавру.
 
  Всем было хорошо. Погреба наполнялись, дыры в деревенских бюджетах латались, комары отъедались досыта. В соседнюю деревню завезли гидролизного спирта в бочках и по 27 рублей за стакан сбывали в розницу. Очередь из сдатчиков ягод плавно перемещалась к бочке-поилке. В магазинах начали отовариваться за наличные, а не по записи, как обычно. Мысль тоже завезти спирта и демпинговать соседа, перейти к натуральному обмену и тем самым приблизить себя к неандертальцам, грызла каждую ночь. Но яркий пример вымерших цивилизаций не давал мне это сделать. Да и терпеть еженочные посиделки с пьяным ором и вышибаниями дыр в заборе не хотелось.

  Пару раз в месяц приезжала грузовая машина, забирала ягоды. Водилы из братвы делали мне финансовую инъекцию, сутки пили, пинали кошек, стреляли собак и парились в бане. Баня топилась по чёрному, и с непривычки, первые пять раз из бани выходишь грязнее, чем заходил. Но всё равно душевно. Такого умиротворения и чувства благолепия после парилки, я не испытывал нигде. Машина уезжала, местные отвязывали песикотов, и нагло перемещались по единственной улице.

  Весть об удачливом ягодном бизнесмене докатилась-таки  до властей. И в одно чудное утро в деревню притарахтел мотоцикл с участковым и с коляской. Тот, сняв фуражку, протёр синим платочком вспотевшую лысину, и по-хозяйски открыв калитку, неожиданно детским голосом прокукарекал:
- Валентина! Вся в ватине, открывай, властя пришла! Предъяви квартиранта.
Мент был похож на большой мусорный бак на кривых ножках, на котором впопыхах забыли атрибуты власти: фуражку, портупею с кобурой и хромовые сапожки. Весу в нём было кило эдак 150. Двухзвёздочные погончики синими забытыми драниками топорщились на плечах. Мотоцикл, отдыхая, улыбался из-за забора. Сочетание полноты, нежного голоса и места работы наводили на мысль, что этого товарища можно смело оставлять в гареме ночным сторожем. Либо мотоцикл, не снеся издевательств, отомстил-таки хозяину на незаметном ухабе.

  Я с документами спустился вниз и поздоровался. Мент долго сверлил меня глазками в свиных ресницах-пушистиках и молвил, добавляя баску в голос:
- Посмотрим сейчас, что ты за гусь.
Я сразу представил себя рождественской, запечённой до золотистой корочки, индейкой с яблоком в гузке и петрушкой в зубах на пустом столе у Гаргантюа и Пантагриэля.
Изучая мой новый паспорт, он сопел и было заметно, как его мысль медленно перемещается вдоль борозды, оставленной фуражкой.
- Так, так. Мамадыров Султан-бек оглы. Откель будем?
- Из Москвы, там же прописка стоит, - ответил я, не моргнув глазом, зная всеобщее благоговение перед столичной пропиской.
- А что такое бек и оглы? - спросил мент своим обычным голосом.
- Бек – значит, что папа был бабаханом в своём ауле и богатым уважаемым человеком, оглы – значит сын. Получается сын уважаемого папы Султан.
- Папа тоже ягоды скупал?
- Нет. Верблюдов.
- А чё он с ними делал? Доил что ли?
- У него верблюдотакси было. Маршрут Бишкек – Москва.
- Шутник, однако. К нам надолго?
- Пока ягода не кончится, - тупо ответил я и представил, как голодное лесное зверьё несёт на чахлых плечиках маленькие гробики на своё звериное кладбище и украшает холмики алчно обобранными брусничными веночками. Сверху, как «Юнкерсы», падают обессиленные измождённые птицы. Злющие медведи – шатуны острыми когтями  выковыривают односельчан из домов и насыщаются ими, а те, поедаемые, поют «Варяга».
- А почему фамилия узбекская?- спросил участковый, понимая, что вопрос риторический.
-  Очевидно, с мамой что-то происходило, а вокруг были узбеки.
-  Может с папой?
-  Нет, папа бы отбился.
- Ну ладно, разберёмся,- сказал мент и, достав из кобуры блокнот и карандаш, переписал все мои данные.
С кем он собирался разобраться, непонятно. Но то, что я разберусь с тем ботаном, который клепал этот паспорток, было очевидно.
- Я – местный участковый. Фамилия – Капронов Алексей Леонидович. Буду заезжать раз в неделю, сказал он, делая ударение на слово «раз».
Я заулыбался его аббревиатуре и представил, как участковый сурово мчится в ночь, в капроновых на подвязках чулках, за своей третьей звёздочкой, которая могла в любой момент стать и фанерной.
- И чё лыбимся? Маму вспомнил?
- Нет. Извините. Хотел вот ягодок вашим деткам отсыпать, да не решаюсь предложить, - сказал я и жестом пригласил участкового в закрома.
Тот довольно хрюкнул, суетливо полез в кобуру и вытащил пакет, размером с деревню. Театрально удивляясь моей щедрости, выволок ящик морошки и ведро брусники. Веселея на глазах, загрузил всё это добро в коляску, двумя руками пожал мою и был таков. По моим подсчётам, приезжать он будет раз в месяц.

