Ночь в библиотеке

  Ах, как хотелось ей хлопнуть дверью! С силой! Так, чтобы задрожали стены, посыпалась штукатурка, зазвенели стекла! Чтобы все узнали, чтобы мать поняла, как ей сейчас плохо! Но – нет. Регинка тихо-тихо, почти неслышно прикрыла за собой дверь…  затаив дыхание, осторожно ступая по ступенькам, вышла из подъезда. И быстро, словно идет по срочному важному делу, пошла по расчищенным, протоптанным  в сугробах лабиринтам. Никакого важного дела у нее не было. Точнее, дело-то было, но делать его было нужно дома – писать реферат. А блуждать  морозной ночью по поселку у нее не было необходимости, да и желания тоже.  Но пришлось.
 «И угораздило же мать именно сегодня привезти этого фальшивого попика! Не могли хотя бы до завтра подождать… Я бы хоть реферат успела написать…. Нет, не терпится им… И что она вообще нашла в нем? Сморчок благостный! Соплей же перешибешь! Ну, не соплей, все равно…». Регинка с отвращением передернулась при мыслях о Бориславе Сергеевиче.  Мать как-то спросила, за что Регинка его так не любит. За что? Будто сама не знает…  Регинка не то, чтобы не любила его,  нет - он вызывал у нее чувство омерзения. В его присутствии ей всегда было неуютно. Хотелось пойти в душ, отмыть, отодрать от себя мочалкой с мылом его липкий взгляд.
Это была неприязнь с первого взгляда. Борислав Сергеевич сразу не понравился Регинке, не понравился больше всех остальных так называемых деловых партнеров матери. Невысокий, какой-то поникший мужичок с окладистой бородкой, похожий на сельского попика, даже не попа, а именно попика.  Он и разговаривать любил на разные, как ему казалось, нравственные темы, с порога поздравлял с религиозными праздниками или объявлял, что сегодня постный день. Пить водку под жареную свининку и лапать мать ему это, правда, не мешало. Тут он всегда заговаривал о греховности человека и о его слабости. Никаким священником он, конечно, не был. Так, что-то вроде управляющего одного из придорожных кафе, закупавший у матери мясо. Вот она его и прикармливала как выгодного клиента. Регинка не считала себя особо верующей, да и не особо тоже. Церковь существовала где-то отдельно от ее жизни. К священникам относилась  без трепета, но с уважением. И все же Борислава Сергеевича для себя называла не иначе как фальшивым попиком.
Целую неделю о нем не было даже слышно. Семь дней относительно спокойной жизни. Регинка радовалась, надеясь, что он больше вообще не появится в их доме. И вот – пожалуйста! – заявился. Именно сегодня. А послезавтра ей надо сдавать реферат.
Регинка  поскользнулась и упала -  шла, не глядя под ноги. А зачем глядеть, когда все дорожки-тропки уже много раз исхожены? Больно стукнулась коленкой об лед. Кто-то налил воды  на тропку, ведущую к детской площадке. «Наверное, ребятишки, когда горку делали» - мысли ненадолго переключились, сошли со своей проторенной дорожки .
 В детстве Регинка обожала кататься с горки… все равно с какой… но лучше – с большой… Едешь, как летишь! Морозный ветер выбивает слезы из глаз, реснички смерзаются. Дух захватывает! Восторг  и – визг до хрипоты. Как они летали с друзьями-подругами по длинным склонам холмов и оврагов…. Летали на мешках с соломой… было весело… домой приходили снеговики… Снег был везде – и на пальто, и на варежках, и на валенках, и в валенках… Тогда он почему-то не казался таким холодно-колючим, как сейчас. Мать неизменно причитала, снимая с Регинки снежную мокрую одежду: «Ой, да что ж это такое? У всех дети как дети… а у нас не дочь, а сорванец… Простудишься… заболеешь…». Отец только смеялся, растирал Регинку одеколоном или водкой, заворачивал в одеяло и на руках относил в кровать… И сидящую в кровати, завернутую как в кокон в одеяло, поил  горячим молоком с медом…
В детстве... Как давно это было. В другой жизни. Совсем другой. Это было тогда, когда в их доме еще жила любовь, когда у них была семья, а не просто родственники, живущие в одном доме, в одной квартире.