  В этот же день к вечеру подкатила огромная фура с азербайджанскими номерами. Оттуда выпали два чумазых, теперь уже получается моих соплеменника.
Походив по дворам, и пробив обстановочку, медленно в развалку, прихватив соседа Толика, зашли во двор. У одного из гостей из-за плеча торчало ружьё. Толик, очевидно, нахватавшись опыта на брюссельских бизнес-конгрессах, должен был выступать в роли авторитетного третьего лица, если переговоры зайдут в тупик. Для пущей важности у него на плече висел полный патронташ. Если перевести на деревенский, то он был в состоянии, когда хмель начинает улетучиваться, а тут вроде назревает братание родов войск, с обниманиями и возлияниями.
 
  Переговоры были короткими и больше походили на мой доклад: «Влияние северного сияния на половой цикл гренландского окуня» в школе для умственно отсталых. Я, как акула ходил кругами и сразу обозначил, что все грибы и ягоды в лесу мои, и послал заезжих бизнесменов в картофельные поля и гряды и, забрав ружьё с патронташем, ушёл наверх. Азербайджанцы потоптались, перевели мою феню на свой родной, покаркали и ушли устраиваться на ночёвку, толкая перед собой бесполезного переговорщика.

  Деревня, предвкушая качели со стрельбой и руганью, разочарованно выдохнула. Баба Валя ехидно замесила пироги, а я как победитель в ярко-красных трусах с белой надписью на заду на английском «Понюхай здесь», весь вечер громко рубил дрова, задом к азербайджанскому стойбищу.

  Так неожиданно, я стал обладателем приличной двуствольной тулки 16 калибра. Выйдя во двор, я пару раз пальнул в кружащих ворон, как техасский шериф продул стволы и посмотрел как в бинокль в сторону вражеского стана. Дворовый пёс Джек, увидя ствол, сразу забежал мне за спину и принял стойку. Охотиться на жителей соседних республик не входило в мои планы, по крайней мере, сегодня. Но все повадки Джека и то, что он за два года не сдох в этом гастрономическом аду, выдавали обстрелянную охотничью собаку.

  На следующее утро, вооружившись и подпоясавшись патронташем, я отправился в близлежащий лес на охоту. Джек улыбался от радости и бежал передо мной на задних лапах, его гордый вид говорил о том, что наконец-таки нашёлся один буйный, и к вечеру будет сытный ужин из кабанятины, завернутой в лосятину, посыпанный медвежатинкой и украшенный заячьими хрустящими лапками. Учуяв в лесу белку, он начинал лаем гонять её с дерева на дерево, пока не загонял на одиночно стоящее, садился внизу и негрозным лаем звал меня. Я, как заправский зверобой, подходил, выцеливал и сбивал белку на землю. В глаз, конечно, попасть мне было невмоготу, но в хвост бил без промаха. Джек ловил их внизу, делал контрольный надкус и аккуратно клал к моим ногам. Пара белок, правда, хромая и матерясь, ушли. Ну да ладно.

  В деревню я вернулся увешанный белками, как мёрзнущий папуас. Позже выяснилось, что в данный период времени белок стреляют только маньяки, потому что их шкурки не поддавались обработке и лопались. Джек их тоже есть не стал. Пьяный сосед Анатолий долго игрался мёртвыми тушками, они были у него солдатами. Потом приделал к своей кепке пять хвостов и стал похож на сумасшедшего, у которого в голове прогрызли дупло пять белок. И то польза.
Время шло. Вражеская фура всё больше и больше проседала на рессорах. Деревенские жители плотно переключились на картофель. Наступило полное безделье. Все книги и газеты, найденные на антресолях, были перечитаны, в бороде можно было прятать трехлитровую банку с фасолью.