Регинке вдруг почувствовала усталость, ей захотелось сесть на ступеньки горки, передохнуть, поплакать…  Но – нельзя. Это она понимала. Сесть – замерзнуть… вставать не захочется… А утром найдут ее окоченевший и заиндевевший труп… «А может и к лучшему бы– все проблемы разом… - подумалось вяло, - нет, нет, надо идти… такой радости я им не доставлю».  Постояла, передохнула, еще раз растерла ушибленную коленку и побрела дальше привычным маршрутом наматывать круги по поселку под свои невеселые мысли. Мысли тоже ходили привычным  словно заведеным кругом – Регинка снова и снова то злилась на мать и фальшивого попика, то жалела себя, то вспоминала, как хорошо они жили раньше…
Еще каких-то лет пять назад у них была хорошая дружная семья. Так по крайней мере казалось Регинке.  Родители всегда были вместе, даже отдыхать ездили только всей семьей. Она никогда не слышала, чтобы родители ссорились. Может, они и ссорились, только Регинка не знала, не замечала. А уж, чтобы убегать среди ночи от пьяного разбушевавшегося отца, как убегала Маринка, ее одноклассница… или жить в вечном страхе перед родительским наказанием за… да за любую провинность.  Вальку вон из соседнего подъезда родители секли по каждому поводу, а то и без повода, да еще и рассказывали - сами же родители - об этом всему поселку. В подробностях рассказывали, как секли, что Валька кричала, как извивалась, закусив губу. Валька потом  дня три из дома выходить не решалась. Не синяков стыдилась, взглядов косых и надменно-сочувствующих. Взрослая уж была, школу заканчивала, а ее все равно отец сек, и на дискотеку пару раз с ремнем приходил, ремнем же и гнал Вальку домой. Регинка не видела сама – малая еще была, да и потом, в старших классах, на дискотеки не ходила, но помнила, что  поселок аж гудел тогда от разговоров, на каждой лавочке обсуждали. 
Регинка, вот глупая, поглядывала на соседок и одноклассниц со снисходительным сочувствием, думая, что уж с ней-то никогда ничего подобного не случится. Да и что она тогда могла понять из своего безмятежного детства. А сейчас вот сама бегает по ночам из дома. И убегает не от пьяного отца – от ухажеров матери.
Тогда многие ей завидовали, не то, что сейчас… хотя сейчас тоже завидуют, только по-другому…
 Отец работал в агрофирме, мать – в ателье, она была хорошей портнихой, очень хорошей.  Наряды и себе и Регинке шила сама по выкройкам из модных журналов или просто увидит в магазине, повертит, покрутит, примерит костюм или платье – и сошьет сама такое же, или почти такое же. Тогда она была самой стильной женщиной в поселке. И самой красивой! Невысокая, стройная, с точеной фигуркой – отец говорил – филигранной, похожая на фигуристку.  В семейном альбоме хранилась фотография какой-то, сейчас и не вспомнить, фигуристки, и материна из юности – очень похожи. Регинка любила показывать их подружкам и радовалась, когда те удивленно спрашивали: «А кто из них тетя Оксана?».
Потом непонятно почему агрофирма обанкротилась, вдруг – разом! Ее  перекупили какие-то «москвичи». Ателье закрыли. Мать стала шить на дому всем, не желавшим одеваться в рыночный китайский ширпотреб. Заказов было немного, но другой работы в поселке все равно не было.  И мать стала даже перешивать одежду, хотя раньше от таких заказов всегда отказывалась.  Потом  и отцу пришлось уволиться – зарплату новые хозяева платили нерегулярно. В городе  смог устроиться только охранником. «Классного электрика повысили до сторожей» - горько шутил он. Регинке  с матерью нелегко было  привыкнуть к тому, что по трое суток отца не было дома. Мать возмущалась, кричала, что это не порядок, нарушение трудового законодательства, но - другой работы не было. Пришлось смириться. Вся жизнь у них тогда изменилась. У родителей начались ссоры из-за денег, точнее из-за того, на что потратить – на жизнь «как раньше» уже не хватало. Если раньше они, случалось, отказывали себе в каких-то мелочах  потому что копили, то теперь – экономили, и не только на мелочах.
Как-то приятельница матери позвала ту поработать на рынке продавцом. Мать поначалу возмутилась: «Чтобы я стала торговкой?  Да я лучше полы мыть пойду или улицы мести!».  Но через месяц уже встала за прилавок.  В доме снова начали появляться разные вкусности и обновки. Правда, прежняя спокойная жизнь совсем пропала. Мать на работу уезжала рано, приезжала поздно - уставшая, раздраженная.   Срывалась на Регинку, чаще на отца, если тот был дома. Регинке даже стало казаться, что спокойно говорить мать уже не может. Она все время кричит, словно требует и требует чего-то… Даже внешне  изменилась – не то, чтобы пополнела, а как-то увеличилась, ее стало много, особенно руки, руки стали большими, тяжелыми. Мать как-то в шутку посчитала, сколько  килограмм за день ворочает – получалось, что несколько сот.   Вот мышцы и накачались. От  стильной женщины не осталось и следа. Теперь мать сама одевалась в китайский ширпотреб, над которым еще недавно посмеивалась, а дома излюбленной одеждой стал неизвестно откуда взявшийся потрепанный бесформенный халат или такая же пижама. На все увещевания отца,  она раздраженно отмахивалась: «Могу я хотя бы дома расслабиться?».  Дальше разговор если и продолжался, то постепенно переходил в очередной скандал, мать неизменно срывалась на крик: «Не нравится моя работа? Мне уйти с рынка? А жить мы на что будем? На твои копейки?»  Сыпались обвинения в адрес отца, что он не может обеспечить семью. Обвинения  жестокие и несправедливые. Регинка закрывалась в своей комнате и закрывала уши подушкой. Она понимала, что ее вмешательство, ее заступничество за отца только усилит скандал. И она молчала.
  Регинка хорошо помнила тот день, когда отец объявил им, что уходит, что будет жить в городе, что  полюбил другую женщину. Был серый, какой-то слепой день. Регинке даже показалось, что это все не наяву, что это сон такой, мутный и неприятный. Но – нет. Отец ушел.  С тех пор она его почти не видела. Почти не видела – странно звучит, но иначе и не скажешь. У отца началась новая жизнь – в ней теперь все было новое: и дом, и жена, и дочка, и работа по специальности в фирме жены. А Регинка ему стала не нужна, она была частью той, прошлой жизни. 
Однажды они чуть не столкнулись в новом, сияющем полами и витринами торговом центре.  Регинка зашла просто посмотреть, из любопытства - мать предпочитала покупать что-либо на рынке, а своих денег у Регинки тогда еще не было.  Утомившись от блуждания по многочисленным закуточкам-магазинам, она уже искала выход  и тут увидела отца. Обрадовалась, рванулась было к нему, но наткнулась на такой взгляд, что остолбенела, чувствуя, как превращается в ледяную неповоротливую глыбу. Отец взглядом дал понять, что не узнаёт ее, что не узнает, даже если она окликнет его, что лучше ей даже не пытаться подойти к нему. Он был со своей новой женой. Они прошли мимо, увешанные пакетами  и коробками с покупками, улыбающиеся, довольные и собой, и своей жизнью. Отец даже не оглянулся. А Регинка долго смотрела им вслед. Они уже ушли, а она все стояла и смотрела, пока к ней не подошел охранник. Он что-то говорил, о чем-то спрашивал, Регинка не разобрала, ей было все равно. Больше она отца не видела. Безо всяких почти. И даже не хотела. Решила - если она ему не нужна – зачем он ей?
У них с матерью с уходом отца тоже началась новая жизнь. Тоже сытая и благополучная. Почти. Где-то через год, видимо окончательно осознав, что отец не вернется, мать начала привозить из города мужиков, деловых партнеров, как она их называла.  Регинка сгорала от стыда перед соседями, перед одноклассниками, но,  понимая, что для матери ее мнение значения не имеет, давила  в себе раздражение, уходила в свою комнату, надевала наушники и читала, читала….
 Книг про современную жизнь она не любила, ей больше нравились другие, те, в которых мужчины были неизменно благородны и галантны, где зло непременно было повержено, а добродетель торжествовала.  Она любила исторические, как ей казалось, романы, а что от настоящей истории, от подлинных событий там оставался только маленький след, для нее было не так уж важно.  Она влюбилась в старые времена, манеры…
  Так они мирно просуществовали с матерью в параллельных мирах еще почти год.  Регинка уже заканчивала школу, мечтала уехать в город учиться. Уехать из этой, опостылевшей жизни в другую, новую, которая непременно должна быть лучше старой.  С единственной  подругой  Полиной они мечтали поступить в один институт, вместе учиться и вместе жить в общежитии.  Строили планы на жизнь в городе, как будут они ходить по театрам и музеям, обязательно хотя бы раз в месяц.  О многом они мечтали тогда, много чего себе напридумывали.  И все могло бы получиться, пусть не все, но многое…
 Мать отмечала свой день  рождения пышно и шумно, бравируя  своим отношением к предрассудкам: сорок лет не отмечают? – глупости! От шума застолья наушники не спасали, слова в книге не желали превращаться в предложения, рассыпались, существовали сами по себе.  В разгар веселья мать вошла в ее комнату:
 - Регина, доча, - приторно запела она, - ну что ты здесь сидишь одна,  как неродная, пойдем к гостям.