  Приехавшая в очередной раз братва, утвердила мою победу и теперь из-за соседнего забора на меня поглядывали азербайджанцы в тёмных очках. Было не по себе, казалось, что вокруг злобная итальянская мафия измышляет коварный план мести.
Но здоровый организм брал своё, и всё чаше разворачивал голову в сторону противоположного пола. Из пятнадцати деревенских дворов, только в двух проживали женщины репродуктивного возраста, причём одна была замужем, что создавало проблемы, а вторая разведена. Звали её Марина. Её муж – местный егерь, иногда навещал семью и вид болтающегося за плечами карабина охлаждал моё либидо, но выхода не было. Я начал действовать.
 
  Через неделю мы уже почтительно здоровались, Марина, раз по пять на день забегала к бабе Вале за солью, где в сенях мы страстно лобызались и сопели. Короче, Амур прострелил нас обоих и в нужных местах. Я, в своих выдающихся трусах победителя, рубил дрова в её дворе, не заходя в дом. Она выносила молоко в глиняной крынке, я пил и молоко текло у меня по животу, рисуя кривые направления развития наших отношений. Деревня напрягла хрящеватые уши, в ожидании апогея со стрельбой из карабина внезапно олосевшего егеря. Азербайджанцы, приближая мою кончину, подарили банку с мёдом и грецкими орехами.
Деревенский социальный контроль – это вам не какая-то чахлая полиция нравов Лас-Вегаса. Бабушки, как агенты Моссада, гроздьями сидели на всех скамейках и завалинках и в ущерб домашним делам, редкими зубами щёлкали семечки и чутко ловили каждое слово и вздох. В моей голове созрел гениальный по простоте план. Марина идёт по ягоды, а я чуть позже на охоту, и в лесу на чудной полянке, обнаруженной мной, в мягкой траве-мураве мы устроим барахтанья со стонами и перекурами. Причём из деревни надо было выйти в разных направлениях. Сказано – сделано.
 
  Я в соседней деревне в местном сельмаге прикупил горячительного, закуску, консервированные фрукты, сложил всё это в мешок из-под сахара, прикрыл ватным одеяльцем и припрятал на краю той самой полянки. Час икс был назначен, но подводила погода, шли дожди. На второй день я решил проверить свой амурный наборчик на предмет сухости. Растерзанное в клочья одеяло я заприметил ещё за километр до места. Какие-то злорадные лесные сволочи резвились с моей заначкой как могли. Банки с фруктами были просто развёрнуты по шву, закуска и водка отсутствовала вовсе. Судя по консервам и помёту, здесь побывал мишка, а по кускам мешка на деревьях, его навели те две недобитые белки. Явно чувствовалось, что мои бизнес проекты довели-таки зверьё до полного озверения и ненависти к капитализму.

  Пришлось обследовать противоположный край полянки. Джек рычал и топорщил шерсть на холке, бесконечно метя все прилегающие деревья. Я пальнул пару раз, для запаха. Не хватало ещё мне зрителей в столь ответственный сладостно наступающий момент.
Наконец, погода устаканилась, осеннее солнышко подогревало желание и я, как заправский охотник, затолкав в рюкзак всё необходимое, вразвалочку пошёл на охоту. Джек, косясь на мою эрекцию, на которую можно было повесить ружьё, преданно семенил рядом.
Марина, в свежей помаде, была уже на поляне. В её лукошке валялось пару мухоморов, какая-то коряга и косметичка. Очевидно, думая не о том, она попутно собирала всё, что попадалось под руку.