-Зачем? Я не хочу, мам.
- Пойдем, хоть на минуточку, ну я тебя прошу.
 - Оксана, где ты там?... Мы тебя ждем… - послышались нетерпеливые пьяные голоса.
Пришлось подчиниться, чтобы не привлекать излишнего внимания. Мать вывела ее на середину комнаты.
- Вот полюбуйтесь, какую дочку я вырастила. Она – мое главное достижение в жизни. Умница, красавица. На золотую медаль идет! С ее мозгами и моими деньгами мы из нее такого экономиста сделаем! В банке будет работать! А что…
 Она не успела договорить.
- Я не хочу быть экономистом. Я на истфак буду поступать. Экономика не мое – тихо, но твердо произнесла Регинка.
- Что ты сказала? – мать старалась сохранить улыбку, превращающуюся  в какой-то злобный оскал. - Не хочешь?
- Не хочу. – Твердо повторила Регинка.
- А кто тебя спрашивает, чего ты хочешь? Как я сказала, так и будет!
- Нет. Я буду историком. – Обычно тихая Регинка не отступала, сама не понимая, что с ней происходит.
 Она с вызовом подняла глаза на мать. Притихшие гости с любопытством смотрели на них, Регинке даже показалось, что они сейчас закричат: ату ее! Или начнут делать ставки, кто победит. Она сжалась, но взгляда не отвела. И тогда мать ее ударила. Впервые в жизни. Даже в детстве никогда не шлепала. А тут ударила. По лицу. При людях. Регинка бросилась в свою комнату, разрыдалась. Начавшийся было галдеж за ее спиной, вернулся в прерванное веселье. Гости быстро успокоили мать, и успокоились сами.
 А Регинка рыдала, уткнувшись в подушку в своей комнате. Кто-то тихонько тронул ее за пятку. Она вздрогнула, подняла голову.  Борислав Сергеевич пришел  утешить. Его масленые глазки, слащавый голос, которым он что-то говорил, Регинка не могла разобрать что – она боролась с приступами тошноты и странного какого-то оцепенения, не могла даже шевельнуться, не то, чтобы выйти из комнаты… Когда же он потянулся к ней своими потными чуть дрожащими руками, которыми – так отчетливо ей представилось – несколько минут назад лапал мать, вот так же слащаво улыбаясь, Регинка закричала от отвращения. Мать, прибежавшая на крик,  даже не выяснив в чём дело, не попытавшись понять, отчитала дочь: нельзя так себя вести при гостях.
В тот вечер Регинка как-то отчетливо поняла, что она осталась одна, никому не нужна – ни отцу, ни матери.
С тех пор  она стала уходить из дома во время материных застолий.  Ускользала потихоньку, пока гости бурно отмечали какое-нибудь свое очередное событие. Гуляла за домами, прячась ото всех, не хотелось никому объяснять, почему  она вдруг так полюбила ночные прогулки. Да и сплетен наживать не хотелось. Возвращалась домой только тогда, когда гости, угомонившись, ложились спать, благо квартира на первом этаже, и в окна все хорошо видно.  Тихонько пробиралась в свою комнату, надеясь, что мать не заметила ее очередного отсутствия. Но однажды  мать все-таки заметила. Как она кричала тогда на Регинку!
«И где ты шляешься по ночам?! Кавалера себе завела?! Тихоней все прикидывалась! Смотри – принесешь в подоле – на меня не рассчитывай! Мало того, что сама пока еще на моей шее сидишь…  Выродка твоего я содержать не собираюсь!»
Регинка молчала. Она напряженно следила за руками матери. Та перехватила ее взгляд и осеклась.  Резко развернулась и пошла в свою комнату, бурча на ходу: «Живи, как знаешь, только и с меня ничего тогда не спрашивай». Регинка ничего и не спрашивала, и не пыталась ничего объяснять. Уверена была, что мать не станет ее слушать, что все  ее доводы и мнения матери не нужны. А если бы та просто спросила, вот так просто взяла и спросила: «Дочь, что с тобой происходит?».  На это Регинка и не надеялась. Она давно уже мечтала только об одном – уехать.
Казалось бы - чего проще – сесть в автобус, взять билет… и уехать. Но автобус ведь остановится, и надо будет выходить, и идти. А куда? На этот вопрос ответа у Регинки пока не было.

Сироты при живых родителях. Так говорят про тех, кто живет в детских домах. А если живешь вроде бы в семье, но семьи-то и нет…. Ты одна. Никому нет до тебя дела. Тогда как?
 Регинка поежилась. Мороз начал пробираться под пуховик. Посмотрела на часы – второй час. Полтора часа уже ходит. Дома погрузились в сон, в темноту. Лишь  кое-где  приглушенный свет в окнах - напоминает об уюте.
Дома сейчас тепло.  Это на улице холодно. Пакет с книгами и тетрадями становится все тяжелее. Пальцы уже не гнуться и менять руки становится все труднее.  «Больше не могу» -  заплетающимися ногами неуклюже почти побежала она к зданию библиотеки. Непослушными же закоченвшими руками едва вставила ключ в замок, подтолкнув дверь бедром, отперла. Огляделась опасливо, вошла внутрь.  Изнутри замок запирался без ключа. Облегченно выдохнув, девушка повернула его вертушок.  Прислонилась спиной к двери, зажмурилась  –  ей казалось так легче глазам привыкнуть к темноте после яркого света фонаря над дверью.  Досчитала до ста. Мрак не  рассеялся. Глаза не научились видеть в темноте. Пошла по памяти, полагая, что знает здесь каждый угол, каждый стул, стоящий на пути.  Да и углов-то особенно не было – длинный узкий коридор – из него двери налево и направо. Шла осторожно, стараясь ничего не задевать, и, конечно, задевая. Вешалка-стойка  упала с грохотом, оглушительным в ночной тишине.  Огнетушитель покачнулся, но устоял – синяк и на этой  коленке гарантирован - отметила отстранено.  Хотелось вытянуть руку, идти, касаясь стены, чтобы понять, где дверь в кладовочку, но  побоялась задеть и уронить  стенды, развешанные по  стенам. Дошла до конца коридора, уперлась в стену,   развернулась, сделала три шага назад, повернула налево, толкнула дверь, плотно закрыв ее за собой.  Нащупала на стене выключатель – теперь можно включить свет, в кладовочке нет окон. Значит, можно надеяться, что никто не узнает о ее ночном визите. Она очень этого боялась. Боялась, что Анна Рудольфовна рассердится и выгонит с работы. И что тогда делать?
 Регинка поборола желание сесть на стул сразу, не раздеваясь – передохнуть, понимая, что потом, отогревшись и разомлев, это сделать будет труднее, гораздо труднее.  Едва разжала пальцы, державшие ручки пакета, почувствовала в них немоту.   Стало нестерпимо жаль себя. Она была одна. Но ощутив это одиночество, Регинка ощутила и странное спокойствие, которое несло оно с собой. Здесь ее никто не видел и не слышал.  Можно было не опасаться, что кто-то войдет, кто-то услышит ее через тонкую стенку панельного дома…  И никто, даже любопытные соседки, не напомнят потом  о мнимом одиночестве.  «Ну, почему, почему у меня все не так… почему мне так не везет… за что они так со мной» - причитала она, сначала потихоньку всхлипывая, потом, осмелев, рыдала уже в полный голос, рыдала, не вытирая слезы – пусть текут свободно, их все равно никто не увидит, и никто о них не узнает.
Выплакав, выкричав все свои обиды, Регинка немного успокоилась. Навалилась какая-то беспомощная, равнодушная усталость.  «Ну и пусть, я им не нужна. Пусть. И они мне тоже тогда не нужны. Никто не нужен.  Не буду об этом думать… хватит… мне надо реферат писать. Это сейчас важнее». Она разложила на столе принесенные с собой книги, тетради. Посмотрела на них равнодушным взглядом. Хотелось спать, а надо было читать, писать… Времени на «потом» уже не осталось. И так протянула, не зная как подступиться.