  Вокруг звенела тишина. Я вытащил пледик, расстелил, обустроил стол, сообща порезали закуску. Мы заметно волновались и потому делали всё молча. Джек поднял одно ухо и удивлённо смотрел на нас. Он решил, что попал на поминки по невинно убиенным белкам и одеялу. После второй рюмки наступила расслабуха. Джек получил в зубы колбаски, а мы ринулись в пучину наслаждения и разврата. От нас капустными листьями отлетали сапоги и одежда, падали и разливались напитки, сыр и сервелат погонами прилипали к плечам. Моя прелюдия закончилась резкой болью и урчаньем в животе. Я сел и предотвращая прорыв газов, напрягся и тонким голосом предложил.
- Может, поохотимся?
- По-моему, главный трофей у тебя в руках? – сказала Марина, сняв у меня со спины сыр, и разверзла объятия.
Трофей-то трофеем, да как бы не спугнуть счастье. Гениальная мысль, в буквальном смысле, прострелила мой возбуждённый спинной мозг.
- А ты когда-нибудь стреляла дуплетом? - спросил я, предполагая, что в момент выстрела и всеобщего задымления и оглушения, я и избавлюсь от внезапной проблемы. Отбежать в лес уже не было сил, и в такой тишине пришлось бы ломиться метров эдак семьсот.
- Не, дуплетом не стреляла. Синяк будет на плече.
- Давай в моё плечо упрём, а ты бабахнешь? – предложил я.
- Ну ладно. Только один раз, - согласилась Марина.
Одного раза мне будет достаточно, подумал я, заряжая ружьё.
- Вставай вперёд, и по счёту три нажимай оба курка одновременно. Целься в ворону. Вон на ёлке сидит, - указал я.
- Раз, два, пли! – проорал я.
Звук выстрела оглушил нас обоих, облако пороховых и моих газов окутали пол поляны. Ветки под вороной дёрнулись и осыпались,  та снялась с места и улетела. Джек резко присел и зачихал. Амур чуть не выронил колчан.
- Круто! – взвизгнула Марина.
Круто – не то слово. По предательскому теплу, я понял, что со своим выстрелом, я переборщил.
- Пойду, посмотрю, вроде кто-то с ёлки упал, - предложил я, выискивая взглядом, салфетки.
- Не ходи, это ветки.
- А вдруг там любопытный кабан сидел? Шашлык будет, - сказал я, надев сапоги, мелкими шажками попёр через поляну. Благо, мать природа тоже рожает лопухи. Перспектива ползать как коту, перебирая руками по травке, отпугивала. Да и сложный лесной рельеф свёл бы всё к потере интереса к размножению. Я быстро разделся, брезгливо скинул знаменитое исподнее, дикорастущими привёл всё в нормальный вид, и широко шагая, устремился навстречу оргиям.
- Кабанище был матёрый, глаза с блюдца. Ушёл, гад, - сказал я.
- Иди ко мне, мой Ворошиловский стрелок, - томно позвала Марина, хлопая рукой по перестеленному пледу.

  Сразу представилось, как в большом кремлёвском туалете, морща нос, сам Климент Ефремович с шашкой проходит вдоль шеренги таких же засранцев и прикалывает к моей груди коричневый значок и после рукопожатия, вытирает ладонь об маршальские галифе.

  Мы, обнявшись, продолжили любовные игрища, и  уже плавно подходили к ответственному второму этапу отношений, когда вдруг послышалось сопение, чихания и радостный лай. Приподнявшись, я не поверил собственным глазам. Этот преданный придурок притащил и положил нам в ноги мои же трусы! Марина, мгновенно сообразив и оценив мои манипуляции со стрельбой и походом за добычей, от смеха стала икать. Приходилось хлопать её по спине и отгонять уродопса одновременно. Ржали все: трава, деревья, Джек, сверху каркала ворона, из-за деревьев выглядывали перебинтованные белки.
 
- Как, говоришь, переводится надпись? – сквозь бульканья, спросила она.
Это был полный провал. Столько надежд и стараний, и всё псу под хвост. Теперь я понял настоящий смысл народной мудрости. По всей видимости, не я первый попал в ситуацию, когда пёс ведёт себя по козлячьи. Эта мысль меня успокоила.
- Это не мои. Это с кабана свалились после дуплета, - оправдывался я.
С Мариной случился очередной приступ смеха. Хотя смеяться она уже не могла, а просто тряслась, гудела и всхлипывала.
- После триплета…Матё… кааба…глаза! - булькала она и упала в корчах.

  Кидаться на приступ в третий раз было бессмысленно. Амур тоже видать обхохотался, и стрелы его обмякли. Я, подхохатывая в бороду, начал собираться в обратную дорогу. Главная добыча оделась, взяла лукошко, хотела что-то сказать, но у неё не получилось, махнула мне рукой и, шатаясь, пошла в деревню. Поохотился, блин. На центральную улицу я заходил в помаде и с верным псом в кильватере, который так и не бросил хозяйское добро. Отобрать знамя позора было невозможно. Получасовые бегания по лесу утомили и вспотели меня. Пристрелить его не поднималась рука.

  Надо отметить, что отношения с Мариной всё же наладились, и всё было хорошо, но тот первый раз всегда вышибал из нас хохот. Вскоре наступили заморозки, и повалил первый снег. Проблемы мои удачным образом разрешились. Главный виновник моих злоключений в одно прекрасное утро просто забыл подышать носом, перепив клофелина, и по сей день разглядывает дешёвый сатинчик полутора метрами ниже подошв моих крокодиловых ботинок. Я вернулся в родной город и эту вынужденную ссылку вспоминал как отдых на курорте. Марине я дал первый, пришедший мне в голову Сыктывкарский адрес на который она, наверное, шлёт поздравительные открытки, отмечая открытие сезона охоты на матёрых кабанов.