Материала нашла много, а вот что отобрать, что отсеять, с чего начать, как построить текст – не могла придумать. Работу надо было написать не просто хорошо, а очень хорошо,  она должна быть отмечена. Поняв, что ошиблась, поступив на заочное, Регинка  решила, что обязательно будет участвовать во всех конкурсах, семинарах, конференциях, обязательно будет хорошо учиться. Может, удастся тогда перевестись на очное. Упорно шла к своей цели - сессию сдала на отлично. «Права была Полинка, ой, права -  надо было сразу на очку поступать.  А я побоялась, дура. Жила бы сейчас вместе с ней в общаге, а не пряталась по ночам от материных ухажеров в кустах… не шаталась бы по морозу… да и работу в городе найти легче. Нашла же Полинка. Здесь ее нет вообще. Хорошо хоть Анна Рудольфовна взяла к себе на полставки… Работа в библиотеке… книги всегда под рукой… да и режим удобный - полдня работать, полдня отдыхать – на учебу времени  достаточно. Только и зарплату тоже пополам делят, получается – меньше стипендии. Ничего продержусь, к матери просить не пойду все равно. Не буду жить по ее указке. Это моя жизнь» - Регинка потерла виски руками. Ей очень хотелось спать, мысли кружились и путались. Но спать нельзя. Надо работать. Спать можно было и дома, теперь уже, наверное, можно бы было, мать с попиком должны бы уже угомониться.
 Однако читать не получалось, строчки расплывались. «Так дело не пойдет» - Регинка взяла чайник и, немного поколебавшись, шагнула в темноту.
 Она не боялась темноты. Но пройти надо было мимо книжных стеллажей. Спящие книжные полки с детства вызывали у Регинки какой-то глубинный потаенный страх. В дошкольном еще детстве мать, читавшая ей на ночь книжки, чтобы отвязаться от назойливых приставаний: ну, почитай еще, сказала как-то, что книжкам ночью надо отдыхать, что книжные герои ночью выходят из книг посмотреть, как живут люди. Регинка поверила. Ей захотелось дождаться ночи, встретиться со своими любимыми героями, узнать, как они живут после окончания сказки – ходит ли Красная Шапочка через лес к бабушке, есть ли дети у Золушки… Несколько раз ночью она пыталась караулить у книжного шкафа, но каждый раз не выдерживала, убегала и пряталась под одеяло с головой.  Она  выросла, а страх остался, нелепый, смешной, детский, но остался.
 Регинка осторожно пробиралась книжными лабиринтами, уговаривая себя  шепотом: «Здесь никого нет и быть не может. Я здесь одна. Вот видишь – никого». Набрала воды, и уже смелее отправилась назад. Светлое пятно скользнуло по стене, послышался – или показался - легкий шелест. «Это просто мои страхи, нервы, игра воображения. Здесь никого, кроме меня нет» - все же, вернувшись в освещенную кладовку, она заперла дверь на задвижку, так, на всякий случай.
Чайник грелся шумно, с каким-то то ли присвистыванием, то ли подвыванием. Обычно это раздражало Регинку, но сейчас она была рада  – хоть какой-то знакомый внешний звук. «Сердишься на меня, старый ленивец? Потревожила тебя в неурочное время? Ну, извини. Так сложились обстоятельства», – произнесла она вслух, нарочито громко, с удивлением прислушиваясь к звучанию собственного голоса. Ухмыльнулась, тряхнула головой, разгоняя ночные страхи,  щелкнула по носу своего отражения в никелированном боку чайника и начала рассуждать вслух, глядя на чайник, словно он был для нее важным собеседником.
- Итак, что мы имеем? Тематика конкурса – Женщина в русской истории. Своеобразная тема, обширная и свободная. Тема реферата или всё-таки эссе – сложно сказать… Может, потому и не пишется, что название никак не сформулирую и с формой не определюсь… Что же делать? А, что делать? – обратилась она к своему отражению. – Не знаешь? И я  не знаю. Будем думать. А пока попьем чайку.
  С исторической эпохой она определилась легко – ее любимый 18 век. Век перемен, век Женщин. Петр вывел женщин из душных, пусть и уютных, теремов в блистающие залы, полные тайн и интриг.  И женщины быстро, гораздо быстрее иных мужчин, приспособившись к новым условиям, стали блистать и царствовать. И некоторые не только на балах. Русских царицы, такие разные, но каждая из них – умная, сильная женщина. Пусть время их царствования было недолгим, но оно было. Они правили! И неплохо справлялись. Россия не погибла, не погрузилась в смуту, в раздрай… Да, управлять им помогали мужчины. Но разве мужчины-правители обходятся без женщин? Иная фаворитка короля, да и царя тоже, могла с легкостью добиться от придворных того, чего не мог добиться и сам правитель. Идя в обход, женщины порой быстрее достигают цели. И мужчины не могут простить им этого успеха. По «Домострою» - мир женщины – до порога,  мир за порогом дома принадлежал мужчинам. Петровские преобразования не просто вывели женщин, девушек из теремов на ассамблеи, они позволили женщинам быть умными не только в семье, и не только в отношении домашнего хозяйства. Регинка считала, что женщин во все времена недооценивали, не  позволяли им раскрыть в полную меру свои способности. Свое право на первенство мужчины всегда оберегали  ревностно.  «Философ в чепце», «семинарист в желтой шали» - каких только пренебрежительных прозвищ не придумывали для женщин. Для женщин, осмелившихся заявить о своих интеллектуальных запросах и возможностях.
Регинка и гордилась русскими правительницами, особенно Екатериной II, и жалела их. За власть свою царицы заплатили очень большую цену – их никто не любил. Граф Орлов? Может быть… Чаще любовь покупалась – но разве это любовь.  В сущности, они были очень одиноки. А мужчинам-царям – можно и даже нужно было иметь свою семью, и не только семью, но и фавориток. Им прощалась даже смена неугодных жен. Они спокойно обходили запрет на разводы, отправляя опостылевших  в монастырь, распоряжаясь их судьбами, как судьбами крепостных крестьянок. И только Екатерина положила этому конец, отомстив мужьям-царям-самодурам. Взяла и сместила с престола своего никчемного муженька, пусть и законного наследника. Да и такой ли уж он законный? Если повнимательней посмотреть, да покопаться – сколько в нем царской крови?… После этого цари от своих жен уже не избавлялись.
Все же писать о царицах Регинка не хотела – о них столько уже всего написано, да и на конкурс, наверняка будет представлена не одна работа о каждой из них в отдельности и вместе взятых! Нет. Ее работа должна выделяться, должна быть уникальной. Регинка решительно отодвинула часть книг: «Никаких цариц!»…

- Регина, доча моя, пойми, я же тебе добра желаю. – Почему-то вспомнился недавний разговор с матерью, разговор, состоявший из монолога матери и молчания Регинки, впрочем, как и все их разговоры в последнее время. – Я же тебя как принцессу растила, от трудностей и грязной работы берегла. Даже имя тебе дала королевское. Думала – вырастет моя доченька умненькая, хорошенькая… станет королевой. Пойми же – в жизни не все бывает так, как хочется. Мы с тобой одни живем, без мужчин. Вот и должны заботиться о себе сами. Выбирать занятие по душе могут только те, кому не надо о куске хлеба думать. А нам с тобой надо. Ну, закончишь ты свой истфак. И что? Будешь в школе историю преподавать? Нервы мотать за гроши.  Больше-то никому твоя история не нужна. Вот скажи, сколько твой историк получает? То-то же. А экономист или бухгалтер? Всяко побольше, даже начинающий. Вот и подумай… Была б ты у меня  красоткой, да характером побойчее, похитрее можно было бы надеяться, что замуж выйдешь выгодно… а так…. Личико-то симпатичное, а фигурка в папашину родню – широкая и плоская - доска доской... Хотя … бедные красавицы тоже никому не нужны… так, попользоваться-поразвлекаться разве… а натешившись и выкинут на помойку, как котенка шелудивого, – мать отвела взгляд от Регинки на дерево за окном, немного помолчала. И – прямо в глаза Регинке, не отвернуть, не увернуться – холодный жесткий взгляд.
 - Думаешь мне моя работа, моя нынешняя жизнь нравится? Думаешь, я бы не хотела заниматься любимым делом? Но приходится угождать всем – и покупателям, и хозяину, и… партнерам этим (добавила с брезгливостью). Живи не так, как хочется, а так, как можется. Закон жизни. Хочешь что-то получить – приспосабливайся, прогибайся, лебези, хами…. Только знай с кем и как разговаривать… А иначе… Останешься со своей порядочностью с голым задом и голодным брюхом. Я тебе такой жизни не желаю. Не для того я тебя холила-лелеяла, не для того сейчас на рынке горбачусь. Я хочу, чтобы моя доченька сидела в чистом светлом кабинете и получала за это хорошую зарплату, на которую можно достойно жить. Вот тогда можно будет, на досуге,  и порассуждать о всяких разных высоких материях. И книжки исторические почитать.
Мать хлопнула ладонью по столу, словно ставя увесистую точку в разговоре. И добавила, снова глядя в сторону:
- Поверь моему опыту – никто и никогда от своего благополучия, от достатка не отказывался… Можно проявлять доброту, даже быть благотворителем, но не на последние гроши. Своя рубашка всегда ближе к телу. Народ зря не скажет. Пока я жива – голодать не будешь в любом случае. Только я ведь не вечная и не двужильная…

«Голодать не будешь… как все просто… накормлен, одет… вроде и не надо больше ничего? А если поел повкуснее и надел шмотку подороже – должен быть счастлив? Как все просто… примитивно…  - Регинка выключила чайник, налила кипятку в кружку, заливая сомнительного вида чайный пакетик. – Неплохо бы, кстати, и съесть что-нибудь». У них не принято было распивать чаи на работе, только в исключительных случаях, потому и съестных припасов не держали. Регинка в слабой надежде покопалась в шкафчике. Нашла завалявшееся, уже раскрошившееся печенье. Сейчас она и такому была рада.
- Так, если царицы отпадают, кто остается? – размышляла она вслух, помешивая чай, чтобы скорее остыл, - Дашкова? Жемчугова? Кто еще? Вроде и нет никого больше из известных...  Екатерина Дашкова… Екатерина Малая…  Женщина - президент Академии наук. И это в 18 веке! Кажется, с тех пор у нас больше такого и не было… не смотря на равноправие…
Регинка  задумалась…. Хотела ли бы она вот такую же карьеру, как у Дашковой? Заманчиво, конечно…. Только боязно… Да и где там… Дашкова дворянкой была, ее дядя поддерживал… Одна-то она много бы смогла, без его поддержки? Да, конечно, умная была, сообразительная, и хватка – ого-го какая… Но – смогла ли бы добиться хоть десятой части того, родись в другой семье? Пусть даже дворянской, но не такой знатной? А в крестьянской?  Вот то-то… А Регинка - одна. И добиваться всего должна  сама, без поддержки.   А при таком раскладе – ой как нелегко. Только в сказках бедные никому неизвестные девушки обретают покровителей, добиваются чудесным образом (иначе не скажешь) огромного успеха. А в жизни?  В жизни так не бывает. Тут мать права – везет только красавицам. Если в них влюбляются богатые или могущественные мужчины. Вот та же Жемчугова… Не влюбись в нее граф – много радости бы принесли ей ее таланты, ее доброта… Да и так – сколько унижений пришлось пережить. Неужели и правда, что простым, не знатным, небогатым девушкам надо всегда унижаться? Неужели достоинство – привилегия богатых? Неужели мать права? И надо унижаться? Продавать себя? И мать общается с этим гадким фальшивым попиком только из-за денег? Или она все-таки любит его? А отца – любила? А если любила, почему позволила ему уйти? Почему – перед попиком унижается, а с отцом была грубой и капризной?
От вопросов, облепивших ее, плодящихся тут же с невероятной скоростью, у Региники закружилась голова. Неужели же все эти книги, написанные в разные времена и в разных странах – неужели все это обман?  И все – это – она обвела глазами книжные стеллажи – всего лишь хранилище человеческой лжи? И нет никакой любви, никакой порядочности, верности… Есть только выгода. Для девушек – подороже себя продать… для мужчин – повыгоднее купить… Тогда, получается, самое разумное, самое безопасное – стать проституткой… Там все честно, никто никого не обманывает, никто никого не предает. Изначально честный договор – ласки в обмен на деньги. Но ведь это противно!
Она равнодушно, почти равнодушно, оглядела книжные полки, окружавшие ее, книги и тетради, разложенные на столе. Зачем все это? Что она здесь делает? Кому он нужен этот реферат? Какой смысл копаться в чужих судьбах, если в своей разобраться не можешь?
Навалилась усталость… Захотелось уйти домой, спрятаться, укрыться  под одеяло… но сил подняться не было…  Сидела и тупо смотрела на свои тетради… чувствуя, что засыпает… не в силах пошевелиться, чтобы прогнать дрему.
Покачнулась… - она или стеллаж? Посыпались книги, больно  стукая по рукам, по голове….

Продолжение в книге http://www.ozon.ru/context/detail/id/135368805/